ПОСЛЕДНИЙ БИВАК ПОЛКОВОДЦА
ПОСЛЕДНИЙ БИВАК ПОЛКОВОДЦА
Заключительный отрезок правобережной части Крюкова канала (от Садовой улицы до реки Фонтанки) занимает ансамбль из четырех двухэтажных домиков 70-х годов XVIII века со стройными «примерными фасадами» в стиле раннего классицизма, проект которых разработала «Комиссия каменного строения для нецентральных частей Санкт-Петербурга» (набережная Крюкова канала, 21, 23, 25, 27). Это, безусловно, старейшие образцы рядовой застройки города.
Дом № 21. 2006 г.
Дом № 21. 1948 г.
Опрятным, почти игрушечным особнячкам XVIII столетия благополучно, без особых потерь удалось дожить до нашего времени. Попав в это заповедное место, вы окунаетесь в атмосферу старой уютной Коломны, где вас окутывают тишина и умиротворение. Как неброско красива и каким достоинством дышит набережная этого отрезка старого петровского канала! Невольно замедляя шаги, вы мысленно переноситесь в четвертую Адмиралтейскую часть столичного города, простиравшуюся некогда к западу от Крюкова канала, между Мойкой и Фонтанкой, в сторону взморья. И вот уже прогулка по набережной вдруг превращается в настоящее путешествие по российской истории, вместившей в себя драматические судьбы и амбициозные планы, памятные события и неординарные характеры. История загадочной Коломны оживает, возвращается в ярких образах, наполняется голосами. И поверьте, вы уже по-иному начинаете смотреть на эти небольшие двухэтажные домики, мимо которых раньше, бывая здесь, поспешно пробегали в бестолковой суете повседневных забот, равнодушно глядя на эту сказочную красоту.
Дом № 23. 2006 г.
Возведенный в начале 70-х годов XVIII века на берегу Крюкова канала угловой двухэтажный дом № 21/64 вторым парадным фасадом выходит на оживленную Садовую улицу Своим патриархальным обликом он существенно отличается от многоэтажных стандартных корпусов купеческих доходных домов «под жильцов» середины XIX столетия, расположенных вдоль широкой магистрали. Архитектурное оформление его фасада чрезвычайно сдержанно, весь декор составляют сандрики и ниши. В 1880-е годы в доме произвели внутреннюю перепланировку по проекту архитектора А. В. Иванова.
До 1917 года в здании располагался известный в Коломне ресторан «Кегельбан», а позже, после октябрьского переворота, кинотеатры «Эрмитаж» и «Буревестник». В начале 20-х годов XX века в нем располагался детский кукольный театр, а затем, в 1928 году, в здании открыли кинотеатр «Смена», весьма современно (для той эпохи) оборудованный.
Дом № 23. Начало XX в.
Второй от угла дом № 23 – двухэтажный, окрашенный в желтый и белый цвета, – так же скромен по своей архитектуре, как и предыдущий. Фасад оживляют два несимметрично расположенных балкона. Особняк принадлежал вдове полковника А. И. Фомина. Весь второй этаж с конца XVIII до середины XIX века занимала обширная квартира обер-прокурора Синода, поэта-любителя и родственника полководца А. В. Суворова – графа Д. И. Хвостова.
Дмитрий Иванович Хвостов был в Петербурге личностью замечательной и довольно одиозной. Родился он 19 июля 1757 года в старинной дворянской семье, известной с XIII века. Положение родителей в обществе и древнее происхождение обеспечили Дмитрию Ивановичу прекрасное домашнее образование, которое он затем успешно завершил в Московском университете. С детских лет его окружала литературная среда. Три его родных дяди, офицеры-конногвардейцы Александр, Николай и Федор, относились к числу столичных поэтов. В родительском доме часто бывали знаменитые российские литераторы В. И. Майков и А. П. Сумароков.
В 1772 году Хвостов поступил в лейб-гвардии Преображенский полк, квартировавший тогда в Литейной части столицы. Однако, по признанию самого молодого офицера, он «редко садился на коня, кроме Пегаса».
Граф Д. И. Хвостов
В 1777 году вышло в свет первое литературное сочинение Д. И. Хвостова – комедия «Легковерный». В том же году пьесу поставили на сцене придворного театра.
В 1782 году начинающий драматург подал в отставку и перешел в гражданскую службу при генерал-прокуроре Сената князе А. А. Вяземском. Однако в канцелярии Дмитрию Ивановичу не удалось долго прослужить. Князь не разделял его увлечения сочинительством. По воспоминаниям Г. Р. Державина, «А. А. Вяземский говорил про тех, которые писали стихи: „Когда им заниматься делами, когда у них рифмы на уме?“ – и вообще он думал, что стихотворцы к делам не способны».
Хвостову пришлось вернуться в полк и продолжить военную службу. С 1788 года Дмитрий Иванович в чине подполковника находился под началом А. В. Суворова, которому понравился спокойный, исполнительный, некрасивый (Суворов сам не отличался красотой), увлекающийся сочинением слабых стихов (чем, кстати, в молодости грешил и Суворов) и добродушно сносивший насмешки окружающих за это увлечение молодой человек.
В 1789 году полководец выдал за него замуж свою племянницу, княжну Агриппину (Аграфену) Ивановну Горчакову. Хвостов стал не только родственником, но и другом, и доверенным лицом фельдмаршала Суворова. Впоследствии Д. И. Хвостов писал о своем родственнике и благодетеле: «Могу хвалиться не только чинами и отличиями, кои приобрел может быть не столько по заслугам моим, сколько по его благоволению. Он принял меня в особливую милость свою и удостоил неограниченною доверенностью».
Портрет А. В. Суворова. Конец XIX в. Гравюра И. Г. Шмидта с оригинала Н. И. Уткина
Действительно, по просьбе А. В. Суворова Екатерина II пожаловала Хвостова камер-юнкером, а когда ей заметили, что при наружности Хвостова ему не пристало это звание, императрица ответила: «Если б Суворов попросил, то я бы сделала его и камер-фрейлиной».
