Триста тридцать один день

Триста тридцать один день

Ровно столько полных суток Лжедмитрий Первый оставался властелином — с того дня, как триумфально въехал в Москву, до той ночи, когда в Кремль ворвались заговорщики.

Если охарактеризовать правление Лжедмитрия каким-то одним словом, лучше всего будет сказать — спокойное. Не отмеченное мало-мальски серьезными потрясениями и бунтами. Конечно, в лесах и на больших дорогах погуливали разбойники, а на юге буянили казаки, но это, по большому счету, были дела житейские, едва ли не будничные…

Царствование началось с милостей. Практически всех, кто был репрессирован при Годунове, вернули из ссылки, воротили конфискованное имущество, произвели в новые чины. Прямо-таки особое внимание (на свою беду) Лжедмитрий оказал роду Романовых, едва ли не сильнее остальных пострадавшему от Годунова. И очень быстро вернул из ссылки престарелого Симеона Бекбулатовича (почему-то как раз Лжедмитрий его не опасался вовсе, определенно полагая, что сам имеет на трон гораздо большие права…).

Реформы были обширными и толковыми. Даже ярый и непримиримый враг Лжедмитрия, голландский купец Исаак Масса в своих мемуарах вынужден был признать, что новые законы «безупречны и хороши».

Прежде всего новый царь объявил свободу торговли, промыслов и ремесел, отменив все прошлые ограничения. А вслед за тем уничтожил «всякие стеснения» тем, кто хотел выехать из России, въехать в нее или свободно передвигаться по стране. Сохранились свидетельства незаинтересованных лиц, англичан, писавших, что «это был первый государь в Европе, который сделал свое государство до такой степени свободным». И сохранились слова самого Лжедмитрия, предельно актуальные по сию пору: от свободной торговли, дозволенной всем и каждому, государство богатеет…

Многим вернули имения, отобранные ещё Иваном Грозным. Иным князьям разрешили жениться, что было запрещено в свое время Годуновым — из опасения, что слишком много станет тех, в ком течет кровь Рюриковичей. Всем служилым людям вдвое увеличили жалованье, ужесточили наказания для судей за взятки и сделали судопроизводство бесплатным. В Россию стали во множестве приглашать иностранцев, знающих ремесла, которые могут оказаться полезными для Московского государства.

Кое в чем Лжедмитрий пошел даже дальше, чем его предшественники: при прежних царях высшее православное духовенство приглашалось в Боярскую думу лишь в исключительных случаях, но Лжедмитрий отвел патриарху и архиереям постоянные места в тогдашнем «сенате».

По воспоминаниям современников, двадцатичетырехлетний царь охотно председательствовал в думе, где не без остроумия быстро решал запутанные дела, а заодно не прочь был упрекнуть бояр в невежестве и предлагал съездить в Европу, чтобы подучиться там чему-нибудь полезному.

Очень важными были новые законы о холопстве. При Годунове человек, запродавший себя в холопы, «по наследству» вместе с прочим имуществом переходил к наследникам своего хозяина, мало того, все его потомство автоматически становилось холопами. Согласно указу Лжедмитрия, эту практику отменили — со смертью господина холоп получал свободу, а запродаться в «кабалу» мог только сам, его дети оставались свободными. Кроме того, было постановлено, что помещики, не кормившие своих крестьян во время голода, не смеют более удерживать их на своих землях; а помещик, не сумевший изловить своего беглого крепостного в течение пяти лет, теряет на него все права.

Из воспоминаний практически всех, как дружелюбно настроенных к новому царю, так и заядлых недругов, встает человек, крайне напоминавший молодого Петра Первого — умный, живой, веселый и любознательный, охотно перенимавший европейские новшества, доступный и простой в обращении, сплошь и рядом ломавший замшелые традиции. Что примечательно, в отличие от истеричного и кровожадного Петра, Лжедмитрий был совершенно не жесток, временами заходя в доброте чересчур далеко, к своей же невыгоде.

Ярче всего это иллюстрирует случай с Шуйским. Вскоре же после венчания Лжедмитрия на царство наш прохвост, Василий Иванович Шуйский, развернул бурную деятельность: стал по ночам собирать доверенных лиц, главным образом из влиятельного московского купечества, убеждал их (с честными глазами, понятное дело), что новый царь — самозванец, намерен продать Русь полякам, уничтожить православную веру, а посему его следует побыстрее свергнуть.

