Глава девятая

Глава девятая

Участие малороссиян в Северной войне в ее первые годы. — Дьяк Борис Михайлов у гетмана. — Советы Мазепы. — Первые посылки казаков в Ливонию и Ингрию. — Участие Козаков в Эрестферской битве. — Успехи шведского короля в Польше. — Взятие Быхова козаками. — Милости царя к гетману. — Волнения в Запорожье. — Поход гетмана на правую сторону Днепра. — Мирович и Апостол с козаками в Польше. — Дело с Палеем. — Арестование Палея. — Возвращение Мазепы с войском назад. — Судьба отправленных в Польшу козацких отрядов. — Ссылка Палея в Сибирь.

11 ноября 1699 года в селе Преображенском под Москвою происходили чрез полномочных первые тайные переговоры между царем и королем польским против Швеции. Настроенный ливонским изменником шведского короля Паткулем, король Август затевал отнять у Швеции Ливонию, некогда принадлежавшую польской Речи Посполитой и уступленную Швеции по Оливскому договору. Август обязывался стараться склонить к этой войне чины Речи Посполитой, а сам Петр обещал давать ему вспоможение войском.

Военные действия открылись в 1700 году польским королем в Ливонии. Тогда от царя дан был указ малороссийскому гетману послать в Ливонию Козаков в помощь польскому королю. Гетман собрал отряд из охотников и назначил над ним наказным гетманом полтавского полковника Искру. Едва только снаряжена была эта посылка, как является новый царский указ — идти гетману самому с 10000 Козаков. Не успел гетман выступить, как в августе пришел новый указ — не ходить вовсе. Когда по этому указу гетман распустил собиравшееся войско на домашние работы, вдруг приходит иной указ: отправить наскоро 12 000 Козаков. «Мне бы, — написал тогда гетман Головину, — хотелось самому лично служить великому государю и туда нести свою голову, где его величество обретается: тогда и войско при гетмане было бы стройнее и в случаях военных козаки показали бы более отваги; но пусть будет так, как творит премудрая и превысокорассмотрительная монаршая воля. Где его царскому величеству угодно будет меня держать, там нехай[111] и буду».

Над посланным отрядом наказным назначен был племянник Мазепы Обидовский (сын сестры его от первого ее брака): в отряде было по 4000 нежинцев и черниговцев, по 1000 киевцев и стародубчан и четыре охотных полка. Прибывши во Псков, Обидовский с частью своих Козаков поспешил к Нарве, где должна была происходить битва. Но там дело было уже покончено: пораженное шведами русское войско разбежалось. Обидовский вернулся во Псков, не видевши неприятеля, и в феврале 1701 года скончался. Начальство над отрядом принял киевский полковник Мокиевский. Полковники, оставшись без Обидовского, ссорились и ругались между собою, доносили своему гетману на Мокиевского, Мокиевский доносил на прочих, пока, наконец, их отпустили, указавши заменить другим отрядом.

Первые высылки Козаков на севере не обошлись без жалоб на тягости и всякого рода лишения; в особенности роптали те, которые были высланы в отряде Искры. От дурной осенней погоды и от недостатка продовольствия и конского корма многие убегали самовольно домой, направляясь через польские владения. Хотя за это гетман подвергал их тюремному заключению, однако должен был в письмах своих к Головину заметить, что невозможно так насиловать людей: одни вернулись без лошадей, у других лошади едва ползут и многие козаки остались без одежи и без обуви. Козаки, бывшие с Обидовским, по возвращении в Украину жаловались, как гетман выражался, «хоть не в очи, так за очи», что великороссияне во псковской земле их стесняли и обижали, когда они ездили по волостям за фуражом, били их и сорок человек пометали в воду. Эти козаки, возвращаясь домой, встретили на дороге посланный гетманом на смену им другой козацкий отряд в 7000, под наказным гетманством гадяцкого полковника Боруховича, и рассказали своим землякам, что с ними делалось в Московщине; те, испугавшись, задумали ворочаться назад, но гетман послал к ним нарочного сказать, что если они самовольно воротятся, то он прикажет их вешать. Отряд Боруховича ничего не сделал замечательного.

