Наш поход в Лхасу

Наш поход в Лхасу

Я никогда не забуду тот день, когда услышал радостный победный крик моего приятеля Геера. Он, задыхаясь, бежал по высокой траве. В руке он держал долгожданное письмо, запечатанное пятью печатями. Он вручает мне официальное сообщение тибетского правительства. Позволю себе привести его буквальный перевод.

«Для ознакомления передать немецкому господину,

доктору Шеферу, мастеру ста наук.

От всего сердца благодарим за Ваше письмо, которое мы получили 12-го дня 9-го английского месяца вместе с двумя ящиками подарков, которые содержали граммофон, музыкальные пластинки и два полевых бинокля.

То, что касается лично Вас и сопровождающих Вас немцев: господина Винерта, господина Геера, господина Краузе и господина Бегера (всего не менее пяти персон), вместе с которыми Вы намеревались в качестве первых немцев посетить Лхасу и осмотретъ священные тибетские монастыри, то мы доводим до Вашего сведения, что въезд в Тибет раз и навсегда запрещен всем иностранцам.

Хотя из опыта мы знаем как трудно заниматься хотя бы двумя делами сразу же, но желаем, чтобы все Ваши начинания сбылись. Мы понимаем, что Вашей истинной целью является желание увидеть нашу святую страну, познакомиться с ее религиозными учреждениями, а также укрепить дружбу. Для ознакомления с ней мы даем Вам разрешение посетить Лхасу и оставаться там в течение 14 дней. Разумеется, это делается при условии, что Вы обязуетесь не причинять горя тибетскому населению, не убивать никаких птиц и животных, что могло бы в высшей мере оскорбить религиозные чувства тибетцев, причем не только духовенства, но и обычных граждан.

Отнеситесь к этому благосклонно/

Отправлено кашагом, тибетским советом министров в 3-й день 1-го месяца года огненного тигра».

Это был огромный успех.

У нас на руках было приглашение тибетского правительства, и нас, как первых немцев, желали видеть в священной столице Лхасе. Наше ликование было неописуемым! Наши текущие научные проекты в Северном Сиккиме завершались. Форсированными темпами мы возвращаемся в Гангток, чтобы начать готовиться к большой экспедиции в Лхасу. Мы не можем планировать конкретные сроки, но, принимая во внимание политическую напряженность, возникшую в отношениях между Германией и Англией, мы считаем необходимым отправляться в путь безотлагательно, чтобы достичь Лхасы как можно быстрее. Караван нашего самого большего предприятия стартует в декабре 1938 года, несмотря на то, что ожидалось наступление морозов.

Ко всему этому можно добавить, что 21 декабря 1938 года в праздник зимнего солнцестояния мы пересекли тибетскую границу и направились к горному озеру, которое располагалось на высоте в 4000 метров. Для нас это великий день. Мы сидим вокруг нашего маленького радиоприемника и слушаем слова рейхсфюрера СС Г. Гиммлера, который является нашим покровителем. Его спокойный голос, переносимый, радиоволнами, звучит откуда-то из Судетской области. Мы молча хватаем факелы и направляемся, сопровождаемые нашей верной туземной командой, к берегу озера, где в отблесках огня мы клянемся, что вопреки всем трудностям и самой смерти мы выполним наше великое задание. В начале нового светового года мы стоим на границе огромной таинственной страны. Все зимние заботы забыты. Нам предстоит что-то грандиозное и чудесное.

Когда тяжелые ночные тени, окутанные долинным туманом, начинают таять и исчезать, 22 декабря 1938 года наш караван продолжает свой путь. Несколько часов спустя мы поднимемся на высшую точку в этих краях — вершину Натула, отделяющую Сикким от Тибета. Лучащийся солнечный свет заливает горы, когда наши верные провожатые останавливаются у обо,[111] чтобы привязать флажок с молитвой и принести жертву горным божествам. Далеко на юге, над индийской равниной, раскинулось безграничное море серебристых облаков. Но на севере и на востоке небо безоблачно.

Перед нами лежит долина Чумби, которая, как клин тибетского ландшафта, идет далеко на юг, пролегая между Бутаном и Непалом. Достаточно близко громоздятся зубчатые гребни бутанских Гималаев, которые постепенно растут в северо-во-сточном направлении, чтобы открыть нашему взору грандиозную панораму закованного в вечные льды могучего Чомо-лари. Эта красивая гора возвышается на расстоянии в 70 километров. В течение целой недели она будет нашей постоянной спутницей, нашей провожатом. У восточных проходов Чумби, прикрываемых с запада горным массивом Паухунри, виднеетсяэта самая величественная гора мира, которая даже прекраснее Синиолчу! Она возвышается над степями на высоту в 7300 метров, и в отличие от Синиолчу она не теряется среди соседствующих с ней гор.

