ВОКРУГ ШАРИКА

ВОКРУГ ШАРИКА

Говорят, что мысль о сферичности Земли была впервые высказана современником Сократа, неким Филолаем из Тарента. Это знаменательное событие произошло во второй половине V века до н. э. Платон и Аристотель уже твердо знали, что Земля – шар, причем Аристотель даже добавил в копилку древнегреческой астрономии свой собственный аргумент. Он догадался, что причиной лунных затмений является отбрасываемая Землей тень, когда наша планета оказывается между Луной и Солнцем. А поскольку поперечное сечение земной тени на диске Луны всегда бывает круглым, он справедливо предположил, что это может произойти только в том случае, если Земля имеет форму шара. Будь Земля плоским диском, картина была бы совершенно иной. Аристотель даже попытался вычислить длину экватора нашей планеты, взяв за основу разницу в положении Полярной звезды в Греции и Египте, но получил совершенно невразумительные цифры.

А вот Эратосфен Киренский, живший в III веке до н. э., справился с непростой задачей блестяще. Из его расчетов следовало, что окружность земного шара составляет (в переводе на метрические меры) 39 700 километров (современные вычисления дают почти 40 000 километров). Результат Эратосфена удалось слегка подправить только в конце XVIII столетия, а ведь инструменты, которыми пользовался греческий астроном, были примитивны.

К началу XVI века просвещенные европейцы уже не сомневались, что наша планета имеет форму шара, однако, как справедливо заметил поэт, «суха теория, мой друг, но вечно зеленеет жизни древо». Одно дело – теоретические выкладки и головоломные расчеты, другое – реальное плавание вокруг шарика. Вдобавок картографы Ренессанса (например, флорентиец Тосканелли, чьим мнением руководствовался Колумб) неверно оценивали баланс океана и суши на планете.

Как известно, перво открыватель Нового Света до конца дней своих был убежден, что достигнутые им берега по ту сторону Атлантики принадлежат Азии, а мир мал, ибо из семи его частей шесть заняты сушей и только одна седьмая покрыта водой. Но 30 лет спустя, во времена Магеллана, большинству разумных людей стало ясно, что Индия Христофора Колумба в действительности представляет собой огромный неведомый материк, перегораживающий Мировой океан в меридиональном направлении. А вот насколько далеко простирается Mar del Sur – Южное море, впервые открывшееся испанскому конкистадору Васко Нуньесу де Баль боа, когда он пересек Панамский перешеек в 1513 году, оставалось тайной за семью печатями. И можно ли проникнуть в эти воды, обогнув Американский континент с юга?

Мелкопоместный португальский дворянин Фернан ди Магальяйнш, родившийся около 1480 года в небольшом городке Саброза, полагал такой вояж вполне осуществимым, ибо, находясь при дворе короля Мануэла I, он старательно изучал отнюдь не только тонкости придворного этикета, но и астрономию с космографией. Однако утечет еще немало воды, прежде чем наш герой обратит взоры на запад, а пока молодой 25-летний идальго готовится к путешествию встречь солнцу. Совсем недавно Васко да Гама отыскал восточный морской путь в Индию вокруг мыса Доброй Надежды, и Португалия отчаянно конкурирует с испанцами за господство в Индийском океане.

В 1505 году Магальяйнш завербовался в очередную экспедицию к Малабарскому берегу (Малабар – историческая область в Южной Индии) и в середине марта следующего года принял участие в сражении при Каликуте, где 11 португальских каравелл противостояли 22 арабским кораблям. В неравной схватке португальцы одержали блистательную победу, потеряв 80 человек убитыми и 200 ранеными. Годом позже он отличился при взятии Малакки и был даже произведен в офицеры за исключительную отвагу и редкое хладнокровие, но дальнейший карьерный рост не заладился по причине неуживчивого характера нашего героя.

В 1512 году он вернулся в Лиссабон, но уже через год ввязался в новую военную авантюру – на этот раз в Марокко. В одном из боев он получил тяжелое ранение и на всю жизнь остался хромым. Как нередко случается, боевой офицер и ветеран малаккских походов сразу же стал никому не нужен, и его быстро спровадили на пенсию. Оскорбленный до глубины души Магальяйнш сначала долго и безуспешно хлопочет об увеличении пенсии, а затем, с немалым трудом добившись королевской аудиенции, предлагает проект морской экспедиции к сказочно богатым «островам пряностей» – Молуккским островам (восточная часть Малайского архипелага в Индонезии). Магальяйнш настаивает на западном морском пути – вокруг южной оконечности Америки и через Южное море Васко Нуньеса де Бальбоа. Однако король далеко не в восторге от предложения вете рана-от ставника: для чего швырять деньги на ветер и тратить порох на сомнительную затею, когда страна и без того цветет и пахнет, крепко удерживая в своих руках единственный морской путь из Европы в Индию? От добра добра не ищут, и упрямый офицер получает решительный отказ.

Тогда Магальяйнш решил попытать счастья в соседней Испании, тем более что, согласно его выкладкам, легендарные Молукки со всеми их баснословными богатствами должны лежать в той части света, которую папа отдал испанской короне по Тордесильясскому договору. Вспомним, что в соответствии с этим договором 1494 года о разделе сфер влияния Испании и Португалии в Западном полушарии демаркационная линия проходила в 370 лигах (около 1 180 морских миль) к западу от островов Зеленого Мыса, что примерно совпадает с 46° западной долготы. Земли к западу от этой воображаемой линии (так называемого папского меридиана) отходили Испании, а страны, лежащие к востоку от нее, попадали в сферу влияния португальской короны. Беда в том, что лига как мера длины имеет в романских странах различные значения, но если речь идет о морских расстояниях, то можно поладить на более или менее строгой пиренейской морской лиге (legua maritima) – 5,555 километра. Правда, неясно, о каком именно из островов Зеленого Мыса разговор, но и это форменные пустяки, если принять во внимание, что долготу в то время толком определять не умели.

