Бобур, 250 г. до н. э. – 1976 г

Бобур, 250 г. до н. э. – 1976 г

В ту ночь Луи Шевалье шел всю дорогу от Бельвиля до острова Сен-Луи, а затем назад через реку к площади Отель-де-Виль. На карте, лишенной других отметок, его путь навел бы на мысль о сети мельчайших тропинок, которые случайно появились или зависели от древних обычаев или неровностей географической поверхности. Он прошел восемь километров – через двухтысячелетнюю историю. Теперь он стоял на куче строительного мусора и смотрел на плато Бобур.

Он знал этот район как свои пять пальцев. Или, скорее, он знал его, каким тот был перед тем, как он родился. (Что-то появившееся здесь слишком недавно производило слабое впечатление и встречало равнодушный взгляд.) Он читал студентам лекции по истории Парижа в Сорбонне от самых истоков, начиная с галлов, которые периодически уничтожали свое поселение, чтобы оно не попало в руки их врагов. Приглашенный дать экспертную оценку современного развития города, он написал одну из своих книг по истории в номере Отеля-де-Виль, расположенном над кабинетом, в котором барон Осман когда-то планировал разрушение Парижа. Он одновременно с Помпиду учился в Эколь нормаль (Национальная школа управления, которая готовит высококвалифицированных служащих для государственного аппарата. – Пер.) и иногда обедал вместе с президентом и некоторыми другими студентами этого вуза в небольшом ресторане на улице Отфёй, где родился Бодлер, но он никогда не осмеливался озвучить свое истинное мнение.

Теперь Шевалье писал книгу под названием «Убийство Парижа», которая была плодом долгих прогулок и чтения и с головой окунула его в прошлое. В ней он покажет город, ставший жертвой планировщиков и банкиров, а если негодование покинет его, он восстановит Париж, оставшийся в его услужливой памяти: «Предоставленная сама себе, История забудет. Но, к счастью, есть романы, полные чувств, лиц и построенные из песка и извести языка».

Ему нравилось ощущать, как грязь квартала Бобур проникает в его тело: его копоть была неотъемлемой частью его истории. Изначально возникшая здесь деревня, построенная на холме над прибрежным болотом, была названа Бобур («Милое местечко») в духе средневекового сарказма. Три из девяти улиц, на которых Людовик IX позволил работать проституткам, находились в Бобуре, в котором когда-то улицы носили самые грубые названия в Париже: Мобюэ (улица Грязного Белья), Пют-и-Мюз (улица Проституток), Пуа-о-Кюль (улица Волосатой Задницы), Гратт-Кюль (улица Чешущейся Задницы), Труссеваш (улица Зоофилов), Трусс-Ноннэ (улица Трахалыциков Монахинь) и Тир-Ви (улица Вынутого Члена), где якобы Мария, королева Шотландии, спросила своего провожатого: «Что это за улица?» – на что тот ей ответил эвфемизмом: «Улица Кровяной Колбасы, ваше величество». И таковой эта улица и оставалась до 1800-х гг., когда ее переименовали в улицу Марии Стюарт.

Архитектурные перлы всегда находили в этом убогом районе: любопытные дверные и оконные перекрытия и оконные переплеты, лестница эпохи Ренессанса, остатки башенок и фронтонов, подвалы домов, от которых не осталось и камня. До 1950 г. на крыше церкви Сен-Мерри лепились навесы, отделенные один от другого контрфорсами.

Плато Бобур, на котором стоял Шевалье, представляло собой теперь стихийную парковку. Прямоугольный участок пустыря использовался автолюбителями и водителями грузовиков, обслуживающих местные магазины. Вокруг шатались раскрашенные трансвеститы и другие хозяева ночи, пока их не сменяли перед зарей мускулистые безработные, ищущие случайных заработков на так называемых рынках.

Во времена, когда здания считались неисправимыми разносчиками болезней, этот район был объявлен «вредным для здоровья кварталом № 1». Он стал первым из семнадцати антисанитарных районов, выявленных правительственными комиссиями в 1906 и 1919 гг. В 1925 г. Ле Корбюзье (французский архитектор, теоретик архитектуры, дизайнер, художник, 1887–1965. – Пер.) разработал план, профинансированный автомобильной компанией, который должен был покончить с антисанитарией раз и навсегда. Большая часть правобережья должна была быть снесена, а «туберкулезные» (и все другие тоже) здания заменены на восемнадцать крестообразных небоскребов. Шоссе, протянувшиеся с востока на запад, позволят автомобилистам пересечь город, который когда-то был Парижем, за несколько минут. Секретарь Ле Корбюзье, который приезжал из пригорода, больше не опаздывал бы на работу. Этот план был положен на полку, но идея осталась мечтой: Поль Делуврье – «Осман предместий», который открыл для себя Париж с водительского места своего «студебеккера» с откидным верхом, распорядился, чтобы парижане имели возможность ездить по своему городу со скоростью 50–60 километров в час.