В феврале 1701 года царь Петр виделся с королем Августом в Биржах[112], и после несколько дней, проведенных в пирушках, оба государя заключили формальный союз. Петр обещал Августу 15 000 войска в помощь, обязываясь устроить на свой счет магазины для его продовольствия и сверх того в придачу 100 000 рублей. Будущие завоевания были заранее поделены союзниками: Петр себе брал Ингрию и Карелию, Августу и Речи Посполитой уступали Остзейский край. Польские паны, бывшие на этом совещании, требовали еще от России уступки права на Правобережную Украину. Петр по этому вопросу отправил дьяка Бориса Михайлова к Мазепе.

Когда, приехавши в апреле в Батурин, этот дьяк сообщил гетману условия, каких требовали поляки, гетман благодарил царя за доверие к себе, потом, прочитавши присланные польские условия, сказал:

«Поляки требуют отдачи им Трехтемирова, Стаек и Триполья, — это можно им уступить, лишь бы они, прежде отдачи им этих мест, подтвердили договор, а чтобы дозволить им, как они хотят, населять Чигиринщину и другие места в Правобережной Украине, того никак нельзя, потому что тогда с левого берега будут люди переходить на житье на правый берег, и в единое лето заселится все днепровское побережье; поляки учнут его называть своим, и оттого, по такой близости, будут происходить ссоры. Запорожцы будут склонны к правой стороне, и мне, гетману, будут отдавать послушание разве только по крайней неволе. И так от правобережных жителей и от запорожцев будет нам происходить всегдашнее беспокойство. Просят поляки уступить им несколько сел в Стародубском полку: и этого нельзя, оттого что Стародубский полк делится от польских владений рекою Сожью. Немалое число ратных людей и казны обещает государь полякам, но какое будет вспоможение с польской стороны? Не чаю я от поляков добра: и прежде брали они царскую казну, а по договору не поступали, да еще твердили, будто мир заключил без их воли сам король, а не Речь Посполитая. Противно договору они многие православные церкви обратили в унию и в прошлом году соборную львовскую церковь отдали унитам. Вызвал король в прошлом году нашего великого государя на войну под Ругодив (Нарву), а сам прочь отступил. С поляками дружить опасно. Наши кроникары[113] пишут: пока свет стоит светом, поляк русину не будет братом. И доныне так исполняется! Уж коли с ними договор чинить, так с их первейшими сенаторами, арцыбискупом гнезненским и великим коронным гетманом Любомирским, которые у них все дела ведают и за Днепром у них есть вотчины».

Дьяк Борис Михайлов сказал:

«Великий государь о всяких принадлежностях, что належат[114] к малороссийскому краю, без совета своего верного подданного гетмана и кавалера ничего чинить не изволит, и для того обнадежения я, Борис, сюда и прислан нарочно».

Вскоре после этого свидания гетман получил указ идти на войну самому. Он выступил и, добравшись до реки Сожи, там остановился, дожидаясь своих полковников к сбору. Но 26 июня он получил иной указ — воротиться и послать отряд Козаков. Гетман выслал пять полков под наказным начальством миргородского полковника Апостола, приказавши раздать козакам «чехами»[115] на годовую службу и на месячные кормы. Эти малороссийские козаки участвовали в сражении при Эрестферской мызе, где был разбит шведский генерал Шлиппенбах. Донося своему гетману об этой победе, полковники жаловались, что великороссияне отнимали у малороссиян военную добычу и обращались с ними с пренебрежением. «Едва ли, — замечали полковники, — кто вперед из наших, услышавши от товарищей о таком доброхотстве, захочет идти в эту царскую службу, разве с понуждением и насилием». Вот уже вторая подобная жалоба, показывавшая, как неладно было малороссиянам с великороссийскими войсками. Козаки эти были отпущены в январе следующего 1702 года, но «козацкое поспольство», т. е. рядовые козаки, уходило к шведам. По этому поводу царская грамота к козакам гласила так: «Нам, великому государю, слышать о том прискорбно, однако ж мы вас, атаманов и Козаков, и все поспольство увещаваем, дабы вы, припоминая Бога и крестное наше целование и службы ваших предков и отечество свое, возвратились в домы свои без всякого сомнения, а наша великого государя милость никогда от вас отъемлема не будет. Кто же сию милость презрит и по-прежнему в дом свой не возвратится, и те лишены будут нашей царской милости и восприимут смертную казнь, и отчество их и наследие в вечном проклятии да пребудут».

