Глава 9 ПОСЛЕ СТАЛИНА

Глава 9

ПОСЛЕ СТАЛИНА

ТОРЖЕСТВО ГЕНЕТИКОВ… ПРИ ПОМОЩИ ФИЗИКОВ

После смерти Сталина началось медленное восстановление позиций генетиков. Стали появляться разрозненные публикации с критикой Лысенко. Сначала авторами были химики, физики, затем к ним присоединились биологи (Сукачев, Любищев, Медведев, Кирпичников). Решающий перелом наступил в 1957 году. М.Е. Лобашев начал читать генетику в Ленинградском университете.

Последователи Т.Д. Лысенко в биологии с 1954 г. начали терять административное влияние в Академии наук. Это затронуло ученый секретариат Президиума, в состав которого входило несколько сторонников Т.Д. Лысенко. Уже 4 июня 1954 г. на заседании Президиума глава ученого секретариата И.Е. Глущенко, большой сторонник Лысенко, с негодованием говорил: «Нужно иметь в виду, что в настоящее время статьи сторонников мичуринской биологии не печатают в газетах, журналах; мичуринцев не включают в состав делегаций, в состав бюро отделения биологических наук и т. д.».

Как пишет В. Леонов, осенью 1955 г. по инициативе известного генетика Александрова В.Я. было написано письмо в Президиум ЦК КПСС о необходимости изменения ситуации в биологической науке.

«В 1955 г. исполнялось 100 лет Мичурину. Опасаясь того, что Лысенко может использовать эту дату для укрепления своих позиций, — пишет Леонов, — около 250 известных ученых подписали письмо-обращение в Президиум ЦК КПСС где излагалась отрицательная роль Лысенко, указывалось на катастрофические для страны последствия лысенковщины. Письмо подписали в том числе И.Е. Тамм, Л.Д. Ландау, А.Д. Сахаров, Я.Б. Зельдович, И.Б. Харитон и др. Но И.В. Курчатов и А.Н. Несмеянов как члены ЦК КПСС отказались поставить свои подписи, пообещав лично поговорить с Хрущевым».

* * *

В 1955 г. Отделение биологических наук АН СССР создало комиссию (она была названа по-боевому — бригадой) для анализа текущего положения в мире в изучении проблем наследственности (Дубинин был назначен ее председателем). Вскоре были образованы бригады по цитологии и полиплоидии. Примечательно, что в них не был включен ни один из последователей учения Лысенко.

Статьи, публиковавшиеся в «Ботаническом журнале» и «Бюллетене Московского общества испытателей природы», работы А. А. Любищева и В. П. Эфроимсона, наконец, знаменитое «Письмо Трехсот» (хотя подписалось всего 250 человек) привели к тому, что Лысенко освободили от обязанностей президента ВАСХНИЛ. Вскоре советская пресса наполнилась антилысенковскими статьями, призывавшими к реставрации «научных методов» в агробиологии.

В том же 1955 г. в журнале «Почвоведение» была напечатана статья Е. В. Бобко, ученика Д.Н. Прянишникова, в которой он, проанализировав причину постоянных успехов «колхозной науки», приходил к заключению, что методы работы лысенковцев были порочными и позволяли не сообщать результаты тех опытов, которые шли вразрез с установками лиц, ставящих такие опыты.

Обратите внимание на то, что статья с подобной критикой появилась в 12-м выпуске журнала «Почвоведение», т. е. уже после того, как Лысенко освободили от обязанностей президента ВАСХНИЛ.

Тем не менее, успехи Т.Д. Лысенко в практической деятельности по дальнейшему развитию сельского хозяйства страны вернули доверие к народному академику партийного и советского руководства СССР. В 1961 году Хрущев снова сделал Лысенко президентом ВАСХНИЛ. И тут же атаки на Лысенко возобновились.

В 1962 г. три известных физика — Зельдович, Гинзбург и Капица — выступили с заявлением против Лысенко, объявив его труды лженаукой. Они также повторили давно известное обвинение со стороны генетиков-морганистов в использовании Лысенко политического давления на противников и оппонентов. Это заявление совпало с перестройкой государственных институтов и идеологии, происходивших в СССР в те годы.

Академик Тамм стал закоперщиком подписания еще одного аналогичного письма от физиков, затем он принял активное участие в провале выборов в академики Нуждина — заместителя Лысенко на посту директора Института генетики.

В 1964 г. академик А. Д. Сахаров выступил на сессии Академии наук и сказал: «Он (Лысенко. — Авт.) ответственен за позорное отставание советской биологии и генетики, за распространение псевдонаучных взглядов, за волюнтаризм, деградацию учения, диффамацию, арест и даже смерть многих настоящих ученых».

Странно, но опять критика Лысенко была проведена не учеными-биологами, а физиками, которые, конечно, лучше их знали биологию…

После смещения Хрущева и прихода к власти нового руководства страны во главе с Л. И. Брежневым президент АН СССР объявил, что «запрет на критику Лысенко кончился». На научно-исследовательскую базу АН «Горки Ленинские» была послана комиссия для проверки документов и записей, после чего уничтожающая критика Лысенко была продемонстрирована всенародно.

В СССР с «лысенковщиной» было покончено, советские ученые единодушно ее осудили, в генетике воцарилось «единственно верное учение Менделя — Моргана».

В 1965 году Лысенко был отстранен от всех должностей, и генетики быстро прибрали власть в свои руки: они вынуждали ВАК нарушать ее инструкции и присуждать степени докторов наук даже не по результатам докладов, а просто так по решению ученых советов за совокупность заслуг.

