КИР СТАЛКИВАЕТСЯ СО СПАРТАНЦАМИ

КИР СТАЛКИВАЕТСЯ СО СПАРТАНЦАМИ

Вечерняя заря висела над берегом. Когда закат освещал сады за решетками, его древнее свечение касалось жилищ эолийцев и ионийцев. В тени пустого театра на склоне горы юноши и девушки брались за руки и танцевали под полузабытые мелодии. Один актер надел маску сатира, хотя таких существ на сложившемся Анатолийском побережье не сохранилось. Вечерняя заря появлялась, как и закат, со стороны моря и его островов. В Кносе, на Крите, над могилами парили призраки, а дерзкие юноши и девушки, прежде плясавшие перед царями Миноса, исчезли с гладких гипсовых полов, занятых теперь деловитыми морскими пиратами. Но Ионийское побережье жило напряженной жизнью, и новые богатства берегли его древнее наследие и культуру. Люди ощущали это наследие и боялись его потерять. Дети на пастбищах хором пели: "Сорок пять мастеров и шестьдесят подмастерьев строили три года мост через реку — днем возводили, а ночью он падал! "

Когда Пастуху из Парсагард удалось оставить Сарды, он направился в порт Смирны, соединявший лидийцев с великим западным морем. Он увидел водную гладь бухты, увенчанной парой горных пиков, и поинтересовался, какие обстоятельства разрушили белые строения повсюду, кроме причалов, у которых выстроились греческие галеры и черные фригийские грузовые суда. Его переводчики пояснили, что лидийские цари, покоряя побережье, хотели пользоваться портом Смирны и в то же время не желали, чтобы город соперничал с Сардами. О священных вершинах они сказали, что на одной из них находится святилище Нептуна, проявляющего свою власть над огромными водными пространствами, а вторая служит Немезиде, рожденной в море богине, которая мстит смертным, если они начинают гордиться своей силой. О Крезе переводчики не упоминали.

Если грекоговорящие обитатели этих крошечных, красивых городков на краю моря удивляли Кира, то их, в свою очередь, ошеломляло его нежданное появление. Этот Кириос, как они прозвали Кира, оказался мужчиной в варварской шерстяной рубашке с рукавами и в штанах для верховой езды. Он расспрашивал о философах, а государственные мужи никак не могли оценить его могущество и отношение к ним самим. Он явился, так сказать, ниоткуда. Местные анатолийцы, как и греки-переселенцы, никогда не знали ига ассирийцев или вавилонян. Правда, каждый город — кроме гордого Милета — в большей или меньшей степени покорился нажиму лидийцев, но те завоеватели были вполне понятными людьми, связавшими к взаимной выгоде морскую торговлю плодородного побережья с караванной торговлей внутренних территорий. А теперь внутренние территории сами явились к ним в лице Кириоса с его обозом на верблюдах.

Он потребовал от ионийских городов подчиниться его правлению. Города ответили, что сначала хотели бы узнать, гарантируются ли им те условия, которыми они пользовались при лидийских царях. Тогда Кир рассказал их представителям историю. «Один дудочник пришел на берег этого моря и принялся играть рыбам, приглашая их выйти и поплясать с ним. Рыбы отказались; они не хотели выходить на берег, пока им не будут созданы те же условия, которые существовали в воде. Тогда дудочник отложил свою дуду и достал сеть. Этой сетью он вытянул рыб на берег, и они тут же энергично принялись плясать для него». В отличие от умершего раба Эзопа, Кир не стал объяснять мораль басни, но ионийцы прекрасно ее поняли. Они старались выиграть время, поскольку направили в Спарту к лакедемонянам — союзникам побежденных лидийцев — срочную просьбу собрать флот и защитить побережье от чужаков-персов.

В этом спартанцы после должного размышления им отказали, однако направили к Киру гонца с предупреждением. Кир принял посланца Лакина в зале лидийского дворца в соответствии со своим положением, в высокой тиаре и оплетенной пурпурной мантии царя Мидии. Лакин передал послание слово в слово: пусть Кир Ахеменид поостережется причинить вред греческим городам на Анатолийском побережье, иначе он вызовет на себя гнев спартанцев.

Когда Киру перевели послание, он вышел из себя. Ему отчетливо вспомнились спартанские купцы, торговавшиеся из-за золота на берегу Колхиды. И он ответил:

— У меня нет причин бояться людей, собирающихся лишь на рынке, чтобы поспорить о еде и попытаться жульничеством выманить друг у друга деньги. Если я буду здоров достаточно долго, — заверил он Лакина, — спартанцам придется жаловаться не только на несчастья этих ионийцев, но и на собственные беды.

Лакин передал его ответ в Спарте вместе с отчетом об увиденном на анатолийском берегу. Никаких карательных экспедиций на восток Спарта не отправила.

Кир никогда не забывал и не прощал глупый вызов спартанцев. Если бы он двинулся дальше на запад, то мог бы стать хозяином их города и вписал бы новые страницы в историю. Но ему противостояло море, и его асваранцы не стали бы отказываться от лошадей, чтобы оседлать деревянную палубу и пускаться по бескрайним водам. Другие же союзники Креза в то время не доставляли Киру беспокойства. Халдеи были связаны с ним договором о ненападении, а непонятные египтяне не демонстрировали желания послать армию на помощь потерпевшему полное поражение монарху. Корабли с Нила продолжали причаливать рядом с греческими судами, забирая на борт с этого богатого побережья грузы охры и гипса, леса и железа, вина и сухофруктов.

Однако взгляды греков мешали Киру сильнее, чем море.

— Здесь, — говорил он своим советникам, — мы себя чувствуем будто рыба без воды.

