Неизвестная война

Неизвестная война

Великая, страшная и опустошительная война России и Украины против Турции и Крыма, как водится, не попала в поле зрения историков, до сих пор твердящих о «войне 1677–1678 гг.», реже о «войне 1676–1681 гг.», как будто ее начал Федор Алексеевич, и упорно не замечающих попыток воронежского историка В. П. Загоровского рассказать правду о «русско-турецкой войне 1673–1681 гг.».[136] Особого рода издевательством (наверное, непреднамеренным) выглядят слова новейшего исследователя о «польско-турецкой войне», и даже об «участии России и Крымского ханства в польско-турецкой войне 1672–1676 гг.».[137] Дело тут не в уподоблении суверенного Российского государства Крыму, вассалу турецкого султана, а в непонимании ситуации, в которой оказалась Россия в результате крушения политического курса А. С. Матвеева.

Тонкий придворный интриган и энергичный государственный деятель недооценил остроту внутри-европейского конфликта, вылившегося в войну западных стран между собой. А в лице Польши Матвеев приобрел слабого, ненадежного и даже опасного союзника. Мало того, что поляки год за годом отказывались координировать военные усилия с Россией и сами не столько сражались, сколько были сражаемы. Матвееву стоило чрезвычайных усилий удержать Речь Посполитую от прямого предательства.

В самом начале войны Речь Посполитая заключила с Турцией сепаратный Бучачский договор, «уступив» мусульманам и их вассалу гетману П. Дорошенко большую часть Правобережной Украины, включая находившийся под протекторатом России Киев — т. е. не только нарушив союзный договор, но прямо подставляя Россию под удар. Матвеев не признал изменнический договор, а Алексей Михайлович в ответ на наглые угрозы польских послов вынужден был заметить: «Великие послы съезжаются для умножения братской дружбы между их государями, а не для угроз: неприлично стращать мечом того, кто и сам, с помощью Божией, меч в руках держит!»

Ратификацию Бучачского договора удалось сорвать, на польский престол был избран воинственный великий гетман Ян Собеский, и осенью 1673 г. Речь Посполитая вновь вступила в войну. Но битва за Правобережье развернулась прежде всего между русско-украинскими войсками г. г. Ромодановского и гетмана И. Самойловича — и турецко-крымскими армиями с их союзником гетманом П. Дорошенко. К осени 1675 г. оба гетмана с ужасом глядели на превращенную в пустыню Правобережную Украину: один клял свое решение искать «обороны турецкой и крымской», а другой заметил, что Дорошенко уже «не над кем гетманить, потому что от Днестра до Днепра нигде духа человеческого нет…».[138]

К воцарению Федора Алексеевича Россия пришла с повышенными налогами и постоянными экстренными поборами, с ограниченными мобилизационными ресурсами и распыленными на огромном фронте регулярными войсками. Правда, осенью 1675 г. удалось заключить договор с Империей о взаимопомощи: довольно странный, учитывая, что Вена в союзе с Испанией, Голландией и Пруссией сражалась против Франции, Англии и Швеции (1672–1679) и обещала выступить против Турции, ежели Россия нападет на Швецию! Но и на этот договор Вена пошла, напуганная слухами о намерении Польши прекратить войну с турками и татарами и напасть на Австрию, тогда как русская дипломатия знала о сепаратных переговорах Яна Собеского с Турцией и Крымом, направленных против России.

Располагая Чигирином — военно-политическим центром Правобережья и отличной крепостью, — турки, согласно данным разведки, планировали нанести сокрушительный удар по Киеву, единственному не разоренному городу на той стороне Днепра. Уже летом 1676 г. стало ясно, что политический курс Матвеева (вопреки традиции «смены караула» оставленного Федором Алексеевичем во главе Посольского приказа) терпит полное крушение. В октябре, как и предполагалось, Ян Собеский окончательно вышел из войны, заключив с Оттоманской Портой позорный Журавинский мир. Король не только предал союзника, «уступив» туркам Украину, но обещал Турции и Крыму военную помощь против России!

Однако и враги, и предатели опоздали. Федор Алексеевич верно определил центральное звено событий и продемонстрировал — в укор будущим усердным хвалителям Петра, — что править из дворца можно эффективнее, чем бросаться лично исполнять какое-то одно дело. Суть была в верной оценке способностей помощников и исполнителей. 4 мая 1676 г. князь Василий Васильевич Голицын, которого Алексей Михайлович 18 лет продержал в стольниках, был первым в новом царствовании пожалован боярством и с чрезвычайными секретными полномочиями выехал на Украину.[139]

Под воздействием выдающегося дипломатического ума В. В. Голицына правобережная украинская старшина, пребывавшая перед тем в «разброде и шатании», дружно отвернулась от Дорошенко. Между тем конный корпус полковника Г. И. Косагова с отборными казаками совершил бросок к Чигирину. От 15 тысяч русских и 4-х с лишним полков левобережных казаков чигиринцы легко могли отсидеться. Но, склонившись на убеждения Голицына и памятуя репутацию Косагова как непобедимого военачальника (и известного соратника запорожского кошевого Ивана Серко), почли за благо сдаться. После кратких переговоров Дорошенко сам сложил клейноты и сдал крепость с 250-ю пушками.

