Восстановление Зимнего дворца в 1838–1839 гг

Восстановление Зимнего дворца в 1838–1839 гг

Сразу же после катастрофы Николай I стал получать от состоятельных дворян и купцов предложения о крупных пожертвованиях на восстановление Зимнего дворца. Однако царь сразу же заявил, что у него на восстановление собственного дома хватит своих средств. Он писал 3 января 1838 г.: «Надо благодарить Бога, что пожар случился не ночью. <…> Эрмитаж мы отстояли и спасли почти все из горевшего дворца. Жаль старика, хорош был <…> надеюсь к будущему году его возобновить не хуже прошедшего, и, надеюсь, без больших издержек. <…> Одно здешнее дворянство на другой же день хотело мне представить 12 миллионов, также купечество и даже бедные люди. Эти чувства для меня дороже Зимнего дворца; разумеется, однако, что я ничего не принял и не приму: у русского царя довольно и своего»[314].

29 декабря 1837 г. Николай I утвердил состав Комиссии во главе с министром Императорского двора князем П.М. Волконским, которая должна была заняться восстановлением Зимнего дворца. В этот же день царь утвердил и Положение о Комиссии. Ключевыми фигурами в ней стали обер-шталмейстер князь В.А. Долгоруков и генерал-адъютант П.А. Клейнмихель, они возглавляли «Хозяйственную часть» Комиссии.

Инженер А.Д. Готман возглавил «Искусственную часть». Работами по проектированию восстановления дворца занимались архитекторы В.П. Стасов и А.П. Брюллов. Инженерно-технические работы велись под контролем инженеров М.Е. Кларка и И.К. Кроля.

Комиссия в ходе восстановления Зимнего дворца оперативно решала множество самых разных проблем. Но при этом все члены Комиссии имели в виду две главные задачи, сразу же обозначенные перед ними императором: во-первых, сроки восстановления дворца – полтора года. Во-вторых, восстановление дворца «как было», при полной модернизации всех его инженерных систем. Эти задачи выливались в значительные суммы.

Генерал от инфантерии граф П.А. Клейнмихель. 1839 г.

Первоначально на возобновление Зимнего дворца ассигновали 4 млн руб. К ноябрю 1838 г. Николаю I представили детальную смету, «по коей исчислено на уплату по заключенным контрактам и на окончательную отделку Зимнего Дворца 10 млн руб…»[315]. При этом подчеркивалось, что смета составлена приблизительно и что «на 10 млн нельзя будет окончить всю отделку дворца». К этому времени на восстановление дворца уже было потрачено 4 630 133 руб.

Тем не менее, исходя из реально имевшихся средств, Николай I поумерил аппетиты архитекторов и инженеров. Он уменьшил смету до 8 522 000 руб., которые предполагалось выделять следующими траншами:

в ноябре месяце 1838 г.: 1 515 000 руб.;

в январе 1839 г.: 1 995 000 руб.;

в марте – апреле 1839 г.: 4 120 000 руб.

Остальные периоды выделения средств помечены не так детально:

в 1839 г.: 92 000 руб.;

в 1839–1840 гг.: 300 000 руб.;

в 1840–1841 гг.: 500 000 руб.

Всего: 8 522 000 руб.

Поскольку сроки на восстановление дворца Николай I установил крайне сжатые, то весьма важной становилась выработка алгоритма восстановления, когда на строительной площадке, не мешая друг другу и не нарушая технологической цепочки, могли одновременно работать от 1000 до 10 000 чел. Алгоритм работ устанавливал, во-первых, тщательную продуманность организации строительной площадки. И, во-вторых, организацию работ «по дистанциям», «параллельными потоками»[316]. Ну и, конечно, нельзя сбрасывать со счетов жесткую дисциплину, столь характерную для времен царствования Николая Павловича.

