Глава тринадцатая

Глава тринадцатая

Десятилетнее заключение было сроком большим, чем Карен могла себе представить. Когда она впервые услышала об этом, то решила немедленно переехать к родителям. Потом решила покончить с собой.

Затем убить Генри. Затем развестись с ним. Она беспокоилась о том, как содержать себя и детей. Каждое утро она просыпалась с все возрастающим беспокойством.

Но изо дня в день она твердила себе, что обязана остаться с Генри до тех пор, пока он не отправится в тюрьму и все, наконец, не закончится.

Но Генри не отправился в тюрьму незамедлительно. В результате поданной адвокатами апелляции прошло почти два года с вынесения приговора в Тампе, прежде чем Генри наконец сдался властям Нью-Йорка и начал отбывать десятилетний срок. За двадцать один месяц Генри отсидел срок за мелкие правонарушения в округе Нассау, открыл ресторан в Куинсе и пустился во все тяжкие.

Генри фактически стал криминальной группировкой с одним действующим лицом. Он одалживал у ростовщиков деньги, которые не собирался возвращать. Он прогонял грузовики с краденым товаром по заниженным ценам (ниже привычной скидки в 30% у оптовиков) и переделал свой бизнес краденых машин в автомастерские, ищущие запчасти.

Он продавал украденные и поддельные кредитки вместе со своим старым приятелем из "Робертса" Стаксом Эдвардсом. Он начал пачками скупать стерно, чтобы поддержать спрос на свои услуги, как поджигателя.

Когда приблизилось начало тюремного срока, он пустил ко дну "Сьюит", сильно задолжав кредиторам и продавая спиртное и оборудование владельцам других баров, даже после того, как налоговая служба опечатала двери.

Под самый конец однажды ночью Генри так тщательно обчистил собственное заведение, что когда агенты налоговой службы прибыли на аукцион, они обнаружили, что каждый стакан, тарелка, стул, диваны из искусственной замши, стулья в баре, освещение и даже пепельница исчезли.

"За день до того, как отправиться в тюрьму, я сводил Линду на вершину Эмпайр-Стейт-билдинг. Я забрался туда впервые в жизни. Я сказал ей, что утром сажусь в тюрьму.

Она точно не знала, когда начинается срок моего заключения. Я сказал ей, что будь у меня полмиллиона долларов, я бы, не раздумывая, убежал с ней в Бразилию, вот только у меня не было полмиллиона, да и к тому же я был идиотом. Я сказал, что будет лучше, если она пойдет своим путем. Сказал, что настало время оставить прошлое позади.

Что не стоит тратить на меня время. Это был конец. Я поцеловал ее на прощание, и мы оба плакали. Я смотрел, как она спускается на лифте".

Генри готовился к тюрьме почти два года. Он намеревался сделать свое заключение как можно более мягким. В конце концов, он слушал рассказы про тюрьму всю свою жизнь, а теперь еще и обратился к экспертам.

Адвокаты гангстеров, например, часто брали себе в помощники бывших заключенных, и многие из этих отсидевших срок адвокатов были ходячей энциклопедией по тюрьме и последним лазейкам в правилах и регуляциях федерального бюро тюрем.

Генри выяснил, что из всех тюрем строгого режима, в которые его могли отправить, лучшей была федеральная тюрьма в Льюисбурге, штат Пенсильвания.

Она находилась неподалеку от Нью-Йорка, и Карен, адвокатам, и друзьям было бы легко его посещать. В ней также было полно продажных охранников и служащих, чтобы обеспечить ему сносное существование.

К тому же в Льюисбурге содержалось огромное количество деятелей преступного мира, включая Поли Варио, который отбывал два с половиной года за уклонение от налогов, и Джони Дио, которому влепили затяжной срок за ослепление кислотой журналиста Виктора Ризеля. Для того чтобы самому попасть в Льюисбург, Генри заплатил ответственному за назначения в Вест-Стритской тюрьме двести долларов.

