Ингрид Бергман. Расплата за любовь

Ингрид Бергман. Расплата за любовь

Ингрид Бергман

Эта замечательная актриса вызывала у публики самые противоречивые эмоции. Когда она сыграла в кино Жанну д’Арк, то ее признали почти святой. Когда же всем стало известно, что Ингрид влюблена в режиссера Роберто Росселлини, журналисты начали называть ее едва ли не исчадием ада. А правда состояла лишь в том, что Ингрид всю жизнь хотела только одного – любви, а за любовь она готова была платить, не задумываясь о счете, который предоставит ей впоследствии судьба.

Еще одной по-настоящему большой любовью в жизни Ингрид Бергман была работа. Она тосковала, когда не могла или не имела возможности работать над очередной ролью в театре или кино. А работать ей мешала либо беременность, либо очередная прихоть ее возлюбленного Росселлини. А актрисой Бергман была исключительной. Она не брезговала никакими ролями, даже третьего плана, и делала картины удивительными шедеврами, словно обогащая и облагораживая их своим присутствием. Многие фильмы с участием Бергман вошли в сокровищницу мирового кинематографа, причем стали шедеврами именно благодаря участию в них великолепной актрисы. Семь раз она номинировалась на «Оскар» и дважды его получила – за ленты «Осенняя соната» и «Касабланка».

Однако Ингрид Бергман была прежде всего женщиной, ставившей любовь превыше всего на свете. Ради нее она готова была пройти полмира и отдать за нее буквально все.

Первым мужем Ингрид Бергман был Петер Линдстром, человек очень добропорядочный и положительный – мечта любой благовоспитанной шведской барышни, каковой и была в юности сама Ингрид. Петер был очень обаятелен, увлекался спортом – боксом, плаванием и лыжами. В 20 лет он уже закончил обучение в университете и сразу же получил ученую степень, а вскоре стал профессором стоматологии.

Когда Ингрид, ученица театральной школы, познакомилась с Петером, ей было 20 лет, а ему – молодому профессору – 24. Петер влюбился в нее с первого взгляда: его покорили чудные волосы красавицы и ее завораживающий голос.

И тем не менее он был истинным шведом во всех своих проявлениях, в том числе и в любви. Он не торопился со свадьбой, а ухаживал – с цветами, прогулками и чтением стихов (прямо-таки в духе традиционной пасторали) – за своей невестой ровно столько, сколько это считалось приличным, а именно 4 года. Родственники Ингрид были в полном восторге от жениха: ведь перед ним расстилалась счастливая жизненная дорога и устойчивый карьерный рост. Петер воплощал собой гарантию счастливого, безоблачного и такого уютного будущего.

Юная Ингрид благосклонно принимала ухаживания Петера. Она привыкла к быстрым и многообещающим взглядам студентов театральной школы. Петер на самом деле был человеком самостоятельным, терпеливым и понимающим. С ним действительно было и хорошо. Такого чувства девушка еще не испытывала, и ей казалось, что большего для счастья и не надо. Главное, есть человек, с которым можно ночи напролет гулять по Стокгольму, все время говорить, говорить и при этом не бояться, что любимый тебя перебьет или поймет неправильно.

Когда ей было всего два года, рассказывала Ингрид, отец был просто без ума от нее. Буквально весь их дом был заставлен киноаппаратами, и отец снимал на пленку свою любимицу, все ее шалости и забавы. Она до сих пор не может без слез смотреть на эти кадры – на смеющуюся хорошенькую девочку и свою маму, такую молодую и счастливую… А потом прошел год, и мама пропала, исчезла. Ингрид бегала по дому и разыскивала маму, но найти ее так и не смогла. Взрослые ей что-то пытались объяснять, но она ничего не поняла. Не поняла ничего и тогда, когда ей показали холмик на кладбище и памятник, ведь все это не было ее мамой… Тетя Ингрид объясняла при этом, что такое смерть, но в девочке все бунтовало при одном только этом ужасном слове. Она помнит, что была тогда только сильно напугана. А потом отец стал увлекаться другими женщинами, но что это значит, Ингрид снова не поняла.

Ингрид запомнила еще один случай из своей жизни. Когда она была гимназисткой, на уроке чистописания решила прочитать одноклассницам запомнившиеся ей отрывки из спектакля. Девочки слушали ее, забыв обо всем на свете, а учительница сделала ей выговор за срыв урока.

А потом Ингрид ожидали одна потеря за другой. Когда умерла мама, она была маленькой, и ее возраст защитил ее от осознания смерти. Но теперь она стала старше, и многое уже было вполне доступно ее пониманию. Умер папа, потом тетя, которая любила ее и по выходным готовила такие душистые вкусные пирожки. Ингрид была просто не готова к таким потерям и потому в то ужасное время едва не умерла сама. Девочка пыталась хоть как-то осмыслить происходившее с нею и ее близкими. Ей казалось, что она каким-то образом – мистическим или косвенным – виновата в смерти своих родных. Наконец Ингрид пришла к выводу, что – да, она виновата, все эти люди, которых она так любила, умерли только потому, что она их любила. А значит, сделала вывод девочка, она не должна, не имеет права кого-либо любить, потому что тот, кого она полюбит, непременно умрет; он просто обречен умереть. И чтобы спасти людей, она не имеет права впускать любовь в свою душу.