* * *

По логике защитников генетиков тут-то и должен был начаться невиданный расцвет биологической науки в Советском Союзе! Однако факты говорят об обратном: на самом деле, после отставки Лысенко с поста президента ВАСХНИЛ в СССР не было совершено практически ни одного крупного открытия в области биологии и медицины.

Беру недавно вышедшую в издательстве Шпрингер книгу «Комплекс Гольджи». Там есть список выдающихся открытий в области биологии. Смотрим этот список — ни одно из открытий не сделано в послесталинском СССР или в нынешней России. Увы!

А ведь авторы знают науку СССР/России, поскольку один из редакторов — русский ученый, почти что мой однофамилец.

Есть, правда, раздел клеточной биологии, где позиции исследователей из СССР обозначены. Это скелет клетки. Но это связано, в основном, с именами выдающихся цитологов Васильева и Ченцова.

Но, может быть, мы найдем примеры, доказывающие правоту морганистов, в медицине? Увы, после смерти Сталина и там нет особых успехов. Большинство современных лекарств сделано на Западе или на основе разработок, которые были заложены во времена Сталина.

Вот, например, отрасль биотехнологии, которая производит субстанции для производства антибиотиков. В СССР мощная индустрия производства лекарств и антибиотиков была создана в 50-е годы — в годы Сталина и непосредственно после его смерти. При этом производство антибиотиков базировалось на штаммах микроорганизмов отечественной селекции. Отечественное производство антибиотиков началось еще в 1944 г., а в 1947 г. был основан Государственный научный центр по антибиотикам (ГНЦА), сегодня почти прекративший деятельность в этой области.

Советские антибиотики основывались на собственных штаммах микроорганизмов, и это было необходимо. Без штаммов антибиотики не создашь. Синтезировать их дорого, да и не умели в те годы.

Ну а потом успехи в разработках лекарств стали все более редкими. Получается, что успехи советской биологической науки после смерти Сталина становились все скромнее, пока она почти совсем не заглохла.

ПОЧЕМУ НЕНАВИДЯТ ЛЫСЕНКО?

Почему возникла пещерная, я бы даже сказал — зоологическая ненависть ученых-генетиков к Лысенко? Можно выделить несколько причин.

1. Первая причина — зависть. Мол, как же так, дилетант и недоучка, — и вдруг получил такие прекрасные практические результаты. Среди научных кланов зависть — один из основных мотивов поведения.

2. Кроме того, неосознанное отторжение чужака, который «не отпочковался» от известного ученого. В этом, кстати, сила и трагедия Лысенко. Лысенко не учился у академиков, и в этом его беда, но он и не следовал научной формалистике. Точно так же, кстати, как и Мичурин, которому его «самоученость» не помешала создать 300 новых сортов плодовых деревьев.

3. Злость самих ученых на власть. Неосознанная попытка науки сбросить с себя контроль государства, свою зависимость от страны, от Сталина.

4. Неосознанная реакция на ограничение свободы. Ученые не хотели целевых работ, как это было в годы войны, а хотели признания и наград, хотели делать то, что им казалось быстрым путем к успеху.

5. Еще одна причина — сделать Лысенко виновником всех бед советской биологии. На Лысенко навесили всех собак.

6. Ну и, наконец, склочность ученых. Как пишет газета «Дуэль»: «Попробуйте в обычном научном учреждении собрать вместе для работы над проблемой хотя бы двух (!) выдающихся ученых. Тут же начинается склока, борьба за Госпремии, фонды, штаты, зарплаты, и один выдающийся ученый неизбежно «сжирает» другого, причем если цена вопроса заключается в закрытии перспективного научного направления, то его без колебаний закрывают. Лишь бы «вражина-академик» не выехал на перспективной теме… Стоит молодому ученому хоть чуть-чуть подняться над общей серой массой, как тут же на него спускают всех собак, какие есть в наличии, чтобы только не допустить его пробиться на важные стартовые позиции.

* * *

Известный ученый — селекционер, академик ВАСХНИЛ Ф.В. Константинов часто приводил расхожую поговорку, что если человек человеку — волк, то ученый ученому — тигр. То есть в науке творческая зависть часто играет роковую роль в отношениях между учеными. Талант Трофима Денисовича Лысенко вызывал зависть к нему со стороны ординарных ученых, а так как серые, бесталанные, но «остепененные» быстро группируются в «стаи», то они зачастую и побеждают в этой борьбе. То же случилось и с Трофимом Денисовичем, которого по сей день бездарные чиновники от науки, которые не дали ничего серьезного ни для науки, ни для практики, обливают грязью…

По мнению одного участника форума С.Г. Кара-Мурзы, «тогдашние ученые-генетики просто оказались не в состоянии что-либо противопоставить Лысенко и его практическим результатам. Да даже сейчас не нашлось бы ни одного ученого, который мог бы связно объяснить власти ситуацию. Возьмите пример с псевдосинергетикой. Один человек написал про масштабную и очевидную для всех нормальных людей лженауку (www.gubin.narod.ru) в научной печати целых три больших статьи, одну даже в журнале комиссии РАН по лженаукам, и все равно ученый совет уважаемого института под аплодисменты зрителей проголосовал за нее 15:2. То есть сами ученые плохо понимают общие вопросы, да вдобавок те, которые понимают или ленятся, или стесняются, или считают неудобным вступиться за истину».

Одна из проблем была в том, что с ученых (в частности) требовалась элементарная, практическая отдача для экономики, промышленности. При этом никто не покушался на «чистую» науку, как таковую.

Творите, дорогие ученые, дерзайте. Но гадить-то зачем?