Генри также выяснил, каким образом воспользоваться социальными программами, предлагаемыми тюрьмой, чтобы снизить срок заключения. Так, например, заключенным уменьшали срок, если те сами прибирали свои камеры или посещали колледж.

На самом деле даже казалось, что тюремные власти так стремятся избавиться от заключенных, что почти треть приговоренных к отбыванию срока в исправительных учреждениях не сидели за решеткой, а находились на условном заключении, в отпуске, освобождались из-под стражи на время работы и выходили раньше срока.

Федеральное бюро тюрем автоматически вычитало пять дней в месяц с каждого срока, как обязательную норму при примерном поведении.

Поскольку Генри получил десять лет, или сто двадцать месяцев, шестьсот дней или двадцать месяцев автоматически высчитывались из первоначального срока заключения; таким образом, срок составлял уже восемь лет и четыре месяца.

Бюро также могло вычесть два-три дня из месячного заключения, в случае если Генри будет работать, и еще сто двадцать дней (по дню с каждого месяца тюремного заключения), если он будет посещать тюремные занятия.

Генри получит право на условно-досрочное освобождение после отбытия трети заключения, а значит, комиссия по условному освобождению сможет отпустить его после того, как он отсидит тридцать девять месяцев, немногим более трех лет.

Однако, поскольку на деле Генри большими красными буквами красовалась печать "ОП" (организованная преступность), казалось маловероятным, что комиссия выпустит его при первой же возможности.

Но Генри выяснил, что в случае отказа можно подать апелляцию в Вашингтон, и если поднять письменную кампанию, подключив семью, священников и политиков, то можно отменить решение тюрьмы. Когда Генри сел на автобус в Льюисбург, он уже знал, что ему придется отсидеть от трех до четырех лет.

За ночь до ухода в тюрьму ему устроили прощальный вечер в "Роджерсе", ресторане на Куинс-булевард, который Генри открыл, чтобы поддержать Карен и детей на время своего отсутствия.

Поли, Джимми, Томми ДеСимоне, Энтони Стабиле и Энтони Даймонд уже сидели за решеткой, но несмотря на это собралось достаточно парней, чтобы прокутить всю ночь. К восьми часам утра Генри отвез усталую Карен домой, но продолжил бражничать.

Оставшееся мужское общество перешло в бар при гостинице "Кью Мотор" и в десять часов, когда для Генри оставалось лишь два часа свободы, все отъехали в лимузине, нанятом его друзьями, чтобы на нем подкатить к судебным приставам.

На пути в тюрьму Генри решил выпить в "Максвелз Плам". Это стало было его последней выпивкой на свободе на долгое время. В одиннадцать часов Генри с приятелями сидели в баре "Максвелла", распивая "Скриминг Игл" - коктейль из белого шартрёза, смешанного с охлажденным шампанским.

Вскоре к компании Генри присоединились сидевшие рядом женщины, которые дожидались своих приятелей. В двенадцать часов, время прибытия Генри в тюрьму, все провозгласили тост, и затем попойка продолжилась.

К пяти часам дня Генри предложили сбежать. Одна из женщин, аналитик с Уолл-Стрит, настаивала на том, что Генри слишком мил, чтобы сесть в тюрьму. У нее имелось одно местечко в Канаде.

Он мог бы там остаться на время. Она смогла бы прилетать на выходные. В половине шестого позвонила Карен. Она сумела вычислить его, обзванивая жен, с мужьями которых пил Генри.

Эл Ньюман, поручившийся за Генри пятьюдесятью тысячами, получил звонок от тюремных властей, которые пригрозили потребовать изъятия указанной суммы.

Они собиралась объявить Генри в розыск. Ньюман сообщил Карен, что страховая компания не покроет издержки. Элу самому придется заплатить пятьдесят тысяч. Он боялся, что Генри втянет его в неприятности.

Карен беспокоилась о том, как поддержать себя последующие годы, а теперь еще боялась, что на нее тяжким бременем ляжет оплата залога. Когда Генри, закончив говорить с ней, повесил трубку, он понял, что все, пожалуй, за исключением его друзей в баре, хотели, чтобы он сел в тюрьму.