Фернан Магеллан (Портрет работы неизвестного художника. XVII век)

Около 1517 года Магальяйнш навсегда покидает родину и понемногу обживается в Севилье – форпосте испанских морских эскапад, где в то время располагалась колония португальских эмигрантов, и принимает кастильское подданство. Отныне он уже не хромой офицер в отставке, а бравый моряк с обширным колониальным опытом по имени Фернан де Магеллан. Его сопровождает некий Руй Фалейру, астролог, математик и единомышленник, готовый следовать за боссом хоть на край света. Магеллан убеждает молодого испанского короля Карлоса I (мы помним: вскоре его изберут императором Священной Римской империи под именем Карла V), что благословенные Молуккские острова, вне всякого сомнения, находятся под юрисдикцией испанской короны, и если плыть западным путем вокруг Америки, то можно без труда их достичь, не нарушив ни единого пункта пресловутого Тордесильясского договора. Излишне говорить, что наш герой выдает желаемое за действительное, потому что, во-первых, сильно преувеличивает удаленность вожделенного архипелага от португальских колоний, а во-вторых, недооценивает размах предприятия, так как понятия не имеет о протяженности Южного моря. Короля больше всего занимает вопрос, каким образом его новый подданный собирается форсировать сухопутную перемычку, рассекающую Мировой океан надвое от полюса до полюса, но Магеллан говорит, что знает дорогу, ведущую прямиком на запад, только этот пролив – его тайна. Трудно сказать, что он имел в виду. Быть может, он опирался на сведения из так называемого Аугсбургского листка 1507 года, автор которого на голубом глазу утверждал, что они, обогнув на 40° южной широты некий мыс на оконечности страны Бразил, поплыли на северо-запад и что оттуда до Малакки не более 600 миль. А может быть, Магеллан и не нуждался в подсказках фантазера из Аугсбурга, поскольку был знаком с картой Леонардо да Винчи (1512 год) и глобусом ученого немца Иоганна Шенера (1515 год), где проливы из Атлантики в Южное море изображены весьма отчетливо (на глобусе Шенера их даже два). Между прочим, будущий историограф Магеллана, папский посланник Антонио Пигафетта, свидетельст вует, что капитан видел некий пролив на карте Мартина Бехайма, известного нюрнбергского ученого, создавшего модель земного шара в виде глобуса диаметром 54 сантиметра.

Одним словом, темна вода во облацех, но испанский король, ознакомившись с проектом Магеллана, страшно возбудился и заключил с ним договор, согласно которому к Молуккским островам будет отправлено пять кораблей с экипажем из 234 человек. П. Ланге сообщает об условиях этого договора:

Магеллану и Фалейру гарантируются исключительное право в течение десяти лет использовать морскую дорогу, которую они откроют, и для прибыли от торговли специями и управления «Островами пряностей». Но все это при условии, что Молукки действительно находятся в полушарии, на которое распространяется власть Испании.

Интриги португальских властей, вознамерившихся на корню погубить затею конкурентов (по принципу «сам не ам и другим не дам»), мы здесь опустим, хотя имеются сведения, что соотечественники Магеллана сделали все возможное, чтобы эскадра не вышла в море. В июле 1519 года португальский консул в Севилье писал своим доверителям:

Флот состоит из пяти кораблей водоизмещением около 110, 80, 80, 60 и 60 тонн; все пять – старые и залатанные. Я их видел, когда их вытащили на берег для починки. Корабли ремонтировались одиннадцать месяцев, а теперь их конопатят на плаву. Я неоднократно бывал на борту и заверяю Вашу милость, что я не рискнул бы плыть на них даже до Канар, ибо дерево их шпангоутов ветхое. Всю артиллерию составляют восемь малокалиберных пушек, и только самый большой корабль, который будет вести Магеллан, вооружен четырьмя очень хорошими железными пушками. Численность команд всех пяти кораблей достигает 230 человек.

О реальном состоянии кораблей Магеллана в наши дни судить очень трудно. Если П. Ланге считает, что письмо консула – откровенная и гнусная инсинуация, призванная скомпрометировать идею кругосветного плавания, то другие исследователи не без оснований полагают, что наш прямолинейный герой сам во всем виноват, ибо пал жертвой запутанных дворцовых интриг, получив в свое распоряжение рассохшиеся посудины, которые нужно было перебирать от киля до клотика. Корпуса, изъеденные червем-древоточцем, гнилые палубы и ветхий такелаж рассып?лись при малейшем прикосновении и требовали неотложного ремонта. Х. Ханке убежден, что простодушному Магеллану достались корабли, списанные в архив и давным-давно исключенные из судового реестра (о ходовых качествах кораблей XVI–XVII веков довольно подробно рассказывается в главе «Люди и корабли»). Справедливости ради необходимо отметить, что не все историки солидарны с Ханке. Ланге, например, пишет, что только на приведение магеллановых кораблей в порядок было израсходовано около полутора миллионов мараведи (мелкая серебряная монета, введенная маврами: 1 песо равнялся 700 мараведи; масштаб тогдашних цен реконструировать нелегко, но достаточно сказать, что не слишком изношенный корабль грузоподъемностью около 100 тонн стоил в те времена примерно четверть миллиона мараведи). Что же касается восьми малокалиберных пушек, то по другим источникам, на борт было взято 58 полевых орудий, семь фальконетов, три бомбарды и три тяжелых осадных пушки с порохом и боеприпасами. В трюме помимо провизии лежали изысканные колониальные товары, общая стоимость которых достигала 2 миллионов мараведи. Далее позволим себе цитату.