Пока Ингрид говорила, Петер слушал ее очень внимательно: в конце концов он был профессионалом, врачом, а потому смотрел на свою любимую как на пациентку в некотором роде. Он выслушал все ее признания в детских страхах, а потом объяснил, что девушка не должна винить себя в смерти своих близких, и ее чувства к ним тут вовсе ни при чем. Рак не щадит никого, и на земле нет такой силы, которая смогла бы противостоять ему. Он даже не поленился объяснить девушке симптоматику рака и развитие процесса. Таким образом, заключил он, к чему посыпать свою голову пеплом, если родители и тетя умерли от одной и той же болезни – рака. Только и всего. А можно ли обвинять людей в том, что они так и не нашли до сих пор лекарства от рака? К сожалению, медицина в данном случае бессильна. А уж страхи Ингрид по поводу того, будто тот, кого она по-настоящему полюбит, обречен, и вовсе смехотворны. Во всяком случае он, Петер, не боится ничего. И он совсем не против, если Ингрид его полюбит по-настоящему. А заодно и проверит: с ним ничего не случится.

Ингрид очень хотела поверить в то, что ее любовь никому не принесет вреда, а потому она поверила Петеру сразу, безоговорочно. Конечно, он не умрет, если она станет любить его. И они вместе проживут очень долгую и счастливую жизнь. И она полюбила его, и писала ему письма, больше не боясь, что ее любовь убьет его: «Мой милый, дорогой, единственный! Я могу быть счастлива только рядом с тобой. Я жду тебя. Я хочу, чтобы ты пришел и остался навсегда. Вечно твоя, Ингрид». Свадьба состоялась, когда Ингрид исполнилось 23 года. Петеру в то время было 27 лет.

Ингрид Бергман уже начала играть в театре и успела приобрести определенную популярность. В газетах о ней писали как о восходящей звезде. В связи с этим перед свадьбой один из друзей Петера не преминул предупредить жениха: «Ты рискуешь, когда женишься на актрисе. У них совершенно особый стиль жизни. Тем более когда эта актриса – красавица…» Но Петер любил свою Ингрид, а потому решил рискнуть.

Начало семейной жизни тем не менее было вполне безоблачным. Молодые совершили свадебное путешествие в Норвегию и Англию, после чего вернулись в Стокгольм. Они поселились в квартире Петера – очень большой и со вкусом обставленной. Ингрид и Петер в первые месяцы буквально наслаждались обществом друг друга, но не забывали устраивать вечеринки и для своих многочисленных друзей. Когда намечался праздничный ужин, Ингрид всегда приглашала подругу помочь по хозяйству: как истинный человек искусства, она совершенно не умела готовить. Актриса понимала единственно то, что к предстоящему обеду необходимо хорошенько подготовиться, а именно подумать как следует о своем наряде. Ингрид Бергман уже была достаточно популярной актрисой, и единственное, что она умела делать, подобно прочим шведским женам, – это вязать.

Ингрид была послушной женой. Петер являлся для нее настоящим главой семьи, авторитетом. Скорее всего, если бы не настоятельные советы супруга, Ингрид никогда не решилась бы бросить семью и маленькую дочку, чтобы отправиться на завоевание Голливуда.

В Америку Бергман приглашали уже давно. Ее красота и талант не остались незамеченными, и известный продюсер Дэвид Селзник то и дело посылал к ней своих агентов, которые смогли бы внятно растолковать упрямой шведке на любом языке («хоть на китайском», говорил Селзник), как это престижно и выгодно – работать в Голливуде. Кроме того, вся Европа была охвачена огнем Второй мировой войны, а в Америке можно было получить передышку. Самое же главное: Петер подсчитал, что его жена станет получать за участие в римейке «Интермеццо» по 2500 долларов в неделю. Деньги на самом деле очень неплохие, особенно если принять во внимание, что даже легендарная Вивьен Ли, снимаясь в «Унесенных ветром», получала ровно в два раза меньше, чем теперь предлагали Ингрид.

Ингрид еще некоторое время колебалась. Особенно беспокоило ее, как она оставит дочку, маленькую Пиа. Ничего, успокоил ее муж, конечно, девочку взять с собой невозможно, но проследить за ней прекрасно сможет и няня. От таких сумм, которые предлагают американцы, отказываться вообще неразумно, а как все установится и уладится на месте, то Петер и Пиа приедут к Ингрид. Приблизительно таким образом звучали объяснения. Конечно, потом в газетах станут писать, что Ингрид Бергман бросила семью и ребенка, умчавшись за океан, что она вычеркнула из своей жизни Пиа, однако никому и в голову не пришло подумать, почему она это сделала, и вспомнить, как долго она отказывалась ехать в Голливуд.