Тибетский ландшафт немыслим без долины Чумби. Она уже давно является яблоком раздора между Бутаном, Сиккимом и Тибетом. Обрамленная с двух сторон горными хребтами, она ведет из Яунга через Сикким прямо в Индию. По сути, это единственные врата в Тибет. Жители этой плодородной местности, охраняемой почти со всех сторон величавыми горными хребтами, являют собой смесь тибетцев, бутан цев и сиккимцев. По этой причине очень сложно выявить их расовые корни. В прошлые времена махараджа Сиккима, чьи владения некогда простирались до Чомолари, пребывал во время сезона муссонных дождей именно в долине Чумби. Но затем она была завоевана тибетцами. После этого воинственные бутанцы, используя проходы в горах, стали наводить ужас на жителей долины. Во время разбойничьих набегов из Бутана они убивали мирных жителей, угоняли их скот. Только англичанам удалось навести порядок в гималайском «треуголье»,[112] что они стали использовать в собственных целях.

Почти все крупные караванные пути, идущие по тибетским краям на высоте 4400 метров, проходят у подножия Чомолари. Но здесь располагается и Пари, населенный пункт, который наряду с Литангом в Восточном Тибете я считаю самым грязным местом на земле. Пари — это почтовая станция и перевалочный пункт для караванов, которые идут из Индии в Лхасу и наоборот. Дела здесь ведет тибетский губернатор, которого назначает правительство в Лхасе. Он должен здесь представлять интересыТибетский преступник,(в первую очередь торговые) отбывающий наказание Тибета. Мы знакомимся с губернатором и находим в его лице доброго друга и помощника. Весь день в степях вокруг Пари лютует пронзительный холодный ветер, что мешает моим товарищам работать. Винерт пытается вести наблюдения в своей палатке, которую он поставил несколько в стороне. Он трудится с усердием дикаря, пота наконец ему не удается завершить своим геомагнитные замеры. Мы несказанно довольны тем, что этот ужасный населенный пункт остался у нас за спиной. Миновав Тангла, мы углубляемся в степи. По пути мы снимаем киангов, этих диких тибетских лошадей-ослов, которые нашли свое место обитания в этой бедной растительностью местности у пойм рек. На их счастье, в этих краях зимой выпадает очень незначительное количество снега. В противном случае эти невзыскательные и выносливые животные были бы обречены на мучительную голодную смерть.

Совершенно замерзшие, но с приподнятым настроением, ближе к вечеру мы въезжаем в населенный пункт Туна, состоящий из нескольких плотно прижатых друг к другу домов.[113] Окрестности Туны являют нашему взору импозантную панораму блестящих вершин бутанских Гималаев, которые, как пальцы, устремлены в небо. Над ними скопились тучи, которые летом закрывают занавесом дождей все ледяные вершины. Более наглядно нельзя себе представить рубеж между двумя климатическими поясами. На юге, в Гималаях и Индии, царит ад муссонных ливней, а на севере простираются залитые солнцем высокогорные степи Тибета.

Это может прозвучать невероятным, но факт остается фактом. Здесь, в Туне, на высоте в 4800 метров над уровнем моря, весьма успешно выращивается ячмень.

Наш путь, проходящий через Дотчен, приводит нас в Калу, где мы надолго прощаемся со степными просторами. Мы берем курс на северо-восток, к Гьянцзе (4130 метров над уровнем моря), третьему по величине городу Тибета. Время от времени нам попадаются караваны с шерстью, которые направляются в Индию. Дикие тибетцы с огрубевшими от ветра лицами, в лихих лисьих шапках на головах, невозмутимо продолжают свой путь. Иногда нас обгоняют тибетские почтовые повозки, которые сделаны полностью из кожи. На символическом копье, возвышающмся над этими повозками, позвякивают колокольчики. Правящие повозкой тибетцы являются веселыми и неприхотливыми людьми. Именно благодаря им осуществляется обмен почтой между Лхасой и сиккимским пограничьем. Звук колокольчиков должен предупреждать шайки разбойников, что это не торговый караван. Это не только символ азиатских почтальонов, но и их специфическая защита. Чем дальше мы двигаемся на север, тем ниже становятся ландшафты. Небольшие горы, которые являются редкостью в этих степях, представляются мне могучими пристанями, которые с нескольких сторон окаймляют искусственно орошаемые поля и скудные поселки азиатов.