Благодаря хлопотам легендарного полководца, Сардинский король Карл Эммануил присвоил Хвостову титул графа Сардинского королевства, включив в герб новоявленного графа надпись: «За храбрость в Альпийских горах». Однако Дмитрий Иванович в Альпийском походе участия не принимал, поэтому новый император Павел I этот его незаслуженный титул не признал. И только Александр I своим рескриптом от 28 января 1802 года разрешил ему носить пожалованный дворянский титул «в уважение к знаменитым заслугам генералиссимуса князя Италийского графа Суворова-Рымникского».
Хвостов безмерно гордился дружбой с великим полководцем, как, впрочем, и принадлежностью к цеху поэтов. В одном из стихотворений он писал: «Суворов мне родня, и я стихи плету». Строка эта вызвала шумную волну насмешек. Один из учредителей литературного общества «Арзамас» – граф Д. Н. Блудов едко изрек по этому поводу: «Полная биография в нескольких строках». А сатирик М. В. Милонов, проходя по толкучему рынку в столице и увидев перед одной из лавчонок портрет Д. И. Хвостова, сочинил тут же хлесткое двустишье:
Прохожий! Не дивись,
На эту рожу глядя,
Но плачь, и горько плачь:
Ему Суворов – дядя!
Александр Васильевич Суворов, бывая в Петербурге в 1780–1790 годах, останавливался обычно у Хвостова на набережной Крюкова канала, в доме № 23. Некоторое время Хвостов был воспитателем сына полководца, Аркадия, жившего у него на квартире. Здесь же, после окончания института благородных девиц, в феврале 1791 года и до своего замужества в апреле 1795 года, жила любимая дочь полководца Наташа («Суворочка»). Любопытно, что за год до смерти отца она вышла замуж за брата знаменитого фаворита Екатерины II Платона Зубова – Николая Александровича Зубова, одного из активнейших участников дворцового переворота, во время которого был убит император Павел I, недоброжелатель генералиссимуса Суворова.
Наташа Суворова
А. А. Суворов
В своих воспоминаниях о Суворове Хвостов писал: «…нет тайны, которую бы он мне не вверял. Когда он командовал армиями, все отношения к императрице Екатерине II и к императору Павлу I во время Итальянской кампании шли через мои руки. Наконец мне же определено было иметь начальное преимущество принять последнее издыхание непобедимого героя».
Существует предание, будто Суворов перед смертью упрашивал Хвостова не писать более стихов, дабы не компрометировать себя: «Митя! Ты доброй души человек, но не пиши, братец, стихов, не смеши людей». Рыдая, Дмитрий Иванович выбежал из комнаты и на вопросы окружающих отвечал сквозь слезы: «Увы! Хотя еще и говорит, но без сознания, бредит!»
Писал Хвостов много, причем во всех жанрах – от эпиграмм до торжественных од. С его поэтическими персонажами происходили удивительные события: голубь, попавши в сети, разгрызал их зубами, осел взбирался на рябину и т. д. Вот некоторые примеры из его творчества:
Лежала на столе у слесаря пила,
Не ведаю зачем,
Туда змея пришла.
Или другой поэтический опус:
Мужик представлен
на картине,
Благодаря дубине
Он льва огромного терзал.
Своими сочинениями граф откликался на различные события столичной жизни. Величественной одой – на принятие Павлом I звания великого магистра Мальтийского ордена, чем возвратил себе милость императора, ибо опала Суворова косвенно распространилась и на него.
Еще одной одой, на окончание в 1823 году работ по переустройству Екатерингофского парка, выполненных под руководством генерал-губернатора графа М. А. Милорадовича, Хвостов угодил герою войны с Наполеоном. Милорадович приказал повесить портрет поэта на вечные времена в одном из залов Екатерингофского дворца с такой оригинальной под ним надписью: «Экатерингофа Бард».
М. А. Милорадович
Не обошел своим вниманием Дмитрий Иванович и знаменитое «буйство» Невы. В своем «Послании к NN о наводнении Петрополя, бывшем 1824 года, 7 ноября» он сообщал:
…Свирепствовал Борей,
И сколько в этот день
погибло лошадей!
И представлялась
страшная картина, как:
По стогнам валялось много
крав.
Кои лежали там,
ноги кверху вздрав…».
Для современного читателя считаем необходимым пояснить, что «стогны» – это площади столицы, а «кравы» – коровы или большое стадо быков, пригнанное в Петербург накануне наводнения и погибшее в водной пучине.
А. С. Пушкин в «Медном всаднике» не замедлил иронически оценить вирши поэта-самородка:
…Граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Уж пел бессмертными стихами
Несчастье невских берегов.
Многие удивлялись, что Александр Сергеевич, скорый на довольно едкие эпиграммы, к Хвостову относился довольно снисходительно и, если шутил, то всегда незлобно, по-дружески.
Иные же поэты столицы не щадили в своих эпиграммах творчества «Экатерингофа Барда», иногда выводя его под разными именами: Писцов, Хавров, Хлыстов, Свистов, Графов, Рифмин и т. п.
Так, К. Н. Батюшков в своей сатире «Певец в Беседе любителей русского слова», написанной в подражание «Певцу во стане русских воинов» В. А. Жуковского, сравнивал Хвостова с образом легендарного атамана Платова:
Хвала, читателей тиран,
Хвостов неистощимый!
Стихи твои – наш барабан,
Для слуха нетерпимый.
Ф. Ф. Вигель, член общества «Арзамас», писал в своих мемуарах: «Вошло в обыкновение, чтобы все молодые писатели об него обтачивали свое перо, и без эпиграммы на Хвостова как будто нельзя было вступить в литературное сословие. Входя в лета, уступали его новым пришельцам на Парнас, и таким образом целый век молодым служил он потехой».
