Открытие Шали

Открытие Шали

Следуют несколько месяцев, в которые, вдоль и поперек объездили глубокие долины и горные перевалы гималайского массива. В это время через Лхасу, Лондон, Силму и Гангток идут дипломатические переговоры. Мы с нетерпение ожидаем ответа регента и короля Тибета, которому я подал длинное прошение. Кроме этого, были отправлены богатые подарки совету министров в Лхасе и его святейшеству регенту Хутукту Римпоче.

Почему бы в это время в радостных ожиданиях не предаться рассказам при свете мерцающего костра?

Мы упиваемся нашими ежедневными научными успехами. Трудные и очень сложные задания заставляют забыться, отгоняя печаль и заботы. На юге высятся гималайские гиганты, на севере расплывается в бесконечность океан тибетских степей.

Наши продукты подходят к концу. Рис, который мы едим едва ли не каждый день, надоел всем настолько, что с общего согласия я принимаю решение послать на юг за деньгами и свежими продуктами. Думаю, это сможет нам поднять настроение.

Несмотря на то что мы упустили момент, чтобы совершить еще одни визит вежливости, добрая финская миссионерка из Лачена, прознав о наших трудностях, посылает своего воспитанника-туземца с множеством незамысловатых продуктов (собственноручно выращенные овощи и свежевыпеченный хлеб), которые в тот момент нам кажутся чудом. Какие это были превосходные дары! Каждый раз, когда мы наполняли ими рот, наши сердца переполнялись благодарностью, и мы чувствовали бы себя злыми мальчишками, если бы принципиально отказались от подарков христианской миссии. Мисс К., добрая душа, прислала нам милое заботливое письмо, в котором говорила, что, наверное, мы не откажемся «во льду и снегах» принять небольшой подарок и Божие благословение. Мы принимаем первое и покорно сносим второе. Мы отвечаем ей сердечным письмом.

Отныне дела у нас пошли, как у вошедшего в поговорку «Бога во Франции». Можно по-разному думать о миссионерах, об их более-менее полезной деятельности. Но нельзя не осознавать, что внутренние миссионеры и миссионеры, заброшенные в дикие края, были издавна одинокими исследователями, помогающими нам. Было бы глупо повернуться к этим идеалистам спиной. Если мы хотим не предвзято оценивать итоги их научно-исследовательской деятельности, то это было бы еще и весьма неблагодарно.

Для нас, на наше нахальное счастье, деятельность финской миссионерки в Лачене вышла далеко за рамки ежедневного благословения. О чем я и хочу рассказать. Стараясь быть беспристрастным, о чем, собственно, судить самим читателям, я не могу все-таки удержаться от сострадательной улыбки. Все, что я расскажу дальше, является правдой. По ходу рассказа вы сами должны решить, верить в это или все-таки нет. Сам я не берусь выносить суждения по данному поводу, ибо, как ученый, должен строго придерживаться только фактов, которые я и перечислю далее.

Итак, христианин-туземец, посланник финской миссионерки, прибыл к нам. Он поднялся к нам в горы с выпечкой. На его умной голове надета лихая шляпа. Он немного говорит на английском языке. По-тибетски его звали Лопе, но после крещение он принял звучное имя Тимоти (Тимофей). Так как все наше последующее приключение будет непосредственно связано с «черных духом гор», что имеет очень много общего с религией и исконными тибетскими религиозными представлениями, то мы будем называть нашего героя менее христианским, но более коротким именем Тимо.

Памятным вечером июля 1938 года, после целого дня утомительных работ в горах, я встречаю Тимо в нашем лагере. Этот малый мне понравился с первого взгляда. В итоге мы сели поболтать у костерка, огонь в котором поддерживался высушенным ячьим навозом. В ходе беседы я расспрашиваю его обо всем, что уже знаю сам, и обо всем, что мне хотелось бы еще узнать: о животных, об охоте. Оговорюсь, что при разговоре с туземцем всегда надо уточнять, лжет ли он в надежде на хороший «бакшиш»,[99] или же все-таки говорит правду.

Вопреки или все-таки в силу его христианского вероисповедания мы приняли Тимо за непригодного ни к чему бродягу. Но он стал одним из наших лучших людей: остроумный, выносливый и стремящийся к хорошим поступкам парень 29 лет. Он счастливый отец двух крепких мальчишек, которых он тоже крестил. Во время вечерней беседы у костра темы нашего разговора перепрыгивают с одной на другую. Все начинается с королевского архара, затем переходит к киангам, голубым баранам, газелям. И тут я спрашиваю Тимо, предки которого иммигрировали из Бутана, знает ли он что-нибудь про стремительных такинов? Это дикое, легендарное высокогорное животное — наполовину корова, наполовину антилопа, длинноволосое и очень Мрачное по своему внешнему виду Науке было известно лишь несколько экземпляров данного вида. Нет, Тимо ничего не слышал про такинов. Позже мне удастся локализовать место обитания такина в Лачунге в Восточном Сиккиме.

Но, — Тимо понижает голос и говорит очень загадочно, — в Сиккиме есть еще одно очень редкое животное, чем-то похожее на буйвола или на яка. Оно появляется внизу близ Цунг-танга в районе проживания лепчасов, на высоте в 4000 метров в самых крутых и самых недоступных горах. Туда никогда не осмеливался ходить ни один белый человек. «Шали» — это сказочное существо, о котором лепчасы хранят гробовое молчание, так как оно живет на святой горе и такое же святое, как божество. Шапи — это черный дух гор, которому никто не мог причинять обид. Имелось только четыре или пять лепчасов, которые могли похвастать, что видели его. Мне всегда хотелось соприкоснуться поближе с народом, который уединился в джунглях, знал все уловки диких гор и мог жить, месяцами не разводя огня. Так вот он, Тимо, был единственным ныне живущим лепчасом, который собственными глазами видели шапи. Я тут же воодушевляюсь, во мне разгорается неистовый огонь — ярче, чем в самом костре. Шапи-шапи-шапи — мычу я, как бык, чувствуя, как кровь во мне начинает бурлить. Я моментально созвал всех сахибов у себя в палатке и пригласил Тимо, он должен был повторить им все то же самое, что рассказал мне. Мне представилось, что все волшебные духи Гималаев собрались на совет.

