От Прикарпатья до Альп

От Прикарпатья до Альп

Как бы широк ни был географический разброс точек изначального обитания славян, точнее, пра-, или протославян, они устойчиво тяготели к берегам Черного моря – Понта Эвксинского, как называли его проникшие сюда в качестве колонистов древние греки. Именно древнегреческий ученый Птолемей (ок. 90 – ок. 160) в труде «География» дал сводку основных сведений об античном мире – ойкумене и впервые упомянул о «словенах» (славянах). После него в VI веке о них уже как о «скловенах» в сочинении «Война с готами» пишет византийский историк Прокопий Кесарийский.

У одних античных авторов со славянами ассоциируются венеды (венеты) и анты, у других – скифы и сарматы, но сколько-нибудь убедительные доказательства в пользу того, что эти народы могут быть соотнесены со славянскими этносами, отсутствуют, причем наиболее уязвимый и спорный момент принадлежности славян к антам или прочим вышеназванным народам – разноязычие. Так, например, и скифы, и сарматы – представители иранской языковой группы.

Нет оснований не доверять лингвистической географии – выделившейся из языкознания науке, изучающей территориальное распространение языковых явлений. Так вот, согласно ее данным, привязка доминирующих мест обитания древних славян к черноморским берегам вызывает серьезные сомнения, так как не находит подтверждения в языке: морская лексика с обозначением природы, климата, рельефа местности (залив, ущелье, дюны и т. п.) или напрочь отсутствует, или совершенно очевидно заимствована из неславянских языков, тогда как в широком употреблении слова, которые никак не отнесешь к прародине у моря: для буйных трав, густых лесов, кустарников, деревьев, болот, рек, озер, заводей, то есть того, что составляет пейзаж не южной, а скорее северной полосы, названий более чем достаточно. В порядке вещей такие элементы ландшафта, как поляны, холмы, овраги, но нет ни гор, ни скал, ни шале, ни прибоя, ни гальки, ни морской шири и штормов, бриза и штиля.

Ж.-П. Лоренс. Смерть Тиберия. 1864

Разумеется, славяне сколько угодно могли менять географические зоны, скитаться из региона в регион, но быть все-таки выходцами с берегов Понта Эвксинского. Но тогда почему следы их первоначального пребывания не отложились и не закрепились в языке? Может быть, потому, что сами они были «не местные» и их неодолимо тянуло в теплые и сытые края из суровых и голодных земель, где борьба за выживание слишком дорого им обходилась?

Нет сомнения в том, что славяне не только сами по своему почину меняли места обитания, но и вынуждены были спешно бежать, встав на пути могущественных завоевателей древности. Попав под волны агрессивных нашествий, уцелеть, сохранить свои традиции, обычаи, этническую целостность и идентичность было весьма проблематично. Естественно, что, если славяне не успевали скрыться и маршруты очередных вторжений и захватов пролегали по их землям, ассимиляция, утрата индивидуальных особенностей и культурной самобытности оказывались неизбежны. Однако славянский этнос не был погребен ни под лавиной скифов, ни под натиском сарматов, ни при набегах аваров. Он выстоял, и частично пришельцы сами растворились среди местного населения. Сарматы, к примеру, даже поменяли кочевой образ жизни на оседлый и фактически слились со славянскими племенами.

Конечно, вытеснение более сильными и воинственными слабых в так называемую эпоху Великого переселения народов было неизбежной реальностью, но к славянам это не относится. Во-первых, они обладали достаточно высокой сопротивляемостью, чтобы покорно дать себя поглотить; во-вторых, сами зачастую были нападающей стороной. В тогдашнем жестоком мире они вполне боеспособные участники бесконечных схваток и стычек за передел территорий, и считать их всего лишь мирными пахарями и кроткими пастухами, которые лишь трудятся не покладая рук, было бы не только наивным, но и заведомо притянутым за уши отступлением от истины. Во всяком случае, соседи славян что на севере, что на западе (германские племена, кельты и балты), что на востоке и юге (скифы, сарматы, фракийцы, иллирийцы) видели в них реальную угрозу. И им было чего опасаться. Даже могущественная Византия времен императора Юстиниана (527–565) вынуждена считаться со славянами, после того как ее экспансия на Дунай и в глубь Причерноморья не принесла ожидаемого результата и оказалась напрасной тратой времени, сил и средств. К тому же вскоре греки получили адекватный ответ, который, кстати, сами и спровоцировали. Отряды славян смели византийские укрепления на Дунае и дошли до центра Балкан, а военные флотилии грозили Царьграду и свободно плавали по Эгейскому и Средиземному морям. Византия не смогла воспрепятствовать этому активному проникновению в зону своих геополитических интересов и смирилась с тем, что восточная часть Балканского полуострова была заселена поднепровскими и приднепровскими славянами, а также пришедшими из Прикарпатья хорватами. Одновременно западнославянские племена утвердились в Центральной Европе. Вероятно, от правого берега Дуная они поначалу продвинулись вплоть до Альп, но затем откатились на восток. Наличие в их лексике слов из италийских языков, в частности очень схожие названия гончарной посуды, красноречиво свидетельствует о том, что славяне длительное время располагались не только на задворках Западной Европы. Это не значит, что, взаимодействуя с другими племенами и народами, они знали лишь язык войны и все их соприкосновения и контакты с соседями не обходились без оружия, но именно военный ресурс и готовность к вооруженному противостоянию «чужакам» играли не просто важную – решающую роль.

