Глава 8 1854–1914 ГОДЫ

Глава 8

1854–1914 ГОДЫ

Когда Всемирная выставка 1851 года возвестила о новой эре воинственных устремлений, первая война из этой новой серии не привела к решающим результатам ни на поле сражения, ни в области политики. И тем не менее из убожества и тупости Крымской войны мы можем, по крайней мере, извлечь негативные уроки, и главный среди них — бесплодность прямого воздействия. Когда генералы надевали шоры, было в порядке вещей, чтобы адъютанты бросали легкую бригаду прямо под русские пушки. В британской армии прямолинейность, которая царила повсюду, была настолько предельно педантичной и непреклонно официальной, что приводила в замешательство французского командира Канробера до тех пор, пока несколько лет спустя он не побывал на придворном балу. И тут его осенило, и он воскликнул: «Да ведь британцы воюют так, как Виктория танцует!» Но русские, к счастью, были настолько пропитаны этим инстинктом прямоты, что, когда они все же попытались применить маневр, полк, прошагав весь день, в конце концов, очутился опять лицом к Севастополю, как и прошедшим утром.

Изучая наводящие тоску свидетельства Крыма (взгляд англичан, не вылезавших из отхожих мест из-за дизентерии и холеры. — Ред.), мы не можем не заметить, хотя его значение и не следует преувеличивать, факт, что за сорок лет, которые прошли с Ватерлоо, армии Европы стали обретать черты все более четкого профессионализма. (В тяжелейшей для России Крымской войне (1853–1856) ей противостояли Англия, Франция, Турция, Сардинское королевство. Угрожающую позицию заняли Австрийская империя, Пруссия, Швеция. Активные боевые действия велись в Крыму, на Кавказе, на Дунае, а на морях — в Черном море, на Балтике, на Белом и Баренцевом морях, на русском Дальнем Востоке. Потери русской армии убитыми, умершими от ран и болезней составили 153 тысячи, а ее противников 156 тысяч (французов 96 тысяч, англичан 23 тысячи, турок 35 тысячи, итальянцев 12 тысяч). Особенно косили союзников болезни. Из

2 тысяч погибших итальянцев только 28 человек было убито и умерло от ран. Англичан погибло от болезней 18 тысяч, французов 74 тысячи. Основная причина — антисанитария и сопутствующие ей болезни — дизентерия, холера, брюшной тиф. Русских погибло от болезней 102 тысячи (то есть две трети), а вот турок 18 тысяч (всего половина от общего числа). К числу потерь врагов России можно отнести и 35 тысяч умерших от болезней в австрийской армии, отмобилизованной и готовой ударить по русским войскам. Войну России пришлось завершать унизительным Парижским миром, а председательствовал на Парижском конгрессе Ф. Валевский — сын Наполеона I (как символ реванша). — Ред.) Значение этого факта — не аргумент против профессиональных армий, а иллюстрация скрытых опасностей профессиональной среды. Эти опасности неизбежно возрастают на более высоких уровнях и с продолжительностью службы, если только на них не воздействует живительное прикосновение внешнего мира и мышления. С другой стороны, ранним этапам американской Гражданской войны 1861 —