По инициативе Жуковского «Арзамас» должен был противостоять «шишковской» «Беседе любителей русского слова». Каждый вступающий в «Арзамас» должен был в издевательски хвалебной речи отпевать кого-нибудь из членов «Беседы». Жуковский отпевал графа Д. И. Хвостова под именем Кубрского, так как поэт-самородок именовал себя «Певцом Кубры», реки, протекавшей в его имении. Книга же басен Д. И. Хвостова станет в «Арзамасе» настольной «потешной» книгой и вызовет не одну пародию и эпиграмму.
Ф. Ф. Вигель
Незлобивый и добродушный графоман, как его характеризовали дореволюционные энциклопедические словари, стоически переносил все насмешки и продолжал писать. Его сочинения составили семь томов и выдержали три издания, правда, за счет автора.
А. П. Брюллов. Торжественный обед у А. Ф. Смирдина 1832 г. Рядом с А. С. Пушкиным сидит граф Д. И. Хвостов
Он упорно придерживался принципа, выраженного в послании к И. И. Дмитриеву в 1810 году: «Люблю писать стихи и отдавать в печать».
В магазинах его сочинения почти не расходились. Он обыкновенно сам скупал их и рассылал по русским и европейским университетам, академиям, гимназиям, кадетским корпусам, дарил литераторам, митрополитам, генералам (А. А. Аракчееву и И. Ф. Паскевичу) и даже прусскому королю, за что получил от него награду.
2 февраля 1807 года в доме А. С. Шишкова состоялось открытие общества «Беседы любителей русского слова». На его открытии присутствовали Д. И. Хвостов и И. А. Крылов. Навязчивость графа дала Ивану Андреевичу повод написать знаменитую басню «Демьянова уха», прочитанную им в 1813 году на одном из заседаний «Беседы». Д. И. Хвостов в порыве негодования на сатирическое замечание, сделанное ему Крыловым, написал на него экспромт. На заседании кружка, происходившем у Державина в его особняке на Фонтанке, поэт Шулепников прочитал опус, «заслуживающий внимания и характеризующий талант нашего стихоткача».
Оказалось, что граф «выдал эти стихи за сочинение неизвестного ему остряка и распускал с видом сожаления о злобной эпиграмме в адрес талантливого баснописца»:
Небритый и нечесаный
Взвалившись на диван,
Как будто неотесанный
Какой-нибудь чурбан,
Лежит, совсем разбросанный
Зоил – Крылов Иван:
Объелся он иль пьян?
Все посмотрели на Крылова. Тот был действительно не брит. Галстук съехал в сторону. Крылов узнал стихокропателя и спокойно заявил: «В какую хочешь нарядись кожу, мой милый, а ушка не спрячешь».
Однако «Демьянова уха» не помешала добрым отношениям между Крыловым и его неудачливым соперником по жанру басни. И. А. Крылов бывал в доме Д. И. Хвостова на Крюковом канале и с удовольствием вкушал его замечательные обеды.
И. А. Крылов
Граф прежде всего ценил свои басни, хотя именно они давали наиболее обильную пищу многочисленным насмешникам. Его даже называли «отцом зубастых голубей» (именно такого голубя он изобразил в одной своей басне). К басням Крылова граф относился скептически, считая их мужицкими и недостаточно нравственными. Однако всегда побаивался его острого языка, поэтому мудро считал за лучшее сохранять с баснописцем дружеские отношения.
Сухонький, с острым носиком, в напудренном паричке, суетливый и в то же время преисполненный важности, Дмитрий Иванович всегда радушно встречал Крылова у себя дома, не забывая кроме роскошного обеда потчевать его своими новыми произведениями, обычно начиная чтения с новой басни.
«Щука и уда» – торжественно провозглашал Хвостов и с жаром начинал читать басню о несчастной щуке, проглотившей уду:
Щука уду проглотила,
Оттого в тоске была
И рвалася, и вопила.
Близ ее Плотва жила;
Вопрошает Щуку:
«Мне, кума, поведай муку,
Рвет которая тебя».
«Ненавижу я себя, —
Все меня здесь огорчает.
И в другую я реку
Плыть хочу прогнать тоску».
«Ни с какою
Ты рекою,
Кумушка, покою
Век не можешь получить,
Хоть и в море станешь жить.
Если внутренность терзает,
Счастье исчезает;
Нас тревожит каждый час
Совести немолчный глас».
Иван Андреевич благосклонно кивал головой, насмешливо ухмыляясь про себя. Басня была нелепая и смешная. «Знатно написано!» – одобрял он Дмитрия Ивановича, который в порыве восторга делал выразительные жесты рукою, возвышал и приглушал голос, а затем приступал к следующей басне. Иван Андреевич, усевшись поудобнее на диван, мирно дремал.
Затем хозяин приглашал гостя в столовую, где уже был накрыт стол. Любитель покушать, Крылов всегда бывал вознагражден за терпение обилием закусок и великолепных блюд. Поросенок под хреном, свиные отбивные котлеты величиной с тарелку, заливной осетр, телятина под соусом и многие другие кушанья. Повар Хвостова славился своим мастерством. Любимый напиток Крылова – квас, был превосходен, Иван Андреевич улыбался и подкладывал себе на тарелку новые порции. Хозяину нельзя было отказать в гостеприимстве.
Справедливости ради все же следует отметить, что наряду со слабыми, явно плохими стихами, у Хвостова имелись и вполне добротные, профессионально написанные стихотворения, заслуживающие похвалы специалистов. В 1824 году H. М. Карамзин писал И. И. Дмитриеву: «Я смотрю с умилением на графа Хвостова… за его постоянную любовь к стихотворству… Вот любовь, достойная таланта! Он заслуживает иметь его, если и не имеет».