Обер-шталмейстер князь В.А. Долгоруков

Еще раз отметим, что никакой стихийности при организации строительной площадки вокруг Зимнего дворца допущено не было. На сохранившихся схемах эта стройплощадка очень напоминает военный лагерь времен Древнего Рима. По Адмиралтейскому проезду, почти до Невского проспекта, вытянулись в ряд три «материальных сарая», четыре кухни, семь бараков для рабочих, четыре туалета и сарай для пожарного инструмента. По Дворцовой набережной, справа и слева от Иорданского подъезда, поставили два «материальных сарая», два туалета и три «шабаша для подъема воды из Невы». На Дворцовой площади устроили три «материальных сарая», два туалета, барак для чиновников, надзирающих за ходом строительства, и барак временного лазарета. В Большом дворе Зимнего дворца находились кузница для инструментов, два сарая кровельщиков и сарай для хранения извести. Со стороны Малого Эрмитажа, в двориках, установили три туалета для рабочих[317].

Сначала разобрали развалины дворца. Причем не просто разобрали, но рассортировали весь мусор и просеяли его сквозь сетки-«грохота». Параллельно над уцелевшими стенами дворца возводилась временная кровля. В результате и строительные леса, и временную кровлю возвели за 21 день. Часть старых стен, колонн и сводов разбиралась рабочими. Новые внутренние стены-перегородки возводились по новой технологии, в облегченном варианте. Этот облегченный вариант связан с устройством так называемых «горшечных» стен и сводов. Сегодня на третьем этаже Государственного Эрмитажа вскрыта одна из таких «горшечных стен», наглядно показывающая технологию восстановления Зимнего дворца.

Горшечные своды новыми были только для Зимнего дворца, поскольку эту технологию использовали для возведения сводов еще в Древнем Риме. При этом Комиссия отклонила настойчивые предложения французов прислать мастеров и получить заказ на глиняные горшки для возведения сводов. Поставщиков материалов отбирали в России на конкурсной основе. При этом немаловажным аргументом служила стоимость изделий с доставкой на место строительства.

Гончарные горшки представляли собой глухие пустотелые конуса высотой 22,8 см, в диаметре внизу 8,9 см, вверху 12,7 см. В донцах сверху и снизу проделывались отверстия. Сами горшки имели шероховатые стенки, что позволяло прочно связывать их раствором. Об объемах работ свидетельствует то, что к маю 1838 г. изготовили до пяти миллионов таких горшков. Такая технология, во-первых, облегчала вес сводов и внутренних перегородок, а во-вторых, позволяла быстро просушивать стены и начинать их немедленную отделку.

Николай I лично наблюдал за ходом восстановительных работ, задавая невероятно высокие темпы и вникая во все детали строительства. Все проектные чертежи просматривались и утверждались самим Николаем I, причем он не раз вмешивался в уже готовые проектные решения.

Прогревался дворец десятью печами, установленными в цокольном этаже, которые круглосуточно нагревались коксом. Использовались и огромные вентиляторы (всего 20 штук), часть из них разгоняла теплый воздух по дворцу, а другую часть приспособили для выкачивания сырого воздуха. Для максимально быстрой просушки «среднюю по дворцу» температуру поднимали до 36 градусов. Понятно, что под потолком она была на порядок выше. Рабочие трудились в тяжелейших условиях. Тем не менее все строительные и отделочные работы закончили за 15 месяцев, к весне 1839 г. В марте 1839 г. состоялось освящение Большой дворцовой церкви и всего возобновленного Зимнего дворца.

Говоря о восстановлении интерьеров дворца, следует иметь в виду, что на многие принимаемые решения оказывал давление такой мощнейший фактор, как время. Царь публично обозначил сроки ввода дворца в строй, поэтому архитекторам постоянно приходилось изыскивать решения, которые позволяли бы решать множество возникающих задач в кратчайшие сроки. Кроме этого, восстановление дворца обходилось в колоссальные суммы, поэтому в ходе работ использовались «бюджетные варианты»: вместо натурального мрамора использовался искусственный мрамор или алебастр, вместо бронзовых люстр подвешивали покрытые позолотой люстры, сделанные из папье-маше, золотили цинковые светильники.