1865 годов было суждено раскрыть слабость непрофессиональной армии. Обучение жизненно необходимо для того, чтобы выковать эффективный инструмент, которым военачальник мог бы действовать. Долгая война или короткий мир создают самые благоприятные условия для производства такого инструмента. Но в этой системе есть дефект, если такой инструмент превосходит художника. В этом, как и в других аспектах, американская Гражданская война 1861–1865 годов является яркой противоположностью. Военные руководители, особенно на Юге, были в основном укомплектованы из тех людей, кто сделал оружие своей профессией, но военная служба в большинстве случаев перемежалась промежутками гражданской службы или отдыха для индивидуальной учебы. А плац для парадов не являлся ни питательной средой, ни пределом их стратегических идей. Тем не менее, несмотря на освежающую широту обзора и обилие источников, в которых могла быть сформулирована местная стратегия, крупными операциями поначалу руководила привычная цель. В начальный период военных действий противоборствующие армии искали друг друга в прямом наступлении, и решительных результатов достигнуто не было, как это было в Вирджинии и в Миссури. Затем Маклеллан, назначенный главнокомандующим войск северян, в 1862 году замыслил план использования морской мощи для переброски своих войск на вражеский стратегический фланг, а не в тыл. Если это, несомненно, имело более богатые перспективы, чем прямое наступление по суше, похоже, это было задумано больше как средство для более короткого прямого продвижения на Ричмонд, вражескую столицу, чем как непрямое действие в его истинном смысле. Но эти перспективы были развеяны нежеланием президента Линкольна брать на себя рассчитанный риск, вследствие чего он удержал корпус Макдауэлла для прямой защиты Вашингтона и тем самым лишил Маклеллана не только части его сил, но и возможности выполнить меры по отвлечению, что было важно для успеха его плана. А посему после высадки на берег он потерял месяц перед Йорктауном, и план пришлось изменить на наступление по сходящимся направлениям или полупрямое воздействие вместе с войсками Макдауэлла, которому было разрешено продвигаться только по суше по прямой линии между Вашингтоном и Ричмондом. Затем, однако, непрямые операции Stonewall («Каменной стены») твердокаменного Джексона в долине Шенандоа оказали такое моральное влияние на правительство в Вашингтоне, что Макдауэллу вновь было запрещено принимать участие в главном наступлении. И даже в этих условиях передовые части войск Макдауэлла были в четырех милях от Ричмонда, готовые к финальному броску до того, как Ли накопит достаточно сил, чтобы вмешаться. И даже после тактической неудачи Макдауэлла в Семидневном сражении (26 июня — 2 июля 1862 г.) у него оставалось стратегическое преимущество, возможно, даже большее, чем ранее, потому что нарушение его плана флангового марша не помешало ему переместить свою базу южнее, к реке Джеймс, и этим он не только обезопасил собственные линии коммуникаций, но и очутился в угрожающей близости от вражеских коммуникаций, тянувшихся на юг из Ричмонда. Но это преимущество было утрачено из-за смены стратегии. Галлек, назначенный из политических соображений главнокомандующим, по иерархии выше Макдауэлла, приказал армии Маклеллана вновь подняться на борт кораблей и отойти на север, чтобы соединиться с армией Поупа для прямолинейного наступления по суше. Как часто бывает в истории, прямое удвоение сил означает не удвоение, а ополовинивание эффекта за счет упрощения, сокращения для врага опасных направлений, откуда следует ожидать удара. И все-таки стратегия Галлека представляет очевидную интерпретацию принципа концентрации — и тем самым обнажает подводные камни, которые скрываются за поверхностным использованием этой популярной панацеи от всех военных бед. Неэффективность стратегии прямого воздействия, которая царила всю вторую половину 1862 года, была надлежащим образом подтверждена кровавым отражением наступления при Фредериксберге 11–13 декабря (72 тысячи южан разбили здесь 113 тысяч северян. — Ред.). А продолжение этой стратегии в 1862 году не помогло приблизиться к Ричмонду, а, напротив, привело к вторжению сил конфедератов на северные территории, за которым последовал провал наступления армии Союза. В свою очередь, прямое вторжение южан было отражено при Геттисберге (1–3 июля 1863 г.), и под конец года обе армии очутились на своих первоначальных позициях, обе настолько обескровленные, что сил хватало только оскалить зубы друг на друга через реки Рапидан и Раппаханнок. Важно заметить, что в этих кампаниях по методу прямого воздействия преимущество как таковое оказывалось на чаше весов той стороны, которая стояла в обороне, удовольствуясь тем, чтобы отразить атаку противника. Дело в том, что в таких стратегических условиях оборона просто потому, что при ней стараются не тратить сил впустую, имеет по определению менее прямую форму из двух прямых стратегий.

Отражение наступления войск генерала Ли при Геттисберге в июле 1863 года общепринято считать поворотным пунктом в войне, но это утверждение оправдано лишь в драматическом смысле, а трезвый приговор исторического мнения все более и более подчеркивает, что решающие результаты были достигнуты на Западе. Первый успех имел место еще в апреле 1862 года, когда эскадра Фаррагута прошла мимо фортов, охранявших устье Миссисипи, и тем самым добилась бескровной сдачи Нового Орлеана. Это было воистину острие стратегического клина, который расколол Конфедерацию по жизненно важной линии этой великой реки.

Второй решающий результат был достигнут выше ио Миссисипи в тот же самый день — 4 июля, когда Ли начал отступление от Геттисберга. Им явилось взятие Виксберга генералом северян Грантом, в результате чего федералы получили полный контроль над этой жизненно важной артерией. По этой причине Конфедерация лишилась навсегда возможности получения подкреплений и снабжения материалами из штатов за Миссисипи. Но не следует допускать, чтобы огромный стратегический эффект этой концентрации против «младшего партнера» затмил стратегические средства, какими он был достигнут. Первое наступление на Виксберг в декабре 1862 года было главным образом прямым и провалилось. В феврале и марте 1863 года были сделаны четыре безуспешные попытки достичь цели посредством неглубоких обходных маневров. Потом в апреле Грант прибегнул к широкому непрямому действию, которое отличалось сходством не только в своей смелости с финальной заявкой Вульфа на Квебек. Часть федерального флота и транспортов направилась ночью на юг мимо батарей Виксберга к пункту в 20 километрах ниже крепости. Основная часть армии двинулась в ту сторону по суще по западному берегу Миссисипи и под прикрытием отвлекающих перемещений Шермана к северо-востоку от Виксберга была перевезена на восточный берег, столкнувшись со слабым сопротивлением врага. Затем, когда Шерман соединился с ним, Грант намеренно позволил отрезать себя от повой временной базы и двинулся на северо-восток в глубь вражеской территории, чтобы занять позицию в тылу у Виксберга и перерезать его коммуникации с главными восточными штатами Конфедерации, совершив почти полный круг от своей стартовой точки. Таким образом, он оказался на полпути между двумя вражескими «челюстями» — их войсками, сосредоточившимися соответственно в Виксберге и Джексоне, в 65 километрах к востоку — узловой станции, где с главной железнодорожной линией восток — запад пересекались поперечные, идущие с севера и с юга. Но фактически он внес беспорядок в действия этих тисков. В то же время стоит отметить, что, подойдя к этой железнодорожной линии, он счел целесообразным вначале перебросить всю свою армию на восток, чтобы вынудить неприятеля эвакуировать Джексон, — яркая иллюстрация перемен в стратегической ситуации, которые были привнесены развитием железных дорог. Ибо в то время, как Наполеон использовал линии рек или горные хребты в качестве своих стратегических барьеров, стратегическая преграда Гранта основывалась на обладании единственной точкой — железнодорожным узлом. Захватив этот пункт, он затем развернулся и двинулся на Виксберг, который оказался изолированным и так и оставался отрезанным достаточно долго для того, чтобы гарантировать его капитуляцию, что и случилось спустя семь недель. Стратегический результат: открытие ворот Чаттануги в Джорджию, эту житницу Конфедерации, а оттуда и в восточные южные штаты в целом.