В общей сложности король <…> и другие финансисты выложили около восьми с половиной миллионов мараведи, чтобы осуществить испанскую атаку на «Острова пряностей». Один только король, которого в том же году избрали императором Священной Римской империи и который стал именовать себя Карлом V, вложил в дело шесть с половиной миллионов мараведи. Таким образом, оснащение флотилии Магеллана оказалось одним из самых значительных политических и коммерческих предприятий, претворение в жизнь которого стало в значительной степени возможно благодаря стараниям финансистов. Крупное королевское вложение на первый взгляд противоречит этому утверждению, но мы помним, что оно было обеспечено с помощью банка Фуггера. Что касается якобы безнадежного состояния кораблей «Сан-Антонио», «Тринидад», «Консепсьон», «Виктория» и «Сантьяго», то оно относится к области фантазии, так же как и легенда, что будто бы Магеллан вышел в море с пестрой бандой разбойников. Конечно, тогдашние моряки были далеко не цветом общества. И когда многозначительно указывается на то, что среди двухсот шестидесяти пяти членов экипажа, помимо испанцев, были еще португальцы, итальянцы, французы, а также греки, немцы, фламандцы и африканцы, то это говорит скорее за, чем против ситуации, сложившейся в Севилье в 1519 году.

Не станем спорить с профессиональными историками, но все-таки отметим, что интернациональный состав экипажа в те времена – заурядное дело, и потому не очень понятно, для чего автор уделяет этому банальному обстоятельству столько внимания. Что же касается «пестрой банды разбойников», то на флотах XVI–XVIII веков служило редкостное отребье, так что капитанам всегда приходилось быть начеку (впрочем, плавание Магеллана великолепно это доказывает). И трудно вообразить чиновников и судовладельцев, которые больше всего пекутся о благополучном исходе плавания неведомо куда. Поэтому скепсис Ханке представляется куда более обоснованным, чем безудержный оптимизм его соотечественника. Между прочим, парусники Колумба – «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья» – тоже были старыми лоханями с ветхим такелажем и весьма основательно пропускали воду еще на пути к Новому Свету.

Итак, 20 сентября 1519 года флотилия Магеллана оставила за кормой гавань Сан-Лукар де Баррамеда и взяла курс на Канарские острова. На борту пяти кораблей (флагман «Виктория» водоизмещением 85 тонн, «Сан-Антонио» – 120 тонн, «Тринидад» – 110 тонн, «Консепсьон» – 90 тонн и «Сантьяго» – 75 тонн) находилось 265 человек, из которых только двум десяткам счастливцев – оборванным, изголодавшимся и беззубым – повезет вновь ступить на родную землю. Магеллана, увы, среди них не будет, а вот Антонио Пигафетта, души не чаявший в адмирале, вернется через три года домой и представит на суд почтеннейшей публики краткое описание беспримерной изнурительной кругосветки. Итальянец посвятил Магеллану такие слова:

Каракка «Виктория», флагманский корабль Магеллана: на старинной гравюре (вверху) и в реальности (на фото – современная копия)

Слава о столь благородном капитане не изгладится из памяти в наши дни. В числе других добродетелей он отличался такой стойкостью в величайших превратностях, какой никто никогда не обладал. Он переносил голод лучше, чем все другие, безошибочнее, чем кто бы то ни было в мире, он умел разбираться в навигационных картах. И то, что это так и есть на самом деле, очевидно для всех, ибо никто другой не владел таким даром и такой вдумчивостью при исследовании того, как д?лжно совершать кругосветное плавание, каковое он почти и совершил.

Через шесть дней экспедиция достигла Канар и, пополнив запасы провизии и пресной воды, вышла в Атлантику, держа курс на юго-запад – к восточному побережью Южной Америки. Ветер благоприятствовал путешественникам, корабли резво скользили по крутой атлантической волне, и казалось, что все складывается как нельзя лучше. Однако идиллия продолжалась недолго, ибо очень скоро между Магелланом и капитанами других кораблей возникли серьезные разногласия. И виной тому отнюдь не только пресловутая неуживчивость хромого адмирала, но и заносчивость испанских грандов, не желавших подчиняться безродному иноземцу. Еще на острове Тенерифе (Канарский архипелаг), Магеллан получил от своего тестя предостерегающее письмо, в котором тот сообщал, что испанские капитаны приняли единогласное решение убить адмирала, коль скоро дело дойдет до конфликта. Так что мятеж назревал исподволь, и было очевидно, что рано или поздно произойдет взрыв. Это был тот сравнительно редкий случай, когда организаторами бунта выступили капитаны, а не команда.

