Комиссар Кло

Комиссар Кло

В то время реально существовал лишь один человек, которому можно было доверить деликатное и потенциально опасное дело по выслеживанию террористов. Только один человек заслужил уважение политиков, преступников и средств массовой информации и обладал достаточным общественным положением, чтобы обеспечить всестороннее и честное расследование.

Комиссар Жорж Кло, возглавлявший бригаду уголовного розыска, был приветливым и скромным человеком, которого смущала собственная ослепительная репутация. Во многих журналах его изображали под такими заголовками, как «Комиссар Кло против Деде л а Габардина», так что некоторые люди думали, что он вымышленный персонаж. За год до покушения на сенатора Миттерана Кло появился в телевизионной программе, посвященной Сименону, создателю комиссара Мегрэ, и попытался объяснить, чем именно приключения Мегрэ отличаются от рутинной тяжелой работы настоящих детективов. Но так как сам Кло был одним из эталонов Мегрэ, ему не удалось, несмотря на убедительно скучную окружающую обстановку – металлические шкафы картотеки и пластиковые стулья, – охладить эти романтические представления.

Именно потому, что Кло видел прелесть в уголовном расследовании, он был таким успешным полицейским. Он родился в большой семье в сердце далекого департамента Аверон. Его отец, деревенский почтальон, планировал, что Жорж станет учителем, но однажды из Парижа приехал его двоюродный брат с другом, который работал в сыскной полиции. Юный Кло слушал рассказы этого человека о непостижимых загадках и блестящих – очевидных задним числом – разгадках и нашел свое истинное призвание.

Много времени прошло, прежде чем он смог вгрызться в настоящую тайну. Это случилось за четыре года или пять лет до Второй мировой войны. Он был младшим детективом в округе Гранд-Карьер на севере Парижа, когда наконец к нему на стол попало дело, о котором он всегда мечтал. Консьержка на улице Дамремон сообщила о загадочной смерти старого русского офицера. Тело лежало в постели, одетое в гусарскую форму. Когда расстегнули его доломан, обнаружили, что этот человек умер от глубокой колотой раны. Испачканная в крови сабля, которой явно была нанесена рана, оказалась спрятанной в шкафу. Удивительно, но мундир не пострадал. Золотая тесьма была в целости, а ткань не подверглась никаким повреждениям.

В ту ночь Кло обдумывал эту головоломку со все возрастающим волнением. В его уме начала складываться смутная история: убийца, переодетый смертью; убийца, который одновременно скрывал свои следы и оставлял улики. Возможно, убийство на улице Дамремон было развязкой драмы, которая своими корнями уходила в далекие дни царской России…

На следующее утро в полицейский участок пришло письмо. Оно было написано и отправлено накануне убитым. Решив убить себя, он нанес смертельный удар и использовал последние секунды уходящей жизни на то, чтобы поставить саблю в шкаф и застегнуть доверху великолепный мундир, в котором он хотел быть похороненным. Для Кло это было огромным разочарованием, но и полезным уроком: в девяти случаях из десяти хитроумные объяснения были совершенно пустой тратой времени.

Потом началась война, во время которой Кло на протяжении шести месяцев делал подкоп для побега в лагере для военнопленных в Моравии лишь только для того, чтобы быть застигнутым за этим занятием, когда до конца подкопа оставалось несколько метров. Он был репатриирован и провел оставшуюся часть войны полицейским в Париже, притворяясь, что занимается розыском членов Сопротивления, но на самом деле снабжал их фальшивыми паспортами. После войны он взял на себя тягостную работу – проводил аресты и допросы полицейских, которые слишком тесно сотрудничали с нацистами, и показал удивительную решимость, отделяя силу обстоятельств от злого умысла.

С той поры Кло руководил бригадой уголовного розыска слишком эффективно, чтобы испытывать какое-то шерлок-холмсовское волнение. Он был счастливо женат на своей работе и не поддавался очарованию тайн. Однако он все же позволял себе время от времени незаметную вылазку на Монмартр и блошиный рынок. Притворяясь собирателем произведений искусства, он обнаружил сотни поддельных картин – в основном Пикассо и Утрилло. Когда холсты начали загромождать коридоры, он развешивал их на стены и раздавал коллегам. После пяти лет тайной охоты за выгодной покупкой кабинеты на набережной Орфевр вмещали самую большую в мире коллекцию поддельных шедевров. Без сомнения, среди этих прекрасных объектов, внушавших желание их иметь, притаилось несколько подлинных бесценных оригиналов, которые следовало бы отправить на другой берег Сены в Лувр. Но так как эксперты и даже сами художники не всегда могли найти отличие, не имело смысла волновать мир искусства напрасными загадками.

Когда весть о стрельбе в садах Обсерватории дошла до него в ту ночь в октябре 1959 г., Жорж Кло почувствовал давнее волнение детективной лихорадки. Это было не только делом государственной важности, оно также обещало быть достаточно сложной охотой на профессиональных убийц, которые, вероятно, скрывали свои следы интересными способами. Полицейская машина промчалась вдоль бульвара и остановилась там, где несколько человек слушали мужчину в темном пальто. Бледный мужчина дрожал, но был явно способен заставить аудиторию ловить каждое свое слово.

