Кто первый начал?

Кто первый начал?

По поводу последних рассуждений хотелось бы сказать несколько слов. И доныне, в том числе и в исламских кругах, слово «джихад» употребляется нередко неточно. Это понятие (араб. «рвение») означает обязательное для каждого мусульманина рвение в деле распространения ислама. Различаются четыре вида джихада: 1) в себе — то есть самовоспитание в духе ислама; 2) в семье — воспитание близких в том же духе; 3) мирный джихад, он же джихад словом, то есть миссионерство; 4) военный джихад, он же газават, — священная война. Именно последний часто именуется джихадом вообще, в частности в кругах исламских фундаменталистов. Так что не только мечом распространялся ислам, но ведь и св. Франциск Ассизский и Раймунд Луллий пытались мирным путем обращать сарацин в христианство.

Сегодня нередко в исламских кругах европейцев именуют крестоносцами (это же относится и к Государству Израиль). Как утверждает современный французский историк Пьер Виймар, «на мусульманской земле немногочисленные рассказчики до сих пор повествуют о деяниях маликов (т. е. государей. — Д. Х. ), вернувших страну правоверным. Мы слышали такой рассказ в 1971 г. в одной закусочной Латакии, в Сирии».

Правда, слово «крестоносцы» появилось на Востоке весьма поздно и под европейским влиянием. Первая история крестовых походов вышла на арабском языке лишь в 1865 г., и это был перевод с французского. Слова, означающие «крестоносные войны» или «крестовая война», появились в арабском лишь во второй половине XIX в. и заимствованы из европейских языков. Первое исследование мусульманского ученого на эту тему вышло в свет лишь в 1899 г. Но сейчас это словосочетание более чем популярно. Еще в 1947 г. декларация ООН о создании Государства Израиль была названа египетской исламистской организацией «Братья-мусульмане» «новой декларацией сионистско-крестоносной войны против арабского и мусульманского народов». Именно с этого времени идет разговор, как говорил египетский публицист Сеид Кутб, кстати, казненный по обвинению в государственной измене, о «крестоносном духе, который есть в крови всех представителей Запада». Шииты из партии Хизбалла (буквально «партия Аллаха») доказывают, что крестовые походы еще не закончились, что «христианские силы Запада по-прежнему твердо намерены уничтожить ислам». Турецкий террорист (кстати, здравствующий доныне) Мехмед Али Агджа, совершивший в 1981 г. покушение на Папу Иоанна Павла II, пояснял: «Я решил убить Папу Иоанна Павла II, верховного главнокомандующего крестоносцев» [73]. Такие же заявления делает известное Исламское движение сопротивления (арабская аббревиатура ХАМАС) и многие другие организации. Знаменитейший Усама Бен Ладен создал «Международный исламский фронт для крестового похода против евреев и крестоносцев».

Разговоры о блестящей мусульманской культуре, уничтоженной крестоносцами (правда, тут же возникает контрвопрос: а куда она делась, ведь крестовые походы провалились?), ведь еще со времен Просвещения стали общим местом. Современный отечественный писатель, создающий свои, как он их называет, «ехидные детективы» под псевдонимом Лев Гурский, в романе «Траектория копья» вкладывает в уста одного из своих персонажей, радикального российского исламиста, следующие слова: «Уникальнейшая, утонченнейшая исламская цивилизация была сокрушена вшивыми безграмотными европейскими баронами-крестоносцами — и только теперь наступает реванш».

В конце XIX в. в исламском мире начинается героизация Саладина. Да-да, именно так, хотя этот герой Запада, прославленный в романе Вальтера Скотта и в знаменитой пьесе Г. Э. Лессинга «Натан Мудрый», долгое время не был популярен на арабском Востоке, уступая пальму первенства Нур ад-Дину и Бейбарсу. Первая его биография на арабском языке была написана лишь в 1872 г. Культ Саладина активно развивали султан Османской империи Абдул-Хамид II по прозвищу «кровавый султан», заявлявший, что Запад ведет новый крестовый поход против Османской империи (сюда относилась и Русско-турецкая война 1877–1878 гг.). Поддерживал этот культ явно в антианглийских, а может быть, и в антироссийских целях германский император Вильгельм II, в 1898 г. торжественно посетивший могилу Саладина и назвавший его «рыцарем без страха и упрека, вынужденным часто учить своих противников тому, что такое рыцарство». И сегодня Саладин воспринимается нередко как символ борьбы с Западом. В 1992 г. президент Сирии Хафез Асад (он благополучно закончил свои дни на посту главы государства и передал его сыну) поставил в Дамаске памятник Саладину. «Вторым Саладином» в пропагандистской литературе именовал себя Саддам Хусейн (он, в отличие от своего сирийского коллеги, окончил жизнь на виселице).

Во всем этом, в том числе и в приведенных словах Б. Льюиса и Ж. ле Гоффа, звучит мотив: «Они первые начали». Но это нормальное самооправдание любой агрессии, любого зверства: «Мы всего лишь защищаемся». Абдул-Хамид мог устраивать резню греков на Крите и армянские погромы, объясняя все это тем, что греки и армяне суть христианские наемники крестоносцев. Да ведь и крестоносцы желали именно вернуть Иерусалим, захваченный мусульманами еще в 637 г. Конечно, никоим образом не могут быть оправданы зверства крестоносцев. Но и воины ислама не лучше вели себя при взятии Акры…

И сегодня не всегда одинаково рассматривают действия противоположной стороны. В отечественной литературе, особенно советского периода, как правило, крестоносцы безусловно осуждаются. Но уже Реконкиста не так критикуется, ведь это и борьба за освобождение, хотя о прекрасной культуре испанских мавров, об Альгамбре можно и пожалеть. И, уж конечно, только положительно оценивается борьба народов Кавказа и Балканского полуострова — болгар, сербов, греков, грузин и армян — против турецких и персидских (вспомним судьбу А. С. Грибоедова) завоевателей.