Атлантику пересекли без проблем, а вот путь на юг вдоль восточного побережья Южной Америки совершенно измотал людей, ибо проклятый континент, казалось, не имел конца. И когда в середине января 1520 года петляющая береговая линия наконец-то повернула на запад, у Магеллана словно камень упал с души: он почти не сомневался, что вот-вот покажется неуловимый пролив. Но путешественников ждало жестокое разочарование, ибо глубокая трещина, расколовшая материк, несла в океан пресную воду. В действительности экспедиция обнаружила Ла-Плату, банальный залив, змеиный язык Атлантики длиной 300 километров, и эстуарий двух полноводных рек – Параны и Уругвая. Среди экипажей начался ропот, а испанские капитаны в полный голос заговорили о том, чтобы немедленно поворачивать оглобли и плыть к Молуккским островам проверенным восточным путем, вокруг мыса Доброй Надежды, поскольку экспедиция и без того проникла на юг дальше, чем кто бы то ни было. Но несгибаемый Магеллан, абсолютно уверенный, что пролив уже близок, распорядился продолжать плавание в юго-западном направлении. Кроме того, заявил он, преждевременное возвращение стало бы прямым нарушением приказа императора, который строго-настрого запретил искать дорогу к «Островам пряностей» в «португальском» полушарии. Однако еще через два месяца, в марте 1520 года, почти на 50° южной широты, ледяное дыхание зимних вьюг, свирепые шторма и хроническое недоедание все-таки вынудили адмирала причалить к берегу и встать на зимнюю стоянку. Рослые аборигены этих неприветливых мест показались невысокому адмиралу настоящими великанами, и потому он окрестил их «патагонами» («большеногими» в дословном переводе с испанского), их родную страну соответственно – Патагонией.

Зимовка в бухте Сан-Хулиан оказалась трудным испытанием. Легко одетые путешественники, не готовые к суровому климату Патагонии, жестоко страдали от холода, и давным-давно назревавший бунт вылился в открытое неповиновение. Магеллан, истинный сын своего жестокого века, безжалостный, непреклонный и не терпящий возражений, действовал как всегда решительно и без проволочек. Мятеж удалось подавить в зародыше. Антонио Пигафетта оставил лаконичную запись об этом событии:

В этой бухте, названной нами бухтой Св. Юлиана, мы пробыли около пяти месяцев. Тут имело место немало происшествий… Расскажу, что, как только мы вошли в бухту, капитаны остальных кораблей замыслили измену с целью убийства капитан-генерала (Магеллана. – Л. Ш.). Заговорщиками были: смотритель флота Хуан де Картахена, казначей Луис де Мендоса, счетовод Антонио де Кока и Гаспар де Кесада. Заговор был раскрыт, и смотритель был четвертован, а казначей умер от ударов кинжала. Спустя несколько дней после этого Гаспар де Кесада вместе с одним священнослужителем был изгнан в Патагонию.

Другими словами, их высадили на берег и предложили убираться на все четыре стороны – весьма распространенное наказание на флотах той эпохи. Между прочим, Себастьян Эль-Кано, который возглавит экспедицию после трагической гибели адмирала на Филиппинских островах и приведет в Испанию один-единственный уцелевший корабль, тоже принял участие в мятеже и был приговорен Магелланом к смертной казни в числе 40 других бунтовщиков. Их помиловали только потому, что для продолжения плавания не хватало людей.

В мае, в разгар тяжелой зимовки, на Магеллана обрушился новый удар. Корабль «Сантьяго», отправленный в дальнюю разведку на юг, вдребезги разбился на острых патагонских скалах. Весть об этом принесли два матроса с погибшего корабля, вернувшиеся в зимний лагерь пешком, в драной одежде и до предела изможденные. Слово – П. Ланге.

Правда, команде удалось спастись, но люди оказались на пустынном голом берегу в 80 милях к югу от бухты Сан-Хулиан и, не имея крыши над головой, страдали от цинги и мороза. К счастью, им удавалось более или менее удачно охотиться на морских львов, да и высланная группа спасателей довольно быстро добралась до потерпевших кораблекрушение. Тем не менее прошло восемь недель, прежде чем оставшиеся в живых после катастрофы, перенеся неописуемые мучения, возвратились в бухту Сан-Хулиан.

В августе зимние бури начали понемногу слабеть, и когда изрядно потрепанные корабли худо-бедно привели в порядок, экспедиция снова двинулась на юг в поисках пролива. Но доплыть удалось только до бухты Санта-Крус, той самой, где четыре месяца назад потерпел крушение «Сантьяго»: не утихающие ни на минуту бешеные шторма задержали флотилию еще на два долгих месяца. Магеллан твердо решил добраться до 75° южной широты, а если искомый пролив не обнаружится и там, он поворачивает на восток и идет к Молуккским островам в высоких широтах.

Однако менять курс не пришлось: 21 октября 1520 года корабли обогнули скалистый мыс, получивший название Кабо-Вирхенес – мыс Дев (21 октября – день святой Урсулы, в который вспоминают также и 11 тысяч дев, принявших мучения с нею вместе: по католической легенде, корнуэльские девы, совершавшие паломничество в Рим во главе с кельтской королевой Урсулой, на обратном пути были перебиты гуннами, осаждавшими Кельн). Взору путешественников открылось устье извилистого пролива, залитое ослепительным солнцем. Удобные и просторные бухты, хорошо различимые мели и густой кустарник на берегу…

Но чем дальше к западу, тем ?же становится коварный пролив и все бесплоднее – его обрывистые берега. Грозные скалы карабкаются друг на друга и застят солнечный свет, а петляющий фарватер изобилует острыми подводными камнями. Погода портится на глазах: проливные дожди сменяются жестокими снежными бурями и порывами ураганного ветра, и рулевые у штурвалов прилагают невероятные усилия, чтобы держать корабли на курсе. Такелаж охает и скрипит под ударами шквалистых ветров, а людей окружает какая-то дикая доисторическая природа, кипящая штормовой пеной и швыряющая в лицо колючую ледяную пыль. Седые голые скалы, которым не видно конца, и беснующаяся вода под низким и тяжелым библейским небом.

В довершение всех бед неожиданно пропал «Сан-Антонио», самый большой корабль с 60 членами экипажа и львиной долей провизии, которой и так хронически недостает. Впоследствии выяснилось, что на судне произошел мятеж, и «Сан-Антонио», воспользовавшись густым туманом и непогодой, повернул на восток и двинулся обратным курсом к берегам Испании. Когда дезертиры вернутся в Европу, они обвинят Магеллана во всех смертных грехах, и его жена и ребенок, лишенные денежного пособия, умрут в бедности. Правда, после триумфального возвращения «Виктории» покойный адмирал будет реабилитирован.

