ПУТЬ ХЕЙНО НООРА ИЗ НЕБОЛЬШОГО ЕВРОПЕЙСКОГО ГОРОДКА В СТАЛИНСКИЙ ЛАГЕРЬ

ПУТЬ ХЕЙНО НООРА ИЗ НЕБОЛЬШОГО ЕВРОПЕЙСКОГО ГОРОДКА В СТАЛИНСКИЙ ЛАГЕРЬ

Невролог и психолог Хейно Ноор, бывший заключенный лагеря Сосьва, помог объяснить мотивы кошмарных снов моей мамы и ее сестры-двойняшки и стал мне помощником в толковании прошлого и воспоминаний о нем. Его личная история такова:

«Будучи в 1930-е годы школьниками, мы уже чувствовали, что звучные девизы типа «Нет войне!» или книга Ремарка «На западном фронте без перемен» утратили свое первоначальное значение. Произведения Ремарка, направленные против войны и описывающие человечность и боль, были сожжены в Германии на кострах Геббельса. В 1939 году в кинотеатрах Эстонии крутили французский фильм „J’accuse!” («Я обвиняю!»), созданный по произведениям Ремарка. Тогда призывали к бойкоту этого фильма. Люди жили в предчувствии войны.

Мы, школьники, преклонив колено, словно рыцари, дали клятву, что при любой опасности ценой собственной жизни будем защищать свое отечество и свой дом.

Чувство недоверия окончательно утвердилось в 1939 году, когда был подписан пакт Молотова-Риббентропа. Последовавший за этим «изъявлением дружбы» Договор о военных базах, заключенный под давлением Москвы 28 сентября, по нашему – школьников – мнению, не предвещал ничего хорошего для Эстонии. С приходом Красной армии стало ясно, что основным, внутренним и внешним, врагом независимой Эстонии остаются большевизм и сталинский террор. Хотя для многих желанной мечтой было думать по-другому, ибо сталинизм воздвиг свои декорации, говоря о восстании пролетариата и мессии.

Наш протест, протест школьников против несправедливости и растущей опасности войны в Европе, начался осенью 1939 года, когда Эстония называлась еще независимой, но Красная армия была уже здесь. Предчувствие мировой войны уже витало в воздухе. Историческое сознание маленького народа отвращало нас от всяких учений с окончанием -изм.

Вместе с домашним воспитанием я впитал дух свободы, ходил в эстонский детский сад, где говорили на двух языках, и участвовал в скаутском молодежном движении. В 1934 году поступил в Хаапсалускую гимназию, которую и окончил. В своем классе был самым младшим, ибо в начальной школе сразу пошел во второй класс. Будучи гимназистами, мы в 1939 году инсценировали роман Альберта Кивикаса «Имена на мраморной плите». Спектакль рассказывал об Освободительной войне (1918–1920) и участии молодежи в этой войне. Художественным руководителем был учитель рисования и труда Карл Карус, сам участник Освободительной войны против России и Германии.

17-летний Хейно Ноор, на голове фуражка Хаапсалуской гимназии. Снимок сделан в роковом 1939 году, когда советские оккупационные войска были уже в Эстонии

Тогда мы не могли предвидеть, что тот же 1939 год приведет в Эстонию армию большевиков и комиссаров. Эта осень, выплеснувшая море международных политических событий, попустительствовала проникновению советского террора в Эстонию, в результате которого спустя пару лет тысячи эстонцев будут отправлены в Сибирь на уничтожение. В наручниках уведут на расстрел учителей и директора нашей школы, а также главу городской администрации Ханса Алвера. Уведут и моего отца, комиссара полиции Карла Ноора, получившего ранение в Освободительной войне. И моя мать Сальме Ноор, участвовавшая в Освободительной войне как сестра милосердия, погибнет от пули чекиста в лагере в Сосьве в день рождения своего единственного сына, 24 апреля 1942 года.

Никто не мог и предположить, что весной 1942 года организатором массового расстрела в Сибири жертв июньской депортации 1941 года станет чекист Идель Якобсон. В 1924 году он был обвинен в антигосударственной деятельности и шпионаже в пользу Советского Союза и Сталина и освободился в 1938 году по амнистии президента Константина Пятса.