Неделю за неделей мы видим залитый солнцем ландшафт. Он почти не меняется с того момента, когда мы впервые пересекли тибетскую границу. Захватывающая игра света и тени, которая сопровождает нас с раннего утра до позднего вечера, примиряет нас с безграничными просторами. Впрочем, летом над этой бескрайней страной иногда двигаются снежно-белые, скомканные облака, которые несутся, как табун лошадей.

Два дня спустя мы достигаем Гьянцзе. Справа и слева от нас громоздятся гранитные скалы. Эта величественная балюстрада окаймляет всю дорогу, ведущую нас в «красное ущелье». При выезде из этого ущелья мы видим одинокую статую Будды, которая должна благословлять усталых путников и караванщиков, охраняя их от угрозы камнепадов. Весной 1904 года в этих краях шло ожесточенное сражение между экспедиционным корпусом Френсиса Янгхасбэнда и отчаянно воевавшими тибетцами, которые хотели оградить свою страну от виляния жаждавшей власти европейской державы. Многие сотни тибетцев полегли здесь под ураганным огнем пушек и пулеметов, которым они могли противопоставить только древние кремневые ружья, которые заряжались вручную через ствол. Англичане штурмовали горные склоны и захватили весь Южный Тибет. После этого тибетская армия собралась у крепости Гьянцзе, чтобы дать свое последнее сражение. Несмотря на героическое сопротивление тибетцев, они были разбиты и путь на Лхасу был открыт. Именно там в 1904 году Великобритания навязала этой горной стране свои условия. С великим ужасом и горечью тибетцы вспоминают о тех временах. Один из них сказал мне, что это была неравная борьба: «Против хорошо вооруженных воинов вышли почти дети». Чем ближе мы приближаемся к Гьянцзе, тем шире становятся долины, тем больше мы встречаем людей. Повсюду виднеются села и деревушки. Внезапно появившаяся искусственная роща, которая окружена каменной стеной, является первым признаком роста благосостояния местных жителей.

Высоко на горных склонах или на скальных террасах вдали возвышаются небольшие ламаистские монастыри. Чем ближе мы приближается к Гьянцзе, весьма культурному городу, тем больше становится монастырей. Все чаще и чаще нам попадаются живописные руины. Мы непосредственно сталкиваемся с остатками древней культуры, которая не имеет ничего общего с современной тибетской архитектурой. На высокой горной террасе мы видим древний монастырь, который привлекает наше повышенное внимание. А рядом с ним находятся руины, остатки строения древней загадочной цивилизации. И то, и другое, соседствуя, одновременно попадет в поле нашего зрения.

Неожиданно горы расступаются, и перед нами открывается продуваемая ветрами земледельческая равнина окрестностей Гьянцзе. Пейзаж оживляется многочисленными кружащимися в диком танце смерчами, которые, как призраки, носятся над землей. Летом, когда посреди засушливой долины на песчаном грунте цветут небольшие рощицы, колосятся поля, укрытые голыми горами, это место должно быть раем, оазисом высокоразвитой человеческой культуры, который возник на лунном ландшафте Тибета.

Как для многих тибетских долин, так и дняГьянцзе весьма характерно, что на ней в результате когда-то бушевавшей вулканической деятельности вдруг появляются крутые горные вершины и возвышения каменной породы. Это остаточные вершины, которые находились когда-то в тесной связи с близлежащими горными массивами. Но сегодня они высятся лишь как острова геологического мусора, которыми покрыты все равнины Тибета. «Страна утопает в своих собственных обломках породы», — сказал как-то выдающийся тибетский геолог. И он был прав. Немногочисленные тибетские реки не обладают той разрушительной силой, которая способна тащить за собой к далеким морям каменные глыбы и валуны. В итоге страна задыхается в массе каменных обломков своих гигантских гор. Многие из далеких степных озер пересыхают именно по этой причине. Там, где сейчас располагаются поля, где деревушка примыкает к деревушке, где мозаично разбросаны крепости, некогда могучие природные стихии являли свою мощь и неистовство.