С другой стороны, эти работы выполнялись так тщательно, что невозможно было определить, по какому материалу наносилась позолота – по резному дереву, по бронзе или по папье-маше. То есть непременным требованием для применения подобных удешевляющих и ускоряющих технологий являлось требование непременного сохранения достойного внешнего вида интерьеров, «по образцу прошлых лет».

Сырость дворца при ведении отделочных работ представляла очень серьезную проблему. Решая ее, прибегали к строительным методикам, вводимым буквально «с колес». В этом была доля риска, на который сознательно шли члены Комиссии, прекрасно понимая, что произойдет в случае неудачи. Упомянем в числе таких решений возведение пустотелых колонн, в которых циркулировал воздух, просушивая их. Или устройство в колоннах небольшого пространства между кирпичной основой и мраморной обшивкой.

Конечно, имелось в виду, что потом, по окончании строительства Зимнего дворца, постепенно, уже без спешки, произойдут необходимые замены. Но, как известно, «потом» бывает очень редко, и то, что делалось «по временной схеме», осталось навсегда. И существует по сей день. Хотя в 1840-х гг. цинковые светильники заменили на стандартные бронзовые. В апреле 1838 г. Николай I распорядился «во всех комнатах, где будут ковры, делать паркеты простые из дубового дерева»[318]. Со временем на парадном втором этаже дубовые паркеты заменили причудливыми наборными, штучными. На третьем же этаже во многих комнатах этот дубовый паркет так и остался.

Вместе с тем проектировщики и строители стремились выполнить работы с максимальным качеством. Ради этого они пытались изменить схему технологических решений, вполне оправдывавших себя. Например, в 1839 г. рассматривался проект по изготовлению и установке наружных рам из лиственницы. До этого имелась устоявшаяся производственная схема: внутренние рамы делали из сосны, а наружные – из дуба. Мотивировалась предполагавшаяся замена тем, что лиственница будет более устойчива к петербургскому климату. Отметим, лиственница тогда являлась «стратегическим материалом» и использовалась только для строительства кораблей.

От этого проекта отказались, поскольку было невозможно в отпущенные короткие сроки собрать столько необходимого дефицитного материала. Хотя архитекторы в поисках лиственницы пытались «ограбить» склады Адмиралтейства. Но там не нашлось необходимых запасов, и схему рам оставили прежней[319].

Обязательной частью реставрируемых интерьеров стали зеркала. Часть зеркал сумели вынести из дворца во время пожара. В ходе восстановления часть спасенных зеркал вернули на привычные места. Но большая часть зеркал вновь заказывалась на императорском Стеклянном заводе или выписывалась из Франции. В архивных делах сохранился реестр зеркал, устанавливаемых во всех помещениях на императорских половинах. Львиная их доля, конечно, устанавливалась на половине Александры Федоровны. Например, в Зимнем садике на половине императрицы поставили три зеркала, одно «во всю стену» и два «в глубине». Как известно, в дворцовых анфиладах зеркала расширяли пространство буквально до бесконечности. В ванной Александры Федоровны поставили пять зеркал: одно «в стене» и «три в стенах и одно в дверях»[320].

При восстановлении гостиных императрицы требовалось огромное количество шелковых тканей, которые заказывались по имеющимся образцам. Примечательно, что все заказы разместили среди отечественных производителей. Для Золотой гостиной шелк – вишневый с лебедями – заказали московскому фабриканту Кондрашеву (178 аршин и 11 вершков). Эта ткань должна была пойти в том числе и на драпировку четырех окон и мебели. Этому же фабриканту заказали малиновый шелк для Малиновой гостиной. Шелк шел на стены и драпировку двух окон. Белый шелк с розовыми цветами для Розовой гостиной (на стены, драпировку окон и мебель) заказали московскому фабриканту Колокольникову. Он же поставил желтый шелк с малиновыми цветами «для Гостиной Государя Императора»[321].

В восстанавливаемых интерьерах старались максимально полно использовать спасенные во время пожара вещи. Как правило, их возвращали на свои места. Однако после пожара часть помещений перепрофилировали. Например, половину императрицы Марии Федоровны превратили во Вторую запасную половину, отделанную совершенно новыми вещами. Поэтому, по распоряжению царя, спасенные «из бывшей тронной комнаты» императрицы Марии Федоровны четыре серебряных стола использовали в зале Петра I, установив два стола «в простенках»[322]. Там они стоят и сегодня.