Утрата 60 человек и большей части провианта была почти катастрофой. В распоряжении исхудавшего и разом постаревшего Магеллана остались всего три корабля – «Виктория», «Консепсьон» и «Тринидад». Встав на якорь, они тщетно дожидались, что неведомо куда пропавший «Сан-Антонио» в один прекрасный день все же объявится, но тут вернулись посланные в разведку матросы и доложили, что впереди – открытое море. Говорят, что при этом известии на глазах измученного сурового адмирала впервые выступили слезы. Грянул пушечный салют, поредевшая флотилия снялась с якорей и двинулась на запад. По правому борту тянулся Южноамериканский материк, а слева мерцала загадочными ночными огнями Tierra del Fuego (Земля Огней в буквальном переводе), на современных географических картах – Огненная Земля. Через 37 дней изнурительной толчеи в жутком проливе, который впоследствии назовут именем Магеллана, путешественники увидели распахнувшийся до горизонта бескрайний океан. «Море такое огромное, – растерянно писал Антонио Пигафетта, – что слабый человеческий дух вряд ли способен его осмыслить». Пионерам кругосветки открылся величайший океан планеты, Южное море Васко Нуньеса де Бальбоа, и восторженный хромой адмирал, уже отчаявшийся увидеть когда-нибудь большую воду, нарек его Тихим, поскольку за три с лишним месяца плавания отважных землепроходцев не побеспокоил ни один даже самый захудалый шторм. А вот Фрэнсис Дрейк, обогнувший земной шар через полстолетия после Магеллана (и чуть позже разделавший под орех испанскую «Непобедимую армаду»), писал, что этот капризный и переменчивый океан следовало бы назвать не Тихим, а Бешеным морем.

Памятник Магеллану в городе Пунта-Аренас (Чили)

Когда измотанные и голодные путешественники наконец вырвались на оперативный простор, оставив за кормой теснины извилистого пролива и неумолкающий прибой, с грохотом разбивающийся о скалистые берега Огненной Земли, Магеллан принял решение плыть на север, чтобы как можно скорее распрощаться с промозглыми штормовыми широтами, где свирепые морозы пробирали непривычных южан до костей. Примерно в середине декабря адмиралу показалось, что он уже поднялся достаточно высоко, и приказал взять курс на северо-запад, надеясь таким образом достичь в ближайшее время заповедных Молуккских островов. Сначала верный и надежный пассат благоприятствовал путешественникам, но затем их занесло в район экваториального штилевого пояса, где истрепанные паруса немедленно повисли как тряпки, а впереди лежал простирающийся до горизонта равнодушный океан, неподвижный и раскаленный, как суп в тарелке. Солнце палило немилосердно, и экспедиция еле-еле продвигалась вперед с черепашьей скоростью верблюжьего каравана, изнывая от зноя и невыносимой жажды. Антонио Пигафетта писал:

Мы питались сухарями, но то были уже не сухари, а сухарная пыль, смешанная с червями. Она сильно воняла крысиной мочой. Мы пили желтую воду, которая гнила уже много дней. Мы ели также воловью кожу, покрывающую грот-рей, чтобы ванты не перетирались; от действия солнца, дождей и ветра она сделалась неимоверно твердой. Мы замачивали ее в морской воде в продолжение четырех-пяти дней, после чего клали на несколько минут на горячие уголья и съедали ее. Мы часто питались древесными опилками. Крысы продавались по полдуката за штуку, но и за такую цену их невозможно было достать.

Однако хуже всех этих бед была вот какая. У некоторых из экипажа верхние и нижние десны распухли до такой степени, что они не в состоянии были принимать какую бы то ни было пищу, вследствие чего и умерли. От этой болезни умерло девятнадцать человек, в том числе и великан (патагонец. – Л. Ш.), а также индеец из страны Верзин (Бразилия. – Л. Ш.). Из числа тридцати человек экипажа переболело двадцать пять, кто ногами, кто руками, кто испытывал боль в других местах, но здоровых оставалось очень мало. Я глубоко уверен, что путешествие, подобное этому, вряд ли может быть предпринято когда-либо в будущем.

Над экспедицией тяготел какой-то злой рок: пока все новые и новые жертвы цинги уходили за борт, зашитые в неподатливую парусину, флотилия Магеллана исправно скользила мимо живописных тропических островов, где путешественников ожидали не только экзотические фрукты и холодная ключевая вода, но и нежное мясо, исходящее горячим соком и распространяющее восхитительный аромат. Странным образом испанцы миновали зеленые берега плодородных архипелагов (чуточный клочок необитаемой земли по имени Сан-Пабло, где истомившиеся мореплаватели нашли только птичьи яйца, не в счет) и вновь погрузились в густую синеву бесконечных водных пространств, уходящих в туманную неизвестность. Маленькому адмиралу хронически не везло, ибо острова Туамоту, где он мог встать на якорь и перевести дух, незримо промелькнули по левому борту его разбитой флотилии. На протяжении почти четырех месяцев Магеллан и его спутники не видели ничего, кроме воды. Была съедена не только обивка грот-рея, но и вся вообще кожа, какую удалось отыскать на судах, включая сапоги и кожаные пояса. Корабельные крысы сделались изысканным лакомством, а некоторые обезумевшие от голода моряки пытались даже поедать мертвецов, благо их было более чем достаточно.