Ингрид Бергман (кадр из фильма)

Петер занялся всеми делами Ингрид. Он, как человек очень практичный и деловой, заключал контракты и вел переговоры об условиях съемок. Как и обещал, он перебрался к жене в Америку вместе с дочерью Пиа. Супруги купили шикарный голливудский особняк с бассейном и садом. К тому же Селзник оказался очень неплохим человеком. Он не грабил актрису, хотя, как и положено, получал от картины прибыль вдвое большую, нежели она, но и это было совсем неплохо. Семья казалась вполне благополучной: Петер безупречен, Пиа – хорошенькая и очень послушная девочка, но… Любовь кончалась, она иссякала на глазах.

Конечно, все произошло не вдруг, но Ингрид стала замечать, что брак тяготит ее и, когда она вспоминает о Петере, ее захлестывает чувство, напоминающее тоску. Казалось, Ингрид должно было быть уютно и хорошо, но она смертельно скучала. Ей хотелось любви, а ее не было. Она не хотела слышать о контрактах, гонорарах и чеках. Она хотела говорить о чувствах, хотела, чтобы ей искренне дарили цветы…

По натуре Петер был просто не способен понять, что именно нужно его жене: он же дал ей все необходимое. Наконец, он был невероятно демократичен: спокойно позволял отсутствовать столько, сколько требуется для ее работы. Его жена могла считать себя совершенно свободной при всем том, что муж предпочитал вообще закрывать глаза на некоторые ее вольности. Так, например, он сделал вид, что совершенно не заметил ее короткого романа с фотографом по имени Роберт Капа.

Петер был разумным человеком. Зачем устраивать сцены, если жена приносит в дом отличную прибыль. К чему же усложнять жизнь? Петер даже не задумывался, что эта невинная, по его мнению, интрижка могла бы разрушить его такой стабильный брак. Просто Ингрид поняла, что Роберт – это вовсе не то, что ей нужно. Ее оттолкнули его постоянные рассуждения о том, насколько губительны браки для натур творческих. Роберт, в сущности, ничем не отличался от мистера Линдстрома. А если так, то к чему что-то менять?

А может быть, все мужчины устроены подобным образом, думала Ингрид. Она даже попыталась кое-как залатать дыры в семейной жизни с Петером. Она даже подумывала о том, что, возможно, их семье необходим второй ребенок, который как-то сплотит супругов.

И как раз в этот момент в жизнь Ингрид ворвался Роберто Росселлини, который как ураган разметал карточный домик семейного благополучия Линдстромов.

Впервые Ингрид Бергман и Росселлини встретились для обсуждения сценария фильма, в котором предполагалась работа актрисы. Кстати, это был день ее рождения – Ингрид исполнялось 33 года. Петер Линдстром на этой встрече также присутствовал. Он, как обычно, ставил условия и высказывал собственные предположения по поводу предполагаемого проекта. Ингрид же, казалось, ничего не слышала, только курила одну сигарету за другой и во все глаза смотрела на своего давнего кумира – Росселлини. В этот миг она чувствовала себя не звездой, а простой школьницей, которая влюбилась заочно в человека, поставившего фильм «Рим – открытый город». Этот фильм нисколько не напоминал голливудские картины-однодневки, это была работа на все времена. Так как же Ингрид могла не восхищаться этим гением?

Однажды она решилась и составила письмо режиссеру. Оно начиналось по-детски наивно: «Я, Ингрид Бергман, в восторге от ваших картин. Моя мечта – сняться у вас…» И вот венец ее мечтаний сидел прямо перед ней в ресторане одного из самых шикарных парижских отелей «Георг V». Ингрид смотрела на него, и в ее голове мелькали сумасшедшие мысли: «Спасена! Погибла!».

Собственно, Росселлини вначале не имел ни малейшего понятия о том, каким будет этот предполагаемый фильм. Петер что-то спрашивает его о сценарии? О чем он говорит? Какой, собственно, сценарий? Росселлини вообще предпочитает работать без сценариев. Он всегда снимал так, как ему казалось, следовало снимать. Причем снимал он только тогда, когда его посещало это эфемерное чувство – вдохновение. Но уж если вдохновения не было, Росселлини бросал съемочную группу ко всем чертям, и всем оставалось только смотреть ему вслед в молчаливом и злобном недоумении.

Поэтому итальянскому гению было невдомек, о каких условиях толкует ему деловой швед. Режиссеру гораздо интереснее было наблюдать за его красавицей супругой, как та изящно потягивает вино из бокала; в ней столько эротики и чувственности… Да, она не оставила равнодушным Роберто Росселлини. Роберто взял из вазы, стоявшей на столе, красную розу и стал гадать по ней, обрывая один лепесток за другим: «Снимем кино – не снимем кино».

Кажется, Ингрид занервничала, потому что быстро сказала: «Для меня было бы огромной честью сняться в вашем кино». Муж метнул на нее недовольный взгляд. Как она может так говорить, если они толком не обговорили практически ничего? Деловая сторона этого вопроса так и осталась в тени.

Они сидели друг напротив друга – Линдстром и Росселлини – и являли собой яркие противоположности, взаимоисключавшие друг друга: холодный, предсказуемый, расчетливый и надежный швед и экспрессивный итальянец, непредсказуемый, как ветер в штормовом море.