БОРЬБА УЧЕНЫХ ЗА «ВОЛЬНУЮ» ЖИЗНЬ

«Деспотизм» Сталина, по мнению либералов, заключался, в том числе, в централизации управления всей наукой. Понятно, что после смерти тирана «передовые» советские ученые немедленно выступили против подобной централизации. Первыми, кто попытался подвергнуть серьезной ревизии принцип централизованного руководства наукой, были опять-таки физики-ядерщики, разгромившие ненавистную им «лысенковщину».

Атомный проект поставил участвующих в нем ученых в уникальные условия. Стиль организации научной деятельности, сформировавшийся в довольно многочисленной группе физиков-ядерщиков, существенно отличался от общеакадемического стиля.

Постоянно растущий штат исполнителей проекта стал социальным базисом для формирования новых отношений между учеными и властью, наукой и идеологией, наукой и политикой. По собственному признанию президента Академии А.Н. Несмеянова, руководство физическими исследованиями «обеспечивалось, минуя организационные формы академии».

К середине 1950-х гг. стратегическая задача атомного проекта была решена. Атомная и водородная бомбы были созданы. Оставалась инженерная работа по внедрению и усовершенствованию, которая не требовала незаурядных усилий со стороны теоретиков. Примерно в это время начинается «бегство» физиков, ориентированных на проведение «мирных» фундаментальных исследований, из атомного проекта в открытые академические институты. Там было попроще получить ученую степень, там не требовалась каждодневная работа с жесткой персональной ответственностью. Хотелось расслабиться.

У физиков-ядерщиков были свои задачи: добиться права заниматься научной работой независимо от засекреченного атомного проекта и «отобрать» у Средмаша часть установок для проведения открытых, не секретных исследований. А это звания, слава….

Они активно дрбивались возможности поездок за рубеж, что стало бы возможным только при рассекречивании исследований. Например, Д.В. Скобельцын написал гневное письмо о вреде засекречивания теоретических работ в области ядерной физики. Но ведь до этого именно засекречивание и позволило добиться успехов в создании атомной бомбы! Посмотрите на интересную закономерность — чем больше международные контакты советских ученых, тем меньше их научные успехи.

* * *

В конце концов, ученые добились создания комиссии по реорганизации АН СССР. Комиссия предлагала укрепить материально-техническую базу физических институтов, работавших над незасекреченной тематикой, разрешить открытую публикацию работ по общетеоретическим вопросам ядерной физики, создать условия для широкого обсуждения ее проблем, ввести в практику приглашение в СССР видных иностранных специалистов в этой области и создать координационный совет по исследованиям в области ядерной и теоретической физики.

В результате физикам удалось добиться принятия постановления, обеспечившего им привилегированную финансовую поддержку и относительную свободу в выборе направлений исследования в академических институтах. Однако это внесло дополнительный организационный дисбаланс в работу Академии. Итогом стало создание в системе Академии наук нескольких новых лабораторий, увеличение в два раза объема главных физических журналов, значительное увеличение в Академии числа мест для студентов и аспирантов по теоретической и ядерной физике, приравнивание их по статусу аспирантам Средмаша, создание единого органа для координации и руководства всеми работами по ядерной физике, не имеющими специальных технических приложений.

Существенную роль в реализации бегства физиков-теоретиков из Средмаша сыграло студенческое выступление, происшедшее на отчетно-выборной конференции студентов МГУ в октябре 1953 года. По итогам его разбирательств в декабре 1953 г. в Президиум ЦК КПСС Г.М. Маленкову и Н.С. Хрущеву было направлено письмо, подписанное министром культуры СССР П.К. ІІономаренко, министром среднего машиностроения В.А. Малышевым, президентом АН СССР А.Н. Несмеяновым и академиком-секретарем физико-математического отделения АН СССР М.В. Келдышем. В письме был дан анализ положения на физическом факультете, указывалось на низкий уровень научной работы и предлагались следующие меры по исправлению ситуации:

1. Заменить руководство физического факультета МГУ и обновить состав ученого совета, а также пересмотреть профессорско-преподавательский состав факультета.

2. Привлечь к профессорско-преподавательской деятельности в университете крупных ученых-физиков: академиков И.Е. Тамма, М.А. Леонтовича, Л.А. Арцимовича, Л.Д. Ландау, А.И. Щукина, В.Н. Кондратьева, членов-корреспондентов Академии наук СССР И.В. Обреимова, Е.И. Завойского, М.Г. Мещерякова.

3. Пересмотреть состав кафедр.

Конечным итогом стало постановление ЦК КПСС от 05.08.1954 г. «О мерах по улучшению подготовки кадров физиков в Московском государственном университете». Был освобожден от должности декана А.А. Соколов, на его место назначен B.C. Фурсов из команды Курчатова.

Постановление практически реализовало все основные пункты предложений, высказанные в письме студентов МГУ С осени 1954 г. для всех отделений начинают читать курсы Арцимович, Леонтович, Кикоин, Ландау, Лукьянов, Шальников и многие другие ученые, работавшие в атомном и ракетном проектах.

По сути, физики, пытаясь перетянуть одеяло на себя, добились себе льготных условий. Поскольку большая, чем прежде, часть денег пошла физикам, то остальные отделения АН СССР сразу ощутили на себе дефицит средств. Напомню, что Сталинская АН имела отделение технических наук, занимающееся преимущественно прикладными исследованиями. Положение прикладников в составе Академии обеспечивало им приоритетное финансирование. Отделение технических наук было самым многочисленным и по числу членов, и по числу институтов.

Теперь, при Хрущеве, прикладная наука потеряла свои ведущие позиции, и это не замедлило сказаться на ходе развития страны. Уже к 1955–1956 гг. началось проявляться отставание Советского Союза в области внедрения новой техники.