Если достоверны свидетельства византийских историков, в VI веке римский император Тиберий вознамерился сокрушить славян руками воинственных аваров во главе с их каганом Баяном. Собрав тяжеловооруженную и многочисленную (около 600 тысяч человек) конницу, он обрушился на славянские поселения, уничтожая все на своем пути. Считая, что дело сделано и сопротивления не будет, Баян послал к славянским вождям гонцов с требованием принять его власть, покориться и платить ему дань. Гордый ответ славян не заставил себя ждать. «Да разве есть на свете человек, – прочел заносчивый Баян, – который осмелился бы насмехаться над таким народом, как наш? Мы привыкли подчинять другие народы, но не признавать их владычество. Мы не позволим никому править нами, пока можем сражаться и держать в руках оружие».

К сожалению, на протяжении мировой истории не раз бывало так, что военные успехи славянства вскоре обесценивались, ибо славяне побеждали, а противники выигрывали.

Здесь уместна ремарка: со времен Средневековья про славян ходило много небылиц. Так, им приписывали избыточную жестокость и гипертрофированную агрессивность. Современный российский историк А.А. Бычков, к сожалению, принимает подобные измышления за чистую монету и в своей претендующей на сенсационность книге «Происхождение древних славян» (М., 2007), не оспаривая и даже не комментируя, приводит следующий отрывок из «Славянской хроники» немецкого миссионера Гельмольда: «… славяне – народ беспримерной жестокости, который не может жить мирно и не перестает досаждать соседям как на суше, так и на море. Невозможно вообразить все виды смерти, которые они изобрели для уничтожения христиан. Иногда они привязывают конец их кишок к дереву и выматывают их, заставляя ходить вокруг ствола. Иногда они их распинали на кресте, чтобы таким образом посмеяться над символами нашего спасения. Ибо они считают, что нет большего злодейства, чем распятие на кресте. Тех, за кого они решили взять выкуп, они подвергают мучениям и надевают на них путы самым невероятным образом».

Конечно, Гельмольд не беспристрастен и более чем заинтересован представить славян (в данном случае полабских) как можно более дикими и свирепыми. Еще в начале XX века московский профессор Д.Н. Егоров в своей докторской диссертации «Славяно-германские отношения в Средние века…» дал отповедь инсинуациям немецкого хрониста. Его опубликованное в двух томах исследование (М., 1915) – это кропотливый источниковедческий разбор сочинения Гельмольда и опровержение пункт за пунктом его данных, включая приведенные «ужастики». Любителей цитировать соответствующие места из «Славянской хроники» нашлось немало. Так что А.А. Бычков – далеко не исключение, не первый и, по-видимому, не последний. Но вот если бы он познакомился с трудом Д.Н. Егорова, не было бы необходимости по второму кругу доказывать очевидное: славяне нарочно изображены монстрами и изуверами, дабы как-то оправдать кровавое и беспощадное подавление их яростного сопротивления в ответ на насильственное крещение. Пожалуй, пламенная публицистка В.И. Новодворская впадает в другую крайность, когда без тени сомнения уверяет: «Славяне единственные в Европе не знали пыток…», но она, безусловно, права в том, что вовсе не у них была пальма первенства в расправе с недружественными людьми.

Манера некоторых средневековых авторов с тем или иным расчетом выдавать частные, единичные случаи за массовую практику хорошо знакома. При желании и древлян, подвергших киевского князя Игоря изощренной казни, можно представить отъявленными садистами. Ведь они не просто умертвили его, а привязали за ноги к верхушкам двух сведенных вместе пеньковой бечевой гибких деревьев, затем отпустили веревку, и несчастного Игоря разорвало пополам. Что и говорить, жуткая смерть. Но это была крайняя мера, наказание за безудержную алчность князя, который, взяв одну дань, тут же вернулся за другой, решив, что получил слишком мало. То есть древляне специально устроили ему жестокую образцово-показательную казнь в назидание, чтобы другим неповадно было.

Известны две яркие и значимые археологические культуры позднего бронзового и раннего железного века – лужицкая и Черняховская, косвенно повлиявшие на становление протославян. Генетически та и другая связаны с ними лишь гипотетически, но обе сформировались в областях будущего обитания славянского этноса: первая – на территории Восточной Германии, Польши, Чехии и Западной Украины, вторая – на правобережье Днепра. В чем-то эти культуры походили на складывающуюся у праславян, какие-то отдельные черты и особенности они позднее воспроизвели и заимствовали. Скажем, такие элементы лужицкой культуры, как поселки из домиков на столбах и со стенами, обмазанными глиной или забранными досками, получат распространение в жилых строениях славян, а из черняховской они почерпнут навыки земледелия и раннего ремесла. В точности не установлено, кем были носители лужицкой культуры. Одни исследователи относят их к кельтско-италийской языковой группе, другие – к иллирийской. Но польские и чешские археологи не исключают здесь протославянскую, восходящую к глубочайшей древности составляющую. Что же касается «черняховцев», то они – в основном иранцы и фракийцы. Вместе с тем среди них, возможно, уже были и праславяне. Во всяком случае, чисто хронологически (памятники черняховской культуры датируются II–IV веками) это вполне допустимо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.