Генри заказал последний Игл, глотнул валиума, на прощание расцеловался со всеми и и приказал водителю лимузина отвезти его в тюрьму.

Льюисбругская федеральная тюрьма оказалась огромным окруженным стенами городом с двадцатью двумя тысячами заключенных. Тюрьма располагалась посреди темных холмов и заброшенных угольных шахт в центральной Пенсильвании.

В день приезда Генри шел дождь, поэтому он едва смог разглядеть огромный, тусклый замок со стенами, вышками и прожекторами.

Местность вокруг Льюисбурга была холодной, сырой и серой. Со своего места в темно-зеленом тюремном автобусе Генри заметил, как раскрылись огромные стальные ворота.

Он, как и дюжина остальных заключенных, был закован в наручники со времени выезда из Нью-Йорка. Им сообщили, что во время шестичасовой поездки не будет остановок ни на посещение туалета, ни на прием пищи.

Перед запертой металлической клеткой сидели два вооруженных охранника. Остальные сидели сзади, и сразу же по прибытии в Льюисбург они принялись выкрикивать приказы, где и как Генри с его спутниками выходить из автобуса.

Генри везде видел сплошную стальную проволоку и решетки. Затем увидел, как огромная стальная стена, омываемая дождем, сомкнувшись, бесповоротно захлопнулась за ним, как сама смерть.

Это был первый срок Генри в настоящей тюрьме. До этого все свои сроки он мотал в тюрьмах вроде Рикерса и Нассау, тех местах, где мафиози проводили несколько месяцев, и то часто с освобождением из-под стражи на время работы.

Для Генри и его приятелей отсидеть тридцать или шестьдесят дней в тюрьме было не более чем временным неудобством. На этот раз все было иначе. Федеральная тюрьма – это надолго.

"Автобус остановился в бетонном здании внутри тюрьмы. Все охранники орали на нас и кричали, что мы находимся в тюрьме, а не в загородном клубе. Стоило нам сойти с автобуса, как я заметил, по меньшей мере, пятерых охранников с автоматами, которые не спускали с нас глаз, пока остальные снимали наручники.

На мне был желто-коричневый армейский камуфляж, который я получил на Вест-Стрит, когда записался в армию, и в нем я мерз. Помню, стоило мне взглянуть на пол, выложенный красной плиткой, как я почувствовал, что промозглость проникает прямо в ступни.

Охранники провели нас через длинный бетонный туннель в приемную зону. Звуки и запахи в туннеле напоминали подтрибунное помещение на стадионе.

Приемная оказалась помещением немногим шире бетонного коридора, окруженным проволочной сеткой и с длинным узким столом, где мы вручили свои бумаги, а взамен получили тонкую матрасную скатку, простыню, одеяло, подушку, наволочку, полотенце, махровую салфетку и зубную щетку.

Когда настал мой черед получить постель, я поднял голову. Прямо в приемной, рядом с охранниками, я увидел Поли. Он смеялся. Рядом с ним я заметил Джони Дио и Толстого Энди Руджерио.

Они все смеялись надо мной. Внезапно до этого оравшие охранники притихли как мыши. Поли с Джонни подошли к столу и обняли меня. Охранники вели себя так, словно Поли с Джонни были невидимками.

Поли обнял меня и увел от стола. ?- Тебе не нужно это дерьмо, - произнес Толстый Энди. - Для тебя у нас найдутся полотенца получше. ?Один из охранников посмотрел на Поли и кивнул в сторону моих вещей. ?- Уберите это, - приказал Поли, и затем они вместе с Толстым Энди и Джонни Дио проводили меня в офис распределений, где на первую пару недель мне выбрали одиночную камеру.

Определив меня, Поли с Джонни повели меня в большую приемную комнату, где меня поджидал с десяток знакомых парней. Они хлопали меня по спине, радовались и смеялись. В общем, устроили радушный прием. Только пива не хватало.

Сразу же можно было понять, что жизнь за решеткой для славных парней отличалась. Остальные сидели как положено, стадом, по-свински. Славные парни жили отдельно.