«Я верю этому парню, — вскакиваю я с места, — он не мог такого придумать. Я, конечно, не полностью разделяю его фантазии. Но, господа, это может стать самым большим успехом нашей экспедиции. Если это животное существует, то мы хотим и мы должны его обнаружить. И неважно, насколько трудным это будет. Я уже давно предполагаю, что в средней высоты горах живет неизвестный нам крупный зверь. Результаты исследований указывают именно на это». Мы встречаемся взглядами. Я вижу, что у всех горят глаза, в которых пульсирует энергия. «Черт побери, это может стать вещью, которая будет означать научный триумф Германии. Что тогда скажут господа англичане, которые отстаивают приоритетное право осуществления научных исследований в Центральной Азии? Которые считают себя слишком умными и верят, что никто лучше их не знает Тибет и Гималаи?»

О, святые небеса, а если это действительно правда, если шапи — не порождение азиатской фантазии, не какой-то «мигю», как называют снежного человека, не какая-то прямоходящая обезьяна? Это было бы чудесно.

Тимо утверждает, что четыре года назад он действительно видел шапи своими собственными глазами. Как-то ему потребовался по хозяйству лишайник уснея, которым женщины красят одежды в красивые цвета. Он собрался в дорогу, взяв с собой мешок муки цзампа и длинный нож «хау» (мачете). Он два дня шел по джунглям, до тех пор, пока не достиг в поиске нужных растений палеоарктической зоны. Когда на третий день густые джунгли закончились, а лианы сменились елями и рододендронами, он первый раз столкнулся с первыми следами сказочных шапи. Когда он рассматривал снежные вершины, чтобы вовремя уклониться от опасных оползней, Тимо первый и последний раз столкнулся глаза в глаза с этими загадочными существами, которые растворились в горах, прежде чем он успел что-то сообразить. Их было целое стадо. Размером они были как «маленькие яки». Но в растрепанной шерсти они выглядели очень дикими.

Больше Тимо ничего не мог рассказать. Он даже не знал, обитают л и в тех местах шапи до сих пор. Он только раз за разом повторял, что те края были опасными, очень опасными. Он вообще сомневался, стоило ли туда идти с нашими носильщиками и палатками. Как он утверждал, там не было ни одного ровного места, чтобы можно было поставить палатку. Когда я подхожу к нему и говорю, что он должен вместе с нами направиться к тому месту, где видел шапи, то Тимо загорается этой идеей. Но для начала я беру с него слово, что он никому не скажет о наших планах. Я начинаю с того, что заучил слова Тимо о шали наизусть. Теперь они постоянно крутятся в моей голове

Теперь мы приглашаем к себе всех наших людей: носильщиков, караванщиков и проводников. Мы спрашиваем их, слышали ли они когда-нибудь о животном, которое на языке лепчасов звучит как «шапи». Все отрицательно мотают головами. Только Акхей, браконьер из Гангтока, навострил уши и, подумав, сказал: «Да». Ему было знакомо такое название животного. Но он не стал утверждать, что шапи было до сих пор существующим животным, равно как и не знал, что это слово относится к животному. В одном оторванном от всего мира селе лепчасов он слышал, как люди ругались и обзывали друг друга «шапи». Кроме этого, лепчасы называют самых безобразных людей «шапи»: у тебя лицо, как у шапи.[100] Даже в цивилизованном мире в зависимости от темперамента, уровня образования и местопребывания мы можем назвать наших любимцев, равно как и закоренелых неприятелей, звериными именами.

После услышанных слов настроение у нас улучшилось. Но когда воодушевление стихло, стали возникать вполне закономерные колебания. В итоге все сахибы должны были высказать свое мнение по данному поводу. При этом мы договорились о нескольких вещах. Во-первых, шапи могут нас подождать достаточно долго, а вот оставлять начатую работу недоделанной было нехорошо. Во-вторых, при любых обстоятельствах мы должны были дождаться конца сезона муссонных дождей, чтобы начать данное рискованное предприятие не в начале этого ужасного сезон а/а хотя бы под его окончание. В итоге операция по поиску шапи откладывается, возможно, на следующий год. Надо дождаться момента, когда погодные условия будут наиболее благоприятны для данной экспедиции. Кроме этого, мы должны были иметь гарантию, что к тому моменту количество удачных научных проектов оправдает все наше тибетское предприятие в целом. Решаться на рискованную операцию можно было в условиях, когда, как говорят альпинисты, «делаешь шаг, когда подстрахован следующий». Затем мы от руки набрасываем карту и пытаемся определить место обитания шапи. При этом Бегер вспоминает, что он, как-то глядя вниз с высокой скалы, на которой даже кружилась голова, заметил бредущих на север двух странных животных, которых, возможно, мы сейчас обсуждали. Наверное, он все-таки видел горных антилоп, которые в тех краях водились в изобилии. В результате мы почти все соглашаемся с предположением, что загадочное животное должно обитать в труднодоступных горах между долиной Талунг и долиной Лачен. Эти горы были белыми пятнами. Неизвестно, забредал ли кто-либо из европейцев сюда до этого. Теперь мы ведем себя как альпинисты, которые хотят покорить уже давно известную альпийскую вершину так, как этого никто не делал ранее. Если верить описанию Тимо, то можно было с уверенностью говорить, что речь шла о новой группе или даже виде такинов. Поэтому на обложке моего дневника я рисую загадочное животное в стиле первобытной наскальной живописи. Я описываю его так, как себе представляю. После этого Тимо с живым удовлетворением подтверждает, что и рисунок и мое описание очень похожи на увиденное им существо.