Видно, что недовольные дурным обращением великороссиян малороссияне, бывшие тогда в походе, не сознавали преступления в том, чтобы идти служить царским врагам. Вернувшись в Малороссию, козаки кричали: «Что наш гетман? Вон в Москву ездит да милости получает, кавалерию ему дали, а о нас не радит, что мы на царской службе разоряемся! Коли так и вперед будет, так мы лучше пойдем польскому королю служить».

Сам гетман Мазепа был тогда в большой милости у государя, съездил в Москву и там получил милости как себе, так и тем, за кого ходатайствовал.

В 1702 году в Польше совершились крупные события. Уничтоживши саксонское войско короля Августа под Ригою, Карл XII вступил в пределы Речи Посполитой. Вскоре Варшава была у него во власти. Польские паны один за другим стали переходить на его сторону. В июне, после Клишинской победы над саксонским войском, Карл овладел Краковом. Здесь дела несколько перевернулись. Карл, засевши в Кракове, расположил свое войско в Тарновских горах: шведы озлобили поляков поборами с жителей и неуважением к костелам. Сторона короля Августа стала подниматься. Преданные ему поляки составили в Сендомире конфедерацию и взаимно присягнули стоять за своего короля. Тем, которые пристанут к врагу, конфедерация угрожала смертною казнью. Польское кварцяное войско было также еще за короля Августа. 29 августа король Август был снова в Варшаве с 24 000 войска саксонского[116], а Карл с 30000 своего войска стоял в Кракове. В это время православные люди, бывшие в Польше, сообщали в Малороссию, что у польских панов сенаторов идет речь о том, как бы примирить короля польского со шведским и обратить их оружие на Москву с тем, чтобы возвратить Польше Украину.

Между тем царь 27 июля дал Мазепе указ отправить Козаков к литовским городам Быхову и Могилеву, чтобы не допускать шведской партии полякам укрепиться в этих городах. Быхов уже осаждал верный королю Августу староста мозырский Халецкий, стараясь добыть засевших там поляков партии Сапег, так называемых сапежинцев, приставших к шведскому королю. По распоряжению гетмана Мазепы прибыл туда отряд Козаков в 12 000 под наказным гетманством стародубскиго полковника Миклашевского.

Дело под Быховом пошло для русской стороны удачно. Осаждавших Козаков и поляков партии Августа было 18000 с сотнею пушек: в Быхове — 4000 гарнизона из сапежинцев, 150 запорожцев-перебежчиков и до полуторы тысячи разного сброду. Осаждавшие стали палить в крепость. Комендант Биздюкевич был ранен кирпичом, раздробленным козацким ядром, и 12 октября послал объявить, что сдается, только не полякам, а русскому царю. Затем подписали договор о сдаче крепости: комендант, старобыховский губернатор, поставленный владельцем города Сапегою, некоторые лица из рыцарства и еврейский кагал. Тотчас Халецкий ввел туда королевских драгун, а быховский гарнизон должен был присягнуть королю Августу и идти в Могилев. Всем объявлялась амнистия и ненарушимость прав, дарованных городу его владельцами Сапегами.

По возвращении Миклашевского от Быхова гетман казался недоволен Миклашевским за то, что он допустил Халецкому взять Быхов на королевское имя, тогда как осажденные сдались на имя царское, а не на королевское. Мазепа хотел было казнить смертью запорожцев, служивших Сапегам, взятых в Быхове и теперь приведенных в Батурин; но бывшие при взятии Быхова полковники упросили гетмана пощадить виновных, потому что сами они ранее поклялись душами своими, что преступникам окажется милость.

Зимою с 1702 на 1703 год гетман снова ездил в Москву и воротился с новыми пожалованиями; он получил Крупецкую волость со всеми принадлежащими к ней селами и деревнями, ему надарили соболей, бархатов, вина и прочего. Польский король во внимание к услугам, оказанным малороссийским войском, прислал Мазепе орден Белого Орла.