* * *

Как уже отмечалось, особо активно ученые добивались возможности поездок за рубеж. Их усилия увенчались успехом. Начиная с 1954 г., международные научные контакты становятся предметом особой гордости Академии и упоминаются в отчетах как один из наиболее весомых факторов, подтверждающих эффективность ее работы.

Число международных научных делегаций за период с 1953 по 1954 г. утроилось; число единиц международного научного книгообмена стало в два раза больше.

2 марта 1956 г. президиум Академии выпустил постановление «О мерах по упорядочению международных научных связей Академии наук СССР и улучшению использования научных командировок», в первом пункте которого говорилось: «Считать одной из основных задач, стоящих перед учреждениями и научными сотрудниками Академии наук, тщательное изучение положительного опыта зарубежных научных учреждений и отдельных ученых в различных областях науки».

В начале 1960-х гг. международное научное сотрудничество считалось уже одной из неотъемлемых задач Академии. Теперь перед столичными (а ездили за рубеж в основном москвичи, сам знаю) учеными открывались заманчивые перспективы…

Но самой важной задачей для столичных ученых стало вхождение в различные международные организации. Наука оказалась на втором месте.

Рост числа международных научных организаций в которые входила АН СССР (1955–1964 гг.)

* * *

Антисталинское выступление Хрущева на XX съезде КПСС стало дополнительным стимулом для борьбы ученых «за вольную жизнь». После съезда по всей стране прошли активы ученых. Все участники активов были единодушны в том, что президиум АН СССР должен передать часть своих управленческих полномочий в пользу бюро Отделений. Ученые не хотели больше над собой контроля, а хотели изучать то, что попроще и поприятнее…

Тамм и Арцимович в своих выступлениях настойчиво рекомендовали бросить все силы на разработку фундаментальных проблем, особенно в области ядерной физики и применения физических и химических методов в биологии.

Ученые добились значительной независимости от центра. Была осуществлена децентрализация управления, выразившаяся в расширении административных полномочий директоров институтов и заведующих лабораториями и усилении регулирующей роли Общих собраний академии. В те же годы был создан Институт научно-технической информации, главной целью которого было реферирование научных статей, изданных за границей; было основано издательство «Мир», публиковавшее переводы зарубежных научных книг.

А в крупных городах, где размещалось большинство академических институтов, были созданы мелкооптовые базы, обслуживающие нужды исследовательских институтов. По новой бюрократической процедуре предусматривалась возможность изменения смет в середине планируемого периода и дополнительной закупки оборудования и необходимых материалов с этих баз.

Наконец, под давлением физиков-теоретиков вышло Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 3 апреля 1961 г. «О мерах по улучшению координации научно-исследовательских работ в стране и деятельности Академии наук СССР», в котором говорилось, что в целях сосредоточения Академии наук СССР на выполнении важнейших научно-исследовательских работ в области естественных и гуманитарных наук, а также для улучшения деятельности институтов отраслевого профиля по предложению президиума Академии наук СССР передаются в ведение государственных комитетов Совета Министров СССР, министерств, ведомств и Совета Министров РСФСР ряд институтов и других научных учреждений, а также филиалы Академии наук СССР. За Академией наук СССР сохранилось научно-методическое руководство филиалами, а также было оставлено решение фундаментальных научных проблем и разработка нескольких самых важных технологических проектов.

Такое изменение приоритетов в деятельности Академии противоречило одному из главных правил сталинской научной политики. Напомню, что до середины 1950-х гг. большинство руководителей, причастных к управлению советской наукой, считали, что усилия ученых должны быть сосредоточены на задачах, имевших непосредственные практические приложения.

* * *

Итак, после смерти Сталина начались реформы сталинской науки, которые были проведены с вопиющими ошибками.

Первая ошибка Хрущева была в предоставлении избыточной власти директорам научных учреждений. Они стали князьками в своих учреждениях. Бюрократия в науке, даже если она рекрутируется из выдающихся ученых, мгновенно прорастает через всю систему. Поэтому бюрократию и особенно научную бюрократию, надо систематически перетряхивать. На Западе директор в научном институте такой власти, какую имел советский директор НИИ или ректор вуза, не имеет. Там основные вопросы финансирования, а это самое главное в науке, решаются фондовыми агентствами, а не директором.

Вторая ошибка Хрущева состояла в том, что он разделил теоретиков и прикладников.

После того, как Хрущева убрали, проблемы в науке выявились не сразу. Вначале они были компенсированы резким увеличением ее финансирования. Но потом все пороки новой организации науки проявились во всей красе…

Ну а как же научная номенклатура? Она выжила. Вот лишь один пример. После смерти Сталина упоминавшийся сын А. Жданова, Ю.А. Жданов, не прерывал научных исследований и преподавательской деятельности. В 1957 году защитил вторую кандидатскую диссертацию. Ему была присвоена^ученая степень кандидата химических наук и звание доцента. В 1957 году Ю. А. Жданов, не будучи доктором наук, назначается ректором Ростовского государственного университета — одного из крупнейших вузов Российской Федерации.

ЧТО ВАЖНЕЕ — СВОБОДА ТВОРЧЕСТВА ИЛИ ХОРОШЕЕ ФИНАНСИРОВАНИЕ?