Профессор Харьковского университета В. Г. Маслович дал Хвостову такую же оценку: «…вообще в России о нем превратно судят, несмотря, что известен он от моря Охотского до моря Черного. Сколько на таком пространстве вымышлено о нем анекдотов, по большей части смешных и всегда несправедливых. Чтоб о Хвостове как о сочинителе судить беспристрастно, то необходимо его помещать не между нынешними писателями, а должно отнести ко времени, бывшем вскоре после Сумарокова, тогда начинал Хвостов свое стихотворное поприще… Да и многие из нынешних писателей, которые так охотно позволяют себе смеяться над Хвостовым, часто бывают ниже его. Одним словом, если бы граф Хвостов не был так самолюбив, не имел несчастной страсти навязывать каждому проходящему своих сочинений и когда бы Г беспрестанно не толковал о них своим знакомым, тогда бы он, правда, не был столь известен, зато не забавлял бы собой молодых шалунов и не доставлял бы им случая острить языки, а был бы помещен во втором разряде российских поэтов…». Сам Василий Григорьевич Маслович пользовался известностью как баснописец. Это обстоятельство, по-видимому, сблизило малороссийского писателя с петербургским чудаком Д. И. Хвостовым, чьи литературные опусы по числу сравнялись с эпиграммами на него. При этом большинство авторов, остривших насчет Хвостова, действительно не превосходили его дарованием. В своем очерке В. Г. Маслович дает довольно точную и правдивую характеристику этого стихотворца, бывшего забавным анахронизмом начала XIX века.
Н. М. Карамзин
Маслович оставил нам подробный словесный портрет графа Хвостова, каким он был в 1818 году: «Граф Хвостов имеет уже 60 лет, росту среднего, несколько сутуловат, в лице и корпусе больше полон, но в ногах сух. Волосы у него зачесаны вверх. Одевается довольно неопрятно, жилет всегда замаран табаком. Фрак на нем по большей части истемна-серый, а исподнее всегда короткое немецкое, еще более жилета замаранное. Сапоги большие, длинные и сверху с заворотившимися голенищами. Походка его особенная, ноги волочатся по земле, а колени согнуты, но это, надо думать от лет, а не от худой привычки…».
Граф Хвостов был довольно способным переводчиком. Его переводы трагедии «Андромаха» Ж. Расина и трактата «Поэтическое искусство» Н. Буало-Депрео неоднократно переиздавались.
Дмитрий Иванович являлся почетным членом Падуанской академии, Московского, Харьковского и Вильненского университетов, членом Общества поощрения художников, Вольного экономического общества и ряда других общественных организаций. Как личность Д. И. Хвостов оставил о себе хорошую память. Был скромным, честным и отзывчивым.
В 1831 году граф вышел в отставку в чине действительного тайного советника. Скончался в доме № 23 на набережной Крюкова канала 22 октября 1835 года.
После смерти графа Д. И. Хвостова дом № 23 принадлежал сенатору А. У Болотникову, затем камергеру И. Д. Асташову. Начиная с конца 80-х годов XIX века и до 1917 года это жилое здание сменило многих владельцев.
После октябрьского переворота старинный коломенский особняк стал государственным жилым домом с многолюдными коммунальными квартирами. От первоначальной планировки и стиля прежних покоев и комнат, в которых некогда бывал генералиссимус А. В. Суворов, практически ничего не осталось.
По мнению члена Ассоциации исследователей Санкт-Петербурга Б. Л. Васильева, на набережной Крюкова канала «в доме № 23 следует естественно устроить филиал Музея полководца А. В. Суворова, с обязательным восстановлением его первоначального внутреннего и внешнего облика, а также смежных с ним старинных особняков (домов № 21, 25 и 27)».
Из дома на Крюковом канале Суворов в 1791 году отправился в легендарный Итальянский поход, который должен был завершиться триумфальным возвращением в Петербург. Никакие трудности и лишения не могли сломить русского солдата – ни сильный враг, ни суровая природа. Войска фельдмаршала Суворова геройски били врага в швейцарских обледенелых горах, как прежде бивали в придунайских степях, в прусских лесах и польских болотах. Позади остались неприступные альпийские вершины, узкие, осыпающиеся под ногами тропинки, величественные и мрачные пропасти и бурные горные потоки. Солдаты Суворова стойко выдержали неуютные привалы на камнях под пронизывающим насквозь леденящим ветром, отдых на снегу без огня и горячей пищи в мокрой одежде и в изорванной обуви. Когда русские войска пустились в обратный путь, их знамена были покрыты новой неувядаемой славой.
Суворовские полки отправились в Россию из Баварии. Фельдмаршала сопровождали генералы Багратион, Милорадович, Тучков, оба племянника Александра Васильевича – генералы Горчаковы и сын – генерал-адъютант Аркадий Александрович Суворов. Все молодые, самому старшему, Багратиону, было едва за тридцать.
Армия и офицеры стали свидетелями великой милости императора. Прибывший из России фельдъегерь, сняв треуголку, подал фельдмаршалу Суворову пакет, на котором четким каллиграфическим почерком было написано:
«Генералиссимусу, князю Италийскому, графу Суворову-Рымникскому».
Сломав большие сургучные печати, Александр Васильевич с волнением развернул плотный лист бумаги. Четкие ряды букв сливались в слезящихся глазах старого солдата.
– Читай! – передал пакет фельдъегерю, который звучно, на весь воинский строй, огласил содержание послания Павла I:
«Князь Александр Васильевич!
Побеждая повсюду и во всю жизнь Вашу врагов Отечества, недоставало Вам одного рода славы – преодолеть и самую природу! Но Вы и над нею одержали ныне верх. Поразив еще раз злодеев веры, попрали вместе с ними козни сообщников их, злобою и завистию против Вас вооруженных. Ныне награждаю Вас по мере признательности моей и, ставя на высшей степень честь, геройству предоставленный, уверен, что возвожу на оный знаменитейшего полководца сего и других веков.
Пребываю Вам благосклонный
Павел».