В этих южных краях тибетцы развивали не только земледелие, но и животноводство, итогами которого мы не можем налюбоваться. Наряду с ячменем, пшеницей, горохом и гречихой здесь возделывается также картофель, который пришел в Тибет через Бутан еще во времена Уоррена Гастингса. Интересно отметить, что тибетцы вывели особый сорт ячменя, который вызревает всего за два месяца. Этот представляющий для нас исключительный интерес сорт «60-дневного» ячменя возделывается только в Халдене и Штайлхангене, где возможно наладить искусственное орошение. Лишь в июне, когда проходят первые слабые дожди, начинается сев этого ячменя, который убирают уже в августе, а в сентябре начинают новый сев.

Среди домашних животных наряду с собаками, кошками, курицами, свиньями и овцами здесь можно увидеть прирученных яков. В хозяйстве используются самые разные гибриды яка и коровы. Все зависит от того, какие функции ему отведены: должно ли животное давать молоко или мясо, или вообще использоваться как тягловое.

Весной можно увидеть, как яки, чьи рога и головы украшены разноцветными кистями, тянут за собой плуг, послушно двигаясь вдоль борозды. Тибетец, который пашет подобным способом, немногословен — можно слышать лишь, как он усердно бормочет под нос молитвы, а следующие за ним жена и дети сеют зерно.

Тибетцы — это весьма доверчивые и исключительно набожные люди. Для них ламаизм — это не только форма связи с духовным миром, но и суть всей их жизни. Поэтому животных украшают цветными кистями. Эти амулеты должны отогнать злых духов.

В Тибете все проникнуто религией. Каждое проявление жизни для тибетца связано с религиозными представлениями. Летом, когда тибетским крестьянам выпадает несколько спокойных дней между посевом и сбором урожая, они стекаются со всех окрестностей долины Гьянцзе в величественный монастырь Пелкор Чеде, чтобы принять участие в ламаистских танцах и быть свидетелями тому, как злые духи, которые могли бы собраться в долине, изгоняются. Во время этого летнего праздника, проходящего под открытым небом, тибетцы демонстрируют свой веселый национальный характер. Если есть на свете люди, которые могут презирать время, праздновать и находить успокоение и счастье в безделье, то это прежде всего тибетцы — люди, которые умеют жить.

Если есть в мире страна, где устанавливаются догмы и оглашаются законы, которые никого не направляют, и никто не забоится об их соблюдении, но они блюдутся, чтобы сохранить уважение себе и к своей семье, то эта страна — Тибет. Тибетцы не обременены условностями, им неведомы представления о морали и нравственности в их европейско-христианском смысле. Они живут в свое удовольствие, справляют праздники, пьют цанг, любят женщин и обожают побездельничать. Они счастливы и довольны, как маленькие дети во время веселой игры.

Даже ламы желтой секты в целом не обращают внимания на множество предписаний и запретов, которые возлагаются на них религией. Даже высшие служители культа являются здесь слишком человечными.

Фантастически красивые, дикие ламаистские танцы, которые проходят во время летнего праздника в Гьянцзе, сопровождаются пиршествами под открытым небом, стрельбой из лука, соревнованиями всадников, скачками и другим красочными, живописными играми.

Гьянцзе, несмотря на свое значение крупного торгового центра, также является центром тибетского ковроткачества. Тугая, плотная, почти жесткая «дикая шерсть» тибетских овец как нельзя лучше подходит для изготовления ковров. К счастью, европейские концерны не протянули свои щупальца до этих областей высокогорного Тибета. Тибетские ковры изготовляются при помощи естественных красителей, которые проделывают долгий путь из горных лесов Бутана и Сиккима. Там они добываются из коры, листьев, корней и таинственных плодов. Ковроткачество в Тибете не имеет фабричного размаха — оно привилегия состоятельных крупных семей. Сами ковры производятся ремесленным способом в специальных помещениях или прямо на низких крышах домов, в которых проживают знатные семейства. Ткачи сидят скрючившись перед своими станками и монотонно поют грустные песни, считая звонкие хлопки челнока да иногда прерываясь на чтение молитв в таком же однообразном ритме. Есть что-то прекрасное в этой связи в знатных домах Тибета между господами и слугами, между дамами и служанками. Все принадлежат к одной семье, но каждый знает, где проходят границы дозволенного. Есть прекрасная тибетская пословица, которая гласит: «Если скончается господин китайского слуги, то тот умрет с голоду. Если умрет повелитель тибетской семьи, то слуги будут ездить на лошадях». Нет никаких сомнений в том, что тибетцы — это истинные азиаты, которые беспощадны и жестоки в обращении со своими врагами. Тибетцы — мастера выдумывать дьявольские пытки и бесчеловечные мучения, но при этом они очень мягко и приветливо обходятся с животным, слугами, женщинами и своими друзьями.