Существует и другая гипотеза — либералы и демократы утверждают, что «советский тоталитаризм» мешал развитию науки. Нынешние ученые много слов говорят о необходимости свободы для научного творчества, о важности контактов с зарубежными коллегами. Но все почему-то думают прежде всего о своих научных контактах, а не о контактах коллег или учеников. Когда я ездил в Румынию, туда академики направлялись, прежде всего, для целей научного туризма, а не для действительного научного обмена…

Давайте же детально проверим гипотезу о том, что развитию советской науки мешало отсутствие свободы творчества. Впрочем, это уже было сделано и гораздо более профессионально, чем мог бы сделать я. Как пишет известный американский советовед и историк науки Л. Грэхэм, для того чтобы ответить на вопрос, что же важнее для науки — интеллектуальная свобода или деньги, свобода творчества или финасирование, — достаточно сравнить сталинский СССР и постсоветскую Россию.

В своей книге Грэхэм доказывает, что опыт СССР и России убедительно показывает, что финансирование гораздо важнее, чем так называемая свобода творчества. Свобода для развития науки в СССР практически не имела значения, потому что никакая свобода не заменит финансирования и ответственности за конечный результат.

Например, Грэхэм пишет, что хотя шпионаж играл важную роль в создании атомной бомбы в СССР, но большая часть аналитиков сходится во мнении, что без этой информации создание атомной бомбы было бы задержано не более, чем на год или два. Более того, СССР разработал водородную бомбу, используя свой собственный оригинальный дизайн, и СССР имел водородную бомбу, готовую к доставке к цели, раньше, чем США.

Итак, советский пример убедительно доказывает, что для развития науки гораздо важнее хорошее финансирование, чем свобода творчества. Да и на Западе финансирование ученого прямо зависит от результатов, полученных данным ученым. Лучше результат — лучше финансирование, хуже эффективность — хуже финансирование.

Почему советские ученые работали так верно на «тоталитарную» (кавычки мои. — Авт.) систему, которая их могла жестоко наказать, спрашивает Л. Грэхэм и находит четыре основные причины.

Первая причина состоит в природе СССР. Ученые верили в освобождающую силу социализма для человека. Хотелось бы добавить, что советские ученые, вышедшие не из элиты, а из недр народа, ценили возможности, которые давала талантливым людям высокая вертикальная мобильность при социализме.

Вторая причина в том, что наука позволяла ученым избегать прямого контакта с окружающей средой «советского тоталитаризма». Наука служила им как бы скорлупой. Кстати, то же наблюдалось и в США во время протестов против Вьетнамской войны.

Третья причина в том, что советское правительство, как пишет Л. Грэхэм, финансировало науку и технологию, работающие для оборонки, так интенсивно, что скорее всего, не найдется другой такой страны в мире и в истории.

Наконец, в-четвертых, огромное значение для развития науки имел идеологический фактор. Советские идеологи постоянно подчеркивали очень большую роль карьеры в науке и технологии, гораздо большую, чем в других профессиях. Желание студентов стать учеными и инженерами росло в СССР астрономическими темпами.

* * *

В последние годы причины отставания советской науки интенсивно обсуждаются. Выдвинуто несколько гипотез, объясняющих причины этого феномена. Среди них — неправильная идеология марксизм, предательство элиты…

Но тщательный анализ этих гипотез на соответствие фактам показывает, что ни одна из них не выдерживает такой проверки. Тогда что же это за таинственный фактор, а может, факторы? Давайте рассмотрим этот вопрос несколько подробнее.

Наука в СССР была очень развита и достигла огромных успехов. Она была второй в мире после американской науки. Одной из гипотез, которую можно выдвинуть для объяснения того факта, что в позднесоветские годы советские стали отставать от американских, является факт уменьшение темпов прироста ее финансирования. Однако судить о том, как финансировалась советская наука, очень сложно. Дело в том, что все эти данные имели в те годы секретный характер.

Одни исследователи пишут о том, что в СССР шло снижение доли бюджета в финансировании науки. Так Л. Грэм сообщает, что в 1966 году 2,2 % от национального дохода СССР шло на науку. Этот показатель был сравним с развитыми странами Запада. В 1976 году этот показатель упал до 0,8 %.

Правда, потом тот же автор указывает, что в последние годы советской власти затраты на науку (видимо, включая оборонку. — Авт.) находились на уровне 5 % от национального дохода.

Другие исследователи дают цифры финансировании советской науки порядка 3–3,5 % от ВВП Советского Союза, который был больше, естественно, чем ВВП России. Сегодня же Россия тратит на науку порядка 1,5 % от ВВП. В СССР в 1989 году на науку и управление тратилось 26 из 666 млрд. рублей национального дохода, то есть 3,9 %..

В 1991 году фундаментальные науки получали 0,96 % от ВВП и 3,86 % от расходной части бюджета, что было одним из самых высоких показателей в мире. Однако значительная часть этих расходов была связана с научными исследованиями для оборонного комплекса. Приблизительно один процент из бюджетных средств, выделяемых на науку, шел на космические исследования. Вместе с тем с 1970 по 1980 год удельные вес расходов на развитие науки из бюджета снизился с 61 % до 54 %.

Вот еще одни цифры — расходы на науку из госбюджета СССР и других источников (млрд. руб., в скобках прирост в % по сравнению с предыдущей пятилеткой).

Расходы на науку из госбюджета СССР

Наконец, приведу ссылки на западные источники. 15 января 1987 года журнал Nature сообщил, что СССР является государством, тратящим на НИОКР 3,73 % от его бюджета. В Германии — 2,84, в Японии — 2,77, США— 2,72, Британии — 2,18—2,38 (по разным источникам), во Франции — 2,1 %.

Средств в науку вкладывалось немало, однако большей частью они шли в сферу ВПК — 75 % вложений в сферу НИОКР в СССР так или иначе приходилось на науку, работающую на военно-промышленный комплекс… Абсолютные же расходы на науку (в сравнимых ценах и материалах) в СССР составляли 58 % от американского уровня.