В следующий за тем 1703 год мы почти нс видим участия козаков в войне на севере; известно только, что запорожцы находились на устье Невы и жаловались, что им не дают ни круп, ни сухарей, а заставляют жить на одном хлебе, да и того дают только половину против положенного. Вернувшись на Запорожье, эти сечевики своими рассказами настраивали товарищей против великорусской власти. Разгорелось волнение, возбуждаемое заклятым врагом москалей Костею Гордеенком, бывшим тогда в звании кошевого атамана. Возмутительный дух разносился по Украине отчасти запорожцами, которые каждый год от Сырной недели до Пасхи, по давнему обычаю, посещали своих свойственников в Украине, отчасти малороссийскими торговцами, проживавшими по временам в Сече но своим торговым делам. В Гетманщине народное негодование возбуждалось и подогревалось своевольствами, которые не переставали показывать ратные царские люди. «Купы» (шайки) удальцов стали бегать в запорожские степи, и гетман нашел необходимым, с целью не допускать народ до побегов, обставить, как он выражался, охотными полками весь рубеж гетманского регимента. В Запорожье, где увеличивалось число беглецов загоралось желание идти в Украину и расправляться там с москалями, панами и арендаторами. В особенности бегство в Сечу происходило из Полтавского полка. Гетман по этому поводу отставил полтавского полковника Искру и счел нужным заметить в своем донесении в приказ, что вообще у всего малороссийского народа «зело отпадает сердце к великому государю». Это тревожное положение не разразилось, однако, никаким всеобщим волнением в народе и не прервало участия Козаков в царской войне со Швециею.

С 1704 года царь Петр нашел удобнее посылать малороссиян против шведов не на север, а в польские области в качестве вспомогательных военных сил своему союзнику королю Августу II, и с этою целью указано было гетману держать в Польше своего резидента, а с коронными гетманами вести «любительную корреспонденцию».

В апреле по царскому указу Мазепа должен был со всем своим войском, переправившись через Днепр у Киева, вступить за рубеж польских владений и чинить промысел над нерасположенными к королю Августу панами, нещадно опустошая огнем и мечом их маетности. Мазепа шел уже со скрытым намерением схватить Палея и в своих донесениях в приказ постоянно сообщал, на основании показаний какого-то беглого канцеляриста из Белой Церкви. что Палей беспрестанно сносится с Любомирскими, которые решительно уже пристали к шведам. Между тем, отклоняя Палея от всякого против себя подозрения, он приглашал его к себе на соединение с своими полчанами и спрашивал, как знатока местных путей: куда идет лучше тракт в Польшу — через Подоль или через Волынь?

В самой Речи Посполитой дела для короля Августа пошли плохо. Паны уже перестали между собою толковать о примирении двух королей во вред России, но прямо один за другим отступали к шведской стороне и приходили к согласному отрешению короля Августа от престола и к выбору иного короля. Август, подозревая, что выбор их остановится на ком-нибудь из сыновей покойного короля Яна Собеского, приказал арестовать и отправить в Саксонию двух братьев Собеских, Якова и Константина. Это, как показали последствия, не спасло Августа от конкурентов.

Гетман Мазепа в мае стоял обозом близ могилы Перепетыхи[117], ожидая прибытия козацких полков, которым приказал спешить. Отсюда по желанию короля Августа, сообщенному царским резидентом в Варшаве, гетман отправил в Польшу 3000 Козаков с миргородским полковником Данилом Апостолом, а четвертую тысячу поручил комиссариусу князю Дмитрию Михайловичу Голицыну[118], который шел с великорусскими военными силами туда же в помощь королю Августу.