И только в самом начале марта 1521 года путешественникам наконец открылся цветущий архипелаг, напоминающий библейский Эдем: верткие лодки на берегу, которые совершенно очаровали испанцев скоростью хода и небывалой маневренностью (они впервые увидели суда с балансиром), опрятные хижины на сваях и гостеприимные рощи кокосовых пальм. По всей вероятности, это был остров Гуам из группы Марианских островов. Антонио Пигафетта свидетельствует:

Капитан-генерал намеревался было сделать стоянку около большого острова, чтобы запастись свежей водой, но он не мог выполнить своего намерения, потому что жители этого острова забирались на корабли и крали там все, что было под руками, мы же не могли защититься от них. Наши решили было уже спустить паруса и высадиться на берег, но туземцы весьма ловко похитили у нас небольшую лодку, прикрепленную к корме флагманского судна.

Чем закончился инцидент, неизвестно, но Пигафетта рассказывает, что бойкие темнокожие аборигены отличаются высоким ростом, великолепно сложены, красят зубы в черный цвет и носят самый минимум одежды – плетеные фартучки вокруг бедер из пальмовых листьев. Балансирные лодки туземцев он тоже не обошел вниманием, специально отметив, что эти голые невежественные дикари замечательно управляются с косым латинским парусом.

Через полторы недели экспедиция достигла Филиппинских островов, которые были тогда неизвестны в Европе. Здесь адмирал решил устроить продолжительную стоянку, чтобы путешественники могли восстановить здоровье и как следует отдохнуть. Испанцев ожидал радушный прием. Столы ломились от изысканных блюд, а красочные фейерверки, пышные церемонии и показательные бои непрерывной чередой сменяли друг друга. На острове Себу Магеллан заключил кровный союз с местным вождем, крестил его в католичество и даже уговорил его присягнуть на верность императору Карлу. Казалось, торжественным приемам не будет конца, но тут адмирал, взбудораженный небывалым успехом и ослепительными перспективами, совершил роковую ошибку. Вынашивая честолюбивые планы по колонизации богатейших земель, он необдуманно вмешался в запутанные межплеменные распри. Чтобы еще больше расположить к себе вождя Себу, он решил преподнести ему в подарок соседний остров Мактан и создать на Филиппинах католическое королевство во главе с себуанским правителем. Более того, желая произвести максимальный эффект и воочию продемонстрировать силу испанского оружия, Магеллан даже отказался от военной помощи себуанцев. С небольшим отрядом солдат он высадился на Мактане, произнес короткую речь, напомнив им о подвигах Кортеса, в пух и прах громившего многотысячные ацтекские армии, и сам повел бойцов в атаку. Этот опрометчивый поступок стоил ему жизни. В ожесточенной схватке с островитянами испанцы потерпели сокрушительное поражение, а Магеллан был убит. Это случилось 27 апреля 1521 года.

А затем события повернулись совершенно неожиданным образом. Вождь острова Себу все-таки вмешался в битву и прикрыл отступление испанцев, но через короткое время продал своих верных союзников, что называется, с потрохами. Сегодня трудно сказать, какими мотивами он руководствовался, но, пригласив на торжественный обед капитанов двух кораблей, он приказал убить сопровождавших их матросов. Одним словом, испанцам надо было срочно уносить ноги, а поскольку людей оставалось раз-два и обчелся, «Консепсьон» пришлось сжечь. Экспедицию возглавил Хуан Себастьян де Эль-Кано, и два ветхих суденышка – «Тринидад» и «Виктория», не злоупотребляя более непредсказуемым гостеприимством филиппинцев, подняли якоря и вышли в открытое море. Примерно через семь месяцев, в ноябре 1521 года, путешественники достигли наконец Молуккских островов – официально заявленной цели кругосветки (столь долгое плавание объясняется тем, что испанцы, по мнению некоторых исследователей, промышляли пиратством в морях Зондского архипелага), где взяли на борт большой груз пряностей. Уже в декабре они планировали отплыть на родину, но этим надеждам не суждено было сбыться, ибо человек предполагает, а бог, как водится, располагает. Неожиданно выяснилось, что многострадальный «Тринидад» протекает как решето и только чудом держится на плаву, поэтому его пришлось оставить на Молукках. А вот «Виктории» повезло чуть больше: ее с грехом по полам подлатали, заменив пришедшие в негодность части такелажем и рангоутом с брошенного на произвол судьбы «Тринидада». По сути дела, из двух кораблей собрали один, и сметанный на живую нитку флагман неуклюже отшвартовался, оставив за кормой уютную гавань, которая уже давно находилась в руках португальцев. Началась изнурительная и полная лишений девятимесячная одиссея «Виктории» через Индийский океан.

На 40° южной широты, в неспокойных водах около мыса Доброй Надежды, судно лишается фок-мачты, но упрямо продолжает путь. Искалеченный корабль дышит на ладан и плохо слушается руля, а ветхие шпангоуты превратились в труху, и поэтому измотанный экипаж вкалывает круглые сутки: матросы или суетятся возле помп, откачивая воду из трюма, или без устали конопатят дырявый гнилой корпус. Суровая Атлантика отнеслась к путешественникам благосклонно, и 6 сентября 1522 года видавшая виды каравелла кое-как вползла в гавань Сан-Лукар, бросив якорь в устье Гвадалквивира. Когда три года назад импозантная «Виктория» готовилась уйти в кругосветное плавание, это было прочное и надежное судно, окрашенное в веселенький желтый цвет. Боже, во что она превратилась сейчас! На рейде Сан-Лукара качалась на волнах облезлая гнилая посудина с вдребезги разбитой бизанью, сломанной на одну треть, драными парусами и провалившейся палубой. Фок и грот, не единожды латанные, собраны из разномастных обломков и держатся на честном слове. Команда оказалась под стать кораблю. Когда неуклюжая шлюпка ткнулась носом в мокрый песок, на берег ступили 18 человек – немытых, босых, беззубых, в истлевших лохмотьях и со свечами в руках. Заросшие нечистыми бородами до самых глаз, они двинулись к ближайшей церкви, чтобы принести покаяние святой Марии Антигуа. Грех был велик: плывя с востока на запад, они пересекли в Тихом океане линию перемены дат и тем самым на целые сутки опередили календарь. А за такие фокусы по головке не гладят, ибо на протяжении полутора лет наши благочестивые христиане неверно отмечали воскресенья и церковные праздники.