В 1990 году доля финансирования фундаментальных исследований в СССР составила менее 7 % всех расходов на науку, тогда как в США этот показатель равнялся 12 %.

* * *

Итак, вроде бы тенденции к недофинансированию на основе опубликованных цифр не наблюдается. Однако все эти мифы об очень высоких тратах на науку в позднесоветские годы разбиваются при сопоставлении их с натуральными показателями. Хотя точные цифры затрат на науку в СССР не публиковались из-за существенной доли ресурсов, идущих на военную науку, тем не менее о финансировании науки можно судить по росту числа научных сотрудников и аспирантов.

В СССР количество аспирантов и научных сотрудников прямо пропорциональны затратам на науку, так как финансирование шло через централизованное выделение ставок. Поэтому по росту числа сотрудников можно судить о затратах на науку.

Число аспирантов в СССР

Видно, что, если до 1965 года число аспирантов росло с большой скоростью, то после 1970 года оно стабилизировалось.

Интересно сопоставить прирост числа научных работников и прирост национального дохода.

Среднегодовые темпы прироста численности научных работников и прироста национального дохода

Прирост числа ученых достаточно хорошо коррелирует с темпами прироста национального дохода (коэффициент коррелляции Пирсона 0.84). С 1967 года темпы развития аспирантуры стали отставать от темпов роста научных работников. Причем аспирантура даже сократилась, особенно очная. Другими словами, качество подготовки научных кадров стало падать, и их прирост замедлился.

На примере прироста числа научных сотрудников и аспирантов заметно резкое увеличение финансирования науки в СССР в 60—70-е годы. Примерно с середины 1950-х годов рост численности научных кадров был линейным — страна выходила на передовые рубежи науки. А в 1960–1965 годах численность научных сотрудников была увеличена в 3 раза. И рост национального дохода был очень высоким, причем по оценкам даже западных специалистов он шел в основном за счет роста производительности труда. Далее произошло замедление как прироста национального дохода, так и прироста численности ученых и аспирантов.

Итак, замедление роста СССР четко коррелирует с прекращением роста числа научных сотрудников, что отражает относительное сокращение прироста финансирования науки. Конечно, можно предположить и другую гипотезу — мол, несмотря на рост финансирования шло падение эффективности работы научных сотрудников. Это возможно. Пока же на основании этих натуральных показателей следует сделать вывод, что прирост финансирования науки был недостаточным для обеспечения опережающего роста СССР.

* * *

Теперь проведем сравнительный анализ с США. В научных учреждениях всех типов СССР в 1989 г. было занято 1522 тыс. научных работников, в том числе 49,7 тыс. докторов наук и 493,1 кандидата наук. Многие утверждают, что в СССР работал каждый четвертый ученый мира. К сожалению, найти цифр, подтверждающих это, мне не удалось.

Для сравнения в США, где населения было меньше, на вторую половину 80-х годов насчитывалось 7500 научных учреждений и 2,73 млн. научных работников (если относить к научным работникам тех, которых относили в СССР), в том числе 380 тыс. ученых с докторской степенью. И это притом, что не учтены научные работники, занятые консультированием.

Если учесть, что в 1986 году население США составило 240 млн. человек, а СССР 279 млн., то доля занятых в науке в США будет 1,14 %, а в СССР — 0,55 %, то есть в 2 раза меньше. То есть к концу советской власти СССР все больше отставал от США в области науки.

Итак, пока СССР ускоренно наращивал финансирование науки, это, несмотря на все недостатки внедрения научных результатов, давало свой результат. Но затем лидеры СССР то ли испугались таких высоких темпов роста затрат на науку, то ли не заметили проблемы. Если бы сложившаяся в 60-е годы доля науки в общем числе занятых в экономике сохранилась в течение следующих 15 лет, то к 1985 году в ней было бы занято более 8 %, что, кстати, и случилось в США. В СССР на деле в 1985 году эта доля составила лишь 4 %.

Прекращение роста числа аспирантов, а также замедление прироста числа научных сотрудников и прироста финансирования науки в 80-е негативно сказались на развитии СССР, приведя к выравниванию темпов роста национального дохода на Западе и в СССР.

Почему же тогда СССР в течение последних 10 лет (1978–1987 гг.) давал очень стабильный рост ВВП? А дело в том, что включился в действие еще один фактор — очень хорошо поставленное образование. Доказано, что долгосрочный экономический рост почти полностью является производным увеличения производительности труда. Этот рост на 30 % обусловлен увеличением инвестирования капитала, на 30 % улучшением образования, то есть ростом человеческого капитала, и на 30 % прогрессом в технологии.

В последние годы советской власти экономика СССР стабильно росла со скоростью в 3,5 % в год. По-видимому, это и был объективный предел роста национального дохода для обществ такого типа при 40-часовой рабочей неделе и массе праздничных дней, когда резерв рабочей силы иссяк.

Но и это еще не все. Из-за прекращения роста числа научных кадров остановился и должностной рост молодых научных сотрудников в 1988 году. Это вызвало потерю мотивации к научной деятельности. В конце советской эры произошло ослабление у значительной части научных работников мотивов к поддержанию высокого методического уровня своей работы.