15 июня Мазепа с войском стоя под Паволочью на шляху Гончарихе. Сюда прибыл к нему Палей со своими полчанами, не подозревая никаких козней, и расположился особым обозом рядом с обозом гетмана. Мазепа у себя в обозе принимал Палея очень радушно и угощал. По этому поводу гетман писал к Головину: «Вот уже наступила четвертая неделя, как Палей находится при мне (при боку моем гетманском). Он беспрестанно пьян, и день и ночь, не видал я его трезвым. Я стараюсь обратить его против Любомирских и предлагал ему дать своих Козаков для усиления его полчан, но он, насыщенный духом Любомирских, все только отговаривается то болезнью, то другими предлогами». Между тем Любомирский, владелец Полонного, написал гетману Мазепе, что удивляется — зачем это гетман с козацкими силами вступил в черту владений Речи Посполитой. Сам он, Любомирский, стоит с войском не с дурным каким умыслом против короля Августа, а для того, чтобы оберегать край от мужицких бунтов, и просил гетмана оказывать покровительство его маетностям. С тех пор все лето стоял Мазепа у Паволочи, переписывался с Головиным и сообщал ему разные доводы измены Палея и связи его с врагами. Гетман писал, что приезжал к нему Самусь, говорил, что Палей ничего доброго не желает ни царю Петру, ни королю Августу, что Палей собирал раду в Кошеватой[119] и произносил такие речи, которые показывали худой умысел против Мазепы и его войска. Гетман писал, что приезжал к нему из Дубна польский полковник Барановский и жаловался, что палеевские «гультаи» разоряют маетности панов, верных королю Августу, наконец, прислал Мазепе письмо Иосиф Потоцкий, киевский воевода. «За два года назад, — писал он, — с подущения Палея свирепствовало хлопство над своими панами по всему Поднестрью, а Палей оглашал, будто вероломные варварские поступки совершаются во имя царя и с согласия гетмана Войска Запорожского. Ныне, обращаясь как пес на свою блевотину, взялся Палей за то же: по его наущению своевольная шайка замучила моего сотника Алексея, мятежники овладели Немировом и разграбили». Приезжали к Мазепе губернаторы разных маетностей и коменданты городов, убегавшие от «гультаев»; они извещали о разных шайках, бродивших по краю. Единомышленник Палеев Шпак из Умани составил ватагу и делал разорения около Днестра, ссылаясь на то, будто это творится с согласия царя и гетмана войска запорожского. Другой предводитель ватаги в том же крае был сотник Палеева полка Назуленко; третий — запорожец из Сечи. Корсун; четвертый — в окрестностях Каменца — Ворона. Все они называли себя царскими полковниками. Приезжавшие к Мазепе губернаторы представляли ему, что все зло этих бунтов идет от Палея, наконец и сам король Август написал к Мазепе, жалуясь, что разбои чинятся над шляхетством около Буга и Днестра по наущению Палея.

Мазепа 10 июля пригласил Палея в свой обоз и сообщил ему о жалобах, возникших на него. Палей отвечал: «Я своим полчанам запретил обижать поляков; но не все меня слушают; иной самовольно своим путем идет. Что же мне делать! На то они люди войсковые. Они смотрят на то, как ведут себя ляхи с их королем. Вот как я услышу о добром поведении короля и ляхов, то и смирю гультаев; полны будут виселицы!» Гетман сказал Палею, чтобы он, по желанию царскому, ехал в Москву. «Незачем мне туда ездить!» — отвечал Палей. Тогда Мазепа не отпустил Палея в его обоз, а задержал в своем обозе, однако не открывал ему об умысле отправить его насильно в Москву. «Вот уже шестой день сидит Палей у меня в обозе, — писал Мазепа Головину, — он беспросыпно пьян, кажется, уже пропил последний ум, какой у него оставался! Это человек без совести, и гультайство у себя держит такое же, каков сам: не знают они над собою ни царской, ни королевской власти и всегда только к грабежам и разбоям рвутся. Сам Палей даже не помнит, что говорит: я предложил ему ехать в Москву, — он отказался; я через несколько дней стал упрекать его за это, а он мне сказал, что ничего не помнит, потому что был тогда пьян». Но, сидя в гетманском обозе, если только верить донесению Мазепы, Палеи внушал мятежнические замыслы четырем сотникам Полтавского полка, говоря: «Добра не буде, поки вы не збудете ваших панив и орандарив». Сотники сами передали это гетману.

В конце июля Мазепа передвинул свой обоз к Бердичеву, а 1 августа приказал взять Палея под караул и тотчас отправил в Белую Церковь извещение, что, отдаливши по известным ему причинам (для певных причин) Палея от полковничества, вручает этот уряд Михаилу Омельченку, обязывая послушанием к нему всех подчиненных Палею полчан.

Большая часть полчан палеевых не находилась тогда с ним близ козацкого стака, следовательно, не могла противодействовать гетманским распоряжениям, а те, которые были с Палеем, не могли, по свому малолюдству в сравнении с козацким войском Мазепы, защищать своего полковника. В Белой Церкви находился палеев гарнизон в несколько сот человек. Эти «гультаи», получивши приказание гетмана сдать Белую Церковь, заупрямились и кричали: «Поки батька нашого Палия не уздрим, поты не пиддамося гетманови». Но белоцерковские мещане закричали на них: «Коли вы добром не уступите, то мы вас отсюда выбьем вон, никому иному кланяться не будем, только пану гетману». Это произошло оттого, что метане боялись присылки военной силы, если добровольно не сдадут Белой Церкви.

Гетман послал в Белую Церковь 200 человек самусевцев (т. е. бывшего самусева полка) и прибавил к ним еще 100 человек Переяславского полка, которым также велел называться самусевцами. Он между козаками распустил такой слух, будто все это сделалось с Палеем по наущению Самуся, который, досадуя, что Палей брал с Любомирских деньги, а с ним, Самусем, не поделился, заявил гетману об измене Палея с тем, чтобы в Белой Церкви были поставлены в гарнизон козаки самусевой ватаги.