Краузе полагает, что это могла быть какая-то особая панда — он уже мечтает о Восточном Тибете. Винерт, напротив, как человек, работающий с четкими числами, слушал нашу беседу весьма скептически. Он не произнес ни слова, только тряс своей бородой и шевелюрой, которая больше напоминала гриву льва. Затем с важным видом жителя Восточной Пруссии он вымолвил: «Ну что же… вера движет горами». Ieep, как всегда, был самым большим и неисправимым оптимистом. Он был типичным баварцем, которым не знакомы сомнения. Когда пришло время действовать, именно он стал моим спутником.

В течение следующих месяцев мы пребываем в уверенности, что шапи — это разновидность такина. Мы возлагаем на эту версию большие надежды. Не проходит и дня, чтобы мы не вспоминали о сказочном животном. Вечером, когда красные отблески костра играют на наших загорелых лицах, мы строим планы. Нас охватывает воодушевление, которое не знает границ.

Месяцем позже мы прибываем в Лачен. Там Тимо показывает мне старую, абсолютно облезшую шкуру молодого щапи, который много лет назад забрел в долину. Попав в охотничьи угодья лепчасов, он тут же был убит камнями и ножами. Теперь начинается разгадывание ребусов. Я сразу же отказываюсь от версии, что это был такин. С этого времени я начинаю думать о животном, связанном с Кашмиром, Непалом и горами Симла. Оно называется «тар» и известно своим резким и весьма специфическим запахом. Среди английских охотников, которые подстрелили его, тар пользуется славой благодаря своему мускусному запаху Облезшая шкура пахнет именно так! Благодаря своему весьма восприимчивому органу обоняния я получил первые подсказки, в каком направлении двигаться дальше.[101] Дни идут медленно, пока наконец не настает тот момент, когда мы, полные энтузиазма, с полным правом можем приступить к нашему самому большому зоологическому мероприятию. В горах между тем выпал снег, чья глубина иногда достигает метра. Десять дней нас заметает в Канченджанги. В итоге из-за снега не видно даже нашей самой большой палатки — «немецкой залы». Общая численность нашей экспедиции к данному моменту разрослась до 60 ртов. В итоге продовольствия вновь стало не хватать. Если бы святой Хуберт не послал нам несколько толстых голубых баранов, то мы оказались бы весьма в затруднительном положении в горах, где ночью Морозы колебались между 12 и 18 градусами ниже нуля. Наутро наши окладистые бороды покрыты белым инеем.

Когда ветра разогнали облака и наконец тропическое высокогорное солнце начал палить и греть во всю силу, мы оказались неожиданно поражены снежной слепотой. Она вывела из строя ряд наших туземцев. Несмотря на наличие темных очков, пострадали и двое из нас. Время от времени нам приходится прерываться, чтобы отдохнули глаза. Когда слепота проходит, мы вновь принимаемся за работу, чтобы успеть закончить начатое.

Нагруженные научными трофеями, мы победоносно спускаемся на высоту в 2700 метров. Теперь у нас есть время выспаться и начать строить более конкретные планы по поиску шапи. Предстоящий путь нам приходится намечать весьма приблизительно. Туземцы не хотят или не могут указать нам ни точного направления, ни дать каких-нибудь ориентиров, чтобы прийти к месту, где обитают шапи. В итоге мы должны идти почти наугад в невидимые дали. Некоторые лаченцы, которые искали заблудившихся яков в этих жутковатых районах, описывают эти места как дьявольски опасные. В итоге Краузе едва ли может надеяться на то, что у него есть хоть какие-то шансы заснять на кинопленку неведомых шапи. В итоге он предпочитает сосредоточиться на диких джунглях вокруг Лачена. Бегер занимается своими антропологическими и этнографическими изысканиями. Винерт решился на поездку к восточным хребтам, которые он наделся перейти в каком-нибудь месте, если ему позволит погода. В итоге наша команда разделяется. Наше продовольствие разумно делится на несколько частей. Вечером, перед началом поисков, я стучу по плечу моему верному товарищу Гееру: «Старик, пора начинать». Геер свято убежден, что всегда, когда за дело беремся мы вдвоем, то оно начинает почти сразу же ладиться.

На следующее утро мы помахали рукой нашим приятелям, временно остающимся в лагере. Они кричат нам «ни пуха, ни пера», и наша маленькая походная колонна направляется в южном направлении.

Из-за обилия снега, который покрывает все горные хребты, а также джунгли и чащи рододендронов, мы почти сразу же отказываемся от плана двигаться вперед, в сторону перевалов. Теперь мы хотим осуществить опасный подъем непосредственно из субтропической долины. Мы прощаемся с палеоарктическим регионом и направляемся к Маншитангу, маленькой равнине, расположенной посреди джунглей. Здесь мы оставляем большинство наших носильщиков из числа лаченцев, которые были бы незаменимы в районе Канченджанги или Синиолчу, но в районе, куда мы устремляемся, они почти моментально выбились бы из сил, даже не приблизившись к намеченной нами цели. В нашей свите остаются Тимо и еще три коренастых браконьера.

Геер вместе с Тимо направляется в Цунгганг, где нанимается четырнадцать крепких лепчасов. Они упорные, как дикие кошки, и способны карабкаться по деревьям, как обезьяны. Только они соответствуют требованиям, которые мы предъявляем в данном походе.