Теперь Конфедерация вряд ли смогла бы избежать разгрома. И все же северяне чуть не упустили уже гарантированную победу. Дело в том, что в 1864 году, когда на Севере нарастало утомление от испытываемого напряжения, моральный элемент стал доминирующим. Ряды сторонников мира ежедневно увеличивались за счет людей, уставших от войны, к тому же в ноябре должны были состояться президентские выборы, и, пока Линкольна не сменил президент, обещающий приступить к поискам компромисса, он должен был дать твердую гарантию быстрой победы. Для этого с запада был вызван Грант для взятия на себя верховного командования. И как же он намеревался одержать требуемую быструю победу? С помощью стратегии, которую всегда принимали хорошие солдаты консервативного мышления, то есть использовать свою в Офомной степени превосходящую мощь, чтобы сокрушить противостоящую армию либо, по крайней мере, измотать ее «непрерывными ударами». Мы уже видели, что в Виксбергской кампании он однажды прибегнул к крайне непрямому действию только после того, как более прямые действия потерпели неудачу. Тогда он совершил его мастерски, но урок, как видно, не изменил его образ мыслей.

Сейчас, имея в руках верховное командование, он остался верен своей натуре. Он решился на старый прямой марш по суше на юг от реки Раппаханнок в направлении Ричмонда. Но уже с определенной разницей в намерениях — потому что сейчас его реальной целью была больше вражеская армия, чем вражеская столица. Он приказал своему подчиненному Миду: «Куда бы ни направился Ли, следуйте за ним», и ради справедливости по отношению к Гранту надо отметить, что, если его действие и было прямым в широком смысла слова, это ни в коей мере не было простым фронтальным натиском. Действительно, он постоянно старался обойти маневром фланги противника, даже по малому радиусу. Кроме того, он выполнил все добрые военные заповеди в том, что поддерживал свою армию в хорошей боеготовности и не уклонялся от движения к своей цели, невзирая на исходившие откуда бы то ни было отвлекающие действия противника. Даже маршал Фош позже (в Первую мировую войну) не превзошел его в «воле к победе». И тс, кто практиковал методы Гранта в 1914–1918 годах, могли справедливо завидовать тому, какую щедрую поддержку и безграничное доверие получал он от своего политического хозяина, президента Линкольна. Явно условия были идеальными для применения ортодоксальной стратегии прямого действия в ее лучшем виде.

И все же к концу лета 1864 года уже созревший плод победы завял в руках северян. Федералы почти подошли к концу своего терпения, а Линкольн потерял надежду на переизбрание — жалкая расплата за неограниченные полномочия, которые он предоставил своему военному исполнителю. Присутствует какая-то ирония в том, что целеустремленность, с какой Грант обращался со своими численно превосходящими противника силами, сейчас устрашающе снизившаяся после ожесточенных баталий при Уайлдернессе и Колд-Харборс, совершенно не смогла сокрушить вражескую армию, в то время как главный результат (выход войск непосредственно в тыл Ричмонду) был достигнут Грантом путем бескровных маневров, проводившихся в ходе наступления. Таким образом, Грант должен был довольствоваться тем, что после крупных потерь вернулся на позицию, которую Маклеллан занимал в 1862 году. Но в тот момент, когда небеса выглядели самым мрачным образом, они вдруг посветлели. На ноябрьских выборах Линкольн остался у власти. Какой фактор сыграл тут свою роль и устранил возможность того, что Маклеллан, этот выдвиженец демократической партии, желавшей мира, заменит его? Конечно, не военная кампания генерала Гранта, которая не отмстилась практически никаким прогрессом с июля по декабрь и определенно терпела неудачу из-за дорого-стоившего двойного провала в середине октября. По мнению историков, именно взятие Шерманом в сентябре Атланты стало спасением для Линкольна и его сторонников.

Когда Гранта призвали к верховному командованию, Шерман, сыгравший немалую роль в его успехе при Виксберге, сменил его на посту главнокомандующего на Западе. Между этими двумя людьми существовал контраст точек зрения и взглядов на будущее. Если главной целью Гранта была вражеская армия, то Шерман был за захват стратегических пунктов. Атланта, эта база противостоявшей ему вражеской армии, была не только узлом, где сходились четыре важные железнодорожные магистрали, но и источником жизненно важных армейских поставок. Как отмечал Шерман, она была «полна литейных заводов, арсеналов и механических мастерских» (которых тем не менее у южан было многократно меньше, как и людских ресурсов, чем у северян. — Ред.), не считая того, что являлась моральным символом, и он утверждал, что «ее взятие было бы предзнаменованием смертного конца Конфедерации». И он замыслил нанести по ней удар, насколько это возможно, с помощью маневра, а не сражения — будучи глубоко пронизан идеей успеха самой недорогой ценой. Какие бы там различия во мнениях ни могли существовать в отношении соответствующих достоинств целей Гранта и Шермана, очевидно, что второй более подходил к психологии демократии. Возможно, лишь какой-нибудь абсолютный правитель, твердо сидящий в седле, мог позволить себе неуклонно поддерживать военный идеал задачи, стоящей перед вооруженными силами, хотя даже ему надо быть мудрым, чтобы подстроить его под реалии ситуации и хорошо взвесить перспективы его достижения. Но тот стратег, который является слугой демократического правительства, имеет меньше поводьев (сдерживающих средств). Завися от поддержки и доверия своих нанимателей, он вынужден работать с меньшими запасами времени и средств, чем «абсолютный» стратег, и под большим давлением требований достижения быстрых успехов. Каковы бы ни были окончательные перспективы, он не может себе позволить слишком долго придерживать дивиденды. В результате ему нужно временно сворачивать в сторону от своей цели или, по крайней мере, маскировать се, перенеся боевые действия на другие направления. При столкновении с этими неизбежными затруднениями нам было бы уместно задаться вопросом, не следует ли военной теории с большей готовностью примирить свои идеалы с неудобной реальностью, чтобы ее военные усилия покоились на общепринятом фундаменте — поскольку в плане снабжения солдатами и боеприпасами и даже в плане продолжения войны она зависит от согласия «человека с улицы». Кто платит, тот и заказывает музыку, а стратеги были бы лучше вознаграждены в натуральном выражении, если бы настраивали свою стратегию, насколько это возможно в разумных пределах, под народный слух.