Мы не знали, что впереди нас ожидают годы хаоса. Не знали, что нацистская Германия построит здесь свои мерзкие концентрационные лагеря и что в Эстонии начнут убивать евреев. В начале 1939/40 учебного года школьники, вернее, никто из эстонцев не мог и подумать, что в последующие годы жертвами большевистского террора станут в десятки раз больше людей, чем погибших в борьбе за Эстонию в Освободительной войне 1918 года.

В начавшемся трагическом движении сопротивления нам не дали стрелять из ружей и пушек. Эстонская Республика приняла присягу эстонских военнослужащих, мужчин и женщин, офицеров, в том числе моих отца и матери, что они будут защищать свободу своего государства. И когда они были готовы исполнить долг, наше государство уступило Сталину, по наивности полагая, что честное слово Сталина и его Политбюро не посягать на суверенитет эстонского государства можно принять за правду.

И мы, скауты и «орлята»02, дали тогда торжественную клятву: «Свято клянусь делать все, что в моих силах, дабы исполнить свой долг перед Эстонией, Отечеством <…> Всегда готов <…>»

Чувство долга и любовь к родине навечно остались в крови, хотя сегодня, во времена мелкого расчета и индивидуализма, это может показаться сентиментальным».

Мучительный выбор: дать клятву или сдаться

«Среди духовных заповедей эпохи 1930-х годов значилась и такая: свою маленькую страну надо защищать, ибо у каждого одна и только одна родина. На протяжении веков большие государства приносили нам только несчастья, и вот впервые за 700 лет мы свободны. Военная подготовка была для мальчишек одним из важнейших предметов. Мы тренировались стрелять на меткость, осваивали военную тактику, изучали топографическую карту и ориентирование на местности, силуэты военных кораблей и самолетов, знаки и сигналы восточного противника. Я знал азбуку Морзе и умел посылать и принимать по радиотелеграфу сто знаков в минуту.

Одной из молодежных организаций по изучению военной подготовки в Хаапсалу был морской отряд «Урмас» из скаутской организации «орлят», расположенный при морской дивизии «Кайтселийта». Ребята изучали навигацию, морские карты, у нас был свой учебный корабль «Урмас». Нас в отряде было 21, среди них поляк Женька Домбровский, русский Костя Никонович и два шведа, Хольгер и Нильс. Несмотря на разные национальности, все мы были соратниками. В Эстонии проводилась единственная в своем роде политика по отношению к меньшинствам. Как и у всех малых народов, сильно был развит инстинкт самосохранения и солидарности. В конце 1930-х годов нам не верилось, что большевики не признают прав национальных меньшинств Эстонии, более того, что они разрушат все основы национального государства.

Настал сентябрь 1939 года. В течение двух недель мы с нарастающей тревогой наблюдали за вторжением войск Германии на территорию Польши. Вскоре Варшава оказалась в руках немцев.

Последняя надежда рухнула, когда 17 сентября 1939 года Красная армия вступила на территорию Восточной Польши. 18 сентября с маяка Саксби в территориальных водах Эстонии были замечены два советских корабля, и мы поняли, что наша независимость уже не есть само собой разумеющийся факт. Сгущались черные тучи. Вскоре эстонскому правительству было предъявлено требование Сталина подписать договор о военных базах. 28 сентября 1939 года все поняли, что война уже совсем близко.

На следующей неделе я вместе с мальчишками-гимназистами подал в штаб Ляэне-Саареского военного округа заявление о добровольном вступлении в армию. Мне хотелось служить на флоте, и я получил положительный ответ. Меня известили повесткой: явиться в штаб после окончания школы 18 июня 1940 года.

Но именно в те дни, когда я должен был приступить к службе, 17 и 18 июня 1940 года, Эстонию заняли советские войска – без какого бы то ни было сопротивления и при открытых границах. Впереди нас ожидали роковые события: 21 июня 1940 года Эстония была присоединена к Советскому Союзу, а 14 июня 1941 года за одну ночь в телячьих вагонах было отправлено в Сибирь более 10 000 человек. Нам предстояли месяцы и годы страха, непреодолимого страха. В тот момент не знал я и того, что моя дальнейшая жизнь пройдет через сибирские лагеря и что никогда больше я не увижу своих родителей.