Изо дня в день над зимними просторами и пустыми пашнями близ Гьянцзе бушуют сильные ветра, поднимающие в воздух кучи песка и пыли. Мы, получив свежих животных, вновь поднимаемся в горы, чтобы на этот раз достичь Лхасы. Через величественную Карола едем в восточном направлении в районе сверкающего бирюзой озера Ямдрок Цо (4400 метров над уровнем моря). Даже днем становится холодно. Мы радуемся, если за сутки удается покрыть расстояние в 40–50 километров. Ледяные ветра так и норовят выбить нас из седел. Но какие незабываемые переживания нам доставляют виды озера Ямдрок Цо!

Когда заканчиваются границы тибетского земледелия, а вместе с ними и места проживания оседлых тибетцев, мы вновь встречаем многочисленных кочевников, которые передвигаются от выгона к выгону. Они ведут беспокойное путевое существование и изредка успокаиваются, чтобы дать своим коням отдохнуть. В этих заброшенных пустошах, продуваемых со всех сторон ветрами, мы все чаще и чаще встречаем путников — странников с копьем или посохом в руках, которые тащат все пожитки на своем Фотография бедного тибетца-горбе. Они направляются в далекие страны, чтобы влачить жалкое существование, выпрашивая милостыню или грабя одиноких путников. Имеются и фанатичные, полубезумные паломники, которые пытаются дойти до Лхасы, стоя на коленях. Такие в постоянном поклоне кружатся вокруг оплота ламаизма. Но есть и совершенно другие, волки в овечьем обличье. Они одеты в одеяния лам и держат в руках четки. Но за их поясом спрятан острый как бритва кинжад. Такие выходят на караванные тропы, чтобы дождаться доверчивую жертву. Но большинство паломников обоего пола — безвредные чудаки, которые увешаны амулетами и волшебными коробочками. Они прибывают из восточной провинции Кхам, где живут не только самые гордые и прекрасные тибетцы, но и самые жестокие и кровожадные разбойники.

Мы проводим в окрестностях озера последние дни. Синеватый призрачный лед, сковавший величественное Ямдрок Цо, и застывшие зубцы могучих ледников создают воистину фееричную картину. В какой-то момент дорога резко поворачивает, и озеро остается у нас за спиной. Направляясь на север, мы поднимаемся на перевал высотой в 4700 метров. Верховья Камбала являются исторической и естественной границей между двумя самыми большими и самыми важными провинциями Тибета: «Ю»[114] и «Цанг».[115] Здесь мы опять видим удивительную панораму За нами, где-то 300 метров внизу, тянутся степные горы и лежит ярко-голубое, удивительно спокойное озеро. По обе стороны мы видим гребни гор. Перед нами мы в первый раз замечаем серебряную блестящую петлю, которую образует река Цангпо (Брахмапутра) — главная водная артерия Южного Тибета.

Все принадлежат к одной семье, но каждый знает, где проходят границы дозволенного. Есть прекрасная тибетская пословица, которая гласит: «Если скончается господин китайского слуги, то тот умрет с голоду. Если умрет повелитель тибетской семьи, то слуги будут ездить на лошадях». Нет никаких сомнений в том, что тибетцы — это истинные азиаты, которые беспощадны и жестоки в обращении со своими врагами. Тибетцы — мастера выдумывать дьявольские пытки и бесчеловечные мучения, но при этом они очень мягко и приветливо обходятся с животным, слугами, женщинами и своими друзьями.

Изо дня в день над зимними просторами и пустыми пашнями близ Гьянцзе бушуют сильные ветра, поднимающие в воздух кучи песка и пыли. Мы, получив свежих животных, вновь поднимаемся в горы, чтобы на этот раз достичь Лхасы. Через величественную Каро-ла едем в восточном направлении в районе сверкающего бирюзой озера Ямдрок Цо (4400 метров над уровнем моря). Даже днем становится холодно. Мы радуемся, если за сутки удается покрыть расстояние в 40–50 километров. Ледяные ветра так и норовят выбить нас из седел. Но какие незабываемые переживания нам доставляют виды озера Ямдрок Цо!