Шермановская экономия сил с помощью маневра более примечательна, потому что в сравнении с Грантом в Вирджинии он был особенно привязан к одной железнодорожной линии, по которой осуществлялось снабжение его войск. И все же вместо того, чтобы готовить своих солдат к прямой атаке, он временно даже оторвался от этой дороги. Только однажды за все эти недели маневров он позволил фронтальную атаку у Кенесо (24 ноября 1863 г.), и так же примечательно, что он уберег свои войска от тягот дальнейшего обходного маневра по затопленным дождем дорогам, как и то, что он получил отпор — причем не понеся больших потерь, так как наступление сразу же было остановлено, как только противник оказал сопротивление. Это в самом деле был единственный случай на всем 210-километровом переходе через гористую и испещренную реками местность, когда Шерман позволил своим войскам ввязаться в наступательный бой. Воистину он маневрировал настолько искусно, раз за разом заманивая конфедератов в бесполезные атаки. Таким образом, втянуть оппонента, действуя в стратегической обороне, в череду дорогостоящих тактических атак — это был триумф стратегического мастерства, не имевшего аналогов в истории. И все это еще больше заслуживает похвалы, учитывая, как Шерман был привязан к единственной линии коммуникаций. Даже с точки зрения самого узкого военного критерия, игнорируя его огромный моральный и экономический эффект, это было огромное достижение, ибо Шерман заставил противника понести больше потерь, чем понес сам, не просто относительно, но и в количественном выражении — весьма впечатляющее сравнение с Грантом в Вирджинии. Захватив Атланту, Шерман взял на себя даже еще больший, чем ранее, риск, и за это ему серьезно досталось от военных комментаторов. Он был убежден, что если бы смог пройти маршем через Джорджию, «житницу Юга», и разрушил ее железнодорожную систему, а потом через обе Каролины, моральное воздействие от этого вторжения в сердце Юга и прекращение поставок на Север на Ричмонд повлекли бы за собой прекращение сопротивления конфедератов. В итоге, не обращая внимания на армию Гуда, которую он заставил покинуть Атланту, Шерман начал свой знаменитый «поход к морю» через Джорджию, питаясь за счет местных ресурсов и уничтожая железные дороги. 15 ноября 1864 года он оставил Атланту; 10 декабря он подошел к окраине Саванны и там восстановил свои коммуникации с Севером, на этот раз морем, а также лишил Юг его главных оставшихся портов. Далее он двинулся на север через Северную и Южную Каролину в тыл войскам Ли. И только спустя три месяца, то есть в начале апреля, Грант возобновил свое наступление. Оно имело огромный успех, и за сдачей Ричмонда в течение недели последовала капитуляция армии Ли. Внешне это выглядело как триумфальное подтверждение прямой стратегии Гранта, цель которой состояла в непосредственном разгроме войск противника. Но при серьезном размышлении мы поймем, что первостепенное значение имеет фактор времени. Крушение сопротивления Конфедерации произошло из-за «пустоты в желудке», которая влила на боевой дух. Непрямое действие на вражеский экономический и моральный тыл оказалось столь же решающим в конечной фазе, каким оно было и от первых побед северян на Западе. Эта истина доходит до каждого, кто возьмется за тщательное и всестороннее исследование войны. Ее оценил более двадцати лет назад нынешний официальный историк Первой мировой войны генерал Эдмондс, чей вердикт гласил, что «военный гений великих лидеров» Конфедерации Ли и Джексона, несравненная боеспособность армии северной Вирджинии и близость расположения соперничающих столиц привлекали повышенное внимание к восточному театру военных действий. Но именно на Западе были нанесены решающие удары. Взятие Виксберга и Порт-Хадсона в июле 1863 года было воистину поворотной точкой войны, и именно операции армии Шермана па Западе фактически привели к уничтожению Конфедерации у здания суда в Аппоматоксе — месте капитуляции Ли на Востоке.

Непропорционально большое внимание можно частично отнести на счет блеска битвы, гипнотизирующего обычного солдата — студента истории, и частично связать с очарованием, порожденным эпосом Гендерсона «Каменная стена Джексон» — возможно, более эпического, чем исторического по своему характеру. Его собственная военная ценность вряд ли уменьшилась, может быть, даже обогатилась через воплощение, вероятно, больше гендерсоновской концепции войны, чем материалов по анализу боевых действий Джексона. Но этой самой своей яркостью он сфокусировал внимание британских военных курсантов на кампаниях в Вирджинии и при этом пренебрег западными театрами военных действий, где происходили решающие операции. Как историк войны 1914–1918 годов, генерал Эдмондс мог бы оказать услугу будущим поколениям, если бы проанализировал результаты воздействия этого «непропорционально большого внимания», не просто одностороннего, но и ошибочного, на британскую военную мысль перед 1914 годом и британскую стратегию в последующие годы.