Между тем я хочу изучить долину и примыкающие к ней джунгли, которые почти вертикально возносятся по скалам вверх, на предмет возможности подъема. Кроме этого, я не забываю про свои орнитологические задачи и попутно изучаю птиц. Но затем я поручаю это задание трем лепчасам, которые не только чинят висящий над бурной рекой мост из лиан, но и, облачившись в тряпье, почти целый день продираются сквозь джунгли в направлении реки, тем самым готовя нам «дорогу». За 12 часов утомительно работы они умудряются расчистить от 3 до 3,5 километров пути. Это поразительная производительность, которую мы не можем оплатить им слишком высоко, так как по ту сторону реки нас ожидает самое примечательное в данной ситуации — многоэтажные джунгли. Когда эти трое лепчасов в шипах и колючках возвращаются к вечеру, утомленные и полностью выжатые, в наш лагерь, я могу им только пожать руку, поблагодарить и выдать по три сигареты. Затем наступает ночь.

Прежде чем тусклые тени полностью покинули тесную долину, я уже проснулся и покинул палатку, чтобы посмотреть, как первые лучи солнца, словно забирающиеся друг на друга, окатывают багряным оттенком величественные соборы скал. Именно туда мы и должны направиться. Там, где горные хребты под острым углом уходят в лазурное небо, должны обитать эти сказочные существа. По мнению людей, ни одно живое существо не может найти там убежища. Эти каменные стены и утесы, чьи снежные карнизы синеватыми отблесками мерцают в моих глазах, могут обеспечить место разве что королевскому беркуту, который в расселине или большой трещине может свить себе гнездо. Но, ради всех святых, как там может обитать крупное млекопитающее? И как мы его должны там разыскивать? От этой картины у меня начинает кружиться голова.

К черту все! Мы должны справиться, это стоит того. Пусть лучше я останусь здесь внизу, в долине, нежели голова начнет кружиться там, наверху. Выбора нет, в этой выси мы должны провести три или четыре дня. Что тогда для riдc будет значить жалкая земля, которая останется далеко под нами!

Я беру одеяло и расстилаю его. Когда лежишь горизонтально на спине, вещи выглядят совсем по-иному. В нашей жизни все зависит от того, с какой стороны смотреть на вещи, как и с каким настроения браться за дело. Я лежал так почти битый час, пока наш повар не позвал на завтрак. Я созываю нашу команду: Лозор — наш повар, он лепчас; Мандхой — непальский препаратор; Акей — проводник из числа бутанцев. «Итак, юноши, видите, где солнце касается обрывистой скалы, где острый выступ скалы упирается прямо в небо? Там несколько дней будет находиться наш лагерь. Вы рады?»

«Однако очень опасно», — после раздумий соглашается наш повар. Мандхой не говорит ничего, он только улыбается. Акей выхватывает у меня из рук бинокль и долго смотрит вдаль, затем делает шаг назад, словно бы потерял равновесие, и вопросительно взирает на меня. «Ну а что думаешь ты?» — спрашиваю я его. «Я — как барасахиб». Я киваю ему и кладу руку ему на плечо. Акей произносит: «Да, да!» Этот сорванец в полном порядке, с ним можно и лошадей воровать, и на шапи охотиться!

Завтрак был превосходный, что в последнее время было редкостью.

Несмотря на то что в течение двух последующих дней в пути мы пополняем коллекцию еще 60 птицами[102] и у нашей группы не было ни минуты свободного времени, мое настроение тяжелое, как глубокий вздох природы. А может быть, это упоительное спокойствие только предшествует буре? Это ведомо только Всевышнему. Я ненадолго задерживаюсь у одной из скал. Моя голова свободна, только охватывает легкая небесная тоска, когда я оглядываюсь назад. Тополя стояту дороги уже без листьев, но джунгли зелены и полны жизни. Вокруг абсолютно тихо, только ветер время от времени шумит в кронах деревьев да листья падают на землю, чтобы снова стать землей. Кое-где еще стрекочут цикады. Наступает осень. Мягкая осень тропиков. Без ярких северных расцветок, но с той же самой тишиной. Было бы прекрасно, если бы такие дни не кончались.

Завтра возвращается Геер. Надо надеяться, что тогда все и начнется. Длительное ожидание в подобных ситуациях не является хорошим фактором. В прозрачном воздухе тихо кружатся семена чертополоха. Эти дни мне кажутся вечностью, а ночи — нестерпимой пыткой. Час медленно сменяется новым часом, а прошедший тонет в безграничном океане времени. Все должно получиться! Если у людей не было бы надежды, чем тогда являла бы их жизнь?

Не создаем ли мы себя из надежды и тоски, из грусти и исполнения сурового мужского долга, за что мы держимся, чтобы черпать новые надежды?

Прежде чем наступает вечер и огромные летучие мыши начинают взмахивать своими кожаными крылами, мелькая в густых джунглях, большой тропический крапивник заводит свою песню в тишине лесов, будто бы желая вырвать диких животных из дневного сна. И тогда огромные тимелиевые кустарницы начинают издавать свои адские звуки, орут обезьяны. Все это продолжается до тех пор, пока не подает свой голос ночная сова и ночные тени не закрывают ущелья.

На следующий день на равнине среди лесов Маншитанга царит оживление. Приближаются морозы, и тибетцы погнали свои стада с высокогорных пастбищ. Начинается сезон больших переходов. Краснокожие сыновья горной страны направляются верхом из Гималаев в Гангток, Калимпонг, Дарджилинг, чтобы продать шерсть, шкуры, ковры и другие пожитки. Рядом с моей палаткой расположилась целая ватага тибетцев со своими детьми и домочадцами. Их лошади пасутся. Высоко наверху сияют белым цветом острые зубцы гор Кулмен. Тишину залитого солнцем дня лишь иногда прерывают унылый крик канюка да звонкий свист боязливого фазана, доносящийся из джунглей. О нашей лишенной отпечатка времени осени напоминает богатство фиолетовых красок цветущих на мшистых столах деревьев орхидей. Девственные леса кишат пестрыми птицами, которых ранняя зима, спускающаяся с ледяных гор, заставляет спускаться ниже к земле. Ландшафт оживает цветными разнообразием: дятлами с ярко-алыми головами, какими-то неведомыми солнечными птичками, чье оперение переливается всеми цветами радуги, робкими дроздами, целой армией пищащих йеночек и красногрудыми поползнями. Небо пронзительно голубое, оно уравновешивает темные джунгли, сверкая белыми облаками, плывущими над нагромождением отвесных скал. А внизу продолжает шипеть прозрачная вода сине-зеленого цвета, которая продолжает свое вечное путешествие. Здесь можно было бы неделями предаваться мечтанием, если бы нас деятельно не побудили к дальнейшим действиям.