Они содержались отдельно от остальных. Всегда держались вместе и платили самым крепким и свирепым чернокожим, мотавшим пожизненный срок, чтобы те держали всех в узде.

Ребята купили тюрьму с потрохами. Даже вертухаи, которых мы не купили, не осмеливались стучать на продажных коллег.

Спустя два месяца после распределения я присоединился к Поли, Джонни Дио и Джо Пайну, боссу из Коннектикута, в их почетном общежитии. Взятка в пятьдесят долларов помогла мне попасть туда, после того как Анджело Меле вышел на свободу.

За пятьдесят долларов в тюрьме можно было получить любую камеру. Общежитием служило отдельное трехэтажное здание за стеной, больше смахивавшее на "Холлидэй-Инн", чем на тюрьму.

В каждой комнате жили по четыре человека, у нас были удобные кровати и отдельные душевые. На каждом этаже располагалось по два десятка комнат, и в каждой жили гангстеры.

Тут расположилась целая мафиозная делегация - ребята Готти в полном составе, Джимми Дойл со своими парнями, "Эрни Бой" Аббамонте и "Джо Ворона" Дельвеккио, Винни Алои, Фрэнк Котрони.

Это было полным безумием. Мы хранили вино и спиртное в банках из под шампуня и лосьона после бритья. Все вертухаи в почетном общежитии были подмазаны, и несмотря на запрет, мы готовили в комнатах.

Оглядываясь назад, думаю, что за два с половиной года, проведенных Поли в тюрьме, он ел в общей стволовой не более пяти раз. В ванной у нас стояла плита вместе с кастрюлями, сковородками и столовыми приборами.

У нас были стаканы и охладитель воды, где мы держали свежее мясо и сыр. Во время досмотра мы прятали все в двойной потолок, и хотя время от времени продукты у нас отбирали, мы просто направлялись на кухню и брали новые.

Из кухни нам тайком приносили отборную еду. Стейки, телячьи отбивные, креветки, рыбу. Мы ели все, что могли купить вертухаи. Это обходилось мне в две-три сотни в неделю.

Парни вроде Поли тратили по пятьсот долларов или штуке в неделю. Скотч стоил тридцать долларов за пинту. Вертухаи проносили его в тюрьму в контейнерах для обеда.

У нас никогда не кончалась выпивка, потому что шесть дней в неделю шесть вертухаев приносили нам спиртное. В зависимости от желаний и ширины кармана жизнь могла быть вполне сносной. Поли поставил меня распоряжаться деньгами.

В комнате у нас всегда хранилось две-три тысячи. Когда деньги заканчивались, я сообщал ему, и сразу вслед за этим кто-то из парней приходил на свидание с пачкой зеленых.

В первый год Карен вместе с детьми навещали меня каждые выходные. Как и все остальные жены, Карен проносила еду и вино. Мы сдвигали вместе столы в комнате посещений и устраивали небольшую пирушку.

В тюрьму ничего не разрешалось проносить, но стоило оказаться в комнате посещений, как могли было есть и пить все, что угодно, потягивая спиртное из кофейной чашки.

Мы проводили наши дни, работая, посещая реабилитационные программы и школу, собирались на обеды и отдыхали. Почти каждый работал, поскольку, таким образом, уменьшал свой срок тюремного заключения и мог надеяться на благосклонность комиссии по досрочному освобождению.

Тем не менее, были и те, кто не работал. В основном те, что мотали длительный срок или не имели шансов на досрочное освобождение. Они понимали, что как ни вкалывай, все равно придется отсидеть по полной.

Такие парни просто сидели в камерах и тянули срок. Джонни никогда не работал. Он проводил все свое время в кабинете священника или встречался с адвокатами.

Дио получил такое длительное тюремное заключение за то, что изувечил лицо Виктора Ризела, что у него не было никаких шансов на амнистию или досрочное освобождение. Он тратил все свое время, пытаясь обжаловать приговор. Но все впустую. Большинство мафиози работали.

