Глава II Мое первое нелегальное пребывание в Гуляйполе

Глава II

Мое первое нелегальное пребывание в Гуляйполе

В одну ночь два крестьянина, вооружившись винтовками (я имел при себе две бомбы и хороший револьвер системы «кольт»), повезли меня по направлению к Гуляйполю. В трех верстах от Гуляйполя я соскочил с подводы и, крикнув «Прощайте!», скрылся промеж копен ржи…

А в два часа ночи я был уже на Подолянах (часть Гуляйполя) в одной крестьянской семье, хозяин которой все еще считался погибшим на войне. Здесь я чувствовал себя в полной безопасности. Ибо и хозяйка, и дети были в высшей степени конспиративные люди. А наутро вся эта семья сделалась моими рассыльными по Гуляйполю. Помню, первой прибежала ко мне жена моего товарища и друга С. Она принесла мне оружие и сообщила, что муж ее еще не возвратился из России.

– Но если тебе нужен помощник, – сказала мне Харитина, – я могу заменить мужа. Я знаю, что ты начнешь действовать против немцев и гетманцев, и я буду во всем тебе помогать.

Я тут же поручил ей употребить все силы и направить всю свою крестьянскую сметливость на то, чтобы достать мне с десяток бланков Гуляйпольской земской управы за подписью головы управы Григория Чучко, которые мне нужны были для документов ряду лиц негуляйпольцев.

После нее меня посетили многие крестьяне, но никто из них не был так воинственно настроен, как она. Большинство из посетивших меня в первый день моего приезда в Гуляйполе убеждали меня выехать обратно в Рождественку еще на месяц-два, так как мое пребывание в Гуляйполе скоро станет известным властям, и задуманное дело провалится. Однако я решил побывать у многих старых своих друзей – крестьян-революционеров, которые уже получили немецких шомполов и сидели молча, как мне передавали друзья помоложе.

За несколько ночей я побывал у многих из них. Устроил два собеседования с двумя десятками крестьян на тему «За что мы должны прежде всего взяться». Окончательно уяснил себе картину того контрреволюционного переворота в Гуляйполе, который был совершен в мое отсутствие.

Переворот этот, как я выяснил, задуман был агентами Украинской Центральной рады и немецко-австрийского командования, сынками кулаков, которые, приехав с внешнего фронта, объявили себя украинскими социалистами-революционерами: Иваном Волком (ныне комиссар Чертковского района у большевиков), Аполлоном Волохом, Осипом Соловьем (путаются где-то, в деникино-врангелевских бандах), Василием Шаровским и агрономом Дмитренко.

Под руководством этих лиц и силами центральной еврейской роты переворот был совершен в порядке ареста всех членов революционного Гуляйпольского комитета и большей части членов Совета крестьянских и рабочих депутатов. Был также отозван с противонемецкого и гайдамацкого фронта анархический отряд. Он в пути был разоружен и наполовину арестован. Арест производился с целью выдать всех этих передовых революционеров Гуляйполя и района немецко-австрийскому командованию на уничтожение.

Переворот удался. Буржуазия его приветствовала. Она быстро, в течение нескольких дней, сделалась снова хозяином во всем районе. Начались погромы революционных организаций.

Некоторые подробности событий произвели на крестьян особое впечатление. Так, например, в Гуляйполе, под руководством «анархиста» Левы Шнейдера, владевшего помимо еврейского языка и украинским, было разгромлено бюро анархистов. На украинском языке он обратился к шовинистическим бандам:

– Брати, я з вами вмру за неньку Украину!

С такими словами вскочил этот «анархист» в бюро анархистов, начал хватать и рвать черные знамена, срывать со стен портреты Кропоткина, Бакунина, Александра Семенюты, разбивать их и топтать. Даже шовинисты-украинцы не делали того, что делал он, этот новоиспеченный украинский патриот, говорили мне очевидцы.

Такой поступок еврея-«анархиста» еще более развязал руки еврейской молодежи из роты. Буржуазия, зная, что делать в такие минуты, указывала молодежи на пример «анархиста». И еврейская молодежь под руководством все тех же агентов Центральной рады и немецкого командования усердствовала.

– А где же теперь этот Лева Шнейдер? – спрашивал я крестьян.

– Он убежал из Гуляйполя, когда немцы и австрийцы окончательно осели здесь. Говорят, он «работает» подпольно где-то в Харкове вместе с большевиками и анархистами, – отвечали мне крестьяне и с особой настойчивостью требовали моего мнения об этом гнусном поведении «анархиста» еврея Льва Шнейдера.