Император, недолюбливавший Суворова, вынужден был оценить его заслуги по достоинству высшим воинским чином генералиссимуса.
Д. Левицкий. Портрет Павла I. 1797 г.
В Кракове Суворов сдал армию генералу Розенбергу и отправился в Петербург. Перед отъездом генералиссимус впервые почувствовал себя плохо. Суворова мучил сильный кашель. По телу пошли сыпь и пузыри. Путешествие пришлось приостановить. Добравшись до своего имения Кобрино, Александр Васильевич слег.
Павел I, узнав о болезни Суворова, отправил в Кобрино лейб-медика Вейкарта.
В марте состояние героя России несколько улучшилось, и Вейкарт разрешил ему отправиться в столицу, при условии «ехать медленно, не более двадцати пяти верст в сутки». Суворов ехал в старом дормезе – большой карете, приспособленной для сна в пути. В Нарве генералиссимуса должны были ждать придворные кареты и флигель-адъютант с царским письмом. Ф. В. Ростопчин писал Суворову о готовящейся встрече в Петербурге и о торжествах по поводу его прибытия в столицу. Суворова уже официально уведомили, что комнаты ему будут отведены в Зимнем дворце, а он сам проедет через город в специальной карете с золочеными княжескими коронами. На пути следования экипажа предполагалось построить гвардейские части в две шеренги, лицом друг к другу. На всем пути следования генералиссимуса будет приветствовать звон церковных колоколов, а затем артиллерийский салют со стен Петропавловской крепости. Ожидание подобной встречи придавало сил больному полководцу.
И вот, на одном из дорожных перегонов, адъютант генералиссимуса вытащил дрожащими руками из кармана мундира императорский рескрипт и тихим голосом прочел:
«Господин Генералиссимус, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский!
Дошло до сведения моего, что во время командования Вами войсками моими за границею имели Вы при себе генерала, коего называли дежурным, вопреки всех моих установлений и высочайшего устава, то и, удивляясь оному, повелеваю Вам уведомить меня, что Вас понудило сие сделать.
Павел».
После известия о царской немилости Суворову сразу стало хуже. Усилился кашель. Снова по всему телу высыпали болезненные пузыри.
Теплым апрельским вечером дормез Суворова прибыл в Стрельну. Александр Васильевич облачился в парадный мундир, надеясь, что здесь, по повелению Павла I, его встретит императорский флигель-адъютант. Однако царь отменил приказ. Полководца встречали толпы народа – крестьяне, горожане, чиновники, ремесленники и купцы. Здесь его ожидали родные – сын Аркадий, племянник Дмитрий Иванович Хвостов и князь Багратион. Осторожный статский советник Хвостов торопил дядюшку поскорее ехать домой, на набережную Крюкова канала, боялся, чтобы эту народную встречу не сочли за демонстрацию против императорской воли. Как столичный житель, он прекрасно знал вспышки царского гнева и их последствия. Лучше быстрее, в сумраке весеннего вечера проехать по опустевшим петербургским улицам до тихой Коломны, к дому № 23, где для Александра Васильевича уже были обустроены апартаменты с видом на набережную Крюкова канала, ибо праздничные комнаты, отведенные генералиссимусу в Зимнем дворце, по распоряжению Павла I отдали принцу Мекленбургскому. 20 апреля 1800 года в 10 часов вечера дормез с больным Суворовым медленно въехал в Коломну и остановился у дома вдовы полковника Фомина.
На следующий день по приезде Суворова в Петербург к нему на Крюков канал явился посланец царя. Александр Васильевич был настолько слаб, что уже не вставал с постели. Дмитрий Иванович Хвостов с перепуганным лицом вбежал в комнату дядюшки, скороговоркой сообщив о посетителе. Суворов был взволнован, его не покидала надежда, что Павел I опомнится и опала прекратится. Вошел князь Долгорукий и бесстрастным тоном сообщил волю государя: «Генералиссимусу князю Суворову впредь воспрещается посещать императорский дворец».
Через два дня по распоряжению Павла у Суворова отобрали даже адъютантов. «Полковник Кушников и подполковник барон Розен определены в полки Петербургского гарнизона», – сообщили «Петербургские ведомости» 25 апреля 1800 года.
Справедливо замечено, что падению того или иного значительного сановника или знаменитого военачальника обычно предшествовало усиление к нему внимания, высших знаков милости со стороны коварного и мстительного Павла I, которого Наполеон за лицемерие и скрытность окрестил «византийцем». Совсем еще недавно Павел I расточал благодарности и похвалы в адрес Суворова, осыпал его наградами и благодарностями. И вот теперь, вместо уже официально объявленной и опубликованной в столичных газетах программы его торжественной встречи как национального героя, – холодный, бездушный прием и сухой царский приказ, в котором недовольство суворовской армией, несправедливые, нелепые замечания о службе офицеров и солдат, резкое заявление о том, «сколь мало усердствовала армия Суворова в исполнении его, императора, воли и службы».
Чудовищно звучало это обвинение в адрес героических воинских подразделений, штурмовавших швейцарские горы, участвовавших в кровопролитных сражениях. Теперь оказалось, что в армии Суворова много упущений и даже строевой шаг мало сходен с таковым, предписанным воинским уставом.
Один из современников писал в своих воспоминаниях: «Суворов не приехал, а его заманили и привезли в Петербург. Что-то удерживало императора Павла I еще не бросить больного полководца в Петропавловскую крепость, а оставить в доме на Крюковом канале, для него приготовленном…».
Здесь, в доме вдовы полковника Фомина, старого больного солдата тяготило вынужденное бездействие, отсутствие привычного ритма жизни, обычной для него военной среды. Из последних сил он боролся за жизнь, обдумывал прожитые годы, пытался даже учить турецкий язык. На колесном кресле Суворова возили по комнатам, подвозили к окнам, и полководец с умилением разглядывал знакомые картины набережной старого канала, снующие по нему баржи и лодки, освещенные ярким солнечным светом арки здания Никольского рынка с гомонящей толпой разноголосого народа на противоположном берегу протоки.