Сегодня я храню эту повестку вместе с теми немногочисленными реликвиями, что остались у меня. Повестку мне много лет спустя передала тетя Линда, которая обнаружила ее в нашем разграбленном доме среди чудом уцелевших после ареста вещей. У тети уцелело также письмо моей матери, которая, несмотря на охранников НКВД и сторожевых собак, сумела выбросить его 14 июня 1941 года через зарешеченное окно вагона во время стоянки на железнодорожной станции Ристи. Кто-то из железнодорожников подобрал бумажку между рельсами и переправил нам домой, где меня уже не было. Да и дома уже не было.

Мать писала: «С богом, будь здоров. Мы, наверное, никогда уже не увидимся. Твоя несчастная мама».

В числе памятных вещей храню я и мамины нарукавные повязки Красного Креста и женской организации «Найскодукайтсе», продырявленную пулей военную фуражку времен Освободительной войны и пережившие войну карманные часы. Дырка на фуражке напоминает мне о тех пулях, от которых погибли мои родители, а также тысячи других жертв в Сибири. Порой достаю карманные часы отца и завожу: тик-так, тик-так… Время идет».

Семья Хейно Ноора

Ноор Карл Карлович, родился 16.09.1896 в волости Синалепа Ляэнеского уезда. Должность: полицейский чиновник. Арестован 14.06.1941 в Хаапсалу, на ул. Калеви, 20, на основании постановления Особого совещания (т.н. тройки) по ст. 58–13 Уголовного кодекса РСФСР: борьба против рабочего и революционного движения, совершенная при исполнении секретных обязанностей при царском или контрреволюционном буржуазном правительстве. Предусмотренная мера наказания: на основании ст. 58–2 УК РСФСР расстрел или объявление врагом народа вместе с конфискацией имущества и лишением гражданства и высылкой навечно с территории СССР. Приговор был приведен в исполнение в лагере Сосьва Севураллага Свердловской области 12.02.1942. Карл Ноор в годы Эстонской Республики состоял в рядах «Кайтселийта», см.: ERA, 7968 E.

Ноор Сальме Кустасовна, жена Карла Ноора, родилась 25.12.1894 в волости Кареда Ярваского уезда. Должность: служащая, арестована 14.06.1941. Признана виновной 04.03.1942 по постановлению Особого совещания по ст. 58–13 УК РСФСР. Приговор о расстреле приведен в исполнение по месту заключения в Севураллаге 24.04.1942. Сальме Ноор была во время Освободительной войны сестрой милосердия и позднее входила в ряды женской организации – «Найскодукайтсе».

25-летний политзаключенный Хейно Ноор в лагере в Нижнем Тагиле

Ноор Хейно Карлович, родился 24.04.1922 в Хаапсалу, в 1940 году окончил местную гимназию. В 1941 году выслан в Россию. 29.01.1944 состоялось судебное разбирательство, на основании постановления Особого совещания от 22.06.1944 обвинен по ст. 58–10 УК РСФСР: пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти, через совершение контрреволюционного преступления, а равно распространение или хранение или изготовление литературы того же содержания. Предусмотренная мера наказания: смертная казнь или лишение свободы от 1 до 10 лет. Обвинен также по ст. 58–11–8: за участие в контрреволюционной организации, созданной для противодействия советской власти, или за организацию подобных объединений. Предусмотренная мера наказания по ст.58–2: расстрел или объявление врагом народа с конфискацией имущества, потерей гражданства и высылкой за пределы территории СССР без права возвращения на родину. Освободился 29 января 1952 года. До 1956 года советские власти не позволяли получить выбранного образования. В 1963 году был исключен из аспирантуры, занимался исследованиями в области медицины.