Чтобы показать Палея еще более виновным перед царским правительством, Мазепа послал Головину сказку, отобранную будто бы у еврея, хвастовского орандаря[120], через посредство которого Палей вел сношения с Любомирскими. В этой сказке сообщалось, что коронный подкоморий Любомирский говорил еврею так: «Пусть Палей набирает побольше войска и переманивает к себе от гетмана Мазепы сердюков и компанейцев, а когда мне пришлет шведский король деньги, я Палею дам из них часть. Саксонский пес посадил Собеских в тюрьму. Будем ему мстить, пока сил наших станет. Белая Церковь будет Палею отдана в вечное владение. Только пусть Палей будет всегда желателен дому Любомирских».

24 августа того же года гетман писал Головину, что он «божевильного» (безумного) пьяницу Палея отослал за караулом в Батурин вместе с его пасынком Симашком и велел держать их обоих в батуринском замке до царского указа. «Если бы, — замечал гетман, — не предостерег меня уманский сотник, то Палей в ту ночь, которая последовала за вечером, когда он был взят под караул, убежал бы в Запорожье через Межигорский монастырь, где. для него уже были приготовлены челны на Днепре».

Мазепа еще из Паволочи отправил к королю Августу канцеляриста Дмитрия Максимовича с вопросом, что ему дальше делать и куда идти. 10 августа под Бердичев Максимович прибыл с ответом. Король писал, чтобы гетман послал к нему 30 000 Козаков, а сам бы с остальным войском расположился близ Попонного в маетностях Любомирских в наказание владельцам за недоброжелательство к королю Августу. Но Мазепа доносил в приказ, что исполнить в точности королевской воли он не может, потому что тогда бы сам остался без военной силы. Вместо требуемых 30 000 Мазепа отправил королю только 10 000 под наказным гетманством переяславского полковника Мировича. Тогда всего козацкого войска при короле Августе, вместе с усланными прежде с миргородским полковником, было 10000. «Мне докучает, — писал Мазепа Головину, — король Август письмами, требуя, чтоб я ради его королевских прибылей укрощал своевольство, начавшееся от Палея и его гультайства, да и шляхта Брацлавского и Подольского воеводств то и дело что приезжает ко мне с докучливыми просьбами помочь им отобрать в свое владение маетности, из которых выгнал их Палей. А ко мне между тем приезжают панские подданные и просят дозволения прогнать лядских губернаторов».

Стоянка Козаков под Бердичевом сопровождалась большими лишениями и неудобствами. Привезенные с собою запасы истощились. В покупке все было дорого, да и многим козакам не за что было купить: в то время всю Малороссию одолевало безденежье, так как вывозная торговля остановилась но случаю неустройств в Польше, и малороссияне перестали гонять волов на продажу в Гданск и Силезию. Скудость продовольствия была тем ощутительнее, что в обозе было многолюдство. С гетманом было тысяч двадцать Козаков, а кроме них были еще и великороссийские ратные люди под гетманским начальством: последние были плохо одеты, плохо вооружены и плохо содержимы. Многое побуждало гетмана желать скорейшего окончания этого похода и возвращения в Украину. Молдавский господарь писал Мазепе, что, пользуясь войною, возникшею между царем и шведским королем, турки думают вступить в союз с последними, и не сегодня-завтра татары ворвутся в Украину. Получались, кроме того, вести о новых замыслах запорожцев производить смуту в народе. Опять носились обычные воззвания против «орендарей» и панов, и по донесению гетмана дан был указ киевскому воеводе в случае надобности посылать ратных людей для усмирения запорожцев, если они явятся в Украину бить богатых людей и торговцев.