По отношению к женщинам Петер и Роберто тоже были противоположностями. У Петера все было ясно, расписано до мелочей, а у Роберто царила полнейшая неразбериха в отношениях с прекрасным полом. Если бы Роберто спросили, сколько в данный момент у него подруг, жен, любовниц, детей, он никогда не сумел бы дать определенного ответа. Он его попросту не знал.

Впрочем, если бы Роберто покопался в памяти, то, быть может, и припомнил бы, что в это лето в его постели побывали, как минимум, пять женщин. Первой была «Мисс Америка-46». Она была хороша собой, но талантами не блистала. Правда, Роберто снимал ее в своих кинолентах, но зачем – это он и сам не мог понять. Второй женщиной была талантливая Анна Маньяни. Возможно, Роберто, любил ее по-своему, иначе зачем бы он стал жить с женщиной, чуть ли не ежедневно подвергая себя риску быть убитым по неосторожности или в запале. Анна в гневе могла запросто облить его горячим супом или оглушить половником, а потом, даже не поинтересовавшись, насколько хорошо чувствует себя после этого любовник, отправиться спать с чистой совестью. Кроме этих дам, естественно, у режиссера имелась законная жена, и еще какая-то венгерка, понравившаяся ему только потому, что была натуральной блондинкой, да еще одна стриптизерша. В конце концов, гоночные автомобили Росселлини тоже любил, и не просто любил – обожал, и если бы его спросили, что ближе его душе – любовь женщины или автомобили, то Роберто еще долго думал бы, прежде чем ответить.

Ингрид уговорила Петера на Рождество пригласить гения из Италии в гости, в Америку, в Голливуд. И в этот приезд Росселлини произошло нечто необычное. Дочке Ингрид Пиа к тому времени исполнилось 10 лет. Когда ее спросили, какой подарок она мечтает получить на Рождество, та ответила: велосипед. Петер узнал, сколько стоит велосипед, и выделил Ингрид требуемую сумму на покупку. У них в семье было заведено именно так: супруга зарабатывала деньги, а распоряжался ими глава семьи, вероятно, как человек более рассудительный и трезвомыслящий. Имея на руках конкретную сумму, Ингрид и Пиа отправились в магазин, и вдруг девочка остановилась перед одной из витрин, завороженная и в тот же момент забывшая обо всех велосипедах на свете. Из витрины на нее смотрела, улыбаясь широко – от уха до уха, разноцветная огромная надувная корова с изумительными добрыми глазами. «Мамочка, – прошептала Пиа. – Я хочу только ее! Не надо мне велосипеда. Я хочу только корову!» Ингрид растерялась. Ей безумно хотелось пойти навстречу дочери и купить эту вожделенную корову, но… Петер выделил деньги исключительно на велосипед!

Ингрид отправилась к мужу за советом, но тот лишь презрительно фыркнул, услышав, что дочка воспылала страстью к надувной корове. «Все это чушь несусветная, – заявил супруг. – Пиа уже большая девочка, и надувные игрушки ей совершенно ни к чему. Какая-то резиновая игрушка, да к тому же стоящая 75 долларов, – это чистое безумие! Как ты вообще можешь спрашивать меня об этом серьезно, Ингрид? Это вопрос сумасшедшего!»

Таким образом вопрос был решен, и девочке на Рождество купили, как это и было запланировано, велосипед. И тут неожиданно приехал Роберто Росселлини с подарками для супругов Линдстром и Пиа. Петеру достался галстук, Ингрид – очень изящная сумочка, а Пиа, к своему невероятному изумлению, получила вожделенную надувную корову, ту самую, которая так потрясла ее в магазине игрушек. Петер, Ингрид и их дочка просто дар речи потеряли от изумления, а Роберто пожал плечами: «Разве я сделал что-то не то? Это такая замечательная игрушка. Разве можно было устоять и не купить ее? Вам разве не нравится?». Между прочим, у самого Росселлини в это время не было за душой ни копейки, а деньги на подарок – всего 300 долларов – он взял у Петера взаймы. И все же именно этот поступок Роберто решил дальнейшую судьбу Ингрид.

Актриса собрала небольшой чемодан, в котором находились только пара платьев да смена белья. Глядя на нее, никто бы не подумал, что она решилась в корне изменить собственную жизнь: просто поехала на съемки очередного фильма. Возможно, Ингрид и сама не знала об этом, но, едва прибыв в Рим и проведя несколько дней в компании Феллини, среди восторженных поклонников с цветами, а главное – с влюбленным Роберто, она уже решила, что к прошлой жизни, к Петеру Линдстрому никогда больше не вернется.

Вскоре в известном журнале «Лук» появился снимок, на котором были изображены Ингрид Бергман и Роберто Росселлини, которые, нежно прижавшись друг к другу, стояли на романтичных развалинах старинного замка в местечке Алальберго. Сомнений не осталось ни у кого: идеал голливудской семьи рушился на глазах у всего мира, и притом рушился откровенно и бесстыдно. Америка всегда воспринимала крушение созданных ею мифов как трагедию, и даже хуже – как преступление. Как могла эта святая, боготворимая публикой Ингрид разрушить идеал примерной жены, она, которая всегда являлась образцом для подражания и которая имела только одно право – быть безупречной? Крушение легенды ей не простили. Она, по мнению журналистов и публики, не имела на это права. Никто не имел права разрушать идеалы общества, тем более какая-то актриса.