Как заявила однажды отечественная филолог-классик Н. В. Брагинская, «идея восстановления исторической справедливости — одна из самых страшных идей, чреватых кровопролитием». Достаточно вспомнить, чем обернулся лозунг «возвращения исконно немецких земель». Ближний Восток завоевал Александр Македонский. Потом у его преемников его отвоевали римляне, потом наследница Рима — Византия — потеряла его в результате как раз джихада (то есть священная война никак не только реакция на крестовые походы). Потом туда вторглись сельджуки, которых, кстати, никто не приглашал, в том числе и тамошние арабы. Потом франки пытались захватить Святую Землю. Потом ее присоединили к своим владениям египтяне. Потом все это досталось туркам-османам, которые с XIV по XVII в. не переставали, как мы упоминали, угрожать Европе, потом Европа перешла в наступление, сегодня, может быть, снова ислам пытается вернуть утраченные позиции… Так кто же начал первым? Александр Македонский? Может, это он — виновник всего, что случилось между Западом и Востоком более чем за два тысячелетия? Но ведь еще до него были Греко-персидские войны. А более чем за тысячелетие до Александра Македонского там же происходили какие-то войны и захваты, косвенно отразившиеся в рассказах о Троянской войне. Так мы легко дойдем до некоего кроманьонца, который обидел некоего неандертальца (или наоборот?). Вообще, мстить в XI в. за то, что было сделано в VII в. (на чем настаивали франки) ничуть не более (но и не менее) нравственно, чем призывать в XXI в. к отмщению за проделанное крестоносцами в XIII в. Это свидетельствует лишь о том, что многие наши современники обладают столь же мифологическими представлениями о времени и о личности, что и европейцы во времена крестовых походов…

* * *

Но ведь было не только это. Был порыв. Как пишет современная французская исследовательница Сесиль Моррисон, «главное же — не умерли изначальные идеалы крестоносного движения: идея священной войны — не всеобщей бойни, а справедливой ограниченной войны за освобождение Гроба Господня, и вера в то, что „крестоносный путь“, совершаемый ради служения общей цели, позволит преодолеть различия и разногласия и станет воистину путем покаяния, навечно оставив свой след в сердце каждого верующего. Иными словами, крестовые походы стали решающим вкладом в становление западного христианства и его духовности». Нельзя сказать, что идея «справедливой ограниченной войны» так уж привлекательна сегодня, особенно для автора этих строк. Но ведь было такое.

Было и уважение к противнику. Усама ибн Мункыз не любил христиан. Но он же пишет о франках: «Они отличаются великой доблестью, а разве доблесть не происходит от самолюбия и боязни бесславия?».

В самом начале XIV в. Данте в своей «Божественной комедии» (песнь четвертая) описывает Лимб, преддверие ада. Там находятся те, кто не грешил и потому не подвергается мучениям, но все же не смыл первородный грех святым крещением и потому не удостоился высшего блаженства — лицезрения Господа. Здесь и дети, умершие некрещеными, здесь и герои, мудрецы и великие поэты Античности. И среди них — враг христианства Саладин. Так вот, признание за врагом высоких человеческих достоинств — это тоже наследие крестовых походов. Но неужели стоило во имя этого убивать сотни тысяч людей?

Мне хотелось бы закончить свое сочинение именно этой фразой, памятуя совет Станислава Ежи Леца: ставить точку только после вопросительного знака. Но оную точку можно поставить и в другом месте, задав самому себе вопрос: «А кто вообще вправе судить прошлое?» Да, история крестовых походов — это история добра и зла, мужества и трусости, фанатизма и терпимости, честности и обмана. Но вправе ли я, историк, ставить оценки: это хорошо, это плохо, это следовало делать, а этого не следовало? И потому завершу сей труд цитатой (я понимаю, любезный читатель, ты устал от цитат, но клянусь, это — последняя) из труда великого (не боюсь этого слова) французского историка Марка Блока «Апология истории, или Ремесло историка», представляющего размышления о том, что есть историческая наука. Эта замечательная книга, удивительно спокойная по тону, писалась во времена оккупации, урывками, писалась человеком, который как участник Сопротивления и лицо «неарийской» национальности жил в постоянном ожидании смерти; книга осталась незаконченной, ибо автор незадолго до освобождения его родины был схвачен, подвергнут пыткам и расстрелян.

Вот отрывок из главы с характерным названием «Судить или понимать?»: «В наших трудах царит и все освещает одно слово: „понять“. Не надо думать, что хороший историк лишен страстей — у него есть по крайней мере эта страсть. Слово, сказать по правде, чреватое трудностями, но также и надеждами. А главное — полное дружелюбия. Даже действуя, мы слишком часто осуждаем. Ведь так просто кричать: „На виселицу!“. Мы всегда понимаем недостаточно. Всякий, кто отличается от нас — иностранец, политический противник, — почти неизбежно слывет дурным человеком. Нам надо лучше понимать душу человека хотя бы для того, чтобы вести неизбежные битвы, а тем паче чтобы их избежать, пока еще есть время. При условии, что история откажется от замашек карающего архангела, она сумеет нам помочь излечиться от этого изъяна. Ведь история — это обширный и разнообразный опыт человечества, встреча людей в веках. Неоценимы выгоды для жизни и для науки, если эта встреча будет братской».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.