Николай I на своей половине также старался вернуть на свои места давно привычные вещи, спасенные во время пожара. Поэтому в октябре 1839 г. «Государь Император высочайше повелеть соизволил: поместить в комнаты Его Величества в Зимнем Дворце ширмы с панорамическими видами, находящиеся в заведовании Секретаря Ея Императорского Величества»[323].

Поскольку время было дорого, то множество самых разных вещей выписывали из-за границы. Периодически возникали проблемы с таможней, поскольку ряд предметов доставлялся россыпью, и посчитать их было делом трудным, а самое главное – долгим. Все эти проблемы моментально решались «на Высочайшем уровне». Например, так были решены проблемы «на пропуск богемского хрусталя для люстр», «на пропуск из Парижа бронзовых украшений для драпировки окошек Зимнего Дворца». Кстати говоря, оконные приборы для каждой из парадных комнат подбирались индивидуально.

Николай I, как и его окружение, прекрасно осознавал значение ввода в строй Зимнего дворца. Причем ввода в строй в обозначенные самим царем сроки. Поэтому совершенно оправданно и справедливо, что Пасха 1839 г. стала двойным и очень значимым праздником. Праздником для царской семьи, по сути, входившей в новый Дом. Для придворных, обретавших привычный мир в «старых – новых» стенах. Для многочисленного чиновного люда, организовывавшего и контролировавшего процесс восстановления Зимнего дворца, увязывавшего и состыковывавшего многочисленные технологические цепочки. Для тысяч рабочих, полтора года трудившихся в залах дворца. Для инженеров, рассчитывавших и прокладывавших многочисленные инженерные коммуникации дворца. Для архитекторов, разрабатывавших и воплощавших оригинальные интерьерные решения.

Всех их собрали на Пасху в стенах возрожденного Зимнего дворца. Для участия в празднике пригласительные повестки разослали почти трем тысячам лиц (2982 приглашений). Кроме того, младших архитекторов, чиновников строительной комиссии и «главных мастеровых всех частей» пригласили без повесток.

26 марта 1839 г., «в день высокоторжественного праздника Святой Пасхи», придворных собрали в уцелевшем здании Малого Эрмитажа. Все приглашенные выстроились по формату Большого выхода. Затем вся процессия прошла вслед за императорской фамилией по залам Зимнего дворца.

Для тех, кто видел страшный пожар и обугленные стены Зимнего дворца, этот проход по возрожденным величественным парадным залам стал настоящим потрясением. Один из современников вспоминал: «Ночное шествие царственной семьи, в сопровождении блестящего двора, многочисленного духовенства с крестами и святою водою и огромного хора певчих по этим сияющим палатам, так недавно еще представлявшим одни обгорелые развалины, было в высшей степени величественно и поразительно. Запустение и пепел сменились ликующею жизнию; пожиравшее пламя – огнями радости! В Белой зале процессия продвигалась между двумя длинными рядами главных мастеровых, участвовавших в возобновлении дворца – большею частью русских мужичков с бородами и кафтанами. Многие, кланяясь почти до земли, плакали. Государь казался чрезвычайно довольным и веселым»[324].

По окончании шествия и церковной службы начался последний акт праздника – разговение. Как отмечали современники, это был единственный случай в истории Зимнего дворца, когда представители всех сословий, в том числе приглашенные купцы 1-й и 2-й гильдий, разговлялись в Зимнем дворце: «Все разделяли грусть о пожаре дворца: Государю угодно было, чтобы все разделяли радость и радость об успешном и быстром его возобновлении»[325].