Комиссар Кло поздоровался со своим бывшим начальником (он знал сенатора как министра юстиции) и выслушал его версию событий. Подробности, представленные Миттераном, были по понятным причинам отрывочны, но в этом деле были особенности, которые, как подсказывал комиссару его опыт, вскоре превратятся в определенные ключи к разгадке. На самом деле (возможно, дело было в позднем часе или высоком положении жертвы) у этого дела была несколько искаженная, похожая на сон особенность самых заманчиво-загадочных дел. Еще до того, как он послал своих лучших людей опросить официантов в кафе «Брассери Липп» и жителей квартала, тысяча вопросов уже грызла его ум мучительной неопределенностью.

Например, было хорошо известно, что активисты Французского Алжира планировали свои действия с военной точностью по той простой причине, что большая их часть была высокопоставленными офицерами французской армии. Зачем тогда они или нанятые ими убийцы использовали машину, которая не могла догнать «Пежо-403», который не был газелью среди автомобилей? Допуская, что полученная им информация точная, он прикинул, что погоня заняла слишком много времени – по крайней мере, десять минут, чтобы проехать 1,6 километра. Это была самая медленная погоня на автомобиле в истории. Быть может, сенатор задержался поблизости от кафе, или, быть может, убийцы выждали – но почему? – прежде чем изрешетить «пежо» пулями.

Расхождения такого рода часто прояснялись по мере продвижения следствия. Даже человек с самообладанием Миттерана вполне мог неправильно запомнить то, что происходило непосредственно перед таким потрясением. Помимо неясности со временем, было невозможно не поразиться тому факту, что он упомянул площадь Медичи, которая, строго говоря, не существовала, по крайней мере не под таким названием. Незначительные детали, без сомнения, однако детали, которые ставили под вопрос достоверность показаний самой жертвы.

Судебные эксперты подняли новый ряд вопросов. Они утыкали машину сенатора металлическими прутьями, из-за которых она стала выглядеть как раненый кабан – один прут в каждое пулевое отверстие. Всего их было семь, торчащих из передней и задней дверей со стороны пассажира и расположенных в виде аккуратной дуги. Одно было сразу очевидно: все прутья находились под прямым углом к дверцам, что означало: когда производились выстрелы, машина убийц не двигалась.

Короче, он имел дело с профессиональными убийцами, которые были достаточно уверены в себе, чтобы остановить машину и расстрелять человека, который, по их предположению, лежал на передних сиденьях или съежился на полу. Одна из пуль пробила сиденье водителя. Но эти профессиональные убийцы потерпели неудачу дважды: при попытке сбить свою цель с дороги и чуть не потеряли ее на бульваре Сен-Мишель. А если они были такими уверенными и хладнокровными убийцами, то почему они не сделали очевидной вещи – не вгляделись в машину и не осмотрелись вокруг: вдруг их цель лежит на земле в нескольких метрах или – надо сказать, это было глупо, – встает, бежит по траве и прыгает через живую изгородь?

И еще эти семь пулевых отверстий. Согласно судебным экспертам, убийцы пользовались пистолетом-пулеметом «стен», который, вероятно, остался после войны. За четыре года нацистской оккупации подвалы и кладовки с инструментами по всей Франции оказались полны незаконно хранившегося оружия, и появилось поколение мужчин, которые считали незаконные действия выражением личной свободы. Все равно выбор оружия был странным: такие пистолеты-пулеметы были известны своей ненадежностью. Но даже «стен» мог выпустить тридцать пуль за три секунды. Почему же тогда было сделано только семь выстрелов? (Не было никаких признаков того, что какие-то пули не попали в машину.) Было ли это делом рук каких-то дотоле неизвестных, слабо экипированных террористов, не отрепетировавших свои действия? Было ли это просто предупреждением? (Однако существовали более легкие и безопасные способы запугать политика.) Или это была – Кло боялся об этом думать – секретная операция, осуществленная агентами французской разведки с целью повлиять на общественное мнение?

В общем, это было захватывающее дело. Прослушивание телефонных разговоров и обыски в домах подозреваемых ничего не дали. Группа диверсантов из Испании не подавала признаков жизни. Были свидетели, которые слышали стрельбу, но никто не видел, как все происходило. Шли дни, и Кло чувствовал странное нежелание продолжать расследование. Оно все больше и больше выглядело как дело, которое решится внезапным появлением какой-то улики, которой не достать путем никаких ухищрений. Чем больше он размышлял над этим делом, тем менее привлекательным оно становилось. Исключительной заслугой Жоржа Кло как полицейского является то, что ожидаемая радость открытия уже начала исчезать, когда 22 октября он засунул папки в металлический ящик и с таким грохотом задвинул его, что поддельные картины Пикассо и Утрилло закачались на своих крюках.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.