Конечно, Ингрид могла бы немного подумать, какими неприятностями грозит ей связь с Роберто, но она никогда не хотела рассчитывать, тем более в тот момент, когда к ней наконец-то пришло настоящее большое чувство. Поэтому и речи не могло быть о том, чтобы отречься от своей любви. Когда же наконец и всему миру сделалось ясно, что прежняя святая упорствует, то заодно с Америкой и Европа демонстративно отреклась от своей любимицы. И как это обычно бывает, грешница с самого начала никогда не выслушивает в свой адрес такого количества оскорблений, как бывшая святая. Ингрид Бергман убедилась в этом постулате в полной мере. Вероятно, традиционно считалось, что любая грешница при желании способна раскаяться и возродиться к новой жизни, что будет встречено общественностью с удовлетворением и воодушевлением. Но уж если пала святая, то пути назад у нее нет. Ингрид пришлось пройти этот путь вниз целиком, до самого конца. При этом, к чести ее, актриса никогда не жаловалась и не раскаивалась в том, что сделала. Она любила, а значит, считала, что имеет право на ошибки, за которые ответит сама.

Ингрид откровенно написала Петеру, что любит другого. В ее послании были такие слова: «Я бы хотела объяснить все с самого начала, но ты и так все знаешь. Если бы я могла просить у тебя прощения… Но это звучало бы абсолютно нелепо. Думаю, что при всем твоем благоразумии ты все равно никогда не сумел бы простить мне, что я бросила тебя ради Роберто».

Петер и в самом деле ничего не понял. Он был оскорблен. Еще бы: жена выставила его перед всем миром не только обманутым, но даже хуже – просто дураком. Это была первая большая обида, которая задела его за живое, и супруг повел себя отнюдь не благородным образом. Он решил отомстить жене и успешно привел свое намерение в исполнение. По его инициативе бракоразводный процесс затянулся на несколько лет. Петер приложил все усилия, чтобы лишить Ингрид возможности видеться с дочерью.

Пока бракоразводный процесс вяло тянулся, Ингрид родила сына от Росселлини, чем также произвела фурор. Ей не давали покоя даже в родильной палате. Журналисты взяли больницу в самую настоящую осаду. Репортеры шли буквально на все, чтобы получить возможность сделать снимок великой грешницы. Заголовки статей у них уже давно были подготовлены, например «Эта женщина бросила дочь в Америке, чтобы родить сына в Италии». Один из журналистов пришел в родильное отделение под прикрытием собственной беременной жены, хотя ей рожать было еще нескоро. Нянечкам предлагали взятки, которые по своим размерам превышали их годовое жалованье. Те же, у кого не было ни беременных жен, ни больших денег, просто влезали по водосточным трубам, чтобы добраться до заветного окна, за которым находились Ингрид и ее новорожденный мальчик.

Одна из шведских газет немедленно откликнулась на это событие, заявив, что Ингрид Бергман, когда-то являвшаяся символом нации, а теперь ставшая олицетворением распутства, превратилась в грязное пятно на флаге своей страны. Америка тоже не отставала. Одна из радиокомпаний Лос-Анджелеса пригласила священника, специально призванного осветить данное событие, и тот заявил, что актриса «оставляет после себя вонь и грязь распутства».

Армия спасения позаботилась о том, чтобы все записи, когда-либо сделанные Ингрид Бергман, были уничтожены в архивах. Если какой-либо прокатчик решался пустить в кинотеатре фильм с участием Бергман, то он непременно шел при пустом зале: сказывались последствия травли актрисы. Наконец прокатчики извлекли для себя урок и перестали приобретать картины с участием Бергман.

А что же Росселлини? Его мало волновали проблемы жены. Теперь Ингрид получила от него официальное предложение. С прежней супругой режиссер развелся без проблем. Однако Бергман все еще была женой Петера Линдстрома. Самое любопытное, что по итальянским законам ее сын, рожденный от Росселлини, мог быть записан в метрике как сын Линдстрома, что, естественно, вряд ли бы встретил с энтузиазмом Петер. Росселлини решил проблему, записав ребенка на собственное имя. Графа «мать» осталась пустой; вернее, там значилась казенная и абсурдная фраза «Временно не установлена». Эта «неустановленная» мать была известна всему миру. Правда, подобную известность можно назвать очень печальной…

В это время Ингрид Бергман записала в своем дневнике: «Моя героиня, Жанна д’Арк, была объявлена колдуньей, и ее сожгли на костре. Но этот костер пылал всего час, от силы – полтора. Меня жгут уже несколько лет, и одному Богу известно, сколько это еще продолжится. Права ли я была? Да, права. Но, Господи, как же жалко Пиа!».