Николай I счел необходимым наградить участников восстановления Зимнего дворца. Царь сам набросал эскиз медали, а рисунок аверса и реверса окончательно проработал А. Брюллов. На аверсе медали изображен вензель императора, над которым надпись «Благодарю». На реверсе – южный фасад Зимнего дворца, поверх которого идет надпись «Усердие все превозмогает». Под фасадом – вторая надпись «Возобновлением начат в 1838 г. освящен в 1839 г…». Серебряную медаль весом в 19,95 грамма учредили в декабре 1838 г. Общий тираж медали оценивается в 7818 штук. Блестящий администратор П.А. Клейнмихель, руководивший восстановлением Зимнего дворца, получил графский титул.

Фрейлина М.К. Мердер, принимавшая участие в пасхальном шествии по восстановленным залам Зимнего дворца, записала в дневнике: «После жаркой схватки с доктором я у него вырвала позволение ехать в Пасхальную ночь. Великолепен, поразителен вид старого (Зимнего) дворца, с чрезвычайною пышностию перестроенного заново в течение всего одного лишь года.

Весь двор собрался в Эрмитаже, откуда и началось шествие по направлению к походной церкви. Камер-фурьеры впереди, царская семья, статс-дамы, фрейлины и т. д.

Медаль за восстановление Зимнего дворца в Петербурге

У походной церкви к шествию присоединилось духовенство. В храм вновь отстроенной части дворца двор вступил через „фонарик“, а его величество со священнослужителями и певчими – другим ходом, после того как присутствующие заняли указанные места. Зрелище было великолепное. Началась заутреня, затем обедня. Служба тянулась бесконечно. Множество дам лишилось чувств. По справедливому замечанию генерала К., глядя на бесчувственные тела, можно было вообразить себя на поле битвы. Наконец богослужение окончилось.

Священник со святою водою двинулся к новым апартаментам, чтобы окропить стены покоев, которые открылись перед нами величественные, великолепные. Эта феерия не поддается описанию…

Эти громадные люстры; это богатство мрамора… При кажущейся удивительной простоте, в действительности роскошь необычайная. Галерея, украшенная наподобие Альгамбры, отделана с удивительным вкусом: красота ее такова, что любоваться ею можно часами»[326].

Побывавший в Петербурге в 1839 г. французский путешественник маркиз де Кюстин, в своих записках тоже уделил немало внимания возрожденному Зимнему дворцу. Из всего спектра рассказов о возрождении дворца пристрастный француз выбрал только те, которые укладывались в его схему восприятия России: «В течение года дворец возродился из пепла. Чтобы работа была кончена к сроку, назначенному императором, понадобились неслыханные усилия. Во время холодов от 25 до 30 градусов шесть тысяч неизвестных мучеников, мучеников без заслуги, мучеников невольного послушания были заключены в залах, натопленных до 30 градусов для скорейшей просушки стен. Таким образом, эти несчастные люди, входя и выходя из этого жилища великолепия и удовольствия, испытывали разницу в температуре от 50 до 60 градусов. Мне рассказывали, что те из этих несчастных, которые красили внутри самых натопленных зал, были принуждены надевать на головы нечто вроде шапок со льдом, чтобы иметь возможность сохранить свои чувства в той жгучей температуре. Я испытываю неприятное чувство в Петербурге с тех пор, как видел этот дворец и как мне сказали, жизни скольких людей он стоил. Версальские миллионы кормили столько же семей французских рабочих, сколько славянских рабов убила 12-месячная работа в Зимнем дворце. Царское слово обладает творческой силой. Да, оно оживляет камни, но убивая для этого людей».

Любопытно, что к стенаниям европейского «борца за права человека», позже присоединились и отечественные диссиденты. Еще один «народный печальник», А.И. Герцен, обличая николаевское самодержавие с берегов туманного Альбиона, упоминал, что Зимний дворец «возникал из огня на трупах работников»[327]. Как-то и Кюстину, и Герцену очень хотелось «трупов», и чем больше, тем лучше. Надо признать, что «трупы» действительно были. Как следует из архивных документов «для служебного пользования», при восстановлении Зимнего дворца погибло пять рабочих (об этих погибших будет рассказано в параграфе, посвященном крышам Зимнего дворца. – И. З.).