Несколько улиц антисанитарного района № 1 были снесены в 1930-х гг.; это была часть программы усовершенствования и улучшения санитарных условий, после чего здесь остался пустырь, который каждую ночь заново покрывался слоем битого стекла, презервативов и иголок для подкожных инъекций.

Это место выбрал Помпиду для постройки культурного центра и музея современного искусства. («Это должно быть современное искусство, потому что у нас уже есть Лувр», – объяснил он.) Шестьсот восемьдесят одна команда архитекторов подала на рассмотрение свои проекты, которые поражали разнообразием: куб, согнутый конус из стекла и металла, ромб, перевернутая пирамида, гигантское яйцо и нечто напоминающее корзину для мусора. Проект-победитель сравнили с нефтеперегонным заводом, что понравилось архитекторам. В нем использовались сталь, пластик и трубы утилитарного назначения разного цвета: зеленого – для сантехники, желтого – для электричества, синего – для вентиляции, красного – для горячего воздуха. Специально спроектированные сиденья, пепельницы и доски объявлений были неотъемлемой частью проекта, пока их не растащили на сувениры. Самое удачное, что в проекте был предусмотрен эскалатор, работающий снаружи в плексигласовом кожухе.

Большинство местных жителей не были против нового здания. «Кто хочет жить рядом с этим?» – говорили они, указывая на соседние трущобы из своей собственной части антисанитарного района. Они хотели, чтобы появился «нефтеперерабатывающий завод». Это «возродило» бы квартал. Все деньги шли в западную часть Парижа, и уже было давно пора, чтобы восток испытал экономический подъем. Там появятся новые магазины и лучшие водостоки, а кафе снова будут полны жизнерадостных посетителей, выражающих недовольство муниципальными властями, президентом, технократами, художниками, строителями, туристами и молодежью.

Луи Шевалье ненавидел людей за то, что они любили Париж, будучи в неведении о том, чем он когда-то был. Для него Париж был местом, строившимся веками, книжкой с наложенными одна на другую прозрачными картинками, городом, перенаселенным умершими и посещаемым духами живых. Как только какое-то здание сносили и заменяли новым, он мысленно его перестраивал.

Начался небольшой дождь. Его брючины отяжелели от влаги; его мышцы превратились в грязь. Он дошел до угла улицы Веррери и встал в дверях церкви Сен-Мерри, в которой в 1662 г. сестра Блеза Паскаля ждала первый омнибус. (Омнибусное сообщение было идеей ее брата.) Пять омнибусов проехали мимо, но все они были полны пассажиров, и, наконец, она повернулась, чтобы в гневе уйти домой. Она немного прошла по своим же следам и вошла в переулок рядом с площадью Сент-Оппортюн. По обеим сторонам улицы были слышны звуки терпеливого труда. На пороге своего дома сидел сапожник, обстукивающий кусок кожи. Мимо проходили рыночные торговки с корзинами, ручными тележками, мулами, трехколесными велосипедами и тележками на газообразном топливе, какие уже больше не выпускались.

В конце улицы был Grand Trou des Hailes, где рыли котлован для центральных рынков, известных как «Чрево Парижа». Туристы и парижане опирались на ограждение и, глядя на обнажившиеся пласты, думали о динозаврах и галлах.

В этом разоренном квартале толпа парижан была особенно густой. У стены, которая, казалось, согнулась от плакатов и наклеек, изрезанных ножами и стамесками, два века назад сидел согнувшись человек в коротком синем пальто с ключом в руке, который вырезал что-то на камне. Ретиф де ла Бретонн (французский писатель-фантаст, 1734–1806. – Пер.) уже испортил все парапеты на острове Сен-Луи, когда начал прокладывать себе путь через квартал Бобур. Много лет спустя, «чтобы прошлое жило, как настоящее», он вернулся, чтобы прочитать эти послания к себе в будущем, и вспомнил точно свое состояние души в то время: «10 июня. Примирение: она переспала со мной».

Один историк утверждал, что обнаружил некоторые граффити Ретифа, но многие камни уже давно были вырублены и заменены, а ключ от двери лежал неглубоко. Теперь там пронзенные сердца и гениталии, пещерные рисунки, карикатуры и черепа, глазницы которых становились все шире и глубже по мере того, как дождь и воздух, наполненный парами бензина, въедались в них. Буквы старых лозунгов размылись от времени, и буквы «А» в кольце как символ анархистов были такими же мягкими, как и древние кресты, вырезанные на менгирах (простейший мегалит в виде установленного человеком грубо обработанного дикого камня, вкопанного в землю. – Пер.).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.