Состояние здоровья генералиссимуса с каждым днем ухудшалось. Он неоднократно просил о встрече с царем, но тот прислал к нему на Крюков канал своего бывшего брадобрея, а ныне сиятельного графа Кутайсова.
Иван Павлович Кутайсов еще ребенком попал в плен при штурме русскими солдатами Бендер. Его оставили при великом князе Павле Петровиче камердинером и брадобреем. Ловкий и сметливый турчонок со временем сумел стать приближенным всесильного царя и кавалером всех российских орденов, включая даже орден Св. Андрея Первозванного. Во времена павловского царствования безродный турчонок-сирота становится сначала бароном, а затем влиятельным графом. Положение при дворе и покровительство императора принесли ему не только ордена и титулы, но и несметные богатства: он выгодно и дешево приобретал богатейшие поместья и дома. При этом, увешанный орденами и повязанный Андреевской лентой, новоявленный граф продолжал ловко и умело стричь и брить своего господина.
И. П. Кутайсов
С трудом приподнявшись в постели, генералиссимус пристально посмотрел в лицо Кутайсова и понял, что этот визит царского любимца, одетого в красный мундир мальтийского ордена с голубой лентой через плечо, – еще один оскорбительный жест императора. Александр Васильевич с гневом спросил вошедшего к нему визитера о его чине, звании и служебном положении. Услышав в ответ от бывшего царского цирюльника, что тот теперь является обер-шталмейстером и графом, Суворов крикнул своему ординарцу Прохору: «Прошка! Взгляни на этого господина. Он был такой же холоп, как и ты. Вот видишь, куда он взлетел. Его к Суворову посылают! А ты пьешь как лошадь. Из тебя толку не выйдет!».
Кутайсов стоял краснее своего яркого мундира. Провожая его до кареты, Хвостов подобострастно лепетал, что, к сожалению, дядюшка слаб, никого не узнает и бредит. Усаживаясь в экипаж, сконфуженный Кутайсов лишь растерянно повторял: «Да, да, он бредит…».
Врачи поражались, как цепко держится жизнь в немощном теле старого полководца. Но болезнь брала верх. Когда генералиссимуса посетил П. И. Багратион, Александр Васильевич, периодически терявший сознание, все же узнал своего любимца и боевого генерала, участника Итало-швейцарского похода. Теперь любимый ученик Суворова был шефом лейб-гвардии Егерского полка и образцовым состоянием этого знаменитого воинского подразделения даже заслужил расположение Павла I.
П. И. Багратион
В доме № 23 на набережной Крюкова канала тяжело больному генералиссимусу с запозданием вручили орден Св. Лазаря от короля Франции. В то время французское монархическое правительство находилось в Митаве (Елгава) в Латвии под защитой русского императора Павла I. Суворов спросил: «Так ли прочитали? Французский король должен быть в Париже, а не в Митаве».
Перед смертью Александр Васильевич подарил своему племяннику графу Хвостову богатую шпагу, поднесенную ему в дар жителями города Турина. Однако опечаленный родственник, естественно, не посмел принять боевую реликвию полководца.
6 мая 1800 года А. В. Суворов, человек, еще при жизни ставший легендой, скончался. При его кончине присутствовали сын Аркадий, Дмитрий Иванович Хвостов, племянница Аграфена Ивановна и ученик и соратник генералиссимуса князь Петр Багратион.
«Вчерась пополудни в 3 часа героя нашего не стало. Он с тою же твердостью встретил смерть, как и много раз встречал в сражениях», – писал поэт Г. Р. Державин 7 мая 1800 года бывшему адъютанту полководца И. О. Курису.
О кончине великого российского воина, военного теоретика, автора оригинальной системы воспитания и обучения войск, создателя приемов ведения боя, полководца, за всю свою ратную жизнь не проигравшего ни одного сражения, ни единым словом не обмолвились «Санкт-Петербургские ведомости». Павел I запретил публиковать известие о смерти военного гения России. Он также распорядился хоронить Суворова по церемониалу, установленному для фельдмаршалов, а не генералиссимусов, коим был Александр Васильевич.
После смерти полководца Военное ведомство даже не исключило его из послужных списков, боясь лишний раз напоминать Павлу I о Суворове. Архив Генерального штаба русской армии хранит последний документ, связанный со скончавшимся полководцем: «Генералиссимус граф Суворов-Рымницкий. Формулярный список генерала князя Суворова находится в книгах формуляров, собранных с 1774 по 1793 год при армии. Велено в списках не показывать, копия из Коллегии получена 9 марта 1800 года. Генералиссимусом пожалован по приказу от 28 октября 1799 года. Умер 6-го мая 1800 года. Приказа о нем не было».
Однако весть о смерти Суворова быстро распространилась по Петербургу, вызвав печаль и скорбь горожан. Г. Р. Державин писал в те траурные дни:
И славы гром,
Как шум морей, как гул воздушных споров,
Из дола в дол, с холма на холм,
Из дебри в дебрь, от рода в род
Прокатится, пройдет,
Промчится, прозвучит
И в вечность возвестит,
Кто был Суворов…
Пять суток находилось набальзамированное тело прославленного полководца в комнате, где он скончался. Толпы народа запрудили набережную Крюкова канала – люди хотели проститься с Суворовым. Пробиться через толпу было невозможно.
Современник отмечал: «Не помню с кем, кажется, с батюшкой поехал я в карете, чтобы проститься с покойником, но мы не могли добраться до его дома на Крюковом канале. Все улицы были загромождены экипажами и народом. Не правительство, а Россия оплакивала Суворова».
У подъезда дома на часах стояли солдаты лейб-гвардии Преображенского полка, подполковником которого после Измаила являлся генералиссимус и форму которого он всегда надевал, приезжая в столицу.