Что я мог им ответить? Я, конечно, старался доказывать им, что еврей здесь ни при чем; что неевреев, игравших гнусную роль в перевороте, было несравненно больше. Я пересчитал ими же указанные мне имена этого большинства. Но убедить их не мог. Они, крестьяне, предложили мне пойти вечером в центр Гуляйполя и убедиться в том, кто по улицам и площадям веселится, кроме евреев, «участвовавших раньше вместе с нами в походе против контрреволюции, а теперь вместе с контрреволюцией веселящихся на трупе революции». Чувствовалась великая злоба у крестьян против евреев – злоба, которой Гуляйполе еще не переживало.

Я тревожился. Предо мною ясно вставал грозный призрак нарождающегося антисемитизма. Я собирался с силами, чтобы преодолеть эту заразу в массе крестьян – заразу, привитую преступлением одних и глупостью других, самих же евреев. Я согласился переодеться в женское платье и пойти в центр Гуляйполя.

– Да, да. Вы, Нестор Иванович, пойдите туда. Вы увидите, что там свободно гуляют и веселятся только те, кто выслужился перед властью немцев и Центральной рады своими позорными действиями против революции, – говорили мне крестьяне.

В один из вечеров я с рядом крестьян и крестьянок побывал в центре Гуляйполя и действительно видел свободно гуляющими только тех, кто жил в центре. (Среди них было много евреев.) Приходящих же из окраин патрули разгоняли, записывали, нередко арестовывали, избивали прикладами и указывали им дорогу к дому.

На одном из собеседований с крестьянами на Песках (одна из окраин Гуляйполя) я остановился подробнейшим образом на революции, на ее задачах и на антисемитизме. Я охарактеризовал подлинные широкие задачи революции и подчеркнул истинную роль и громадную опасность антисемитских настроений. Я напомнил крестьянам их героическую борьбу против погромов в 1905 году. Я еще раз указал им на то, каким должно быть дело подлинного анархиста-революционера, стремящегося к тому, чтобы трудящиеся могли наконец свободно и решительно выявить свои творческие силы.

– За этим свободным и решительным выявлением сил трудящегося крестьянского люда, – сказал я, – простирается широкий путь ко всенародному счастью. Будем же, товарищи, работать во имя возрождения разбитой у нас на Украине революции, чтобы, пользуясь ею как средством, прийти к счастью. Работа эта серьезная и ответственная. Она требует настойчивости и героических жертв, ведущих по одному пути, к одной цели. Всякое отвлечение в сторону будет срывать ее и тем самым губить новые наши силы. А они пока так невелики, что бросаться ими как попало будет великим преступлением. Вот во имя этого я против того, чтобы что-либо предпринимать сейчас по отношению к тем изменникам и провокаторам, которые совершали гнусный весенний переворот и теперь живут под крылышком палачей революции.

– Так что же вы, Нестор Иванович, стоите за то, чтобы этих провокаторов не трогать? – спросили меня в один голос все присутствовавшие на этом собеседовании.

– Нет, я за то, чтобы их притянуть к отчету. Но на это будет время. Я глубоко верю, – сказал я этим своим нетерпеливым друзьям, – что мы общими усилиями организуем наши крестьянские силы на более прочных основаниях и изгоним немецко-австрийские контрреволюционные армии вместе с их ставленником гетманом Скоропадским. Тогда мы всех уцелевших провокаторов притянем к всенародному суду через сходы и собрания революционных крестьян и рабочих. И им не будет пощады. Как подлые провокаторы, они должны быть уничтоженными, и мы их уничтожим. Но уничтожать их теперь, по-моему, не следует. Это повредит или может повредить делу нашей организации как инициативной силы на пути объединения крестьянских революционных сил против внешних и внутренних врагов революции, врагов свободы и независимости трудящихся от власти капитала и его кровавого детища – государства. Это, – подчеркивал я друзьям своим, – мы должны серьезнейшим образом учитывать при подходе к практическим действиям против известных нам провокаторов.

* * *

Многих моих друзей-крестьян я не мог уже видеть: одни были расстреляны, другие посажены в тюрьму, где они по закону немцев и гетманцев исчезали бесследно.

Те же, кто остались в живых, были ограблены, чуть ли не еженедельно подвергались обыскам и избивались прикладами и шомполами.