ОТСТАВАНИЕ НАУКИ В СССР В ПОЗДНЕСОВЕТСКИЕ ВРЕМЕНА

Итак, эффективность использования научных кадров в СССР стала падать. Но есть еще один фактор. Следует еще учесть, что СССР разрабатывал почти все научные направления, а в США многие направления, например, микроскопия, были отданы на откуп Германии и Японии. Другими словами, концентрация ученых в целом в Западном мире на отдельных направлениях была еще больше. Отметим также, что в США шел активный процесс ухода научных учреждений и вузов из крупных городов, тогда как в СССР наука была сконцентрирована главным образом в Москве, где до 19 % населения было занято в научной сфере науки, что резко снижало, при лимитировании прописки, поиск способных научных кадров.

Некоторые доходят до того, что утверждают, что бюджет советской науки составлял меньше 20 % от такового в США. Конечно, можно заявлять, что эффективность советской науки в расчете на единицу финансирования была выше. Мол, имея бюджет на науку 15–20 процентов от американского, то есть примерно пятую часть, советская наука реально соревновалась с ними на всех научных направлениях.

Вот одно из таких откровений: «30 % всех мировых публикаций принадлежит американцам. Это в десять раз больше, чем в России, где финансирование в 200 раз меньшее, чем в США. То есть эффективность работы российских ученых в 20 раз выше!» Даже если это и так, это малое утешение для народа, которого учили видеть в стране застой…

* * *

Далее. Существенный вред развитию науки в позднем СССР нанесли неверные приоритеты в области вознаграждения за труд.

В сталинские времена престиж науки был недосягаем. Статус старшего научного сотрудника обеспечивал относительную автономию и достаточно высокий уровень жизни. Напомню, что в сталинском СССР зарплата профессора в 1947 году в 7 раз (!!!) превышала зарплату самого высококвалифицированного рабочего. Ученые имели очень большие персональные привилегии. Ни один официальный титул или звание в СССР не было более престижным, чем действительный член АН СССР. Как я уже писал выше, в середине 50-х годов Н. Хрущев на одном из кремлевских приемов поднял тост за самого богатого человека СССР — президента Академии наук.

Добавлю, что по данным ЮНЕСКО, в 1953 году, когда страной еще правил «тиран» Сталин, СССР занимал в мире 2-е место по числу студентов на 10 тыс. жителей и 3-е — по интеллектуальному потенциалу молодежи, ныне по первому показателю нас обогнали не только многие страны Европы, но даже и Латинской Америки, по второму скатились на 40-е место. Сейчас 10 % призывников приходят в армию, не умея ни читать, ни писать.

После смерти Сталина все пошло наперекосяк. Шкала оплаты научных работников не пересматривалась в СССР с конца сороковых годов. Зарплата доктора наук в 1960–1970 годы не превосходила зарплату шофера на стройке, шахтера или водителя автобуса. Младшие научные сотрудники — основная движущая сила науки — еле сводили концы с концами.

Если в 1971 году размер аспирантской стипендии составлял 67–79 % от средней зарплаты по стране, то к 1985 году он уменьшился до 45–53 %. Лишь в 1987 году размеры аспирантской стипендии были увеличены на 30–50 %. Планирующие органы допустили огромную ошибку. Снижение престижа труда в науке в 70—80-х годах оказало влияние на приток кадров.

Итак, если Сталин, понимая роль науки для развития СССР, постоянно сохранял очень высокий относительный уровень оплаты ученых, то последующие лидеры СССР оказались менее дальновидными.

Другим недостатком советской науки было то, что в СССР научное приборостроение, производства реактивов и материалов были развиты плохо. Отсутствие специализации по созданию приборов, реагентов, выполнению рутинных научных задач, как в США, было организационной слабостью советской науки, по крайней мере, в биологии и медицине. Наука требовала специализации и реорганизации. В СССР же не произошло формирования отрасли научного приборостроения, производство научной аппаратуры зачастую велось полукустарным способом. В середине 80-х годов один исследователь в СССР имел инструментальных измерительных возможностей (в пересчете на условные единицы) в 200 раз меньшие, чем в США. По остальным материальным условиям был примерно такой же разрыв.

Неблагоприятно сказывались на развитии советской науки и барьеры, возводимые американцами. Свидетельствует акад. Ж. Алферов: «Даже в 70-е, 80-е годы была такая международная комиссия «Коком», и для любой зарубежной фирмы требовалось ее разрешение, чтобы продать нам то или другое. И если в этой комиссии могли заподозрить, что есть возможность покупаемое СССР использовать в оборонных целях, то сразу же накладывался запрет. Скажем, мне для исследований, за которые я позже получил Нобелевскую премию, нужна экспериментальная установка, которую производит компания «Рибер» во Франции. Эта компания готова ее продать, и президент Академии наук СССР Александров находит средства ее купить. Но… «Коком» не разрешает!.. Но даже в таких условиях СССР был единственной страной, которая составляла конкуренцию науке США».

От себя добавлю, что валютные приборы шли, в основном, в московские НИИ и вузы, хотя они не были самыми лучшими по научному уровню. Ну, кроме МГУ и кардиоцентра.

Я могу судить по биологии и медицине. Гораздо более научно продвинутые центры в Пущине, Черноголовке, Ленинграде, Новосибирском академгородке в поздние застойные годы получали гораздо меньше приборов, чем москвичи, отличавшиеся особым научным снобизмом. Мне самому приходилось ездить из Иванова в Москву за реактивами в Кривоколенный переулок (база химреактивов была там) и тратить на это целый день.

А москвичи могли это сделать по нескольку раз в день. Как только приходили импортные реактивы, они уже стояли рядом и давали конфеты складским работникам. Мне оставались объедки, да и конфеты я не сразу научился давать. По заявкам же реактивы почти не приходили. Поэтому заказывали все впрок.