Сын полководца – Аркадий Александрович – разослал приглашения на похороны отца. В них говорилось: «Действительный камергер, князь Италийский, граф Суворов с прискорбием духа сообщает о кончине родителя своего, генералиссимуса князя Италийского графа Суворова-Рымницкого, последовавшей сего мая 6-го дня во втором часу пополудни, и просит сего 12-го числа, в субботу, в 9 часов утра на вынос тела и на погребение того же дня в Александро-Невском монастыре».
За час до церемонии на квартире Д. И. Хвостова стали собираться те, кто должен был принять в ней участие. Комната, где находилось тело Суворова, была обита черным сукном. Гроб, покрытый малиновым бархатом с золотым генеральским позументом и золочеными кистями по углам, установили на высокий черный катафалк. Покойный был облачен в фельдмаршальский мундир с голубой лентой ордена Св. Андрея Первозванного. На восемнадцати табуретах, неподалеку от катафалка, разложили многочисленные боевые награды полководца, в том числе бриллиантовый бант и перо с буквой «К» (Кинбурн), шпагу, усыпанную бриллиантами, и фельдмаршальский жезл. Вынос тела состоялся в десять часов утра.
Историк Петербурга М. И. Пыляев, со слов генерала А. М. Лемана, рассказывает о сложностях, возникших во время выноса гроба полководца из квартиры дома на набережной Крюкова канала. «Гроб с телом Суворова никак не мог пройти в узкие двери старинной лестницы, долго бились с этим и, наконец, гроб опустили с балкона».
Адмирал А. С. Шишков
С легкой руки М. И. Пыляева тогда же возникла легенда, что «император Павел все же прискакал к дому графа Хвостова на Крюковом канале и, якобы, нетерпеливо ожидал на набережной появления гроба с телом полководца, но, так и не дождавшись, уехал и уже потом, случайно, встретил останки Суворова на углу Малой Садовой и Невского проспекта». Об этом бытописателю рассказал управляющий домом графа Д. И. Хвостова.
Позже адмирал А. С. Шишков вспоминал: «Погребение Суворова, несмотря на желание похоронить его просто (из гвардейских частей в процессии участвовала только конная гвардия), было по великому стечению народа превеликолепное! Все улицы, по которым его везли, усеяны были народом. Все балконы и даже крыши домов заполнены печальными и плачущими зрителями».
Резко бросалось в глаза отсутствие в процессии придворных и знаменитых гвардейских полков: Преображенского, Семеновского, Измайловского.
«Гвардия устала после парада», – заявил Павел I, объясняя, почему он запретил гвардейцам участвовать в похоронах великого российского полководца. Сам царь также не присутствовал на похоронах А. В. Суворова, предпочтя этому очередной смотр гусар, лейб-казаков и вахтпарад.
Правда, на одном из перекрестков Садовой улицы похоронная процессия перегородила путь императору и его небольшой свите. Павел I вынужден был остановиться и даже снять шляпу. Его постепенно окружил народ, пришедший проводить генералиссимуса в последний путь. Его невольно теснила публика, желавшая лучше разглядеть похоронную процессию. К великому его неудовольствию, две женщины, не замечая всадника на коне, облокотились на стремена императора.
Благовещенская церковь Александро-Невской лавры
Процессия свернула на Невский проспект и направилась к Александро-Невской лавре, а Павел I поскакал на очередной смотр.
За гробом полководца офицеры попарно несли на подушках многочисленные русские и иностранные «кавалерии» Суворова, фельдмаршальский жезл и усыпанную бриллиантами шпагу.
За ними шли хоры певчих, потом десятки иереев из ближайших монастырей, архимандриты и три епископа во главе с епископом Амвросием.
Оркестры полковой музыки играли печальные марши.
В воротах Александро-Невской лавры траурная колесница остановилась. Казалось, что установленный на колеснице над гробом великолепный, малинового бархата с золотым фигурным подзором (подвесной каймой) балдахин не пройдет под сводами ворот. Его уже собирались снять, когда ветеран и унтер-офицер лейб-гренадерского полка Зыбин вдруг крикнул: «Небось! Пройдет! Наш батюшка Суворов всюду проходил!» – и колесница, действительно, с трудом, но въехала в узкие монастырские ворота.
Мемориальная доска на доме № 23
Великий сын России полководец А. В. Суворов покоится среди исторических погребений Благовещенской церкви, возведенной в 1723 году. Здесь хоронили членов царской семьи, сановников, крупных военных деятелей и представителей высшего дворянства. Над белой мраморной плитой с врезной металлической надписью «Здесь лежит Суворов» склоняются русские боевые знамена. В изголовье установлен бронзовый бюст полководца работы скульптора В. И. Демут-Малиновского. По нижнему краю бюста идут рельефные изображения орденов, которыми был награжден генералиссимус.
Если верить М. И. Пыляеву, «по преданию, эпитафию на могиле полководца сочинил сам Суворов, а по другим рассказам, ее подсказал Г. Р. Державин. Перед смертью Суворов якобы пожелал видеть маститого поэта. В разговоре с Державиным полководец, смеясь, спросил его: „Ну, какую же ты мне напишешь эпитафию?“ – „По-моему, – отвечал поэт, – слов много не нужно: Тут лежит Суворов!“ – „Помилуй Бог, как хорошо“, – в восторге сказал генералиссимус».
В 1950 году на доме № 23 по набережной Крюкова канала установили мемориальную доску по проекту архитектора И. И. Варакина: овальной формы, с мраморным барельефом над текстом и изображением мечей: древнерусского в ножнах и обнаженного с орденом на рукоятке. Барельеф полководца выполнен скульптором Н. В. Дадыкиным.
К сожалению, комната, в которой скончался генералиссимус, не сохранилась.
Дом № 23 на набережной Крюкова канала хранит также память об истории революционного подполья и деятельности В. И. Ленина.