Люди Шуйского попытались забросить эти идеи в массы — однако массы не проявили никакого интереса, наоборот, поспешили донести куда следует. Братьев Шуйских сотоварищи быстро арестовали, однако Лжедмитрий отказался судить их сам и передал дело «собору» из духовенства, бояр и представителей прочих сословий (Пётр Первый наверняка тут же приказал бы отсечь всем головы на заднем дворе, не особо и разбираясь). Собор приговорил Василия Шуйского к смертной казни, а его братьев Дмитрия и Ивана к ссылке.

Лжедмитрий помиловал всех, вернул Шуйских ко двору — что его впоследствии и погубило… Чрезвычайно похоже на то, что молодой царь стал первым, кто на своем примере подтвердил печальную истину: самодержец, даже если он умен, добр и преисполнен наилучших намерений для страны, удержаться на русском престоле может только в том случае, если сечет головы направо и налево. Гуманисты не выживают, более того, после смерти оказываются вымазаны грязью и клеветой по самую маковку — это грустное правило впоследствии без осечки сработало в случаях Петра III и Павла I…

Именно Лжедмитрий первым стал строить планы покорения Крыма, к тому времени, как уже говорилось, превратившегося в источник постоянных бедствий для России. Началось ускоренное производство оружия, устраивались маневры — но со смертью молодого царя эти замыслы пришлось отложить на добрых восемьдесят лет… как и дипломатическое сближение с западноевропейскими странами, о чем всерьез думал Лжедмитрий.

Сабля. Рукоять. 17 в.

Что касается «продажи Руси полякам» и «уничтожения православной веры» — ни малейших следов подобных предприятий не смогли отыскать и самые ярые враги Лжедмитрия вроде Массы. Наоборот, все свидетельствует о том, что Лжедмитрий собирался царствовать всерьез и надолго, не уступая и пяди земли былым «покровителям». Очень быстро в Москву приехал польский посол Гонсевский, официально — чтобы поздравить царя с восшествием на престол, а неофициально — напомнить о данных Сигизмунду обязательствах. Бедняга посол получил, как выражались в старину, полный афронт. От каких бы то ни было территориальных уступок (которые некогда обещал) Лжедмитрий отказался, с простодушным видом разводя руками и уверяя, будто «недостаточно крепко сидит еще на царстве, чтобы принимать такие решения». Войну со Швецией, как ранее обещал королю, тоже не развязал — объясняя это теми же причинами. Более того, сам перешел в наступление, высказав сильнейшее неудовольствие тем, что король именует его «великим князем» — и потребовал, чтобы впредь в официальных посланиях его именовали не иначе как императором. По строгим дипломатическим правилам того времени это означало, что московский царь требует от короля Сигизмунда признать Жечь Посполитую стоящей на ступеньку ниже России…

Легко представить, каким сюрпризом все это стало для посла, искренне полагавшего, что встретит в Москве покорного вассала, только и озабоченного подчинением России Сигизмунду. Самое время вспомнить непечатную русскую присказку насчет нехитрого сельскохозяйственного орудия и кое-каких деталей мужского экстерьера… Посол, столкнувшись с полным провалом своей миссии, от бессилия применил вовсе уж детскую ухватку: стал уверять Лжедмитрия, будто имеет достовернейшую информацию о том, что Борис Годунов жив, странствует где-то и собирается вернуть себе русский престол.

Похоже, в голове у пана Гонсевского уже царила совершеннейшая сумятица… Его «ошеломляющие новости» никого не ошеломили и не испугали, уж в Москве-то прекрасно знали, что Годунов мертвехонек («При мне убивали», — мог бы сказать циник Шуйский) — и посол несолоно хлебавши убрался в Краков.

Примерно так же обстояло дело и с паном Мнишком, возмечтавшим стать русским магнатом. Лжедмитрий щедро отсыпал ему денег (все поведение молодого царя убеждает, что он был искренне влюблен в Марину), но вместо обещанных в полное владение Новгорода и Пскова показал, вульгарно выражаясь, кукиш с маслом, не пожаловал будущему тестю и паршивой деревушки. Нет уж, раздаривать свое царство Лжедмитрий отнюдь не собирался…

Вслед за тем настала очередь папы римского разочароваться в своём протеже. Когда он собрался было направить в Москву своего посла, официально, с верительными грамотами, первым, кто воспротивился этой идее, был… король Сигизмунд. Уж он-то прекрасно знал, насколько в России не расположены к Ватикану, и сумел папу отговорить. Вместо посла в Москву выехал молодой итальянский дворянин Алессандро Рангони, племянник одного из папских нунциев.