24 августа гетман получил известие, что король польский ушел из королевства, а малороссийскому гетману поручал опустошать нещадно маетности Любомирских на Волыни. Гетман не приступал к исполнению королевского желания до получения о том же указа от своего государя, а только подвинулся далее на Волынь и в сентябре стал табором за Любаром. Тогда между козаками началось волнение. Стали составлять купы (кружки) и порывались домой. В день Воздвижения произошел большой шум в козацком таборе. Его подняли самусевцы и палеевцы, а к ним приставали и городовые козаки разных полков. Подходили с палками к шатрам начальных людей. Требовали вести их домой. Носились слухи, что шведский король с приставшими к нему поляками замышляет переходить на левую сторону Днепра и занять там зимние становища. Между тем почти перед глазами гетмана Мазепы волынская шляхта после успехов Карла XII в Червоной Руси объявила себя на стороне шведского короля, а потом вскоре услышавши. что дело короля Августа начинает поправляться, опять заявила охоту стоять за Августа. То же произошло и с Любомирскими: Мазепа по приказанию короля расположил Козаков в маетностях Любомирских в наказание за то, что они отпали от Августа, но потом скоро получил известие, что Любомирские опять поддались королю Августу, я приказал козакам выйти из их маетностей. Все это показывало, что польское шляхетство начало колебаться то в ту, то, в противную сторону, и становилось невозможным уследить: кто друг, а кто враг царскому союзнику.

Наконец царский резидент в Варшаве прислал Мазепе от имени короля польского разрешение возвратиться домой, и гетман12 октября поворотил назад свое войско. 18 октября Мазепа был в Хвастове, а 29 прибыл в Батурин, жалуясь в своем донесении в приказ, чти польский король напрасно продержал Козаков без дейстиия и без всякой пользы для своего дела.

В то время, когда Мазепа с войском совершал свой поход на Волынь и обратно, посланные на помощь польскому королю полковники Мирович и Апостол так исправляли возложенные на них поручения. Мирович был свидетелем взятия Львова Карлом XII. По донесению козацкою полковника, это событие произошло 26 августа оттого, что львовский комендант Каминский тайно мирволил шведам и впустил их ночью в город через потайную калитку. По описанию шведского историка Нордберга, Каминский после взятия города скрывался и уже на другой день добровольно явился и сдался шведам. Прикомандированный к коронному референдарию[121] Ревускому Мирович с козаками отступил перед напором шведов к Бродам и увидал, что поляки более неприязненно относятся к козакам, чем к самим шведам. Многие из поляков, видя торжество противной партии, стали разъезжаться по своим домам, «а нас, Козаков, — писал Мирович, — ведут в осеннее время по болотам и на стоянках за связку сена бьют». Миргородский полковник Апостол был прикомандирован к генералу Брандту, вместе с ним счастливо выдержал сражение против шведского отряда майора Лейонгельма: шведы в числе 760 человек были разбиты. «большую часть их, — говорит Апостол, — мы перекололи», а 300 человек приведены были пленными к королю Августу. По известию Нордберга, эти шведы сдались военнопленными. Брандт принял их ласково, а козаки, которых с Брандтом было до трех тысяч, отобрали у шведов оружие и, сперва обещавши им жизнь, потом варварски их перекололи. Вслед за поражением Лейонгельма сдался в Варшаве шведский генерал Горн: козаки участвовали в этом важном деле.