27 сентября Федор Алексеевич милостиво принял опытного воителя Ивана Ивановича Ржевского (для склонных улыбнуться замечу, что на протяжении трехсот с лишним лет не было года, когда бы русская армия обходилась без офицера из рода Ржевских). Думный дворянин доложил о победе от имени командующего Г. Г. Ромодановского и гетмана И. Самойловича, а 17 октября, явно в пику поспешившим скрыться с поля боя полякам, перед царем и Боярской думой были брошены клейноты Правобережной Украины вместе с турецким бунчуком и магометанскими знаменами, взятыми в Чигирине.[140]

Теперь двуглавый орел закрывал своими крыльями почти всю Украину и было точно известно, где произойдут решающие бои. Турки не могли двинуться на Киев, не взяв Чигирин. Царь и Боярская дума, однако, внимательно изучили роспись киевских укреплений и поручили инженерам под командой воеводы (сначала А. А. Голицына, затем И. Б. Троекурова) «тотчас» начать подготовку к обороне.[141] Чигиринский замок с осени 1676 г. укрепляли 1200 выборных (гвардейских) солдат полковника Матвея Осиповича Кровкова — одного из создателей русской регулярной пехоты.[142] Нижний деревянный город готовили к обороне присягнувшие на верность чигиринцы и казачьи полки гетмана Самойловича.

Предстоящая кампания изначально представлялась Москве как столкновение технического и военного искусства двух держав. Превратить Чигирин в современную крепость должен был инженер-полковник Николай фон Зален, в 1677 г. туда же был направлен инженер-полковник Яков фон Фростен.[143] Еще в 1676 г. Федор Алексеевич позаботился о переводе к весне 1677 г. на Украину одного из лучших солдатских полков — выборного полка генерал-майора Аггея Алексеевича Шепелева.[144] Общее командование обороной Чигирина было поручено генерал-майору Трауэрнихту. Даже гетман Самойлович, вызвавшийся было побить турок со своими казаками (чтобы русские только охраняли Левобережье), выступая на соединение с армией Ромодановского, почел за благо выпросить у государя Севский драгунский полк полковника Гамильтона.

Стратегические вопросы войны на Украине должен был решать князь В. В. Голицын. Ему, а не командующему основной армией князю Ромодановскому, в 1676 и 1677 гг. было поручено даже определять время отвода войск на зимние квартиры.[145] Это нарушение обычной субординации, когда воевода значительно меньшего полка писался первым, а командующий основными силами — всего лишь в «товарищах», сошло Федору Алексеевичу с рук, поскольку Ромодановский и Голицын имели один придворный чин (хотя история местнических споров знала примеры отказа подчиняться и менее экстравагантным решениям царя). С недостатком старой чиновной системы государь впервые остро столкнулся при отправлении из Москвы Трауэрнихта: Ямской приказ отказался давать ему подводы, не имея прецедента для его чина, и Федору Алексеевичу пришлось пожаловать генерал-майора в стольники; царь запомнил этот случай.

Государь и Боярская дума осуществляли верховное руководство военными действиями, получая точные отчеты воевод и специальных чиновников (для чего по Калужской дороге была устроена скорая почта) и сравнивая их с данными разведки, находившейся в ведении Посольского и Разрядного приказов. Однако помимо собственно подготовки и ведения боевых действий Федор Алексеевич и его помощники (особенно В. В. Голицын) размышляли над военно-политической ситуацией в целом, и их выводы приходили в драматическое противоречие с результатами военных действий. Именно здесь кроется разгадка тайны Чигиринских походов 1677 и 1678 гг., не раскрытой авторами подробнейших военно-исторических исследований.[146]

План обеих кампаний был традиционен. Русские и украинские войска оставались на базах, во избежание неожиданных изменений направления турецко-крымского удара, пока не подтверждалось наступление неприятеля на Чигирин. Крепость оборонялась, получая достаточно подкреплений, до подхода основной армии, которая и наносила супостатам сокрушительный удар, благо ей не приходилось гоняться за врагом: это было немаловажно, поскольку ударной силой русских были пехотные стрелецкие и солдатские полки и артиллерийский корпус (Пушкарский полк).

Трудно отказаться от детального описания Чигиринских походов, представлявших, пожалуй, самое красочное и величественное зрелище в истории Восточной Европы XVII в. Однако остановлюсь только на принципиальных моментах, необходимых для понимания государственной деятельности царя Федора. Прежде всего, несмотря на огромную военную мощь Османской империи, русские и украинские войска были решительно настроены на победу. Была ли в том заслуга пропаганды, или на людей воздействовало очевидное сосредоточение сил государства в одном решающем месте, но даже Чигиринские казаки, которым русское и украинское начальство первоначально не очень-то доверяло, не проявляли ни малейших колебаний. Высокий боевой дух отмечает даже старый ворчун полковник Патрик Гордон (впоследствии генерал), подробные дневники которого с избытком сообщают нам о всевозможных недостатках российских войск.[147]