Лжедмитрий устроил ему пышную встречу с пушечной пальбой и колокольным звоном, угостил на славу в Кремле — и побыстрее выпроводил назад, объяснив, что москвичи к таким визитерам не привыкли и могут подумать черт-те что.

Далее начинается откровенная комедия — папа еще питает какие-то надежды, Лжедмитрий с видом крайнего простодушия разводит руками, сетуя на устоявшийся порядок вещей, который он в одиночку переломить не в состоянии.

В сентябре папа пишет Лжедмитрию пространное письмо, убеждая, что римская вера — единственно правильная.

В своем ответе Лжедмитрий ни единым словом не касается вопросов веры, а решает насущные проблемы — просит папу повлиять на германского императора, чтобы тот выступил на турок совместно с русскими, а кроме того, вновь заявляет о твердом намерении величаться императором. И наконец просит у папы инженеров, специалистов в военном деле, пушечных дел мастеров.

Позже в Москву возвращается иезуит Лавицкий, служивший «дипкурьером» меж Москвой и Ватиканом, но в ответ на новые напоминания о былых обещаниях Лжедмитрий опять-таки пропускает это мимо ушей и просит, чтобы Лавицкий… разместил где-нибудь в Европе заказ на печатание православной литературы на славянском языке. Более того, в Кремле Лавицкий встречает среди ближайшего окружения царя вышеупомянутых лютеран, братьев Бучинских, которые по прямому указанию Лжедмитрия готовят посольство в протестантскую Англию, чтобы нанять там военных и технических «спецов». И узнает вдобавок, что Лжедмитрий только что послал православным иерархам во Львов (находящийся под властью короля Сигизмунда) соболей на триста рублей и грамоту, в которой хвалит их за отстаивание интересов православия. А еще потребовал, чтобы его невеста Марина приняла православие.

Одним словом, настает момент, когда и король Сигизмунд, и папа римский больше не в состоянии обманывать самих себя. Обоим совершенно ясно, что ни единого обещания молодой царь выполнять не собирается. Единственное, чего от него удалось дождаться, — это устройство для находящихся в царской свите католиков домового костела (Лжедмитрий резонно заявил боярам: если они сами в свое время разрешили живущим в Москве лютеранам устроить церковь и открыть школу, чем хуже поляки и литовцы, которым негде молиться?). Но, чрезвычайно похоже, на этом все и кончится. Марина Мнишек, прибыв в Москву, вынуждена принять причастие по православному обряду — а по меркам того времени, это был крайне важный и многозначительный шаг…

И вот тут-то начинаются не просто интриги — сложнейшие, головоломные политические игры. Князья Шуйские и Голицыны через верных людей начинают переписку с королем Сигизмундом, сетуя, что тот навязал им в цари совершенно неподходящую и недостойную личность, а посему они, князья, намерены в ближайшее время свергнуть самозванца и на его место хотят посадить… сына Сигизмунда, Владислава!

По всем юридическим нормам того времени князья совершают государственную измену. Что бы ни было в прошлом, на данный момент Лжедмитрий — законный, легитимный государь, венчанный на царство главой православной церкви, приглашенный на трон земским собором из представителей всех сословий. Шуйские и Голицыны — государственные преступники…

Однако короля Сигизмунда такие тонкости не заботят, потому что под ним шатается трон. В Жечи Посполитой возникла сильная оппозиция, недовольная Сигизмундом за его женитьбу на австрийской принцессе, эрцгерцогине Констанции Габсбург, в чем многие справедливо усматривают будущее усиление «немецкой партии» в стране. Посланцы оппозиции уже побывали тайно в Кремле и предложили Лжедмитрию… корону Жечи Посполитой! Лжедмитрий дал согласие. Разведка Сигизмунда уже пронюхала об этих переговорах, о планах создания единого московско-польско-литовского государства с царем Дмитрием на престоле.

Я уже говорил, что тайна порой — это просто-напросто хорошо забытая истина. А истина такова: Лжедмитрий I не «убит возмущенным народом, протестующим против польского засилья», а ликвидирован мятежниками, действовавшими с ведома и согласия короля Сигизмунда, для которого Лжедмитрий внезапно стал опаснейшим соперником. Шуйский преследовал свои цели, Сигизмунд — свои. Но оба, как мы увидим из дальнейшего, действовали рука об руку…