Даже Поли работал. В его обязанности входило менять кассеты с музыкой, которая проигрывали по тюремному радио. Но в действительности сам Поли не работал. За него работали другие, а рабочие дни засчитывались ему.

Чем Полли действительно занимался, так это собирал электрические печки. Он был просто гением по сборке печей. Поскольку готовить в комнатах запрещалось, детали печек для Поли проносили тайно.

Из автомастерской ему приносили металлические коробки, в которые он вставлял провода и изоляцию. Если ты был нормальным парнем, то Полли делал для тебя печку. Парни с гордостью готовили на печках Полли.

В тюрьме ужин был главнейшим мероприятием. Мы сидели за столом, пили, играли в карты, болтали почти как на свободе. Мы ставили на плиту большую кастрюлю воды для макарон. На первое у нас всегда была паста, а на второе мясное или рыба.

Полли всегда делал подготовительную работу. У него была своя система, как резать чеснок. Он использовал лезвие бритвы и резал чеснок так тонко, что тот просто таял в тарелке с оливковым маслом. Винни Алои отвечал за приготовление томатного соуса.

Мне казалось, что он кладет туда слишком много лука, но все равно, это был отличный соус. Джонни Дио любил готовить мясо. У нас не было гриля, так что Джонни готовил все на сковородке. Когда он жарил стейк, можно было подумать, что в помещении случился пожар, но вертухаи никогда нас не беспокоили.

Я поступил в Общественный колледж Уильямспорта на двухгодичную программу с получением степени специалиста в ресторанном и гостиничном менеджменте.

Это было отличным решением. Поскольку я служил в армии, то поступив в колледж, ежемесячно получал ветеранское пособие в размере шестиста долларов. Эту сумму я отсылал домой Карен.

Парни считали, что я спятил, но они-то не были ветеранами и не могли получать пособие. Вдобавок Поли с Джонни Дио заставляли меня учиться. Они хотели, чтобы я стал офтальмологом. Не знаю почему, но именно этого они добивались.

В каждом семестре я брал по шестьдесят часов и учился с упоением. Когда я попал в тюрьму, то был полуграмотным. Я перестал ходить в школу еще ребенком. В тюрьме я научился читать.

После отбоя в девять часов, пока другие парни всю ночь занимались ерудной, я читал. Я прочитывал по две-три книги в неделю. Я не сидел, сложа руки.

Когда я не был в школе, не принимал ставки или тайком не проносил в камеру еду, я строил корты или ухаживал за ними в зоне отдыха. У нас был один прекрасный корт с покрытием из красной глины и один бетонный.

В теннисе я разобрался быстро. До этого я никогда не занимался спортом. Теннис оказался замечательным времяпрепровождением. Поли и другие мафиози старой закалки играли в боччу у стены, но ребята помоложе, вроде Пола Маззеи, Билла Арико, Джимми Дойла и нескольких стрелков из Пурпурной банды Восточного Гарлема вскоре стали исправно заявляться в белых теннисках.

Даже Джонни Дио увлекся. Играть он научился, вот только ракеткой размахивал, как топором.

Еще в начале срока Поли сделал мне небольшую экскурсию по тюрьме и со всеми познакомил.

Спустя три месяца в тюрьме я начал принимать ставки. Одним из моих лучших клиентов стал Хью Аддонизо, бывший мэр Нью-Арка. Человеком он был приятным, а вот игроком - никудышным.

Обычно по субботам он ставил две пачки сигарет и включал в билет целых двадцать игр. Если в программе шла двадцать одна игра, он ставил на двадцать одну. В субботу Хью ставил на университетский футбол, а в воскресенье - на профессионалов.

Спустя некоторое время у меня делали ставки множество парней и даже тюремные охранники. Снаружи мне помогала Карен, улаживая дела. Она принимала деньги за ставки и выплачивала выигрыши.

Заключенные делали ставки или покупали что-то у меня, а их жены или приятели расплачивались снаружи. Так было безопасней, чем держать кучу денег в тюрьме. Не укради их у тебя заключенные, так могли отнять охранники.