Справка об освобождении Хейно Ноора

События дня становятся историей

«В 1939 году в наше историческое сознание проник страх: станет ли Эстония форпостом мирового господства Советской России в Европе? В то же время Германия совершала молниеносные военные акции в Европе, на Ближнем Востоке и на просторах морей. Уже 23–24 сентября 1939 года над Хаапсалу кружили двухмоторные самолеты-бомбардировщики с красными звездочками на серебряных крыльях. Мы заметили их, когда выбежали во двор, неожиданно заслышав звуки мотора во время урока английского языка. Бессильная ненависть охватила нас, рождая в душе протест.

В Хаапсалу прибыл бежавший из Польши молодой человек по имени Владек Кнохе, принявший участие и в нашем международном скаутском лагере в Паралепа. При себе он имел листовки на польском и английском языках с призывом выступить против немецких и советских захватчиков. 18 сентября, после двух недель международных переговоров об эвакуации остзейских немцев из Эстонии в Германию, из Таллиннского порта отплыло два корабля (один из них „Der Deutsche”) с тысячами пассажиров на борту. В их числе было более 800 жителей Хаапсалу. В тот же день автоколонны и танковые подразделения Красной армии перешли границу Эстонии. В портах Хаапсалу, Рохукюла и Палдиски появились военные корабли Краснознаменного Балтийского флота, в небе беспрестанно кружили советские бомбардировщики. Необъявленная война, капитуляция без единого выстрела…

Именно это время можно считать началом движения сопротивления и усиления антисоветских настроений. Наше противостояние – противостояние молодых – было рождено зовом сердца. Никем не направляемое, оно выливалось в единичные акты протеста и открытую неприязнь к советской власти.

И хотя для охраны продвигающихся из Нарвы в Хаапсалу советских автоколонн были привлечены «Кайтселийт» и полиция еще независимой республики, но и они не всегда могли помешать местным мальчишкам плевать и бросаться камнями в сторону автоколонны».

Хаапсалу как главный советский военный центр времен Зимней войны

«В районе Хаапсалу был сосредоточен весь штаб корпуса советских войск во главе с командиром Тюриным, дивизии и бригады военно-воздушного флота, штабы танковых и артиллерийских полков и моторизованные подразделения. Штабы разместились в бывших курортных зданиях города Хаапсалу, на вилле Пельцера и на других виллах, даже в санатории военных инвалидов, носящем имя генерала Лайдонера, а также в опустевших после отъезда немцев домах.

В последние дни октября на улицах Хаапсалу уже расхаживали советские солдаты в буденовках с пятиконечной красной звездой и в серых шинелях до пят. По всему городу стоял запах «тройного одеколона» и кирзовых сапог. Одновременно можно было встретить и небольшую группу немецких офицеров в элегантных черных мундирах СС, но они находились здесь недолго, вероятно, для охраны своих соотечественников перед их переселением.

С запасных путей железнодорожного вокзала, где стояли цистерны с топливом, доносился запах бензина; днем и ночью его заливали в автоцистерны и везли на советские военные базы, расположенные на островах Сааремаа и Хийумаа. Тогдашним хаапсалуским парням этот запах врезался в память на всю жизнь.

Следить за обстановкой и советским порядком приезжали наблюдатели из Финляндии и Швеции. Наведывались и члены эстонского правительства, чтоб своими глазами увидеть, чем занимается здесь Красная армия. Эстонский дипломат, много лет работавший послом Эстонии в Финляндии, Александер Варма в своих воспоминаниях писал, что в ноябре 1940 года вместе с ним Хаапсалу посетил министр иностранных дел Антс Пийп. На его запрос глава города доброжелательно разъяснил, что красноармейцев в городе не видно и что они мирно живут на своих базах. Министр Пийп с иронической прозорливостью заметил: «М-да, хорошо, если бы это только так и осталось».

В Хаапсалу антиэстонскую шпионскую деятельность вел Оскар Шер, исключенный в 1933 году из Хаапсалуского учительского семинара за антигосударственное выступление. Работая лаборантом в фотоателье у своего родственника, местного фотографа ГрюнталяКалда, Шер хорошо знал горожан и был в курсе их деятельности в Силах обороны. Шер и советская власть использовали эти материалы в разведывательных целях, а впоследствии и при составлении для НКВД списков предназначенных к высылке людей и компрометирующих их обвинений. В 1940 году Шер предал свое государство. Позднее он работал первым секретарем ЦК ЛКСМЭ, а осенью 1941 года, когда Красная армия отступила и пришли немцы, он стал советским диверсантом в Эстонии, но его поймали и казнили.