Получив импортный прибор, московский академик становился монополистом; других он к себе на прибор не пускал, опасаясь, что другие, с периферии, быстро лишат его монополии. Часто такие дорогостоящие приборы просто стояли без действия, так как московский надутый академик не знал, как их использовать для своей области науки, а прибор ему уже дали…

Особенно меня поражала ненависть научных бонз-москвичей к ученым быстро растущих научных городков. Например, тогдашний вице-президент академии наук СССР Овчинников по-черному вредил ученым Пущина-на-Оке, не давая им почти денег на закупку оборудования, а все пустив себе на создание огромного института, кажется, биоорганической химии или химической биологии — его здание в виде молекулы ДНК стоит на углу улицы Миклухо-Маклая, напротив кинотеатра, кажется, «Космос».

* * *

Другим важным фактором, сдерживавшим развитие науки и инноваций в позднем СССР, было отсутствие стимулов у промышленности к внедрению новейшей технологии и изобретений. После смерти Сталина в большинстве случаев заводы работали отдельно, а отраслевые НИИ и КБ — отдельно. Это ослабляло связь прикладных разработок с производством, замедляло процесс внедрения. Лишь в некоторых случаях, как, например, в самолетостроении, КБ и производство были все еще интегрированы, что и обеспечивало более успешное развитие этих областей.

В целом же, руководство любого завода мало интересовало, что они выпускают. Главное было выполнить и чуть перевыполнить план, чтобы быть на хорошем счету в министерстве и получить премию. Как вспоминает инженер А. Болонкин, находясь в Бурятии, он предложил заводу «Теплоприбор» вместо огромных тяжелых 15-килограммовых чугунных датчиков давления образца прошлого века выпускать спроектированные Болонкиным маленькие пальчиковые датчики.

«Первый вопрос, который мне задал главный инженер: «Сколько будет стоить ваш датчик?» — «Два-три рубля», — ответил я. Главный инженер посмотрел на меня как на сумасшедшего. «Вы что, хотите нас без ножа зарезать? Наш датчик стоит 35 рублей, мы единственный завод в Союзе, кто выпускает датчики такого назначения. Потребление их ограничено. Кто это позволит нам снизить финансовый план. Вы бы лучше придумали, чтобы датчик стоил дороже, требовал больше металла (основание для увеличения плана поставок материалов), требовал большей трудоемкости (основание для повышения фонда зарплаты)».

Другие примеры. Производство промышленных и исследовательских лазеров, открытых лауреатами Нобелевской премии Н.Г. Басовым и A.M. Прохоровым, давно стало за рубежом огромным и прибыльным бизнесом. Но даже для собственных исследований Академии наук СССР приходится закупать лазеры за рубежом, т. к. своих адекватных массовых моделей попросту не было.

Современные телекоммуникации, от всемирного Интернета до мобильных телефонов и CD-плееров, стали возможными, в том числе, и благодаря применению полупроводниковых гетероструктур (Нобелевская премия Ж.И. Алферова). Но ни одно (!) из этих «приложений» к открытию Алферова не было промышлен-но освоено в СССР. Между тем, на мировом рынке эти «приложения» приносят прибыль в сотни миллиардов долларов в год. Среди глобальных лидеров здесь — финская NOKIA, многие фирмы из Южной Кореи и Тайваня (кто-нибудь слышал о тамошних Академиях наук?), но никак не Россия.

НАУЧНЫЕ КНЯЗЬКИ

Самое интересное, что о гонениях на генетику кричат в основном академики и директора НИИ. Между тем, существенная часть проблем советской науки возникла от этих всесильных научных князьков. Не зря к званию академиков продирались зубами. Грызлись друг с другом почем зря. Место директора НИИ обеспечивало избрание членкором или академиком. Даже если директор был бесплоден в научном смысле.

* * *

Поговорим о советских научных директорах. Их всесилие стало второй причиной застоя в советской науке. Именно из-за их всесилия возникло такое уродливое явление, как вмененное соавторство. Суть его в том, что имя директора или завотделом ставилось на первое место в список авторов статьи, даже если они пальцем о палец не ударили.

Причем, многие истинные авторы статей были в этом заинтересованы, так как имя шефа обеспечивало быстрое прохождение рецензирования.

Все эти директора хотели тихо и неспешно, не напрягаясь, получать степени и звания, ездить по заграницам, пожинать плоды вмененного соавторства. В результате некоторые советские директора НИИ публиковали до 600 научных работ в год. Но они просто даже прочитать бы их не смогли, все эти работы.

Кроме того, в послесталинском СССР из-за во многом неверной политики ВАК в отношении публикаций, когда можно было защищать кандидатские, а часто и докторские диссертации без опубликования основных материалов в рецензируемых журналах, звание ученого было существенно девальвировано. Наука в вузах СССР базировалась в основном на диссертациях, а не на научных статьях.

В целом основной целью большинства ученых в СССР была защита диссертации, а не публикация статьи или решение научной проблемы. Сотни тысяч кандидатов и десятки тысяч докторов наук всеми правдами и неправдами боролись за звания и степени, чтобы потом почить до пенсии на этих лаврах.

Я хорошо помню, как мы работали в погоне за степенями и званиями. Для доктора наук целью становилась подготовка как можно большего числа кандидатов наук. Это давало надежду получить звание академика в какой-нибудь из академий. Ни о каком сближении науки с практикой речи не шло. Существенная часть научной работы вузов и многих НИИ оказывалась обыкновенной мистификацией. И ничего другого ожидать не приходилось. Ведь ученые получали зарплату не за выполнение конкретных исследований, а за техничное преодоление препятствий на пути к ученым званиям и степеням. Фильтров против научного мусора не было.