У оставшихся в живых крестьян я уже не замечал того энтузиазма, той сплоченности и веры в свои стремления, которыми они жили всего два с половиною – три месяца тому назад. Но это меня не особенно беспокоило. Я верил, что, стоит только начать дело организации крестьян против их угнетателей, они восстановят и энтузиазм, и веру в себя и в свое дело. К этому возрождению действия я стремился с особым подъемом сознания долга революционера-анархиста вопреки анархистам, живущим в наше время одним только голым отрицанием. И скоро я при встрече и разговорах с крестьянами и крестьянками окончательно убедился в том, что весь их угнетенный и как будто безразличный вид – явление временное.

* * *

Мы много говорили с крестьянами на разные темы. Между прочим, крестьяне рассказали мне подробно о вступлении немецкоавстрийских и гетманских отрядов в Гуляйполе; о том, как их встречала буржуазия; наконец, о том, как вели себя и чем занялись эти поистине дикие контрреволюционные банды в Гуляйполе.

В первую очередь они нашли нужным отомстить мне как организатору революционных сил района. Они оцепили двор моей старушки матери, выгнали ее из дому и начали бросать бомбы в дом. Побили все окна, повырывали двери, нанесли соломы в дом и зажгли. Зажгли дом и все постройки во дворе: клуню (овин), сарай и хлев.

Затем переехали к старшему моему брату, инвалиду мировой войны Емельяну Махно, который вследствие своей инвалидности (он потерял глаз и был сильно контужен, всегда болен) активной роли в революции не играл. Они арестовали его и отправили в свою комендатуру. Хату и сарайчик сожгли, оставив жену его, мать пятерых маленьких детишек, вместе с детками во дворе смотреть, как горит все, что они своим трудом долгие годы наживали: жалкая хатенка, сарайчик да бричка.

Так объезжали эти глупые изверги культурной Европы дворы всех крестьян, сыновья которых были активными революционерами и ушли в подполье, и жгли их дворы, грабя и насилуя.

В эти же дни по провокации социалистов-шовинистов, действовавших под предводительством агронома Дмитренко, поймали молодого славного революционера-анархиста из бедной еврейской среды Горелика и зверски мучили его. Ударяли его по яичкам, плевали ему в глаза, заставляли раскрывать рот и плевали в рот. При этом ругали его за то, что он – неподкупный еврей. И в конце концов убили этого славного юношу-революционера.

Вскоре решили судьбу и моего брата. Чтобы наиболее жестоко поиздеваться над ним, над его женой и маленькими детишками, власти решили расстрелять его вблизи соседей, проведя его предварительно мимо его же двора. Снарядили шесть человек для исполнения казни над ним. Когда они приближались к двору, их увидели дети Емельяна и их мать. Дети постарше, увидев своего отца, окруженного штыками, заплакали. Младшие же, ничего не понимая, бросились к своему папе навстречу, ожидая, что он возьмет их на руки, как это он всегда делал, и, предварительно поцеловав их, скажет, что он им купил. Но грубая солдатская свинота закричала на детей, истерично угрожая им винтовками. Дети опешили и остановились. А потом, увидев, что сердитые люди повернули влево от двора и повели с собою их дорогого отца, они бросились к матери, стоявшей со старшим мальчиком во дворе, словно прикованной к земле, теребили ее за платье и просили сказать им, куда австрийцы увели их «тата». Мать целовала их и плакала вместе с ними. А слепые убийцы отвели Емельяна от его двора через балку в огород Леваднего и там убили его.

Еще более потрясающей была сцена расстрела Моисея Калениченко.

Всего через день-два после убийства Емельяна Махно власти узнали, что Моисей Калениченко находится в Гуляйполе. Калениченко был анархист, из крестьянской семьи. Один из лучших мастеров-механиков в Гуляйполе. Один из честнейших и мирнейших людей в районе. При организации гуляйпольскою группою анархо-коммунистов отрядов против экспедиционного нашествия, он по постановлению группы принял энергичное участие в этой работе. Во время одной поездки он упал с лошади и сломал себе ногу. Это обстоятельство принудило его остаться в Гуляйполе, в постели, в доме своих братьев.

Теперь по доносу все тех же «социалистов» власти его нашли. Но, зная о возмущении населения за дикий расстрел Емельяна Махно, они решили теперь для вида запросить мнения о Калениченко у общества. Был поставлен вопрос:

– Хто такий Калениченко: злодiй чи добрий чоловiк?

Оставшееся неарестованным трудовое население ответило, что оно за Моисея Калениченко ручается как за хорошего гражданина села Гуляйполя. Но командование с этим ответом не считалось. Оно заслушало мнение о М. Калениченко собственников-землевладельцев Резника, Цапко, Гусененко, купцов Митровниковых, хозяина мыловаренного завода Ливинского, которые доносили: Моисей Калениченко – «злодiй», он был членом Гуляйпольского революционного комитета и помощником Нестора Махно в организации черни.