Когда мы переходим от американской Гражданской войны к войнам в Европе, последовавшим сразу за ней, на нас прежде всего производит впечатление острота контрастов. Первый контраст состоит в том, что в 1866 и 1870–1871 годах обе стороны были как минимум номинально готовы к конфликту; второй — соперниками были профессиональные армии; третий — в том, что главные штабы воюющих сторон создали целый каталог ошибок и просчетов, к которым и близко не подошли военные лидеры в американской Гражданской войне; четвертый — стратегии, принятой обеими сторонами в обеих войнах, в целом недоставало искусства; пятый — несмотря на допущенные ошибки, исход обеих войн был быстро решен. Стратегия Мольтке состояла главным образом в прямом действии почти без применения военной хитрости, и она полагалась па сокрушающую силу более мощного сосредоточения войск. Не должны ли мы прийти к заключению, что эти две войны лишь являются пресловутыми исключениями, подтверждающими правило? Они определенно являются исключениями, но не исключениями из правила, которое сложилось из длинного перечня уже исследованных случаев. Ибо ни в одной из прошлых кампаний у побежденных стран не было такого сочетания слабости сил и бездарности командования, как в этих кампаниях, в результате чего поражение этих стран было предрешено уже в самом начале войны. Часто можно было заметить то или другое, но никогда оба фактора вместе в полной мере. В 1866 году дефицит австрийцев в силе заключался в основном в том, что у них было устаревшее оружие — потому что казнозарядная винтовка Дрейзе пруссаков давала им преимущество перед австрийским дульнозарядным нарезным ружьем Лоренца, что во всей полноте доказало поле боя, даже если последующее поколение академической военной мысли стремилось обойти это вниманием. В 1870–1871 годах французское отставание в силе заключалось частично в меньшей численности и частично, как в 1866 году, в худшем уровне подготовки войск. (Французская кадровая армия была подготовлена не хуже, а кое в чем лучше, французская казнозарядная винтовка Шасспо намного превосходила винтовку Дрейзе, у французов имелись митральезы, косившие пруссаков. Но прусские пушки (стальные нарезные) были дальнобойное французских бронзовых нарезных. И главное — преимущество в численности прусской армии сразу после мобилизации. — Ред.) Это двойное условие более чем адекватно для объяснения решительности австрийского поражения в 1866 году, а еще больше — французского разгрома в 1870–1871 годах перед лицом прямого воздействия. Реальный урок из этих двух примеров не в том, что стратегический подход здесь был исключением из правил, а в том, что в этих условиях лежит исключение из предыдущею опыта. Они были определенно исключительными, и в дискуссии или подготовке к войне ни один солдат не рискнет строить свои планы исходя из предположения, что враг столь же слаб умом и телом, как австрийцы в

1866 и французы в 1870–1871 годах. И все-таки в действительности военные планы, разработанные и принятые несколькими генеральными штабами в 1914 году, были построены на прямом действии. Отсюда, как это ни невероятно, единственно возможный вывод о том, что подсознательно предполагалось, что условия 1870 года — нормальные, а не исключительные.

В то же самое время перед тем, как списать со счетов эти примеры, стоит отметить, что германская стратегия, хоть и прямая по намерению, менее походила на таковую в исполнении. В 1866 году необходимость сэкономить время, используя все железные дороги, привела Мольтке к мысли высаживать прусские войска на широком фронте, превышающем 400 километров. Он намеревался быстрым наступлением в глубь страны свести войска в одну точку, чтобы, проведя через пограничный горный пояс, соединить свои армии в Северной Богемии (Чехии). Но потеря времени из-за нежелания короля Пруссии выглядеть агрессором расстроила его план и отсюда наделила стратегию Мольтке непрямотой действий, которую он и не планировал. Дело в том, что австрийская армия сосредоточилась и начала наступления в этот промежуток времени, то есть раньше Мольтке, и тем самым лишила Мольтке возможности выйти в намеченный район сосредоточения. А прусский кронпринц, считая, что выступ, который представляла на карге провинция Силезия, оказался под угрозой, выкручиванием рук добился от Мольтке неохотного разрешения на переброску его 2-й армии на юго-восток на защиту Силезии. И так он еще больше отделился от других армий, а также, передвигаясь по вертикальной черте буквы Ь, очутился в позиции, угрожавшей флангу и тылу австрийской массы войск. Педанты растратили много чернил, осуждая Мольтке за то, что тот разрешил это рассредоточение; но в действительности оно содержало в себе зерно решающей победы, даже если Мольтке и не планировал этого.

Такая диспозиция настолько нарушила душевное равновесие австрийского командования, что пруссаки, несмотря на расточительный ряд промахов, сумели вначале пройти через горы с обеих сторон, а потом пожать урожай в Кёниггреце — где еще большее число ошибок способствовало непрямоте действия и обеспечило немцам решающую победу. (Решающее сражение при Садове (или Кёниггреце, современном Градец-Кралове) произошло 3 июля 1866 года. Австрийцы имели 215 тысяч и 770 орудий, пруссаки 221 тысячу и 924 орудия. Потери потерпевшей поражение австрийской армии составили 1313 офицеров и 41 499 нижних чинов, в том числе до 20 тысяч пленными, потери прусских войск — 360 офицеров и 8812 нижних чинов. — Ред.) Но австрийский командующий был разбит еще до начала сражения, послав своему императору телеграмму с требованием немедленно заключить мир.