Европейские читатели, конечно, верили де Кюстину, писавшему о бесчисленных «славянских рабах», погибших на восстановлении Зимнего дворца. Эти разговоры велись в европейских светских салонах, записных ораторов которых совершенно не устраивала сильная самодержавная Россия. И стремительное восстановление из пепла Зимнего дворца воспринималось многими европейцами как зримое свидетельство этой силы. Это раздражало.

В качестве примера таких разговоров приведем мнение герцогини де Дино, записанное в дневнике 24 мая 1843 г.: «Я знаю Россию и русскую жизнь недостаточно хорошо, чтобы проверить точность рассказов и описаний, однако, как из преданий, так и из собственных моих сношений с русскими, я знаю довольно, чтобы понять, что описания Кюстина вполне правдоподобны. Так, все, что он рассказывает о тысячах рабочих, принесенных в жертву ради скорейшего восстановления императорского Зимнего дворца в Санкт-Петербурге, я слышала в Берлине».

Маркиз де Кюстин, который заранее негативно относился не только к «сатрапу» Николаю I, но и России, тем не менее признавал, что «дворец этот, пожалуй, самый просторный и великолепный из всех дворцов в мире». На него, как и на любого нашего современника, не могла не произвести впечатления роскошная Иорданская лестница, но и тогда он не оставляет возможности уязвить: «особенно же одиноко я чувствовал себя на лестнице нового Зимнего дворца, напоминающей декорацию к опере „Гюстав“».

Семья Николая I переехала в Зимний дворец в ноябре 1839 г., по традиции поведя лето в пригородных резиденциях. Архитекторы использовали лето 1839 г. для того, чтобы внести последние штрихи в облик императорской резиденции.

В официальных изданиях, посвященных возрождению Зимнего дворца, преобладали патетические интонации. Это была уже нормальная идеологическая работа. Однако работавшим во дворце специалистам и другим причастным к грандиозному строительству людям было совершенно понятно, что при всей энергии членов Комиссии и добросовестности подрядчиков и рабочих в сдаваемом в столь короткие сроки дворце будут недоделки. Этот факт не драматизировали, а относились к нему спокойно, осознавая, что еще многие годы уйдут на доведение дворца до нужного уровня. Один из современников в августе 1839 г. упоминал: «Невыгодные последствия столь большой поспешности повсюду видны в Зимнем дворце: сырые, нездоровые стены; все комнаты летом много топились для просушки, поэтому уже во многих апартаментах стало невозможно жить». Но подобное в еще более худшем варианте Николай I пережил в детские годы в Михайловском замке. Поэтому по осени 1839 г. он совершенно сознательно перевозит в Зимний дворец свою постоянно недомогающую жену и детей. Этот шаг для царя, имевшего жилой и любимый Аничков дворец, тоже был частью его публичной работы. И императрица Александра Федоровна абсолютно разделяла взгляды мужа на особенности их «профессии».