Так было всегда, когда персы — или мидяне, коли на то пошло, — отваживались удалиться от своих гор. В далеком Травяном море они оказались среди таких странных обитателей равнин, как женщины-воительницы. По низине Шушана Кир ступал осторожно, полагаясь на мудрость своего приемного отца Губару. В других случаях за его спиной оставались те же самые владения, что принадлежали индийским царям, огромные плоскогорья, связанные между собой над равнинами — сами Парсагарды, собственно Мидия, Армения и Каппадокия. Все они лежали обособленно, над центрами древних цивилизаций. Каждое из них Кир поручил заботам доверенного перса, назначенного кшатра паваном, или сатрапом, как говорили греки. Свою новую сатрапию Сапарду той зимой он держал в собственных руках, используя Креза как наставника. Славная долина, раскинувшаяся под башнями дворца, снабжала их роскошной едой: вместо молока — сыром, вместо кунжутного масла — оливковым, вместо иранских кур — фазанами. Крез гордился поварами, подававшими острые блюда в сладком соусе на посуде, которую они споласкивали не водой, а вином. Но с моря долину Сард не было видно, а лидийцы относились к эолийцам, восточному народу, слагавшему музыку для арфы и презиравшему флейты и дудочки варваров-греков, вторгшихся на Ионийское — а Кир называл его Яванским — побережье.

Крез мог рассказать о эолийских преданиях, которые в какой-то степени напоминали ахеменидские, поскольку герои-вожди в древние времена были арийцами — о том из царей Мидасов, которого фригийцы звали Мита, что выселил хеттов «из страны Хатти», и о царе Приаме, долгое время защищавшем свои стены от варварских морских разбойников западного царя Агамемнона. Целых десять лет, сказал Крез, и Кир посчитал, что в это трудно поверить.

— Что же эти морские бродяги сделали с Троей, когда захватили ее?

Крез полагал, что они принесли нескольких троянских женщин в жертву своим богам и уплыли с богатой добычей. По крайней мере, от Трои остались всего лишь живописные руины с таможенной станцией у воды. Таможенная станция, объяснил он, собирает пошлину с проходящих торговых судов.

— Опустевшее место становится пустыней, — согласился Кир. — Ведь некому возделывать землю.

В своих путешествиях он видел достаточное количество руин; казалось, будто жители низин всегда строили огромные крепости, чтобы наполнять их сокровищами, после чего их разрушали из-за этих сокровищ.

— Это Судьба.

— Что такое Судьба?

Со вздохом Крез объявил, что сия тайна недоступна пониманию смертных, хотя эллинские, или греческие, философы верили, что нити человеческих жизней крутят, плетут и обрезают неизвестные богини. Киру показалась несерьезной вера в невидимых божеств, имевших формы мужчин или женщин и искусно манипулирующих человеческими жизнями, будто нитями в ткацком станке. После перекрестного допроса Креза и других лидийцев Кир не ожидал больших трудностей в отношениях с любящими роскошь эолийцами, и в уме их часть побережья он уже представлял как сатрапию, управляемую благожелательным чиновником. Эта сатрапия должна была включать находившийся на некотором расстоянии от берега остров Лесбос, где даже женщины становились поэтами; по крайней мере, одна из них, Сафо, резко ответила стихами на возвышение мужчин и послала вызов Судьбе, вступив в связь с другими лесбийскими женщинами.

Ахеменид научился не вмешиваться в местные обычаи. В Аншане племена сами управляли своими делами и сами вершили суд. Их Пастух принимал от них дары и собирал их вместе в случае угрозы; законы, которые он пытался проводить в жизнь, были законами самих персов. На этом богатом, плодородном берегу, казалось, никакой угрозы вообще не существовало. Киммерийцы — порождения ада, как говорили греки, — исчезли с горизонта три поколения назад. Следовательно, взыскательный ум Кира не находил других проблем в управлении побережьем — только побудить обитателей действовать совместно ради собственной безопасности и благоденствия.

Он требовал от них лишь одного: безусловного подчинения своей исключительной власти. Той, которой он должен был обладать, если собирался держать в своих руках бразды правления всеми этими многочисленными городами и землями.

Все же, когда настал черед яванцев с южного берега, Крез осмелился не согласиться с ним.

— Греки, — заявил Крез, — придут к соглашению лишь по одному вопросу — они ни за что не найдут согласия между собой.

— Они должны встречаться на племенном совете.

Ионийцы, утверждал Крез, сходились вместе только в Сардах, где их художники хорошо зарабатывали. За одну картину, написанную на деревянной доске, он заплатил таким же весом золота. Они проводили религиозные праздники под горой Микале. Они перестали быть племенами; каждое из них проживало в отдельном полисе — общинном городе, — и каждое временами воевало с другим полисом, продолжая соперничать со всеми остальными. Соперничество, конечно, распространялось на торговлю по морским путям. Крез настаивал, что был с ионийцами щедр, построил в Эфесе храм с портиком для Артемиды Многогрудой, хотя в то самое время был вынужден осаждать Фокею. Более того, новые волны греческих переселенцев устремились на побережье со своей родины, из Коринфа или Афин, города богини Афины. Да, тиран Писистрат из афинского полиса освобождался от политических противников, выселяя их в Ионию, в то же время вывозя на своих кораблях обратно асфальт, гипс и кедровые стволы для возведения нового портика на необработанных камнях своего Акрополя.

Кир решил, что греки — народ деятельный и одаренный богатым воображением. Они выделялись как каменотесы и живописцы; они могли наделять красотой небольшие предметы, но какова была цель их строительства и что они стремились создать в целом?

Чтобы получить ответы, он призвал к себе в Сарды ионийских тиранов и философов. Но вызывал он их по отдельности из Смирны, из Фокеи, Теоса, Эфеса и Милета, а также с острова Самос, родины раба Эзопа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.