В 1870 году Мольтке вознамерился устроить решающее сражение на Сааре, в котором были бы сосредоточены все три его армии, и стереть французов в порошок. Этот план не удался, но не по причине противодействия неприятеля, а из-за его беспомощности! А эта беспомощность была вызвана всего лишь вестью о том, что германская 3-я армия на крайнем левом фланге пересекла границу далеко на востоке и имела небольшой тактический успех в стычке с французским отрядом у Вейсенбурга. В результате непрямое воздействие этого незначительного боя стало более решающим, чем принесло бы запланированное большое сражение. Дело в том, что вместо того, чтобы устремиться вглубь и соединиться с главными силами, 3-й армии было позволено двигаться не торопясь прямо на восток и вне зоны присутствия главных соперничающих армий. Так что она не принимала участия в плохо запланированных сражениях при Вьонвиле и Гравлоте — позиция французов была такой, что она вряд ли могла принять эффективное участие, даже если бы оказалась поближе, — и посему стала важнейшим фактором в следующей и решающей фазе. Ибо когда главная французская армия — скорее воодушевленная, чем подавленная — отходила на фланг в Мец, она легко могла ускользнуть от измученных германских 1-й и 2-й армий, но возможность перехвата 3-й армией стала для Базена побудительным мотивом, чтобы оставаться в безопасности в Меце. Поэтому у немцев было время, чтобы восстановить взаимодействие; а французы теряли время в бездействии, которое последовало за их отказом от генерального сражения. И как следствие, Мак-Магона завлекли, а точнее, политически вынудили на неблагоразумное и плохо организованное наступление с целью освобождения Меца. Таким образом, непреднамеренно и непредвиденно была создана возможность для 3-й армии, все еще «свободно» маршировавшей на Париж, совершить непрямые действия по отношению к армии Мак-Магона. Резко сменив направление движения с западного на северное, она надвинулась на фланг и тыл Мак-Магона, и результатом стал Седан (где 2 сентября Шалонская армия Мак-Магона и император Наполеон III капитулировали. — Ред.). Даже самые очевидные войны прямого действия отличались большей непрямотой в решающей фазе, чем это выглядело внешне. Но именно поверхностный, а не глубинный анализ можно увидеть в массе военных теоретических работ, последовавших за событиями 1870 года. И это влияние доминировало в следующей крупномасштабной войне — Русско-японской. Дело в том, что японская стратегия, рабски копировавшая своих германских менторов, является чисто стратегией прямого действия. Тут нет ни одной реальной попытки воспользоваться необычно выгодным фактом, что русская военная машина целиком и полностью зависела от единственной железнодорожной линии — Транссибирской магистрали. Никогда за всю историю армия не дышала через столь длинную и узкую соломинку, а сам размер «туловища» этой армии еще более затруднял ее дыхание. (Кроме того, на Байкале еще не была построена Кругобайкальская железная дорога (закончена во второй половине 1905 г.), и существовал разрыв — вагоны перевозились с берега на берег на пароме. Японцы же, без объявления войны начавшие боевые действия в ночь на 27 января (9 февраля), знали, что именно в это время на Байкале устанавливается ледовый покров, то сеть и паромы не ходят, и лсд еще ненадежный. Позже русские железнодорожники клали шпалы и рельсы прямо на лед. — Ред.) Но все, до чего додумались японские стратеги, — прямой удар в зубы русской армии, и они держали свои собственные войска еще более плотно сконцентрированными, чем Мольтке в 1870 году. Да, они пытаются осуществить некий маневр до Ляоянского сражения и потом, уже в ходе боя, неоднократно стремятся обойти своих противников с фланга; но если эти фланговые охватывающие маневры выглядят сравнительно глубокими на карте, то они крайне незначительны по отношению к масштабу военных сил. Хотя у них и не было «свободной» 3-й армии, что было удачей Мольтке, никакой непроизвольной приманки вроде Меца и никакого Мак-Магона, чтобы заглотнуть ее, — ибо они сами проглотили наживку, пытаясь взять Порт-Ар-тур, — они ожидали Седана. А вместо этого получили обильное, но не решающее ситуации кровопролитие. В результате японцы были настолько истощены после последней битвы под Мукденом, не завершившейся решительной победой, что рады и счастливы заключить мир с противником, который не вкладывал душу в эту борьбу и привлек для участия в ней одну десятую часть своих наличных сил. (Однако, несмотря на меньшие потери (погибло, умерло от ран и болезней 52 тысячи русских солдат и моряков, тогда как японцев 86 тысяч) войну пришлось прекращать — из-за потери флота, уничтоженного по частям. Существовала возможность разбить японцев на суше (по подсчетам, на это требовалось до 250 тысяч запланированных потерь убитыми и ранеными), но сама Япония теперь была неуязвимой и могла наносить удары с моря (что она и делала, захватив Сахалин (после Цусимы), высаживаясь в Петропавловске-Камчатском. Кроме того, в России была спровоцирована «первая русская революция». Пришлось заключать мир с японцами, за спиной которых стояли Англия и США. — Ред.)