Немецко-австрийское командование на Украине в это время устанавливало закон о том, что Украина есть немецкий «тыл», и подумывало просто превратить ее в неотъемлемую часть своего отечества. Оно нашло, конечно, лучшим признать вместе с землевладельцами, помещиками и купцами товарища Калениченко «злодеем». Оно распорядилось расстрелять его. Товарищ Калениченко был убит.

Его вывезли в Харсунскую балку в Гуляйполе и поставили у края оврага. Шесть человек в форме рядовых немецких солдат дали по нем залп. Он тяжело, но не смертельно раненный упал. Собравшиеся неподалеку крестьяне и крестьянки бросились убегать, ругая убийц. Но скоро они остановились и стали смотреть в сторону совершавшегося преступления. Раненый поднялся и закричал:

– Убивайте же, убийцы, скорее!

Раздалась команда из группы трех крутившихся тут офицеров и по Калениченко дали другой залп. Он снова упал, корчась, опрокинулся на другую сторону и снова начал подыматься. Но в это время к нему подскочил один из офицеров (слухи были, что это был помещик Гусененко, переодетый в офицерскую форму) и в упор выстрелил в него, целясь, видимо, в висок, но попал в щеку. Калениченко снова упал, но тотчас приподнялся на колени и, маша руками, кричал:

– Убивайте же, палачи, не мучьте!..

Неизменных шесть солдат дали еще подряд два залпа. Один, когда Калениченко еще стоял, другой уже в лежачего. Тело его было изрешечено пулями.

Кошмарная смерть постигла и товарища Степана Шепеля. Он тоже крестьянин-анархист, можно сказать, мой воспитанник. Я ввел его в свой кружок и затем в группу. Он был сын хорошей, мирной, трудовой крестьянской семьи. После нашей таганрогской конференции он вернулся вместе с моим братом Саввой Махно и Семеном Каретником нелегальными путями в Гуляйполе для подпольной организационной работы. В одну из ночей Степан пошел домой, чтобы помочь жене и деткам своим, которых было четверо, расчистить от сорных трав ток для молотьбы. Он был выслежен шпионами и на следующую ночь схвачен немецко-австрийским ночным патрулем именно за этой домашней работой.

Как и всех революционеров в Гуляйполе, власти расстреляли его днем, на глазах у населения.

Перед расстрелом мужественный Шепель сказал своим убийцам:

– Сьогоднi ви вбиваэте мене за мою вiрнiсть свопм братам працьовникам. Цим ви викликэте нас, анархiстiв-комунiстiв, на шлях помсти! Я вмираю за правду анархiп. Вмираю вiд рук слiпих але пiдлих катiв революцiп. За це завтра моп товарищi вбъють вас…

Товарищ Степан Шепель, как и Моисей Калениченко и мой брат Савва Махно, были все очень преданы делу нашей группы и участвовали во всех ее революционных делах среди крестьян и вместе с крестьянами. Поэтому отсутствие их в эту грозную минуту возле меня, когда к тому же не было еще других моих друзей и товарищей из числа отступивших в Россию, особо остро чувствовалось.

Товарища Павла Коростелева (он же Хундай) избили прикладами и шомполами так, что он через несколько дней умер.

Секретаря нашей группы А. Калашникова и Савву Махно со многими беспартийными революционными крестьянами не расстреляли только потому, что среди богатеев, немцев, помещиков и кулаков-крестьян пронесся слух, что Нестор Махно вернулся из России и ведет усиленную подпольную организацию вокруг Гуляйполя с целью поднятия восстания против них. Они, лицемеря перед трудовым населением Гуляйполя и его района, хотели показать этому населению, что стоят вместе с ним за то, чтобы крестьян-революционеров во главе с Саввой Махно и А. Калашниковым не убивали. Но крестьяне отлично видели и понимали их лицемерие.

Их, действительно, не убили, а посадили в тюрьму вместе с сотнями других ни в чем не виновных крестьян. Все они при низвержении Центральной рады остались в тюрьмах, перейдя «по наследству» гетманщине.