Как известно, время лечит все. Страсти по Ингрид постепенно улеглись, все недоброжелатели успокоились и поутихли. Ингрид Бергман вышла замуж за Росселлини. Супруги и маленький Робертино поселились на собственной вилле Санта-Маринелла, что была расположена в живописном месте, среди развалин древней крепости, которые хорошо просматривались с высокого берега. Режиссер был постоянно одержим сменявшими друг друга, словно в калейдоскопе, идеями новых работ и проектов. Деньги считать он не умел никогда и сорил ими направо и налево, если, конечно, они у него появлялись. Кроме того, Роберто обожал свои спортивные автомобили и уделял им времени гораздо больше, чем жене.

А Ингрид вела домашнее хозяйство, занималась ребенком, следила за тем, насколько правильно поняли ее распоряжения слуги. Когда же муж появлялся дома, она просила его дать ей какую-нибудь роль. Росселлини выслушивал ее не возражая. «Безусловно, – говорил он, – я совершенно согласен с тем, что тебе необходимо сниматься». Потом же муж неизменно добавлял: «Но если сниматься – то только у меня». На самом деле Ингрид могла бы успешно работать с самыми знаменитыми режиссерами – такими, как Висконти или Феллини, однако помехой ее планам всегда была безумная ревность Роберто. Это был человек крайне импульсивный, вспыльчивый и легко впадавший в депрессию. У него была оригинальная манера регулярно угрожать жене самоубийством, и до поры до времени она принимала эти слова за чистую монету.

Пока Ингрид любила Роберто, ей удавалось улаживать конфликты. К тому же она привыкла во всем подчиняться мужьям, а потому слушалась и Роберто, как прежде Петера. По натуре Ингрид не могла долго сердиться, а муж всегда знал, как загладить вину. Можно в сотый раз рассказать жене забавную, на его взгляд, историю, рассмешить. Например, поведать о том, как он «женился» в первый раз. Это произошло понарошку. Роберто хотел переспать с барышней, а у той имелись свои взгляды на этот вопрос. Интимная связь, считала она, может быть осуществлена только после официального скрепления союза. И Роберто решил сыграть шутку: уговорил одного из своих друзей-актеров исполнить роль священника, чтобы таким образом сломить сопротивление упрямой девушки. Наивная барышня поверила коварному возлюбленному, и тот провел вместе с ней веселую ночь: а больше ему ничего и не требовалось.

Наконец, чтобы утешить опечаленную Ингрид, можно просто сбегать в сад и нарвать первых попавшихся цветов, принести с собой огромную охапку, и этого достаточно будет для того, чтобы утихомирить надвигающуюся грозу. А еще можно самому сварить спагетти, тем более что и Роберто их очень любил. И Ингрид казалось, что все это гораздо лучше, чем совместное существование с безжизненным Петером. Он как будто напрочь был лишен всяких человеческих чувств. Он совсем не понимал Ингрид, а расстроив ее, считал конфликт исчерпанным, говоря только: «Я сожалею, дорогая». Из этой фразы обычно и состояло все их примирение.

Особенно страдала Ингрид от невозможности видеться с Пиа. Дочка, наученная отцом, написала ей, что больше не любит ее и даже не хочет на карте видеть страну с названием Италия. А Ингрид, несмотря на это, продолжала писать дочери. Она посылала ей подарки, делала все возможное, чтобы хоть на минуту увидеть ее, но это было бесполезно. Наконец настало время, когда Америка смягчилась, и запрет на въездную визу Бергман был снят.

Однако и тут проблемы не решились. Теперь уже Росселлини устраивал Ингрид скандалы, категорически запрещая ей отправляться в страну, где жили ее бывший муж и дочь. Роберто заявил: если она поступит по-своему и поедет в Америку, то он это расценит как предательство по отношению к нему – ни больше ни меньше. Ингрид все еще любила его, а потому не стала идти ему наперекор.

В 1951 году, к своей огромной радости, Ингрид Бергман снова забеременела. Наверное, в конце жизни, подводя итоги, она думала, что в Италии для нее самым лучшим было рождение ее детей. К тому же журналисты постарались выставить ее перед всем светом как плохую мать, а это было вовсе не так. Да и самой Ингрид хотелось доказать, что она настоящая женщина, способная на самоотверженную любовь к собственным детям. В середине июня 1952 года у Ингрид родились сразу две девочки-близнецы, Изабелла Фьорелла и Изота Ингрид.

Наверное, Ингрид могла бы считать себя счастливой, но она никак не могла забыть о своей старшей, любимой дочери Пиа, увидеться с которой все так и не удавалось. Вторым обстоятельством, сильно омрачавшим счастье Бергман, были бесконечные долги Роберто. Она чувствовала себя почти нищей, иначе чем еще можно было бы объяснить появление в дневнике актрисы следующих строк: «Хорошо бы сняться в каком-нибудь фильме. Было бы на что купить детям обувь». А Росселлини все метался в поисках творческой удачи, а та улыбалась ему все реже и реже. Творческий кризис грозил плавно перейти в хронический. Ингрид никогда не жалела, что ради этого человека бросила налаженный быт, любимую дочь, отказалась от карьеры… Нет, она не жалела, просто чувствовала, что ее былая любовь к Роберто тает с каждым днем. Он не вызывал в ней сочувствия, уважения, трепета, желания идти навстречу.