Во второй половине дня прибыл Геер, который нанял носилыщиков в Цунгганге и распределил между ними задачи. Прибыв в лагерь, он приносит радостную весть, что наша свита буклет на месте завтра в 8 часов утра, а стало быть, тогда и надо будет выступать. Боже мой, надо же все привести в порядок и собраться, чтобы к завтра быть готовыми к походу. Проверяются все банки (плотно ли закрыты), а обувь смазывается. Только тогда мы готовы.

На следующее утро: «Подъем! Подъем!» Наши носильщики берут свои грузы и молча направляются к шумящей реке, где мост из лиан, раскачиваемый даже легким ветром, разделяет два наших мира. Мы принадлежим к тому, где обитают робкие лепчасы, которые иногда воруют вещи, но, завидев белого человека, тут же скрываются в джунглях. Торговый путь живет своей жизнью, позволяя нам свернуть на другую дорогу, которая вздрагивает, когда обрушивается скала и ведет нас в сопровождении дикой песни реки, которая плещется где-то прямо под нами. Но у нас другие планы. И если мы снова пошли этой дорогой, то хотим найти шапи или… Все в руках Божьих! Но не в лапах темных демонов горного мира, в которых верят наших носильщики-лепчасы.

Переход через реку, покрытую белой пеной, — занятие, которое щекочет нервы. Мост угрожающе раскачивается в обе стороны. Мы едва ли не ощупью находим дорогу по прогнившим стеблям бамбука, которые служат настилом, наброшенным на лианы. Все качается, трещит и вибрирует, а под нами с диким ревом несутся пенные буруны неистовой реки. Большинство европейцев испугалось бы — их по мосту несли бы не менее испуганные носильщики. Но наши туземцы доверяют нам. Мы идем первыми, улыбаясь и подавая пример своим поведением. Повар совершает забавные кульбиты на мосту, даже крошечный Мандхой перебирается через мост, ни разу не скривив лица. Небольшие проблемы возникают с нашими новыми носильщиками. Они несут на себе слишком большой груз. Наши пожитки снимаются, перераспределяются, а затем несколько раз перехватываются крепкой лианой. Но через полчаса форсирование завершается и начинается форменная битва с джунглями. Выхвачены ножи «хау», м, под их стальными лезвиями трещат и рушатся все преграды. Все-таки хорошо, что мы накануне послали сюда наших туземцев, чтобы они проложили путь. За этот день мы едва ли прошли более 500 метров. Мы были все в шипах и легких ожогах от каких-то ядовитых растений. Но предвидя, что нам предстоит пройти по джунглям еще 3,5 километра, наше настроение портится. Лазанье по отвесным скалам, покрытым джунглями — занятие очень опасное. Наше продвижение напоминает какой-то нелепый хоровод — то вверх, то вниз. То бушующая река ревет буквально в метре от нас, то мы видим ее вертикально под нами где-то на глубине в сотню метров. Иногда наши туземцы падают кувырком. Они пытаются хвастаться за гнилые ветки, но груз опрокидывает их и на время погребает под собой. В затхлом полумраке нельзя разобрать ничего на расстоянии в 20 шагов, а зловещий лабиринт джунглей никак не хочет заканчиваться. Не видно ни неба, ни земли. Повсюду господствуют только глухие серо-зеленые цвета. Жара стоит как в теплице, мы обливаемся потом, который струится по нашим лицам.

Тимо и я отрываемся от всех остальных далеко вперед. Когда он устает, то длинный нож беру я и начинаю орудовать им, расчищая путь, до тех пор, пока мы оба не останавливаемся, чтобы передохнуть. Мы взмокли от пота и влажности. Остановившись, вслушиваемся в эту дикую природу и иногда оглядываемся, не догнали ли нас наши туземцы-носильщики. Только когда поблизости раздается трек веток и мерный стук ножей, сопровождаемый глухими проклятиями, мы берем себя в руки и вновь продолжаем свой путь. Девственные леса почти вымерли. Лесной вальдшнеп, который выныривает из чащи где-то в метре от меня и так же стремительно исчезает, чуть было не испугал меня. Иногда мы видим недавно открытый нами вид пересмешника, да изредка слышим веселую песнь водного дрозда, но даже она не в состоянии заглушить рев бушующей реки. Медленно мы продвигаемся вперед. Травы, плауны и папоротники покрывают землю на многие мили, и ветки кустов и противные лианы постоянно бьют нас по лицу. Джунгли поднимаются на высоту в 60 метров, а потому лианы и корни деревьев свисают до самой земли как канаты. Ни одна птица не могла бы здесь летать прямо. Они обитают в этом призрачном лесу где-то на высоте в 50 метров, но и там им нет простора. Вдобавок ко всем этим неприятностям присоединяются небольшие болотца, в которые мы погружаемся по щиколотку. Для пущего разнообразия кое-где встречаются обломки скал, которые, преграждая нам путь, лежат, опутанные растениями. Расселины, затянутые мхом и ковром из травы, могут в любой момент поглотить неосторожного человека. Очень редко встречаются открытые пространства, которые тянутся не более 20–30 метров. Там мы можем видеть реку, примыкающую прямо к скалам. Залитые внезапные светом, мы тяжело ступаем по мягкому песку, на котором оставлена масса следов горалов и серау,[103] до тех пор, пока полумрак джунглей вновь не поглощает нас. Сопровождаемая грохотом воды, эта дорога тысячи видений ведет нас в многокрасочную вечность. Но вряд ли может быть что-то более зловещее, чем дикие, непролазные джунгли. Они венчают все то, что мы здесь ранее видели. Если бы мы двигались в куртках, которые могли спасти от шипов и крапивы, то мы, наверное, утонули бы в собственном поту. Облаченные только в легкие рубашки цвета хаки, мы вынуждены полагаться только на собственную сноровку. Любая неловкость тут же наказывалась. В этих огромных чащах возникают собственные маленькие леса из тропической крапивы, которые достигают высоты в 2–3 метра. Каждое неосторожное движение превращается в мучительную пытку. Эта гигантская тропическая крапива обжигает как огонь. Воистину дьявольское порождение. Ее даже нельзя сравнивать с нашей маленькой, безвредной европейской крапивой. Я проклинал все на свете. Я бы предпочел голым залезть в заросли нашей крапивы или сесть на муравейник, нежели испытать еще раз прикосновение этого тропического монстра. Что же нам может помочь? Джунгли смеялись над нами. Но мы должны были продвигаться вперед.