Товарищи крестьяне хотели еще многое рассказать мне об учиняемых над революцией и жизнью лучших ее сынов насилиях. Но я дальше не мог их слушать. Их рассказы настолько взвинтили меня, настолько истерзали мне сердце, что я в этот вечер никак не мог успокоить себя, успокоить их, рассказчиков, рыдавших предо мною, словно дети. С огромным трудом я овладел собою. И, помню, сказал всем собравшимся:

– Все то, о чем я вам, друзья, говорил, и все то, что вы мне рассказали, все это, вместе взятое, повелительно говорит нам о том, что мы не имеем никакого права сидеть сложа руки. Мы должны стараться группировать свои силы, силы широкой крестьянской массы, на основе одного лозунга: восстание против немецко-австро-гетманского произвола в стране за возрождение и развитие революции во имя полного освобождения крестьян и рабочих, всех тружеников деревни и города от власти помещика и фабриканта, а также их слуги – государственной власти вообще.

В связи с этим лозунгом мы тут же постановили признать необходимым с завтрашнего же дня организовать по районам в Гуляйполе инициативные группы в три-пять человек каждая. Эти группы в своей подпольной работе по организации населения совершенно свободны, но тесно связаны между собою через своих уполномоченных. А эти уполномоченные связываются непосредственно со мною и таким образом направляют всю работу групп к одной цели: цели объединения вокруг революционного Гуляйполя широкого трудового населения районов и поднятия его на беспощадную борьбу против гетманщины и немецко-австрийских контрреволюционных армий.

Так была заложена вторично под моим идейным и организационным руководством гуляйпольскими крестьянами-анархистами крестьянская революционная организация для борьбы с контрреволюцией.

На этом решении мы закончили наше ночное собрание.

* * *

Я рвался на Украину для новой организации крестьянских отрядов и вольных батальонов революции, для того, чтобы прежде всего с их помощью добыть как можно больше оружия у врагов революции и затем поднять против этих последних все трудовое население сперва в Гуляйполе и его районе, потом во всей Запорожско-Приазовской местности, трудовое население которой, по моим наблюдениям 1917 и весны 1918 годов, казалось мне наиболее революционно-бунтарским и наиболее способным на то, чтобы на него опереться в поднятии революционного крестьянского восстания по всей Украине.

Этой идеей я руководствовался и при отступлении из Украины в апреле, и при организации таганрогской конференции, и на самой конференции. Во имя ее я в спешном порядке направил из Таганрога на Украину ряд товарищей и возвратился сам на Украину.

Однако теперь, узнав подробности об аресте и расстрелах упомянутых товарищей, я, приступая к намеченной работе, в то же время как будто забыл об этой идее… Я невольно стал отыскивать средства для отмщения палачам, казнившим моих друзей и товарищей, этих безымянных честных сынов социальной революции.

Я отыскал несколько бомб и решил взорвать в Гуляйполе штабы немецко-австрийского командования и гетманской державной варты.

Так как совсем один я выполнить этот акт технически не мог, я начал подготавливать к нему двух человек, женщину и мужчину, которые нужны были мне только как помощники по подготовке акта. Совершить же его я считал своей обязанностью и готовился выполнить его.

Но в этот момент на горизонте нашей подпольной жизни и работы всплыли новые условия, снова прервавшие все мои начинания.

Через день после только что описанного мною собрания мы сошлись с крестьянами снова в другом месте. На этот раз среди нас находились и представители от сел Воздвиженки и Воскресенки. Воскресенцы нам сообщили, что они прочитали крестьянам мои письма, переданные им гуляйпольцами. Крестьяне решили действовать согласно им. Я испугался. Испугался потому, что письма мои из Рождественки были писаны только для своих близких. Они же пустили их по селам и этим, естественно, открыли мое пребывание под Гуляйполем.

Но было уже поздно предпринимать что-либо в том направлении, чтобы письма эти не печатались и не распространялись. Воскресенские крестьяне начали уже действовать. Они организовали отряд и назвали его «Махновским». Под этим именем они напали на карательный немецкий отряд, разбили его, убили командира и нескольких солдат.

По выслушании доклада крестьян-воскресенцев об этом нападении мы разошлись в ожидании новых событий. Мы не ошиблись. Действие Воскресенских крестьян отразилось и на гуляйпольцах. Немецко-гетманские власти установили, что засада была устроена на границе воскресенско-гуляйпольских земель, и бросились с повальными обысками по районам этих волостей. Снова пошли многочисленные аресты, шомполование и денежные штрафы, выколачивание всякими пытками у крестьян оружия и выдачи революционеров-инициаторов.

Я убедился, что далее мне оставаться в Гуляйполе нельзя ни одного дня.

Меня в спешном порядке вывозят из Гуляйполя в Рождественку. Но волна обысков и арестов быстро перекинулась на весь Гуляйпольский район и добралась до Рождественки. Я принужден был покинуть и это гостеприимное село и перебраться на 80 верст далее от Гуляйполя, в деревню Терновку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.