Череда событий показывает, что на исторические призывы 1939 года эстонское общество ответило неоднозначно. В результате примиренческой позиции эстонского правительства и президента Константина Пятса широкое распространение получила психология приспособленчества, постоянного игнорирования угрозы, а тревожных мыслей люди старались просто избегать.

Для многих из них, оказавшихся в вынужденном положении, единственной возможностью выжить оставалось смирение, соглашательство с предписаниями чужой власти, что можно назвать синдромом заложника. Человек, взятый в заложники, начинает отождествлять себя с бандитом. Однако большинство школьников не приняли такую позицию»

Школьники предупреждают Финляндию о советских бомбардировщиках

«В ту печальную осень 1939 года одновременно с требованиями, предъявленными Эстонии, Советский Союз потребовал от финнов передачи под советские военные базы нескольких островов в Финском заливе, часть Карельского перешейка (пограничную зону), часть полуострова Петсамо (Печенга) и порт Ханко. Финны не пошли на уступки, и 30 ноября началась Зимняя война. Советские базы, находившиеся в Эстонии, в т.ч. под Хаапсалу, намного сокращали путь советских бомбардировщиков в южную и юго-западную Финляндию. Мы наблюдали за взлетами и слышали гул бомбардировщиков. В Финляндии звучали сирены и стреляли зенитки03.

10 октября под давлением Советского Союза главное командование эстонской армии установило дополнительный контроль и всех средств связи, имевшихся в распоряжении государства. Были запрещены радио- и телефонная связь с заграницей, а также любые фотосъемки.

Человек, находясь под психологическим прессингом, может стать безумно смелым, даже безрассудно смелым. Особенно, если он молод. В первый день декабря мы, я и знаменосец «Урмаса» Эндель Сярм, вошли в помещение коротковолновой радиостанции, расположенной на чердаке здания «Кайтселийта» на углу улиц Эхте и Лосси. Договорились с радиооператором, что будем передавать финнам морзянкой сигналы о советских самолетах, взлетающих с базы Синалепа. Радиус действия радиостанции был рассчитан на 100–200 километров. Вначале связь была неустойчивой, но наши сигналы все-таки доходили до Ханко. Появился код связи, и мы получали ответ. Поняли, что в Ханко, Хельсинки или Турку бьют зенитки. Мы знали, что самолет с бомбами может подняться в Хаапсалу, но приземлиться здесь вместе с грузом экипаж не имеет права. На обратном пути в Эстонию летчики часто сбрасывали свои бомбы в Финский залив, так как не смели возвращаться, не исполнив приказа. Известно, что на эстонской земле приземлялись пострадавшие от финской противовоздушной обороны советские самолеты.

Советская разведка и агентура не добрались до нашей будкирадиостанции. Сеансы связи, хотя и не регулярно, продолжались еще и в январе-феврале 1940 года. Помню один из сеансов. В день годовщины Эстонской Республики, 24 февраля, в зале Хаапсалуской гимназии проходило торжественное собрание. Открыл его министр внутренних дел Эстонской Республики Аугуст Юрима. Среди гостей присутствовали советские комиссары и высшие чины. Традиционный парад в честь годовщины республики на этот раз был отменен. В этот же день скауты возложили венок к монументу павших в Освободительной войне и соорудили вокруг монумента украшение из ледяных кубиков, внутри которых горели свечи. В этот день своих героев, павших за Эстонию, чествовал весь город. К монументу пришли и некоторые советские военачальники.

В тот же вечер с базы Синалепа под Хаапсалу поднялись в воздух советские бомбардировщики, о чем незамедлительно последовал сигнал в Ханко …. Связь с Ханко прервалась, когда по договору между СССР и Финляндией 13 марта1940 года эта территория была передана Советскому Союзу.

По вечерам на приморских улицах Хаапсалу раздавались «Катюша» и песни Дунаевского из кинофильма «Цирк», их распевали советские солдаты, занимавшиеся строевой подготовкой. У хаапсалуских же школьников во время Зимней войны особой популярностью пользовались песни «Финляндия» и «Марш угнетенных» („Porilaste marss”).