После того как первые километры этой ужасной местности, сопровождавшиеся упорным многочасовым трудом, остались у нас за спиной, мы увидели наконец-то просвет и почувствовали под свои ногами камни. Садимся на валу и ждем наших носильщиков. Ожидание длится очень долго. И вот, к нашей радости, мы видим выплывающее из темноты джунглей лицо выбившегося из сил Геера. Он был арьергардом нашей группы. Несмотря на то что наши носильщики несли вполне посильные груз и вызвались идти с нами добровольно, а потому не должны были жаловаться, мы оказываемся перед опасностью возникновения бунта. Носильщики не хотят идти дальше. Они уже были сыты по горло этим походом и требовали немедленно разбить лагерь. Их вожак говорит: «Многоуважаемые господа, будьте благосклонны и войдите в наше положение. Мы, носильщики, очень устали. Там наверху, — он указывает на высоченную горную стену, — мы не сможем найти ни одного подходящего места, чтобы разбить лагерь, а потому замерзнем. Лучше было бы встать завтра рано утром и за один день добраться до места обитания шапи».

Тем временем перед нами исчезают джунгли и появляется открытое небо. То, что предстает нашему взору, вызывает у нас оторопь, по спине побегает холодок. Перед нами неимоверных размеров отвесная стена, от одного вида которой веет темной силой. На первый взгляд, там действительно негде разместиться. Но я разыскиваю взглядом там небольшое ущелье. Оно может брать свое начало у подножия этой дьявольской скалы. «Бедные парни, мне жалко их, но я полагаю, что мы должны двигаться вперед. Что думаешь?» — спрашиваю я Геера. «Ясно дело, они хотят продлить экспедицию надень, чтобы получить больше денег, мал, надо разбить лагерь», — эти носильщики знали, что каждый день обходился нам очень дорого. Мы же должны были экономить наше богатство, нашу валюту, отказываясь от траты каждой третьей рупии.[104] Если бы у нас было бы больше денег, то наши дела шли не в пример быстрее. Однако нам ничего не остается, как призвать на помощь «магию», которая очевидна для детей природы, но в действительности является только хитроумным трюком.

В итоге я продолжаю: «Если вы полагаете, что мы не найдем так места для лагеря, то смею заверить, что, здесь на этой лесной дороге, не менее опасно. Посмотрите на эту трость!» Я указываю на бамбуковую палку, которую держит в руках Геер. «Вы же все слышали, что шторесахиб может при помощи ее останавливать смертоносные горные обвалы». В самом деле, о Геepe и его трости в этих краях ходили просто фантастические истории. Всюду, где бы мы ни появлялись, он был известен как «великий лама». В Зему, где гигантский ледник длиной в 20 километров отходил от Канченджанги и терялся в хаосе огромных гор, не раз приходилось сталкиваться с лавинами и облавами. Однажды наши носильщики были на волосок от гибели. Но Геер, приняв мужественное, волевое решение, спас их. Когда караван с нашими пожитками и провиантом, которым командовал шторесахиб, приблизился к 500-метровой скале, начался обвал. Глыбы и камни летели прямо на маленькую кучку людей. Туземцы, застряв по пояс в снегу, обезумели от страха. Они потеряли голову и уже было хотели, подобно стаду тупых овец, броситься в ледяную речку, где непременно погибли бы, но Геер инстинктивно оценил ситуацию и понял, что только его личное самообладание может спасти их от беды. Он крикнул Акею: «Удержи носильщиков! И смотрите внимательно, что я делаю». Он стоял посреди камнепада. Вокруг него рушились глыбы, а он не двигался с места. Небеса ему благоволили, так как во время этого бедствия в него попал лишь маленький камешек, угодивший в колено. Но Геер не сдвинулся с места. Когда сверху катился огромный валун, который летел прямо на нашего товарища, тот поднял свою знаменитую бамбуковую палку и указал на эту глыбу. В тот же момент огромный камень ударился о другую глыбу и остался лежать на месте. Произошло чудо, которое туземцы видел своими собственными глазами. Отныне они были уверены, что шторесахиб был в состоянии останавливать камнепады и обвалы. Тогда туземцы лишь втянули голову в плечи и, не озираясь, пыхтели, как яки, посреди обвала, который был шириной в 60–80 метров. Они имели непоколебимо веру в шторесахиба, который явил им чудо, как великий лама страны божеств. Но Геер, с его нестерпимо болевшим коленом, не был таким. Однако смертоносные глыбы умчались прочь.