Росселлини также не желал уступать своей жене ни в чем. Кроме того что он поставил перед ней условие не сниматься у других режиссеров, он запрещал ей видеться с Пиа. Когда Ингрид мрачнела, он в сто первый раз пересказывал историю о своей давнишней «женитьбе» на обманутой барышне, непременно желавшей, чтобы их обвенчал священник. Он даже не замечал, что жена не смеется вместе с ним, как обычно. Больше ей не было смешно.

А Голливуд, кажется, тем временем смягчился и успел как следует забыть о том, что Ингрид изменила мужу, а следовательно, разрушила миф о праведнице. Бергман получила предложение от компании «XX век Фокс» сниматься в картине «Анастасия».

Росселлини по своему обыкновению воспротивился, но Ингрид на этот раз была непреклонна и заявила, что хочет принять это предложение. Она так решила, и ее не волновало, как отнесется к ее поступку эксцентричный супруг. Ингрид подписала контракт, невзирая на настойчивые предупреждения Роберто: «Этот фильм просто обречен на провал!». Жена ответила: «Мне все равно. Провалится, значит, провалится». Чувствуя, что почва уходит у него из-под ног, Росселлини закричал: «Ты просто дрянь!». И снова он не заметил, что ей все равно: пусть говорит все, что ему вздумается.

Она больше не любила его и нисколько его не боялась – как его вспышек гнева, так и угроз покончить жизнь самоубийством. Когда Роберто объявил жене об этом в очередной раз: он насмерть разобьется на своей гоночной машине! – Ингрид ничего не сказала в ответ, как это бывало раньше. Она просто промолчала, как будто совсем ничего не слышала, ушла на кухню и спокойно налила себе чашку чая, предоставив Роберто самому решать свои психологические проблемы.

Бергман успешно сыграла в «Анастасии». Публика приняла картину с восторгом. Американские зрители, так яростно ненавидевшие ее совсем недавно, готовы были снова боготворить Ингрид. Ей стали делать предложения известные режиссеры. Контракты следовали один за другим. А Роберто оставалось только молча наблюдать за тем, какой фурор производит в кинематографическом мире его жена.

Он безумно ревновал ее, ревновал ко всем – к партнерам, режиссерам, ревновал к славе, и ревность делала его поистине жалким. И в то же время Ингрид не могла обнаружить в себе силы даже пожалеть его. У нее не осталось ни любви, ни жалости, ни уважения.

Следующая работа актрисы – в парижской постановке спектакля «Чай и сочувствие» – вернула ей широчайшую известность и популярность у европейской публики. О ней вновь вспомнили, о ней заговорили как об одной из гениальных актрис современности.

Росселлини не придумал ничего лучшего, как отомстить Ингрид, обзаведясь новой любовницей, Сонали Дас Гупта, очень молодой, годившейся ему в дочери. Ингрид сказали однажды, что Сонали родила ребенка от Роберто, но актриса ничуть не огорчилась, а напротив, весело улыбнулась, подумав, что история имеет тенденцию повторяться: ведь когда-то давно она сама таким же образом разлучила Роберто и Анну Маньяни. Это было, казалось, бесконечно давно – целых 8 лет назад. Боли она не почувствовала, потому что уже не любила Росселлини.

Третьим мужем Ингрид стал швед Ларс Шмидт, успешный европейский продюсер. Этот блондин был высок и очень хорош собой. Ингрид всегда веселило, почему при первой встрече она подумала, что перед ней не импресарио, а официант? Актриса понравилась Ларсу сразу. Он предложил ей встретиться, но она уклончиво, хотя и достаточно мягко отказала ему. Самое интересное, что в этот день, и именно в назначенный Ларсом час, оба они случайно встретились на прогулке. Ингрид почувствовала себя крайне неудобно и попыталась хоть как-то смягчить ситуацию. Она дала Ларсу свой телефон и попросила его перезвонить ей немного позже. Ларс и Ингрид все-таки встретились, а потом стали неразлучными.

И у Ларса, и у Ингрид была в прошлом достаточно сложная жизнь. Актриса еще не успела оправиться от своих двух неудачных браков. А Ларс тоже недавно пережил огромное несчастье: у него умер сын, после чего он больше не смог жить со своей женой и развелся. Вероятно, несчастье сблизило этих людей. Ингрид решила сделать так, чтобы этот человек снова захотел жить полноценной жизнью, и она добилась этого. Он же, исполненный благодарности за ее сочувствие и понимание, постарался обеспечить ей спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, которых Ингрид всегда так не хватало.

Ингрид успокоилась, а вслед за этим нормализовалась и вся ее жизнь, до этого складывавшаяся так неудачно. Пиа простила ей измену отцу. Она часто навещала мать и с удовольствием общалась со своими сестренками и братишкой. Однажды к ней приехал даже Петер. Он успокоился и сказал, что больше нисколько не сердится на нее.

В конце концов он тоже нашел свое счастье: женился во второй раз, и его жена, милая и простая женщина, спокойно встретила Ингрид и общалась с ней очень дружелюбно. Быть может, она чуть-чуть ревновала, но никак это чувство не выказала.