Когда заканчиваются границы тибетского земледелия, а вместе с ними и места проживания оседлых тибетцев, мы вновь встречаем многочисленных кочевников, которые передвигаются от выгона к выгону. Они ведут беспокойное путевое существование и изредка успокаиваются, чтобы дать своим коням отдохнуть. В этих заброшенных пустошах, продуваемых со всех сторон ветрами, мы все чаще и чаще встречаем путников — странников с копьем или посохом в руках, которые тащат все пожитки на своем. Они направляются в далекие страны, чтобы влачить жалкое существование, выпрашивая милостыню или грабя одиноких путников. Имеются и фанатичные, полубезумные паломники, которые пытаются дойти до Лхасы, стоя на коленях. Такие в постоянном поклоне кружатся вокруг оплота ламаизма. Но есть и совершенно другие, волки в овечьем обличье. Они одеты в одеяния лам и держат в руках четки. Но за их поясом спрятан острый как бритва кинжад. Такие выходят на караванные тропы, чтобы дождаться доверчивую жертву. Но большинство паломников обоего пола — безвредные чудаки, которые увешаны амулетами и волшебными коробочками. Они прибывают из восточной провинции Кхам, где живут не только самые гордые и прекрасные тибетцы, но и самые жестокие и кровожадные разбойники.

Мы проводим в окрестностях озера последние дни. Синеватый призрачный лед, сковавший величественное Ямдрок Цо, и застывшие зубцы могучих ледников создают воистину фееричную картину. В какой-то момент дорога резко поворачивает, и озеро остается у нас за спиной. Направляясь на север, мы поднимаемся на перевал высотой в 4700 метров. Верховья Камбала являются исторической и естественной границей между двумя самыми большими и самыми важными провинциями Тибета: «Ю» и «Цанг». Здесь мы опять видим удивительную панораму. За нами, где-то 300 метров внизу, тянутся степные горы и лежит ярко-голубое, удивительно спокойное озеро. По обе стороны мы видим гребни гор. Перед нами мы в первый раз замечаем серебряную блестящую петлю, которую образует река Цангпо (Брахмапутра) — главная водная артерия Южного Тибета.

Зимой эта река, мягко текущая между горами, едва ли шире сотни метров. Однако летом, когда начинается таяние снега и грохочут сильные грозы, она превращается в бурный поток, который с ревом несется с запада на восток, чтобы пронести свои воды через Индию. Там от водопада к водопаду она меняет свое направление. В районе Калькутты она сливается с Гангом и широкой дельной впадает в Бенгальский залив, окончательно растворяясь в водах Индийского океана. В тихом благоговении и с внутренней радостью мы достигаем наивысшей точки данных мест. Теперь события сменяют друг друга с неожиданной стремительностью. Два дня назад на неуклюжих суденышках мы переправляемся через Брахмапутру. Вечером мы въезжаем в небольшую тибетскую местность Чусул, которая располагается к северу от реки. Комендант замка и гражданский губернатор встречают нас с распростертыми объятиями. По поручению правительства мне передают белое шелковое церемониальное покрывало.[116] В просторном чистом доме, куда нас проводила делегация высокопоставленных тибетских чиновников, я присаживаюсь на почетное место — под балдахином. В почтенном поклоне к нам приближаются несколько слуг, которые хотят нам вручить несколько подарков от тибетского правительства. Вскоре после этого появляется священнослужитель из Лхасы, который интересуется, в каком часу мы намерены на следующий день въехать в священную столицу. Поскольку тибетское правительство и высшие духовные лица Лхасы хотели нам организовать подобающий прием, то я предельно точно сообщаю о времени нашего прибытия.

Я узнаю о том, что высшие чины правительства в генеральском звании и ламаистский аббат (именно так указано в отчете Шефера — А. В.) хотят встретить нас за 3–4 мили до города, чтобы выказать нам уважение Лхасы. Во время торжественной церемонии обмена белыми шелковыми покрывалами нам объявляют, что как первые немцы, посещающие священную столицу этой таинственной страны, мы являемся самыми желанными гостями. Именно тогда, когда мы почти достигли самой желанной цели нашей экспедиции, за нашими спинами начались политические интриги. Но об этом я расскажу отдельно. Но в тот момент нам ничто не могло помешать, чтобы утром второго дня в первый раз увидеть вдали башни и зубцы золотых крыш Поталы. Там мы ведем себя как азиаты. Перед городом слезаем с лошадей и раскланиваемся перед оплотом ламаизма, этим Ватиканом буддийской религии. Несколько часов спустя мне предоставлена высокая честь ввести первую немецкую экспедицию под сень царственного дворца Потала.