Спасенные носильщики облепили Гeepa как репейники и целый час не отступали от него. Когда же Геер прибыл в Цунг-танг, чтобы навербовать там людей для участия в нашем походе за шапи, там не было отбоя от желающих, так как все прослышали рассказы о чудесах, которые творятся в большой немецкой экспедиции. Эта чудесная история, к которой я апеллирую, приводит к весьма успешному результату. Наши носильщики без лишних слов берут груз и, выгнув спины, продолжают путь. Я смог убедить их в том, что наш «наш великий лама» при помощи своей волшебной трости уже подготовил нам место для лагеря.

Без каких-либо намеков на ворчание и возмущение наши усердные лепчасы выстраиваются в ряды и мерным шагом начинают нелегкий подъем.

В целом этот восхождение стало для нас самым большим испытанием из всех, которые только были ниспосланы нам. Узкая долина, которая принимает нас, почта со всех сторон замкнута отвесными скалами. Нам приходится вставать друг другу на плечи, чтобы, используя такие импровизированные ступеньки, подниматься наверх. Лепчасам гораздо легче — они карабкаются по скалам, как обезьяны. Наверху ужасно холодно и пустынно, здесь могут обитать разве что суровые сарау. Эта версия подтверждается многочисленными следами и признаками пребывания здесь этой робкой горной антилопы. Над нами возвышаются на сотни метров крутые стены скал. Они притягивают нас как магнит!

Если бы мы не поставили себе задачу найти загадочных сказочных существ, если бы в данных условиях подъем на эти горы не был первым этапом к нашему успеху, тогда бы, как благоразумные люди, мы отказались бы от данной затеи. Мы бы просто сказали себе: «Не получилось. Но удругих ведь тоже не получилось. Почему мы должны быть первыми, кто осуществил это рискованное предприятие?» Но разве оно не стоит того? Знаем, что стоит. И этого нам вполне достаточно.

И мы воодушевляемся этим дьявольским аттракционом, когда нам надо карабкаться по утесам, зубцам и выступам. Гонимые своим желанием, мы будем обходить опасные горные участки. Нам не раз придется вброд форсировать горные реки, когда наши носильщики будут скакать за нами, как белки.

Трудности, с которыми мы сталкиваемся, лишь помогают нам перенести наш путь. Мы оказываемся в самом диком месте этих диких гор, от чего испытываем легкомысленную радость. Если эти шапи жили не так высоко, разве их уже не открыли бы для науки? Чем удаленнее, тем лучше. Чем больше становится водопадов, чем круче становятся горы, чем глубже становятся пропасти, чем сильнее идут более похожие на густую лаву селевые потоки, тем активнее становится наш азарт. Чем труднее для подъема становятся покрытые водорослями скалы, чем неприступнее делаются бастионы гор и хребты, которые божественная природа возвела вокруг этого сказочного животного, тем сильнее нам хочется его обнаружить. Наш интерес к «черному духу гор» усиливается с каждым часом.

В итоге мы ползем все выше и выше. Нагруженные нашим багажом носильщики давно отстали от нас. До нашего слуха доносится лишь удаляющийся с каждым часом рев реки. Я решаю остановиться у высохшего потока селя и дождаться Геера, который весьма рискованно скачет с глыбы на глыбу. Солнце, которое, пожалуй, только летом в зените освещает эту узкую долину, поднялось уже очень высоко. Рвущиеся в небо зубцы гор поблескивают пурпурным цветом. На их склонах сбиваются в плотную массу покрывала облаков.

«Собственно, теперь можно подумать о том, чтобы разбить палаточный лагерь», — едва ли не хором говорим мы. Мы озираемся. Смотрим наверх и по сторонам. Геер посылает вопросительный взор. Все настолько хорошо, что даже смущает. Мы планируем расположиться у небольшого водопада близ одной из скал, где течет вода.

«Что думаешь?» «Да, — отвечает Геер задумчиво. — Если мы навалим камней, то может получиться родник».

Когда мы решаем приблизиться к журчащему горному ручейку, чтобы получше изучить эту местность, скала метает вниз несколько огромных обломков. Они, поднимая кучу пыли и разваливаясь на несколько кусков, падают именно туда, где час спустя стояла бы наша палатка. «Ну что за подлость!» «Ты слишком рано радуешься, старая скала! Тебе никогда не переломать нам кости!» «Надо бы подняться на сотню или двести метров выше, там должен быть такой же небольшой водопад».

И действительно, мы находим почти идеально ровную площадку в несколько квадратных метров, на которой нет риска быть засыпанными камнями. «Я бы обосновался здесь, — говорит Геер. — Когда носильщики доберутся, мы уберем валуны. Из джунглей сверху мы принесем дрова, и все будет в полном порядке». Тимо остается с Геером. Он хочет помочь ему в подготовке площадки для лагеря. В это время я вместе с охотником-лепчасом поднимаюсь еще на 500 метров, чтобы прикинуть наш завтрашний путь, а заодно попытаться приблизиться к горалам и серау.

На нашу беду, начинает моросить дождик. Но нам все-таки удается добраться до выбранной цели, и тут, я готов признать с великим стыдом, я не знаю, что делать дальше. Подниматься еще выше не представляется возможным, так как путь завален обломками скал и любое приближение к ним является большой опасностью. С высоты 100–150 метров падает горный ручей. Он падет на камни и разбивается на тысячи брызг, превращая эту тесную площадку в сплошную изморось. Слева находится отвесная скала. Справа рискует начаться оползень, так что подниматься с грузом по нему является опасной затеей. Пути дальше нет».

