ЖИВОЕ ОБЩЕСТВО

ЖИВОЕ ОБЩЕСТВО

В СССР, ВОПРЕКИ современным мифам и легендам о нем, существовало множество автономных общественных движений. В 1956 году стартовало коммунарское педагогическое движение, в 1958—1960 годах – движение дружин охраны природы, в 60-е бурно развивалось песенное движение, причем сразу двумя потоками – рок-движение и клубы самодеятельной песни. А еще существовали многочисленные краеведческие клубы, литературные течения и религиозные секты. Эти движения были массовыми, вступали в сложные и иногда конфликтные отношения с властями, вырабатывали собственную систему взглядов.

Вспоминает В. Л. Глазычев[1]: «Наряду с неформалами существовали полуформалы. Это была никак не отстроенная полусеть полуформальных структур, в которой люди хорошо знали друг друга. Они ютились в самых неожиданных местах, кочевали, давали убежище друг другу. Когда лидер Московского методологического кружка Г. П. Щедровицкий был изгнан из партии и был вынужден уйти с работы во ВНИИ технической эстетики за то, что подписал письмо в защиту диссидентов, его приютили в Центральной учебно-экспериментальной студии Союза художников СССР, обеспечивавшей этому союзу графу отчетности „связь с жизнью“. Кстати, Щедровицкий не был диссидентом. Я ему задавал вопрос: почему ты подписал, ты не должен был подписывать, ведь твоя функция – тащить свое дело, и ты подставляешь это дело. Он ответил, что это – друзья, давление среды, которое заставило этого абсолютно логического человека поступать по велению сердца, а не разума. И отдел теории дизайна ВНИИ технической эстетики, и Центральная учебно-экспериментальная студия, и молодежная секция Союза архитекторов были очагами этой сети мощных дискуссионных клубов, летних школ и семинаров, где под предлогом теории дизайна или чего-то еще обсуждалась структура общества, взаимодействия между экспертами и властью, тысячи вопросов абсолютно внецензурных, хотя все чуть-чуть „блюли приличия“, не называя вещи своими именами. Эти дискуссионные очаги были связаны с целым рядом изданий. Среди выделялись „Знание – сила“ с его отделом фантастики, „Декоративное искусство“, где была напечатана первая статья Льва Гумилева. Редакции этих журналов фактически были дискуссионными клубами. И все эти „очаги“ более или менее друг о друге знали»[2].

Разделение на неформалов и «полуформалов» до начала перестройки фактически отсутствовало. Полуформалы были неформалами, которые смогли обзавестись статусом, позволявшим использовать государственные учреждения в интересах неформальных структур. Но через очаги общественного движения проходило множество людей, которые были не организаторами, а «потребителями» этой творческой среды, и их круг был куда шире, чем собственно неформальный актив. Позднее, уже в ходе перестройки, между разными поколениями общественности обнаружится существенное поколенческое различие, где важную роль будет играть социальный статус. Политические неформалы 80-х вступят в сложные отношения с шестидесятниками, представителями статусной либеральной интеллигенции, некоторые из которых сами в прошлом прошли через структуры, аналогичные неформальным.

Накануне перестройки в кругах интеллигенции кипели идейные дискуссии, тысячи людей передавали друг другу самиздат самого разного (не всегда оппозиционного) содержания, обращали внимание друг друга на «наши» статьи в официальной прессе. Наконец, открыто оппозиционные взгляды выдвигало диссидентское движение. Все это позволяет говорить о том, что в СССР существовали сектора гражданского общества[3].

Из-за авторитарного характера режима полноценное гражданское общество не могло возникнуть, так как каждый сектор был изолирован от большинства других. Были ограничены возможности выдвижения обществом самостоятельных социально-политических задач. А без этого отсутствует важнейший признак гражданского общества – гражданственность, социально-политическое давление на государство.

Диссидентское движение пыталось выполнять эту миссию, но оно было изолировано от остальных движений в силу своей идеологии, методов деятельности. Диссиденты воспринимали остальное общество как часть враждебной им «системы».

Вспоминает Г. О. Павловский[4]: «Диссиденты жили в противостоянии Системе. Сама идея противостояния предполагала, что ничего другого нет – есть Система и ее люди, и есть героические и малочисленные участники того, что называлось по-разному: „Движение“, „Сопротивление“, „Демократическое движение“, „диссидентство“. Больше ничего нет и быть не может.

В силу успешной по-своему модели юридического противостояния диссидентское движение не могло расшириться. Когда приходили люди с предложениями политической борьбы, диссидентская среда их не принимала.

Диссиденты по идее Вольпина отстаивали существующую конституцию, а потом Хельсинкские соглашения. А если люди хотели бороться не за юридические поводы – было неясно, куда их пришпандорить – при чем здесь конституция. Мы политикой не занимаемся, мы права защищаем»[5].

В конце 70-х – начале 80-х годов предпринимались попытки оппозиционных групп выйти из изоляции. Характерно, что позднее некоторые участники этих событий станут лидерами неформалов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.