Груз пряностей, доставленный «Викторией», в значительной мере окупил расходы на экспедицию, а Хуан Себастьян де Эль-Кано получил звание рыцаря, щедрую пожизненную пенсию и роскошный герб, на котором, помимо всего прочего, красовались две скрещенные палочки корицы, гвоздика и земной шар, опоясанный девизом «Ты первый обошел вокруг меня». А вот о маленьком хромом адмирале, сгинувшем на далеких островах во славу Испании, как-то очень быстро забыли. К сожалению, так устроен мир: если на карту ставятся государственные интересы, то кому какое дело до нищего португальца, кости которого давным-давно истлели в чужих краях? Правда, Эль-Кано счастливчиком тоже не назовешь, да и с пенсией у него вышла незадача.

П. Ланге пишет:

В сопровождении двух вооруженных телохранителей, ибо он жил теперь под постоянной угрозой покушений со стороны португальцев, он часто появлялся при дворе и в конторах королевских учреждений, где тщетно добивался выплаты ежегодной пенсии в 500 дукатов, обещанной императором. В конце концов в 1525 году он принял участие в экспедиции Гарсии Хофре де Лоайсы, которая на семи кораблях должна была повторить плавание Магеллана к «Островам пряностей», но окончилась провалом. Эль-Кано, бывшему в бухте Сан-Хулиан в числе мятежников, а потом удостоившемуся чести завершить самое смелое начинание в истории человечества, не было суждено совершить второе кругосветное плавание. Он умер в Тихом океане.

В 1529 году император Карл V отказался от своих притязаний на Молуккские острова (где португальцы, между прочим, обосновались раньше испанцев) и уступил их португальской короне за 350 тысяч дукатов.

Потомки оценили величие подвига Магеллана по достоинству. Он окончательно доказал шарообразность Земли и воплотил в жизнь голубую мечту Колумба достичь Востока, плывя на запад. Он установил, что Южное море Васко Нуньеса де Бальбоа – это не залив Индийского океана, а самостоятельный океан, превышающий по площади всю земную сушу. Это необозримое водное пространство равно всем другим океанам, вместе взятым, и занимает треть поверхности Земли. Если до исторического плавания Магеллана открытый Колумбом Новый Свет нередко рассматривали как восточную оконечность Азии, то теперь стало ясно, что он представляет собой отдельный континент, рассекающий Мировой океан по направлению с юга на север. Наконец, экспедиция Магеллана распахнула новые горизонты, а экзотические дальневосточные товары – гвоздика, перец, мускатный орех, шелка и фарфор – сделались заурядным объек том купли-продажи на международном рынке. И мы не сильно погрешим против истины, если скажем, что плавание Магеллана – высочайшее достижение в истории Великих географических открытий. Об этом замечательно написал Стефан Цвейг.

Но в истории духовное значение подвига никогда не определяется его практической полезностью. Лишь тот обогащает человечество, кто помогает ему познать себя, кто углубляет его творческое самосознание. И в этом смысле подвиг Магеллана превосходит все подвиги его времени… Он не принес в жертву своей идее, подобно большинству вождей, тысячи и сотни тысяч жизней, а лишь свою собственную.

Вплоть до середины XVI века на морях почти безраздельно хозяйничали испанцы и португальцы, разграничив между собой сферы влияния посредством незримой демаркационной линии, прочерченной в соответствии с Тордесильясским договором 1494 года примерно по 46° западной долготы. Однако другие европейские державы, в первую очередь Англию, Голландию и Францию, такая дележка никак не могла устроить. Во второй половине XVI столетия эти страны начинают весьма чувствительно пощипывать испанские владения в Новом и Старом Свете, откровенно претендуя на свой кусок пирога. Английская королева Елизавета I (1558–1603) не торопилась ввязываться в открытое военное противостояние с могущественной Испанской империей, зато смотрела сквозь пальцы на лихие вылазки британских капитанов, грабивших на свой страх и риск испанские галионы. Замирившись с Францией и негласно поддерживая борьбу Голландии за независимость от испанской короны, она налево и направо раздавала каперские свидетельства (каперство – от голландского kapen «хватать», «захватывать» – по сути, морской разбой, но разбой узаконенный, когда частные лица на кораблях под флагом своей страны и с ведома своего правительства захватывают и уничтожают торговые суда неприятельских или нейтральных стран, не забывая при этом и о государственном кармане, ибо изрядная часть награбленного оседала в королевской казне). Заметим, что когда Голландия сбросила испанское ярмо в ходе Нидерландской буржуазной революции (1566– 1609), она быстро стала морской державой номер один и оплотом европейского либерализма, а Испания навсегда утратила гегемонию в Европе. В руках голландцев оказалась вся посредническая торговля между европейскими странами; созданная в 1602 году Ост-Индская компания, которую принято считать первой транснациональной корпорацией в истории, обеспечивала их интересы в Индийском и Тихом океанах. Не чурались голландцы и откровенного грабежа: в 1628 году адмирал Пит Питерсон Хейн захватил испанский серебряный флот, и все серебро было потрачено на финансирование войны против бывшей метрополии.