Этот анализ истории затрагивает факты, а не домыслы и гипотезы; мы имеем дело с тем, что было сделано и что получено в результате, а не что можно было бы сделать. И теория непрямых действий, которая развилась из этого, должна покоиться на конкретном свидетельстве фактического опыта; а он говорит, что прямое воздействие не решает проблемы и ни в коем случае не подпадает под влияние аргументов за и против трудностей осуществления непрямых действий в каком-то конкретном случае. С точки зрения этого фундаментального тезиса не имеет смысла задаваться вопросом, мог ли какой-то генерал сделать лучше, избрав другой курс действий.

Но с точки зрения общих военных знаний предположения всегда представляют интерес и часто имеют ценность. Так что, отклоняясь от сути исследуемого вопроса в этом анализе, можно принять во внимание затруднения, которые испытывали японцы при редкой сети коммуникаций и пересеченной местности в Корее и Маньчжурии, а также отмстить возможную параллель между Порт-Артуром и Мантуей. Если условия были тяжелее в каких-то отношениях, то они были более выгодными в других, да и инструмент получше. Так что можно задать вопрос: не могла ли на ранней стадии войны японская стратегия использовать Порт-Артур в виде наживки тем искусным образом, который Бонапарт использовал в Мантуе? А на более поздней фазе войны не было ли возможности использовать но крайней мере часть войск против «тонкой соломинки» между Харбином и Мукденом?

ВЫВОДЫ

Наше исследование охватило девять войн, которые решительно повлияли на ход европейской истории в древние времена, и восемнадцать крупных войн современной истории — считая за одну борьбу против Наполеона, который, временно утихомиренный в одном месте, вдруг выскакивал вновь в другом без каких-либо настоящих перерывов. Эти двадцать семь войн включают в себя более 240 кампаний. Только в шести из этих кампаний — кульминация которых достигалась при Иссе, Гавгамелах, Фридланде, Ваграме, Садовой (Кениггреце) и Седане — решающий результат был получен прямым стратегическим действием на главную армию противника! А в первом из двух прямой стратегический удар Александра был не только подготовлен великой стратегией непрямых действий, которая серьезно сотрясла персидскую империю Ахеменидов и моральный дух ее сторонников, но и был гарантирован обладанием тактического инструмента неизмеримо высшего качества и осуществлен тактическим непрямым действием. Во вторых двух кампаниях Наполеон начинал попытками непрямых действий и прибегнул к нанесению прямых ударов частично из-за своего нетерпения, а частично из-за уверенности в превосходстве своего инструмента. Это превосходство зиждилось на применении сосредоточенной артиллерии, и как при Фридланде, так и под Ваграмом исход был решен главным образом благодаря этому новому тактическому методу. Но цена, заплаченная за эти успехи, и ее воздействие на собственную фортуну Наполеона отнюдь не побуждают прибегнуть к подобной прямоте, даже имея такое же тактическое превосходство.

Что касается 1866 и 1870–1871 годов, то мы уже видели, что, хотя обе кампании были задуманы как прямое воздействие, они обрели непреднамеренную непрямоту — которая была усилена германским тактическим превосходством в каждом случае — казнозарядная винтовка в 1866 года и численность в 1870–1871 годах. Эти шесть кампаний наверняка слабое оправдание услужливого принятия прямой стратегии каждым получившим право называться военачальником. И все-таки через всю историю прямое воздействие всегда было нормальной формой стратегии, а целенаправленный непрямой подход оставался редким исключением. Действительно, немногие военачальники, даже среди знаменитых, когда-либо принимали второй метод в качестве своей первоначальной стратегии. Куда чаще он был последним шансом или даже последней ставкой. Однако он позволял им решать исход там, где прямое воздействие оканчивалось провалом и тем самым оставляло их в серьезно ухудшившемся положении, чтобы предпринять косвенное воздействие. Решающий успех, завоеванный в таких ухудшающихся условиях, обретает все большее значение.

Наше исследование выявило двадцать шесть кампаний, в которых решительность и косвенность воздействия проявляются вне всяких сомнений. В число полководцев, проводивших их, входят Лисандр в Эгейском регионе, 405 год до н. э., Эпаминонд на Пелопоннесе, 362 год до н. э., Филипп II в Беотии, 338 год до н. э., Александр на реке Гидасп, 326 года до н. э. Кассандр и Лисимах на Ближнем Востоке, 301 год до н. э., Тразименская кампания Ганнибала в Этрурии, 217 год до н. э., битвы Сципиона при Утике и Заме в Африке, сражение Цезаря в Илерде в Испании, а в современной истории кампании Кромвеля в Престоне, Данбаре и Вустере, операции Тюренна в Эльзасе в 1674–1675 годах, итальянская кампания Евгения Савойского в 1701 году, операции Мальборо во Фландрии в 1708 году и маршала Виллара в 1712 году, кампания Вульфа в Квебеке, Журдана в Мозеле-Маасе в 1794 году, Рейнско-Дуиайская кампания эрцгерцога Карла в 1796 году, итальянские походы Наполеона Бонапарта в 1796, 1797 и 1800 годах (не упоминает о блестящей кампании A.B. Суворова в Северной Италии в 1799 году — Ред.), битвы Наполеона при Ульме и Аустерлице в 1805 году (не упомянуто о разгроме в 1812 году в России 600-тысячной Великой армии Наполеона — Кутузовым и другими русскими полководцами. — Ред.), операции Гранта при Виксберге и Шермана у Атланты. Все они решили исход соответствующих войн. Помимо этого, исследование выявило многочисленные «пограничные» примеры, в которых либо непрямота, либо ее результат устанавливаются менее четко.