Нам только и остается, что войти в пещеру, чтобы выкурить там по одной полупромокшей сигарете и посмотреть на все происходящее глазами двух фаталистов. Нужно было основательно поразмыслить, что делать в данной ситуации, не особо полагаясь на помощь богов. Языком жестов — ревущий водопад не давал возможности разобрать ни одного слова — я в соответствии со всеми правилами мимического искусства пытаюсь объяснить лепчасу, что мы застряли на этом горном карнизе и пути дальше нет. Я подозреваю, как окажется, не беспочвенно, что суеверные лепчасы хотят сбить меня с пути. Они делают это для того, чтобы проклятые белые в их дьявольской спешке не смогли в конце концов заполучить их священного животного. В качестве ответа лепчас с хитрой лисьей физиономий вытягивает руку из пещеры, как бы проверяя направление ветра, а затем отряхивает ее и, улыбаясь, качает головой. Он словно хочет сказать; «Я сделал все, что мог, но боги сильнее нас». Я понимаю, что мне может помочь только один человек, и его зовут Тимо. Во всяком случае, я знаю, что завтра к вечеру мы должны были быть уже посреди мест, где обитали шапи. В то, что Тимо наврал нам, я никогда бы не поверил.

На обратном пути мы находим еще несколько источников, вода в которых очень сильно отдает минеральной солью. Известковый налет покрывает тонким слоем тропы горалов и серау. В одном месте на соляной почве я вижу почти метровое углубление, подобное тем, что делают горные антилопы, чтобы отдохнуть и освежиться. В другом месте из гранитной скалы бьют небольшие молочно-белые источники. Именно там во впадине у скалы я обнаруживаю старый, почти окаменевший помет животного. Он особой формы, которой я раньше никогда не видел.[105] Как это часто делают туземцы, я поднимаю засохшие испражнения, растирая их между пальцами. Нет никакого сомнения, они здесь с прошлой зимы.

«Что это?» — я показываю помет лепчасу. Он тут же делает непроницаемое лицо и таращит на меня глаза. Лицо старого браконьера ничего не выражает. У меня возникло желание съездить ему по физиономии, но я только лишь кричу: «Какому животному принадлежит этот помет?» Его глазки начинают бегать; понимая, что отказ ответить может иметь для него печальные последствия, лепчас соглашается, что это помет шапи. Я тут же набил своею сумку этими старыми испражнениями.

Когда мы спускаемся с каменного карниза, то я нахожу место, просто идеально подходящее для того, чтобы разбить палаточный лагерь. Тут Геер еще раз отличился: он был почти внесен в пантеон лепчасов, так как умудрился поставить палатку без единой складки. Выбоины и неровности на каменной площадке были заполнены песком, так что ночь мы проводим-в сладком сне. Мы собираемся с силами для нового дня, которому было суждено стать одним из самых удачных дней нашей экспедиции. Днем, который никогда не сотрется из нашей памяти. Если он не был самым знаменательным днем нашего путешествия, то все равно был богат событиями настолько интересными, что я вряд ли испытывал нечто подобное раньше.

Все началось с исключительно чистого и прозрачного неба. Когда красное солнце роняло лучи на стены скал, то те бросали на нас сотни мерцающих искорок. Встав рано, буквально на заре, мы радостно прислушивались к бушевавшему рядом водопаду и видели, как смягчаются и отступают черные тени. Находившиеся над нами небольшие джунгли были опутаны туманом.

Мы торопливо завтракаем и собираемся в путь. Тимо пытается убедить лепчасов прочитать христианскую молитву, чтобы избавить их от суеверий. Он то угрожает, то сулит все блага мира. После вчерашней находки у нас нет никаких сомнений в том, что шапи — не выдумка. Они реально существуют. Но нам предстоит найти их, а для этого нам нужны лепчасы, хотя бы для того, чтобы окончательно не заблудиться. Лабиринты в этих горах просто ужасные. Наш лагерь, располагающийся посреди скалистого ущелья, словно оказался в мышеловке.

Нам не помешал бы добрый совет. Но спрашиваем мы совсем немного. Мы подбадриваем нашу команду и набираемся мужества. Лепчасы тем временем набивают свои животы жареным рисом.[106] Они карабкаются, как акробаты, по скалам и только иногда ищут место, чтобы присесть. Мы тем временем идем в разных направлениях, чтобы осмотреть при помощи биноклей максимально возможную площадь. Все кажется безнадежным, но мы предчувствуем, что нам предстоит что-то великое. Это просто чувствуется. Вскоре мы возвращаемся в покинутый нами лагерь, откуда уже начинает тянуться синеватый дымок костра, который быстро разносится ветром.

Даны последние указания. После этого я, Тимо и наиболее лояльно настроенный охотник-лепчас, в полном смысле слова надежный парень, направляемся по тому же пути, что я проделывал вчера. Пересекая небольшой горный ручей, мы вновь приближаемся к горному водопаду. По моему мнению, дальше пути нет. Я спокойно позволяю Тимо и лепчасу попробовать подняться наверх чуть левее высокого грязекаменного нагромождения. Мне самому это не удается, по крайней мере до тех пор, пока я не встречаюсь с этими детьми природы. Я всегда удивлялся их спокойствию и осмотрительности. Очень осторожно, чтобы не вызвать обвал, они преодолевают одну глыбу за другой. Такое ощущение, что они делали это ежедневно. Я следую за ними. Я начинаю подозревать, что лепчасы, с лица которых постоянно не сходит легкая улыбка, обладают каким-то особым шестым чувством. Их взор, острый как у орла, способный даже из камня выдавить воду, непрерывно устремлен куда-то вверх.

Когда лепчас наконец останавливается и дает мне время перевести дыхание, в голове мелькает: «Ну вот, все закончилось. Теперь он скажет, что не знает, что дальше делать». Но юркий азиат наклоняется, поднимает ногу и упруго прыгает, как дикая кошка. Чудится, что он знает здесь каждый камешек, каждую точку опоры. Когда подпрыгивает Тимо, я считаю его безумцем. Когда они приняли все меры, чтобы подпереть камни другими камнями, я начинаю карабкаться за ними. На мне тяжелые сапоги, а потому мне не удается двигаться столь же точно. Поэтому я поднимаюсь очень медленно, я выверяю каждый шаг, прежде чем делаю его. Иногда они оба буквально втаскивают меня наверх, я почти взлетаю.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.