За несколько дней пребывания в столице страны богов мне удается разрушить все интриги, которые тонкой паучьей сетью стали плестись вокруг нас. Из первоначально запланированного двухнедельного пребывания в Лхасе наш визит превратился в двухмесячное нахождение в этом священном городе. Почти сразу же с «живыми божествами» и представителями тибетского правительства нас стали связывать узы сердечной дружбы. Время, проведенное в Лхасе, — это самое большое мое научное переживание. Вряд ли мне придется пережить еще раз нечто подобное.

Мы покидаем гостеприимную Лхасу, когда священные черные журавли, зимовавшие здесь, собираются улетать. Потянулись косяками дикие гуси, начинают ворковать сизые голуби, а в гнездах воронов вылупились птенцы. Нас ждут впереди новые задания.

Я вбил себе в голову, что мне, как первому белому исследователю, надо изучить древнюю столицу Тибета Ялунг-Подранг. Несколько дней мы следуем на восток. За это время мы перешли перевал Гокар-ла, высота которого составляет 5200 метров. Прибыв в Самье, мы вновь оказываемся в долине величавой Брахмапутры. Мы следуем вниз по ее течению. Мы продолжаем свое весьма утомительное путешествие по песчаным пустыням до тех пор, пока не оказываемся в Цетанге на реке Цангпо, одном из крупных тибетских городов, в котором проживает более трех тысяч жителей.

Цетанг очень знаменит. Здесь, согласно верованиям тибетцев от связи самца обезьяны и демоницы произошел людской род. Именно здесь в Тибете возникло земледелие. Здесь рождалось множество святых. Этот город не раз посещал великий Падмасамбха-ва. Крыши города блистают новогодними украшениями. Повсюду шелестят флажки с молитвами. А на прибрежных ивах начинают набухать почки — первый признак того, что скоро наступит новый вегетативный период.

Для Цетанга являются характерными многочисленные чортены, которые живописно возвышаются над окрестностями. В этих строениях вечному покою преданы тела великих лам. По своей архитектуре они восходят к индийским ступам. В целом почти все религиозныепамятники похожи на пирамиды.

В данном случае они должны символизировать ламаистский пантеон и отдельные элементы Вселенной: землю, воду, воздух, огонь. Навершие этого сооружения должно обозначать эфир — трансцендентную материю Вселенной. Но это лишь одна из многих интерпретаций, которую тибетцы дают конструкции чортенов. Другая версия деления основной части постройки на четыре части является не чем иным, как архитектурным воплощением формулы таинственной молитвы: «Ом мани падме хум». За день мы тысячи раз слышим эти слова. Мы читаем их на камнях у обочины дороги, на скалах, на стенах домов — она почти повсюду. Она написана на каждой ручной молитвенной мельнице. Мы встречаемся с ней в монастырях и на горных склонах, где она выложена гигантскими буквами из белого кварцита. Эта загадочная формула витает над страной. К чему ни прислушайся, куда ни глянь, рано ли утром, поздно ли вечером, в тусклых ли залах храмов или на заоблачных перевалах, в домах ли богатых или в хижинах нищих, из года в год миллиарды раз повторяется: «Ом мани падме хум — Ом мани падме хум».

Цетанг находится у входа в защищенную от всех ветров райскую долину Ялунг-Подранг. На половине пути между этими двумя городами находится некое подобие крепости, мощное знание с высокой наблюдательной башней, которая возносится над всей долиной. Это строение является еще одним свидетельством того, что здесь мы сталкивается с древнейшими пластами культуры Тибета.[117] Здание уже не раз реконструировано, но в народных представлениях оно остается «старейшим» строением Тибета, с которым связано множество древних сказаний и легенд. Именно здесь должны были жить первые люди — потомки волосатой обезьяны и скалящей зубы чертовки. Отсюда они сначала заселили долину Ялунг-Подранг, а затем и весьма мир. Сейчас в этом высоком здании находится храм во имя милосердной богини и любящей матери ламаизма тысячеглазой Долмы (Тара), историческим прототипом которой была одна из двух супруг тибетского царя Сронг-Цан-Гамбо.