Столь высокая пропорция решающих кампаний истории, подчеркиваемая сравнительной редкостью непрямых действий, подкрепляет вывод, что непрямое воздействие пока является самой многообещающей и экономичной формой стратегии. Можем ли мы извлечь еще более прочные и более конкретные выводы из истории? Да. То, что, за исключением Александра, великие полководцы истории, столкнувшись с противником, находящимся в более выгодном положении благодаря природным или материальным факторам, редко когда атаковали в лоб. Если же они под давлением обстоятельств неохотно рисковали, идя в прямую атаку, результат становился редким пятном на их биографии. Мальборо лишь однажды серьезно отклонился от стратегии непрямых действий и тем самым испортил результаты своих годов успеха. Цезарь делал это несколько раз и пропорционально этому проигрывал. Сципион и Кромвель — никогда, и они были единственными всегда победоносными великими полководцами, не считая Александра (который обычно действовал решительно. Так же, хотя и намного хитрее и изощреннее, то есть используя «непрямые действия», воевал другой по-настоящему непобедимый полководец А.В. Суворов. Всего у него было 63 победных сражения. У своих противников (пруссаков, поляков, турок, французов) он взял 609 знамен, 2670 пушек и 50 тысяч пленных. — Ред.). И даже Александр Великий, несмотря на тактический инструмент, неизмеримо превосходящий тот, что имелся у его противников, неизменно применял его способом тактического непрямого действия.

Далее, история показывает, что, отказываясь от прямого воздействия, великий полководец часто предпринимает даже самый опасный непрямой подход — если надо, то через горы, пустыни или болота только с частью сил, даже отдаляясь от своих коммуникаций. При этом сталкиваясь фактически с любыми неблагоприятными условиями, но не принимая тупик, в который заводит прямая атака. Естественные преграды, какими бы мощными они ни выглядели, априори менее опасны и менее неопределенны, нежели опасности, связанные со сражением. Все условия более поддаются расчету, все препятствия более преодолимы, нежели те, что создаются человеческим сопротивлением. Путем разумных расчетов и подготовки их можно преодолеть чуть ли не по расписанию. Но в то время как Наполеон мог перейти через Альпы «согласно плану», небольшой форт Бард (весной 1810 г. — Ред.) смог столь серьезно помешать передвижению его армии, что под угрозой оказался весь его шин.

Теперь изменим последовательность нашего исследования и обратимся к решающим сражениям истории и тут обнаружим, что всегда победитель имел психологическое преимущество перед оппонентом перед тем, как состоялась схватка. Примерами тут служат Марафон, Саламины, Эгоспотамы, Мантинея, Херонея, Гавгамелы (с помощью большой стратегии), Гидасп, Инс, Тразименское озеро, Канны, Мегавр, Зама, Престон, Данбар, Вустер, Бленхейм, Ауденарде, Денен, Квебек, Флерюс, Риволи, Аустерлиц, Йена, Виксберг, Кёниггрец (Садова), Седан.

Сочетая стратегический и тактический анализ, мы видим, что примеры попадают в одну из двух категорий: они либо порождены стратегией эластичной обороны — намеренного отхода — с последующим переходом в тактическое наступление, либо стратегией наступления, нацеленной на то, чтобы самому занять позицию, «неудобную» для соперника, с последующим переходом к тактической обороне. Каждый вариант относится к непрямому подходу, а психологический базис их обоих можно выразить одним словом — «завлекание противника в западню». В самом деле, можно сказать даже в более глубоком и широком смысле, чем подразумевал Клаузевиц, что оборона — это сильнейшая, а также наиболее экономичная форма стратегии. Потому что вторая составляющая, хотя внешне и материально-технически выглядящая наступательным движением, своим глубинным мотивом имеет вовлечение противника в «несбалансированное» наступление.

В истории непрямое действие обычно состояло из материально-технической военной операции, нацеленной против какого-то экономического объекта — источника снабжения, либо вражеского государства, либо его армии. Иногда тем не менее эта операция сама по себе была экономической.

Дальнейший вывод из нашего исследования, возможно, не позитивный, но, по крайней мере, предположительный, состоит в том, что в кампании против более чем одного государства или армии полезнее сконцентрировать силы против слабейшего противника, чем пытаться свалить более сильного в надежде, что разгром последнего автоматически повлечет за собой крушение других.

В двух выдающихся схватках Древнего мира — разгроме Персидской империи Александром и победе Рима над Карфагеном — успех был достигнут путем подрыва корней. И эта великая стратегия непрямых действий не только способствовала рождению Македонской и Римской империй, но и создала величайшую из их преемниц — Британскую империю. И на этом была основана удача и имперская мощь Наполеона Бонапарта. Потом все еще на этом фундаменте поднялась великая и прочная структура Соединенных Штатов.

Овладеть искусством применения непрямых действий и понять их значение можно только путем изучения и анализа всей военной истории. Но мы, по крайней мере, можем выкристаллизовать эти уроки в две простые максимы: одну — негативную, а другую — позитивную. Первая состоит в том, что в свете подавляющего большинства исторических примеров ни один военачальник не оправдан за то, что бросил свои войска в прямую атаку на врага, твердо закрепившегося на своих позициях. Вторая: вместо того чтобы своей атакой стремиться лишить противника устойчивости, его надо вывести из равновесия еще до того, как настоящая атака начата или может быть успешно начата.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.