Фрэнсис Дрейк

Говоря о морском соперничестве Испании, Голландии, Англии и Франции, нельзя не упомянуть прославленного британского адмирала, корсара и работорговца Фрэнсиса Дрейка (1540–1596), произведенного Елизаветой в рыцари, который в пух и прах разгромил «Непобедимую армаду», чем положил конец испанскому первенству на морях. Через полвека после Магеллана он указал соотечественникам дорогу в Тихий океан и совершил второе в истории плавание вокруг света. Разумеется, Дрейка меньше всего занимала чистая наука: за три моря его погнал не высокий исследовательский дух землепроходца, а банальная жадность и запах золота. В те героические времена непомерные состояния возникали буквально из воздуха, а географические открытия совершались попутно, вскользь, мимоходом. И хотя девять десятых рыцарей удачи возвращались из чужих краев без гроша в кармане, а чаще всего не возвращались вовсе, некоторым удавалось стать обеспеченными людьми. К числу таких редких счастливцев относится и наш адмирал.

Фрэнсис Дрейк, по одной версии сын матроса, а по другой – отпрыск духовного лица, начинал как заурядный работорговец (он командовал невольничьим судном «Юдифь»). Англичане в ту пору возили в Новый Свет чернокожих африканских рабов, а в обмен на живой груз получали в испанской Вест-Индии хлопок, сахар, ром и табак. Но со временем добрые отношения между европейскими державами разладились, а потом и вовсе затрещали по швам. Испанцы начали беззастенчиво совать англичанам палки в колеса и даже конфисковывать британские корабли. Вспыльчивый как порох Ф. Дрейк мгновенно воспламенился и дал страшную клятву рассчитаться с проклятым супостатом сполна. Х. Ханке пишет, что жажда мести обуревала его до такой степени, что он объявил испанской короне нечто вроде личной войны. В 1570 году он промчался как вихрь по морям Мэйна (Мэйн, испанский Мэйн – старинное название испанских колониальных владений в Центральной и Южной Америке, начиная от устья Ориноко и до полуострова Юкатан), потопил несколько испанских галионов, разграбил несколько городов и, обремененный богатой добычей, исчез так же стремительно, как появился. Два года спустя, теперь уже во главе двух кораблей, он снова появился в Вест-Индии, сжег город Вера-Крус, обобрал до нитки Номбре-де-Дьос, золотую кладовую Испании, и пустил ко дну испанские корабли, стоявшие на рейде Картахены.

Однако самым знаменитым предприятием, навсегда прославившим имя Дрейка, стал его поход 1577 года, в ходе которого он обогнул земной шар. Английский капер вышел в море на флагмане «Пеликан» (вопреки старой морской традиции он уже в дороге получит новое имя – «Золотая лань») в сопровождении четырех других кораблей. Водоизмещение флагманского корабля не превышало 100 тонн, и он имел на борту всего-навсего 18 пушек, а остальные суда небольшой флотилии были еще меньше (самое маленькое – 15 тонн). Однако нехватка огневой мощи с лихвой искупалась опытным и дисциплинированным экипажем, поскольку Дрейк лично отбирал людей из числа бывалых рубак и проверенных в деле старых моряков. В те времена судовые команды обычно вербовались в портовых притонах и тюрьмах, но англичанин и тут решительно пренебрег традицией – все его люди были исключительно добровольцами. На борту «Золотой лани» нашлось даже место для священника Фрэнсиса Флетчера, который плавал с Дрейком в качестве судового капеллана. Благодаря его записям мы имеем неплохое представление об экспедиции британского адмирала.

План английского капера поражал воображение своей дерзостью. Он намеревался обогнуть с юга Американский континент, чтобы обрушиться, как снег на голову, на испанские владения вдоль его западного побережья (территория современных Чили и Перу). Испанцы чувствовали себя здесь в полной безопасности и даже мысли не допускали, что кто-нибудь рискнет пройти коварным Магеллановым проливом или осмелится обойти вокруг Огненной Земли. Более того, они сами предпочитали не соваться в пролив, если в трюме кораблей лежало инкское золото, а практиковали безопасный кружный маршрут. Испанские суда доставляли благородный металл в порт Панама на тихоокеанском побережье Центральной Америки, а затем вьючили ценности на мулов, которые неторопливо брели через Панамский перешеек. На атлантическом берегу сокровища вновь грузили на корабли, и поместительные галионы отчаливали в Испанию.

В апреле 1578 года флотилия Дрейка благополучно достигла залива Ла-Плата и двинулась дальше на юг. Сделав остановку в Патагонии, он убедился, что туземцы, населяющие эти суровые земли, отнюдь не дикие великаны, как их описывал Магеллан, а просто рослые люди атлетического сложения. Впоследствии выяснилось, что рост аборигенов, как правило, не превышает 193 сантиметров, но капюшоны из шкур гуанако делают их заметно выше. Флетчер писал:

Они оказались добродушными людьми и проявили столько жалостливого участия к нам, сколько мы никогда не встречали и среди христиан. Они тащили нам пищу и казались счастливы нам угодить.

У восточного побережья Южной Америки Дрейк потерял два корабля, но три оставшихся без проблем спустились на юг и вошли в устье Магелланова пролива, который британцам удалось преодолеть вдвое быстрее, чем португальцу 50 лет назад, – всего за 16 дней. Именно здесь, среди отмелей, подводных камней и кипящей штормовой волны, флагман переименовали в «Золотую лань».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.