Так или иначе, в России современники восприняли восстановление Зимнего дворца как настоящий человеческий и архитектурный подвиг. Об этом свидетельствуют и воспоминания де Кюстина, который пристально наблюдал за лицами и поведением особ русского императорского двора: «Это настоящая феерия, причем холодноватое великолепие обычных балов оживлялось восторженным изумлением, какое вызывали у придворных все залы восстановленного за год дворца; восторги эти придавали происходящему некоторый драматический интерес. Каждый зал, каждая роспись становились предметом удивления для самих русских, бывших свидетелями пожара и впервые переступивших порог этого великолепного здания с тех пор, как по воле земного бога храм его восстал из пепла. „Какое усилие воли!“ – думал я при виде каждой галереи, каждой мраморной статуи, каждого живописного полотна. Хотя все эти украшения были восстановлены не далее, как вчера, стилем своим они напоминают то столетие, когда дворец был построен; все, что представало моим глазам, казалось мне уже древним; в России подражают всему, даже времени. Чудеса эти внушали толпе восхищение поистине заразительное; видя триумф воли одного человека и слыша восклицания других людей, я сам начинал уже куда меньше возмущаться ценой, в которую стало царское чудо. Если я поддался этому воздействию по прошествии двух дней, как же снисходительно следует относиться к людям, рожденным в этой стране и всю жизнь дышащим воздухом этого двора!.. иными словами, России, ибо все подданные этой огромной империи дышат воздухом двора. <…> Я видел людей, танцевавших на том месте, где год назад едва не погибли под обломками дворца они сами и где сложили голову многие другие люди – сложили голову ради того, чтобы двор смог предаться увеселениям точно в день, назначенный императором. <…> Большая галерея, стены которой до пожара были побелены, а теперь целиком покрыты позолотой, восхитила меня. Несчастье сослужило хорошую службу императору, обожающему роскошь… я хотел назвать ее царской, но слово это не выражает в полной мере здешнего великолепия; слово „божественная“ лучше передает мнение верховного правителя России о себе самом. Послы всех европейских держав были приглашены на бал, где могли убедиться в том, какие чудеса творит российское правительство, столь сурово бранимое обывателями и вызывающее столь сильную зависть и столь безудержное восхищение у политиков, людей сугубо практических, которые поражаются в первую очередь простоте деспотического механизма. Громаднейший дворец в мире, восстановленный за один год, – какой источник восторгов для людей, привыкших существовать вблизи трона».

К 1839 г. в старых стенах фактически построили новый Зимний дворец. Для людей, живших во дворце годами, его функциональнопланировочные решения претерпели существенные изменения. Имели место и прямые дополнения. Их выполнили очень тактично и, по крайней мере, новым во дворце людям они не бросались в глаза. Самым серьезным таким дополнением стала пристройка В.П. Стасовым со стороны Большого двора к северному корпусу Зимнего дворца. Там возвели трехэтажный внутренний ризалит с подъездными пандусами, симметричный Иорданскому подъезду. Новый подъезд назвали Посольским подъездом. Над объемом подъезда устроили двухсветное помещение Зимнего сада императрицы Александры Федоровны. Сегодня через этот подъезд мы попадаем в Зимний дворец. Имелись и мелкие изменения. Например, В.П. Стасов расширил на два окна южный угол ризалита Гербового зала[328].

Несколько изменилась и внутренняя планировка Зимнего дворца. Это касалось прежде всего его жилой части. Поскольку представления о жилищных стандартах с середины XVIII в. изменились, то новая планировка предполагала более комфортные условия проживания в жилой части Зимнего дворца.

Именно в период царствования Николая I окончательно завершается длительный процесс разделения Зимнего дворца на три типа помещений: во-первых, большие репрезентативные залы для парадных приемов; во-вторых, жилые покои, как царской семьи, так и их ближайшего окружения; в-третьих, помещения, обеспечивавшие связь различных комплексов покоев. Последняя часть очень важна. В послепожарном Зимнем дворце можно было пройти по всем его парадным залам, минуя жилые покои императорской семьи.

Если говорить о жилых помещениях, называемых половинами, то на рубеже 1830-1840-х гг. в Зимнем дворце их имелось восемь:

1. Половина Николая I (3-й этаж северо-западного ризалита).

2. Половина Александры Федоровны (2-й этаж северо-западного ризалита).

3. Половина наследника Александра Николаевича (2-й этаж, западный фасад Зимнего дворца, окнами на Адмиралтейство).

4. Половина великих княжон Ольги и Александры (1-й этаж северозападного ризалита, окнами на Адмиралтейство и на Неву).

5. Половина великих князей (2-й этаж западного фасада Зимнего дворца, окнами на Большой двор).

6. Половина министра Императорского двора (1-й этаж юговосточного ризалита, окнами на Дворцовую площадь).

7. Первая запасная половина (2-й этаж южного фасада дворца, правее главных ворот).

8. Вторая Запасная половина (2-й этаж южного фасада дворца, левее главных ворот).

Со временем число половин менялось, к 1917 г. в Зимнем дворце их насчитывалось семь, но сложившаяся к началу 1840-х гг. планировочная схема оказалась столь удачной, что в целом сохранялась вплоть до начала XX в.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.