Поскольку все знали Карен, у нее никогда не возникало проблем со сбором денег. Я кое-что зарабатывал. Так я убивал время. И это помогало мне держать охранников на мази".

Спустя два с половиной года Генри перевели на тюремную ферму, в полутора милях от тюремной стены. Генри мечтал попасть на ферму.

Беспорядки в тюремном блоке Льюсбурга, где за три месяца совершили девять убийств, создали очень напряженную ситуацию. Заключенные, включая гангстеров, отказывались покидать камеры и выходить на работу. В самый разгар беспорядков в почетное общежитие зашли охранники и отконвоировали всех гангстеров в одиночки, где те были в безопасности.

Карен подняла письменную кампанию в Федеральное бюро тюрем в Вашингтоне, чтобы добиться перевода Генри на тюремную ферму.

Она писала старшим чиновникам бюро, понимая, что те передадут письма подчиненным. Она знала, что если напрямую обратиться в Льюисбург, то ее письма просто отложат в сторону.

Но если Льюисбург получит письмо касательно Генри из головного офиса в Вашингтоне, то тюремному руководству останется лишь только гадать, уж не заинтересован ли в деле Генри кто-либо из высших полицейских чинов.

Каждый раз, когда Карен заставляла конгрессмена отправить письмо в Федеральное бюро тюрем, то переправляло письмо в Льюисбург, где куратора Генри извещали о запросе конгрессмена.

И никак нельзя было понять, были ли письма конгрессмена обычной рутиной или Генри действительно пользовался расположением политика. Не то чтобы администрация тюрьмы чувствовала себя обязанной закрыть глаза на закон из-за выказанного политиком интереса к Хиллу, но она определено не собиралась игнорировать права Хилла как заключенного.

Карен также просила бизнесменов, адвокатов, священников и родственников писать письма по поводу Генри как конгрессменам, так и в администрацию тюрьмы. Затем она обзванивала адресатов.

Карен не сдавалась. Она хранила всю свою корреспонденцию, отслеживала продвижение благосклонно настроенных бюрократов и не теряла с ними связи, даже когда тех повышали или переводили.

Наконец, благодаря целой серии переводов, последовавших за беспорядками, примерному поведению Генри и письменной кампании, поднятой Карен, Генри перевели на ферму.

Работать на ферме было почти как находиться на свободе. Ферма в двести акров обеспечивала тюрьму молоком. Заключенные, определенные на ферму, пользовались безграничной свободой.

Так, Генри выходил из общежития в пять часов утра и добирался до фермы пешком, на тракторе или на грузовике. Затем Генри и трое других заключенных заводили стадо в шестьдесят пять голов в доильное отделение. После пастеризации они разливали молоко в пятигаллонные пластиковые контейнеры и отправляли его в тюрьму.

Они так же поставляли молоко в Алленвудскую исправительную колонию, федеральную тюрьму общего режима для "белых воротничков"[27] в пятнадцати милях от фермы. После семи-восьми часов утра Генри был свободен до четырех часов дня, когда приходилось повторять процесс. В общежитие Генри обычно возвращался лишь для того, чтобы поспать.

"В первый же день, когда я пришел на ферму и увидел заведующего с программой скачек, я сразу понял, что оказался дома. Парня звали Сойером, и он был заядлым игроком.

Он разводился с женой и каждый вечер ходил на ипподром. Я давал ему деньги, чтобы он делал ставки за меня. Я притворялся, что считаю его отличным знатоком скачек, но парень ничего в них не смыслил.

Я старался постоянно подсовывать ему деньги, чтобы он стал зависим от моей налички, когда будет идти на ипподром. Довольно скоро он начал носить мне бигмаки, жареных кентуккских цыплят, пончики, спиртное. Обходилось это удовольствие в две-три сотни в неделю, но оно того стоило. У меня появилась шестерка.

Я понимал, что могу прилично заработать. На ферме никто за мной особо не присматривал, и я мог пронести все что угодно. В мои обязанности входило проверять проволочное ограждение, для чего мне выдали кусачки и трактор, на котором я объезжал периметр фермы, чтобы убедиться, что коровы не сбежали. Вследствие чего три-четыре часа в день я отсутствовал.