Козаки, бывшие с миргородским полковником, были очень довольны обращением с ними генерала Брандта. Апостол в своем донесении гетману называл его «человеком правдивой совести: любо и жить и умирать с ним, можно с ним разговаривать без толмача, и если б не он, то мы бы не знали, как с этими немцами обходиться, не умея говорить с ними». Но не так отнеслись козаки к Паткулю, под команду которого потом поступили. Это был, по словам Апостола, человек «гордомысленный», не говорил иначе как по-немецки, и кругом него были все немцы, обращавшиеся с козаками презрительно. Паткуль даже не счел нужным показать им царский указ, по которому должен был ими командовать. Козаки износили свои одежды, терпели голод, им не давали провианта, а приказывали самим для себя молотить снопы, молоть зерно и печь хлеб. Паткуль этим не ограничился. Он вздумал обучать Козаков немецкому строю с мушкетами, а тех, которые не могли скоро навыкнуть, велел бить жестоко и грозил виселицею. Чуть какой козак выпятится из строя, его тотчас приказывают бить, не обращая внимания, хотя бы он был в числе полковых старшин. В Познани, где стояли козаки и обучались немецкому строю, козацкий сотник Родзянка заметил: «Разве когда полгода поучатся, тогда обучатся!» Это сочтено было дерзостью: Паткуль хотел казнить Родзянку смертью и помиловал только после усиленных просьб за него всех Козаков. В Познани, наконец, обступили Козаков кругом 2000 саксонской конницы и 2000 пехоты; прежде всех старшин взяли под караул, потом из обоза приехали Паткуль с Брандтом и приказали немцам побрать у Козаков для себя лучших лошадей, а прочих лошадей неизвестно куда дели, и козаки остались пешими. Это печальное событие сообщено было полковнику переяславскому, который вместе с референдарием Ревуским шел к Варшаве по пути от Львова. «Как скоро наше товариство, — сообщал Мирович гетману, — услыхало о том, как обходятся немцы с их братнею козаками, так и в мысли ни у кого не стало, чтоб идти далее за Вислу». И от польских жолнеров, с которыми принуждены были совершать поход, козаки Мировича много натерпелись. «Поляки бесчестят наших людей, — писал Мирович, — хлопами и свинопасами называют, плашмя саблями бьют, заспоривши за какую-нибудь связку сена или за поросенка. Никто из наших доброго слова от ляхов не услышит, кричат на нас: в наших есте руках, нога ваша не уйдет отсюда, всех вас тут вырубим!» Под Тыкоцином 20 октября Мирович с козаками отстал от референдария, взял путь к Бугу, мимо Люблина, и отпустил Козаков для лучшего прокормления на Полесье, тем более что носились слухи о моровом поветрии во Львове, в Белом Камени, в Бродах и Кременце. Козаки, бывшие у миргородского полковника, лишившись лошадей, отобранных у них немцами, шли пешком к Кракову, недалеко Велюна наткнулись на шведов и на поляков шведской стороны, принуждены были вступить с ними в бой, и были разбиты. Их погибло там 1700 человек, осталось всего 80, которые прибыли в Украину с двумя сотниками полков Нежинского и Прилуцкого.

Полковники Мирович и Апостол воротились в ноябре, отговариваясь и холодом и голодом. В царском указе о них 20 декабря сказано, что хотя оба они достойны казни за распущение козаков и за самовольный уход со службы, но царь, по ходатайству гетмана, простил их вины.

Палей сидел в батуринском замке до первых месяцев 1705 года. Его имущество было описано, и опись послана в Москву. У него найдено до 2000 червонцев, кроме дукачей, бывших по украинскому обычаю на женских коралловых монистах; 5274 талера найдено сокрытыми в земле, так как в те времена земля была обычною сохранною казною, предохранявшею капиталы от неприятелей и разбойников. Кроме того, сумма 15000 чехов числилась розданной в долг разным лицам. Серебряная посуда, составлявшая в то время обычную роскошь козацких старшин, не представляла у Палея большого изобилия, по крайней мере, если сравнивать с богатствами этого рода, найденными у Самойловича после его низложения: всего посудного серебра у Палея было весом 5 пудов 39 фунтов. Зато у Палея было немало дорогого, богато оправленного оружия и одежд мужских и женских, бархатных луданных[122], златоглавных[123] и проч. Его бывший фактор иудей и его родственник Омельченко (занявший полковническую должность) показывали, однако, что Палей зарыл еще в земле большой клад, но не знали где. Гетман без царского указа не смел по этому поводу подвергать Палея и жену его пыткам, хотя этого ему хотелось.

В начале 1705 года Мазепа, будучи в Москве, лично представлял царю, что Палея оставлять в Украине не годится, а следует отправить его в Великую Россию, но и в столице не держать долгое время и определить ему место ссылки где-нибудь подальше. Палей был доставлен вместе с своим пасынком Симашком в Москву в марте 1705 года. Сначала указом 30 мая велено было сослать Палея в Енисейск и держать там до кончины живота. Но по этому указу он почему-то отправлен не был, а 30 июля состоялся другой указ, которым приказывалось везти Палея до Верхотурья в три подводы в сопровождении десяти солдат, оттуда препроводить в Тобольск, а из Тобольска в Томск, где положено было содержать его постоянно.

Народная память создала о пребывании Палея в Сибири поэтический образ такого рода: Палей собирается идти молиться Богу; его верный «чура»[124] натягивает на него серую свиту и дает в руки еловую ветвь. Он идет к часовне и не знает, молиться ли ему Богу или тосковать. Воротившись из часовни, он берет «бандуру» и поет песню, в которой выражает и свое горе, и современную народную философию: «Горе жить в свете: один, запродавши свою душу, вышивает себе золотом одежды; другой, как в диком лесу, слоняется в Сибири». Ясно, что здесь судьба Палея противополагается судьбе Мазепы, погубившего его и продолжавшего жить в роскоши и изобилии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.