Зимой 1895 года Ленин объединил в столице все марксистские рабочие кружки в общегородскую социал-демократическую организацию «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Издания «Союза борьбы» положили начало массовой рабочей социал-демократической печати в России. Большое значение придавалось выпуску листовок для рабочих и сбору материалов для них. Составители листовок, по рекомендации Ленина, тщательно изучали положение рабочих, условия их труда и жизни, а также требования к владельцам промышленных предприятий и правительству. Каждому пропагандисту вручили специальный вопросник, размноженный на гектографе.
Вначале техника издания листовок и прокламаций «Союза борьбы» была примитивной. Их даже нередко переписывали от руки, а в дальнейшем для их размножения стали использовать гектографы. Техническая база революционной организации значительно улучшилась после того, как Ленину удалось установить связь с подпольной типографией группы народовольцев, ставших на путь сближения с социал-демократами. В своем периодическом издании «Листок» они поддерживали марксистский взгляд на историю и приветствовали борьбу рабочего класса.
Типография была хорошо законспирирована. В феврале 1895 года она занимала квартиру № 13 в доме № 23 на набережной Крюкова канала. Здесь поселились братья Григорий и Михаил Тулуповы, якобы занимавшиеся слесарным и портняжным делом. Им удалось заменить старый деревянный печатный станок на новый металлический. Наборщик Николай Белов обучил братьев наборному делу.
11 ноября 1895 года группа народовольцев на общем собрании приняла решение печатать в нелегальной типографии главным образом литературу общедоступного агитационного характера. Тогда же между группой народовольцев и «Союзом борьбы» было заключено специальное соглашение об издании социал-демократической литературы. Ленин передал в законспирированную типографию на Крюковом канале свою брошюру о штрафах, выпущенную в ноябре 1895 года тиражом три тысячи экземпляров. Здесь же, в доме № 23, приступили к организации выпуска ленинской газеты «Рабочее дело». На Крюковом канале подпольная типография работала с февраля 1895 года по 20 мая 1896 года, а затем по конспиративным соображениям было решено перебросить ее на новое место – в дачный поселок Лахта под Петербургом. Для этого там сняли дачу для молодых «супругов» – членов народовольческой группы А. С. Белевского и Е. А. Прейс. Молодые дачники были веселыми и общительными. Их часто навещали друзья из города. Устраивались пирушки, пикники и прогулки на лодках по Финскому заливу. А в типографии в это время шла работа. Набором занимались Григорий Тулупов и Николай Белов. На брошюрах, в целях конспирации, указывали фиктивные выходные данные: «Херсон. Типография К. Н. Субботина, Екатерин, ул., д. Калинина, 1895 г. Продается во всех книжных магазинах Москвы и Санкт-Петербурга. Дозволено цензурою».
Однако, начиная с 6 февраля 1896 года, когда типография еще действовала на Крюковом канале, за ней организовали наблюдение филеры Охранного отделения. Операция по ее ликвидации состоялась 24 июня того же года. На даче в Лахте было обнаружено четыре пуда бумаги, бочонок краски, гранки наборов, отпечатанные брошюры «Царь-голод», «Летучий листок», незаконченная прокламация «Иван-Гвоздь» и находящаяся в наборе ленинская брошюра «О стачках». Это была одна из самых крупных подпольных типографий 1890-х годов: тираж ее изданий колебался от 500 до 3 тысяч экземпляров.
Если в доме № 23 на Крюковом канале нелегальная типография проработала почти полтора года, то в Лахте – всего около месяца. Тем не менее, в историю революционного подполья она вошла под названием «Лахтинской». Связь типографии с ленинским «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса» осуществлялась через агентов «Искры» Л. М. Книпович, П. Ф. Куделли и других партийных функционеров. В составе «Группы народовольцев» в работе подпольной типографии на Крюковом канале, а затем и в Лахте, участвовали деятель российского революционного движения, публицист и критик М. С. Ольминский, историк и публицист П. Н. Лепешинский, сотрудник «Искры» Н. Л. Мещеряков и член петербургского «Союза борьбы» А. С. Шаповалов, ставшие впоследствии видными деятелями большевистской партии.
После разгрома типографии по ее делу привлекли 36 человек и в их числе заведующую складом печатной продукции учительницу М. Ф. Ветрову. Помещенная в одиночную камеру Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, революционерка в знак протеста против тюремного режима облила себя керосином и подожгла. 12 февраля 1897 года М. Ф. Ветрова скончалась в тюремной больнице от обширных ожогов. 4 марта на площади перед Казанским собором состоялась многочисленная демонстрация молодежи и панихида по трагически погибшей революционерке – народнице. «Ветровская» демонстрация была разогнана полицией.
Соседствующий с «суворовским» двухэтажный дом № 25 на набережной Крюкова канала в 1890-х годах перестроили и несколько расширили. Проект наружной и внутренней перестройки старого здания подготовили военный инженер А. М. Вишняков и техник-архитектор М. А. Андреев.
Дом № 31. 2006 г.
За десять лет до очередной перестройки дома, в начале 1980-х годов, на задах старого особнячка построили современное здание бани. Новые Крюковские бани возвели на месте старых Усачевских, один из фасадов которых выходил в Усачев переулок (здесь находился знаменитый пивоваренный и водочный завод купца второй гильдии Усачева); в декабре 1952 года Усачев переулок переименовали в честь советского педагога и писателя А. С. Макаренко. Спроектированные известным архитектором А. И. Ковшаровым Крюковские бани прекрасно вписались в старинный ансамбль набережной канала.
Замыкает нечетную сторону набережной Крюкова канала угловой дом № 31/143, чем-то сходный со своим визави – домом № 28/141. Нынешний облик четырехэтажного жилого здания сформировался после двух серьезных переделок. В 1862 году архитектор Л. Ф. Фонтана и в 1878 году архитектор А. Р. Гешвенд спроектировали ряд надстроек, в значительной степени изменивших внешний вид особняка конца XVIII века.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.