Вечером второго же дня, в среду, я позвонил Карен с телефона на ферме. В ту же субботу я встретился с ней на поле позади пастбища, где мы занялись любовью в первый раз за два с половиной года.

Она принесла с собой одеяло и спортивную сумку, набитую спиртным, итальянскими салями, колбасами, маринованным перцем - в общем, всем тем, что нелегко было достать в самом сердце Пенсильвании. Я протащил все это в тюрьму в пластиковых мешках, спрятав их в контейнерах с молоком, которые мы доставляли в тюрьму на кухню, где у нас были ребята на подхвате.

Уже через неделю парни начали приносить мне таблетки и марихуану. Я работал с колумбийцем из Джексон-Хайтс по кличке Моно Обезьяна. Он привозил травку в небольших пластиковых баллончиках.

Я зарывал молочные контейнеры в лесу и создал тайник. Там у меня хранился целый арсенал спиртного. Пушка. Карен даже иногда приносила травку в своей сумке, когда кончались мои запасы. Попав на ферму, я оказался при делах.

Но при этом я работал по восемнадцать часов в день. Я вставал в четыре часа утра, когда коровы телились, и торчал допоздна, если трубы или резервуары нуждались в прочистке. Я был самым усердным, лучшим работником, что когда-либо был на молочной ферме. Даже охранники это признавали.

Вместе с тем я начал продавать марихуану и таблетки совместно с Полом Маззеи, питтсбургским парнем, мотавшем срок за торговлю марихуаной. У него были хорошие связи, а я проносил товар в тюрьму.

Билл Арико из Лонг-Айлендской группировки также сидел в Льюисбурге за банковское ограбление, и именно он сбывал большую часть товара. Более того, Арико в одночасье превратился в крупнейшего поставщика наркоты в тюрьме. В неделю Билл сбывал почти фунт наркоты.

Он продавал травки на пятьсот-тысячу долларов в неделю. Остальные парни продавали таблетки и ЛСД. Многие из них и сидели за ЛСД. Тюрьма была идеальным рынком. Стоило открыться камерам, как тюрьма превращалась в мечту бизнесмена.

Кокаин я проносил лично. Я никому не доверял кокаин. Я закладывал его в мячики для гандбола, которые заранее разрезал и склеивал скотчем.

Прежде чем перебросить мячи через стену на гандбольную площадку, я звонил администратору больницы, который был наркоманом. Он предупреждал моих разносчиков, чтобы те собрались возле площадки. Наркота была так плотно спрессована, что я мог переправить через стену фунт-другой всего в нескольких мячах.

Единственной преградой оставались боссы. К тому времени Полли уже вышел на свободу, но Джонни Дио по-прежнему сидел в Льюисбурге, и он не хотел, чтобы кто-нибудь из ребят занимался наркотой. Наркота беспокоила его не по моральным соображениям.

Он просто не хотел, чтобы копы сели ему на хвост. Но я нуждался в деньгах. Давай мне Джонни деньги для поддержания семьи, то пожалуйста, никаких проблем. Но Джонни ни цента никому не давал.

Если я хотел поддержать себя и семью из-за решетки, то мне следовало самому зарабатывать, и лучшим способом было продавать наркоту. Однако заниматься этим приходилось тайком. Но все равно огласки не удалось избежать. Один из моих дилеров обычно хранил товар в сейфе кабинета священника, и его поймали.

Джонни Дио использовал это место как свой офис - звонил адвокатам и приятелям - а теперь местечко прикрыли. Джонни рвал и метал. Я попросил Поли переговорить с сыном Дио, чтобы убедить его не убивать меня.

Полли хотел знать, торговал ли я наркотиками. Я солгал. Конечно нет, сказал я ему. Полли мне поверил. А с чего ему было не верить? До того, как я начал торговать наркотой в Льюисбурге, я даже не знал, как косяк забивать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.