Поначалу Ялунг-Подранг несколько разочаровывает. От руин древнего города и величественного царского дворца, к сожалению, почти ничего не осталось. Хорошо сохранились наблюдательные вышки, которые в свое время возводились близ дворца первых королей Тибета. Они должны были прикрывать самые важные стратегические направления. Сегодня же они оставшиеся свидетели того, как смелые воины помогали прежним правителям Тибета.

Далее мы следуем очень сложным маршрутом. Мощные ветра, более напоминающие песчаные бури, пытаются помериться с нами силами. Песок забивает нам глаза, уши, засыпается под одежду, скрипит на зубах, когда мы едим. На протяжении всего нашего пути мы видим гигантские дюны, которые достигают высоты 30–50 метров. В некоторых местах мы с немалым удивлением видим горные склоны, которые на сотни метров в вышину засыпаны волнистыми песками.

В нескончаемых пустынях долины Брахмапутры мы едем по светлому вьющемуся песку. Мы часто сбиваемся с пути и вынуждены заново искать дорогу. Только в небольших долинах, укрытых от ветров и песчаных бурь горами, мы находим небольшие оазисы земледелия. Именно там находятся редкие поселки, в которых все-таки живут люди. В один день мы въезжаем в Чамбалинг, где находится одноименный чортен, который является самым большим в Тибете. Могучее сооружение, в нижних павильонах которого находится монументальное изваяние ламаистского мессии — Чамбы. Высота статуи достигает 50 метров. На разных уровнях этого строения можно обнаружить культурные сокровища этой божественной страны.

После того как мы решили сократить маршрут нашей экспедиции, мы направляемся по ущельям в Римпунг, который расположен в верховьях Цангпо. На огромной скале, которая с двух сторон омывается реками, над городом возвышается «цзонг», замок тибетского губернатора. В тибетском языке слово «дзонг» имеет отношение не только к самому замку, где размещается резиденция местного правителя «цзонгнена», но и в переносном смысле относится ко всему району, который соответствует немецкому ландкрайзу. «Цзонгпены» назначаются и освобождаются от своей должности центральным правительством в Лхасе. Каждый год они должны отправлять в Лхасу определенные подношения в зерне, муке и масле, а также в зависимости от величины района выплачивать налоги. Но по сути «цзонгпены» являются маленькими королями, которые нещадно эксплуатируют свой район. Они повсеместно занимаются вымогательством, так как обладают полным правом на свое усмотрение сажать в тюрьму или отпускать на свободу, а также казнить и миловать.

Вокруг этих древних тибетских замков сама по себе возникает романтическая атмосфера. Они невольно навевают мысли о нашем европейском Средневековье. Гордо и повелительно они стоят на высоких скалах. Их каменные стены, возможно, проживут еще столетия, подобно тому, как они уже пережили не один век.

В Шигацзе нас застает тибетская весна. Птицы возвращаются на ручьи и болота, которые дают воду ячменным полям. За какую-то одну ночь окрестности покрываются тысячами фиолетовых цветочков. Кроме примул, расцветают синие вики и голубые касатики, которые в мае—июне превращают все пространство от Шигацзе до Гьянцзе в сплошное море цветов. Только горы не меняют своей цвет. Они так и остаются голыми и одинокими.

В Ташилунпо, в монастыре, который дает не только приют четырем тысячам монахов, но и является резиденцией Панчен-ламы, нас, как почетных гостей, радушно встречает его старый настоятель. На эти дни он станет нашим покровителем и верным другом.

Несколько недель мы успешно обследуем окрестности Шигацзе. Пока не начался сезон муссонных дождей, мы намереваемся изучить горы к северу от Брахмапутры. Но тучи сгущались не только в небе, но и над дальнейшей судьбой нашей экспедиции. До меня доносятся отголоски враждебных слухов, которые со временем растут и наконец превращаются в настоящий поток клеветы и злословия в мой адрес. День ото дня напряженность растет. Почтовое сообщение с нами насильственно прервано. Иногда мы ловим отголоски новостей по нашему коротковолновому радиоприемнику. Мы вынуждены спешно попрощаться с нашими тибетскими друзьями, после чего еще раз направляемся в Гьянцзе по самой короткой дороге. Оттуда после преодоления множества трудностей нам удается направиться в Индию.

В августе 1939 года, погрузив наш багаж на пароход, мы направляемся назад-Мы сами летим самолетом из Калькутты. Наш обратный путь в Германию лежит через Карачи, Басру, Багдад и Афины.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.