Роберто Росселлини хотел от Ингрид развода, чтобы наконец жениться на своей молодой красавице, и актриса легко дала ему желаемое. Ингрид успокоилась. Ей больше не нужно было работать от зари до зари. Она могла заключать контракты только с теми, с кем хотела, и работать только над теми ролями, которые казались ей интересными. Теперь можно было сниматься в фильмах исключительно тогда, когда есть на это желание. Самым же главным было знать, что красавец Ларс постоянно находится рядом, такой заботливый и надежный.

Ингрид снова была влюблена. Ей казалось, что Ларс и есть тот идеал, который она безуспешно искала всю жизнь. Они думали одинаково. Во-первых, он был шведом, как и она. Во-вторых, он по натуре был человеком творческим, и они без труда понимали друг друга. Иногда актрисе казалось, что стоит ей только подумать о каких-то проблемах, чего-то пожелать, и Ларс угадывал ее мысли еще до того, как она их высказала. Ингрид даже подумала, что ее жизнь только-только начинается.

В одном из своих писем Ингрид писала возлюбленному: «Я люблю тебя больше всего на свете. Любимый, как благодарна я тебе за твою любовь. Я не устаю благодарить Бога за то, что встретила тебя. Я прекрасно понимаю, что стара для тебя, я могу стать твоим несчастьем, и когда я смотрюсь в зеркало, то часто самой себе напоминаю уродливого тролля из сказки. Я очень боюсь стать бременем, которое вечно будет висеть на твоей шее».

Ларс был, конечно, гораздо моложе Ингрид, но он никогда не считал ее бременем на своей шее и уж, конечно, смотрел на нее далеко не как на тролля. Несмотря на свой возраст, актриса выглядела просто изумительно. Вероятно, особую красоту и прелесть придавала ей любовь, которая заполняла все ее существо. И это при том, что Ингрид никогда не соблюдала диеты, много курила и не отказывалась от стаканчика виски. Она ложилась далеко за полночь, а вставала ни свет ни заря. И при подобном образе жизни она буквально сияла, преображенная своей последней большой любовью.

Влюбленные совершили совместную поездку в Швецию, в частности на западное ее побережье. Ларс показал Ингрид небольшой, очень романтичный островок Даннхольмен, который он недавно приобрел. «Тебе хорошо здесь?» – спросил он Ингрид. Да, ей здесь было необыкновенно хорошо и уютно. Здесь веяло таким спокойствием, что никуда не хотелось уходить, как будто в тот момент она обрела родину, к которой всегда стремилась. «Ингрид, – сказал он, – я очень хотел бы на тебе жениться, если ты выполнишь одно мое условие». – «Какое условие?» – насторожилась она. – «Мое условие такое: на этом острове мы с тобой станем проводить каждое лето!» – очень довольный собой, закончил Ларс.

Ларс Шмидт не успел как следует обустроить свой островок. На нем высился только небольшой коттедж, в котором не было буквально ничего – ни электричества, ни водопровода, ни, естественно, телефона. Но влюбленной Ингрид не требовалось ни одно из этих благ цивилизации. Ей вполне хватало этих северных огромных камней и этого огромного холодного моря. Она представляла, как будет сидеть на этих камнях и, глядя на волны, разучивать очередную понравившуюся ей роль. И это было полное счастье. Она не задумывалась, как долго это счастье продлится. Тогда Ингрид казалось: это навсегда. Но, как известно, на земле не бывает ничего вечного. Полное счастье Ингрид продолжалось несколько лет. А потом Ларс просто разлюбил ее. Он пришел к ней и сказал, что полюбил другую. «Ее имя – Кристина, – признался он. – Да, она гораздо моложе меня и ждет ребенка. Мы очень надеемся, что это будет мальчик».

Ингрид все еще любила Ларса, но он хотел стать свободным, и она дала ему эту свободу, не желая жаловаться и привязывать его к себе, пусть даже ссылаясь на неизлечимую болезнь. Она продолжала работать: играла на сцене, хотя метастазы рака уже поразили позвоночник. Ларс не бросил Ингрид. Он был рядом с ней до конца ее дней. В противном случае он перестал бы уважать себя. Будучи свободным абсолютно ото всех обязательств, Ларс возил больную Ингрид по лечебницам. Потом она уже не могла ездить, и муж сам приводил к ней врачей на дом.

Когда сделалось ясно, что жить Ингрид осталось совсем недолго, Ларс отвез ее в Стокгольм, чтобы она побывала в своих любимых местах, снова увидела Королевский драматический театр, в котором когда-то играла. А потом он отвез ее на остров, который она любила больше всего на свете, – Даннхольмен.

После поездки в Стокгольм Ингрид так ослабела, что несколько дней не могла встать с кровати. Потом она все же поднялась и, опираясь на руку Ларса, вышла на берег моря. Она села на свой любимый огромный валун, на котором когда-то разучивала роли, и сказала: «Ларс, прошу тебя, когда меня не станет, развеять мой пепел здесь, над морем». Ларс не смог произнести ни слова и только молча наклонил голову. Ингрид умерла через три дня.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.