Открытое сопротивление моральному давлению

«Мы носили значки с сине-черно-белыми кольцами, ставшие модными после Берлинской олимпиады 1936 года, распространяли политические куплеты и рассказывали анекдоты о Гитлере и об «отце» Сталине. На собраниях и литературно-политических реферативных вечеринках в ходе дружеских бесед разъясняли истинную картину относительно Советского Союза. Поводом для насмешек становились и новоявленные гости. Известна история, что в 1940 году на новогоднем балу в военном городке, разместившемся в зданиях бывшего скаутского батальона в поместье Ууэмыйза, жены красных офицеров появились в модных по тем временам в Эстонии розовых ночных сорочках, принятых ими за бальные платья.

В январе 1940 года на молодежном вечере отдыха мы показали антисоветскую инсценировку, подготовленную силами нашего морского отряда «Урмас». В спектакле речь шла о чекистских бесчеловечных преследованиях и расстреле. Мы не знали тогда, что в скором будущем то же самое ожидает и эстонский народ.

Хаапсалуская школьная молодежь продолжала оказывать сопротивление советскому режиму и летом 1940 года, после окончательной оккупации Эстонии. После смены политической власти, или Июньского переворота, совершенного при поддержке Красной армии, стало возможным проводить агитацию против незаконных и антидемократических выборов. В народе крепло убеждение, что надо продержаться до войны. На празднование годовщины Великой Октябрьской революции молодежь пришла в Лосси парк с сине-черно-белыми флажками.

В ноябре НКВД арестовал за антисоветскую деятельность наших одноклассников из Хаапсалуской гимназии Михкеля Дросте и Каарла Саарманна. Немец Дросте был освобожден из тюрьмы и как лицо, подлежащее репатриации, выслан в Германию еще в 1941 году. Саарманн погиб в ГУЛАГе».

Трижды разыскиваемый

«Летом 1940 года стало ясно, что особого вооруженного сопротивления ожидать не стоит. В августе я сдал на пятерку вступительный экзамен в Тартуский университет. Вскоре, однако, узнал, что «из-за социального происхождения» в университет не принят.

В ночь первой крупнейшей депортации, 14 июня 1941 года, я находился в деревне Эммасте на острове Хийумаа, поэтому проводившие депортацию оперативники меня не застали. Вернулся домой только за три дня до начала войны, так как до 19 июня телефонная связь и пароходное сообщение не работали. Отец и мать были арестованы. Я ушел, так сказать, в подполье.

Советская власть объявила всеобщую мобилизацию в Красную армию (призывники 1919–1923 гг. рождения), уклонение от которой грозило смертной казнью.

Таким образом, я оказался трижды разыскиваемым: как член семьи, подлежащий депортации вместе с родителями, как участник антисоветской группировки, преследуемой чекистами и истребительным батальоном, и как лицо, уклоняющееся от обязательной сталинской мобилизации.

В Хаапсалу свирепствовали русские пограничники и бойцы истребительного батальона. Как скрыться от когтей чекистов, как выехать из Эстонии, связаться с заключенными в тюрьму родителями и как исполнять в тылу противника свои антисоветские замыслы – эти вопросы стояли передо мной. Пытаясь найти выход, 3 июля 1941 года я оказался в рядах хаапсалуских призывников в Красную армию. В мыслях все еще всплывали картины молниеносных войн, и все еще не покидала уверенность, что к Рождеству война, так или иначе, закончится. Так думали мы все.

Нас, около 300 юнцов, конвоировали морским путем через Таллинн в сторону Ленинграда. В заливе Кунда наше судно напоролось на магнитную, немецкую или финскую, мину. Меня, упавшего за борт, подняли на один из катеров того же каравана.

В городе Слободском Кировской области был организован военный сборный пункт. Оттуда нас направили на Урал, в трудовой батальон неподалеку от Свердловска, где, кроме эстонцев и волжских немцев, находилось и несколько тысяч интернированных польских солдат и офицеров, которые спаслись тем самым от расстрела в лесах Катыни.

В начале 1942 года я был призван в резервный полк сформированного Эстонского корпуса Красной армии, но через пару месяцев по приказу Министерства государственной безопасности (МГБ, впоследствии КГБ), тогда уже военной контрразведки СМЕРШ (сокращение от «Смерть шпионам»), меня отправили обратно в трудовой лагерь.

1943 год свел меня с Хансом Круусом, членом находящегося в тылу правительства Эстонской ССР. Позднее его как буржуазного националиста советская власть на долгие годы упекла в лагерь. Но тогда он освободил меня из трудового лагеря и определил учителем в детский дом города Невьянска Свердловской области, куда были принудительно эвакуированы дети из Эстонии.

27 января 1944 года я был арестован прямо во время урока. Меня предал человек из Хаапсалу, тоже выпускник Хаапсалуской гимназии, бежавший из трудового батальона и задержанный членами НКВД в Казахстане. Он сообщил следователю-чекисту, что еще в 1939-м и 1940 году я участвовал в антисоветском движении в Хаапсалу и на Хийумаа, что разыскивался и спасся при аресте семьи. Под пытками он назвал имена более десяти мужчин, отправленных в Россию в порядке всеобщей мобилизации, но антисоветски настроенных.

Меня поместили в камеру смертников Свердловской внутренней тюрьмы, откуда на рассвете кричащих осужденных волокли на расстрел. На десятый день заключения я попытался покончить жизнь самоубийством. Несмотря на обыски, мне удалось заточить свою пряжку от ремня, и я перерезал себе артерию. Было много крови, и под ругань тюремщиков меня из камеры смертников перевели в обычную камеру. Тем самым я спасся от пыток. Через несколько недель чекисты предоставили мне для ознакомления и подписи постановление т.н. тройки – Особого совещания при НКВД. За антисоветскую агитацию и пропаганду, а также за участие в контрреволюционной организации я был осужден по статье 58–10 и 58–11 и приговорен к восьми годам лишения свободы и пяти годам лишения прав.

Началось лагерное время. Половину этого времени я отработал на медных шахтах Урала, где на всю жизнь получил профессиональное заболевание легких – силикоз. Наверняка и умер бы там, как это случилось со многими, если бы не встретился с врачом, российским евреем Марком Зильбером, которому импонировали мои познания в медицине и знание латинского языка, хотя в лагерной обстановке с последним делать было нечего. Зильбер и сам был очень эрудированным человеком, врачом в НКВД попал в силу обстоятельств, ибо отказ от службы грозил расстрелом. Он взял меня к себе в помощники и доставал для меня русскоязычную медицинскую литературу. Вероятно, и он не смог смириться со сталинским режимом и нашел во мне своего единомышленника.

Вторую половину своего заключения провел на золотых приисках, и большую часть – в качестве лагерного медика, в последнее время даже исполнял обязанности лагерного врача на химическом заводе по производству тяжелой воды. Там рабским трудом заключенных создавалось атомное оружие Советского Союза.

В один из дней 1947 года в этот лагерь доставили заключенного – это был избитый уголовниками Моисей Шапиро, по-русски Миша. По статье 193 УК РСФСР он был приговорен к восьми годам лишения свободы за то, что в 1944 году, будучи командиром торпедного катера Балтийского флота, не согласился потопить уходящий из Таллинна корабль с эстонскими беженцами. У меня как врача была возможность освободить его от отправки на медную шахту и оставить в лагерной больнице: нашел у него воспаление легких и определил на работу в столярную мастерскую. Так он спасся от смерти. Он, в свою очередь, спас от смерти в водах Эстонии сотни моих соотечественников.

В условиях террора гуманность требует от нас высшей пробы, следования незыблемым нормам морали, независимо от нашей национальности, положения и религиозной принадлежности.

Мое так называемое освобождение пришло в 1952 году и вместе с тем как бы и не пришло. Репрессии и ограничения в моей жизни продолжались, как продолжалось и сопротивление советским властям».

Летняя идиллия в Хаапсалу. Городской променад до оккупации Эстонии.

На заднем плане слева эстрада, где дважды в день играл симфонический оркестр (Эстонский архив кино- и фотодокументов)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.