Глава 8 Конец погони

Глава 8

Конец погони

Начиная с 15 февраля 1945 г., дня, когда я принял командование над I./JG53, почти все шло не так, как надо. Обычно добродетельный Хандшуг ожидал моего возвращения из вылета, чтобы взять все на себя и дать мне успокоиться, потому что мое оружие снова и снова отказывало, и никто не мог объяснить почему.

Затем мы получили приказ перебазироваться в Пьештяни, на реке Ваг в Словакии. Казалось, это сняло проклятие. В первый же день наших вылетов из Пьештяни состоялся большой воздушный бой, и я сбил ЛаГГ и Як. В ходе своего четвертого вылета я одержал 182-ю победу. Несколько раз мы должны были вылетать на сопровождение группы непосредственной поддержки войск на поле боя, также действовавшей из Пьештяни. В ходе этих вылетов я сделал интересное открытие, что пилоты-штурмовики на своих FW-190 на малой высоте были более быстрыми, чем мы. На пути домой я покачал крыльями одному из «Фокке-Вульфов» и знаками показал его пилоту, что хотел бы посоревноваться с ним в скорости.

Мы стартовали на одинаковой скорости, затем одновременно двинули вперед рычаги дросселей, и этот «сто девяностый» медленно, но верно вырвался вперед. Мой, самолет не мог лететь с такой высокой скоростью, хотя считался неплохим. И оставил меня позади не какой-нибудь истребитель, а самолет непосредственной поддержки, который, как предполагалось, мы, «более скоростные» истребители, должны были прикрывать. Эта птица превосходила нас не только в скорости горизонтального полета. Ее главной силой была огромная огневая мощь и скорость пикирования. Я обсудил этот свой опыт с командиром группы непосредственной поддержки, гауптманом Мрквой,[139] и он в дальнейшем обходился без нашего истребительного сопровождения.

После этого мы летали на «свободную охоту» в район Альтзоля.[140] Полеты и навигация над горами, когда нижняя кромка облаков находилась на малой высоте, были нелегкими. Мы всегда находили город Альтзоль, но обратный полет был очень труден.

Мы еще раз вылетели к Альтзолю, который переживал непрерывные бомбежки. Пехота сообщила нам, что в последних налетах участвовали немецкие самолеты, которыми мы снабдили румын: Ju-88, He-111 и Bf-109.

Я перехватил один такой налет 24 февраля приблизительно в 14.00. Вражеские самолеты летели немного ниже облаков и еще не достигли своей цели, когда я приблизился к ним снизу со своим звеном. Каждый из нас стрелял, как мог. Меня снова мучили неудачи, функционировал лишь один из пулеметов. Я смог вывести из строя одного из задних борт-стрелков и добиться нескольких попаданий в левый двигатель самолета, но затем дымившаяся машина исчезла в облаках. Сбоку ко мне приблизились два «Мессершмита», и их пушки заработали, так что я тоже поднялся вверх в облака. Перед входом в облака я увидел на них румынские опознавательные знаки. Возможно, их пилоты были из тех румын, которых я обучал в Тирасполе. Уникальная ситуация!

Я захотел посмотреть, чему они научились. Выйдя из облаков, я снизился к самой земле. Справа и выше увидел две машины и приблизился к ним сзади снизу. Однако они уже заметили меня и развернулись ко мне прежде, чем я вышел на дистанцию огня. На своей скорости я, продолжая набор высоты, промчался мимо них и еще раз увидел их румынские знаки. Когда мы начали маневрировать, то я с облегчением понял, что эти двое определенно не могли быть в Тирасполе, поскольку они производили впечатление очень неопытных. Казалось, вражеские пилоты боялись летать на своих самолетах на предельных режимах и потому выполняли лишь довольно пологие развороты. Их самолеты также выглядели более медленными, поскольку я смог зайти к ним сзади на первом же вираже.

После первых выстрелов в замыкающего румына он немедленно попытался спикировать в направлении вражеских позиций. Но я сидел у него на хвосте, стреляя из своего единственного пулемета. Он не выполнял никаких маневров уклонения от огня, ища вместо этого спасения в бегстве. Я был на малой высоте над территорией противника без ведомого, но не хотел позволить этой машине уйти так легко. Другой румын отделился от своего компаньона, но не спешил к нему на помощь. Внимательно следя за окружающим пространством, особенно за тем, что было у меня сзади, я продолжал стрелять в «Мессершмит», летящий передо мной. Он уже сильно дымился, а затем внезапно врезался в холм. Никакого пламени не было.

Я немного сожалел о результатах этого боя, потому что настоящая «собачья схватка» с Bf-109, на котором летал пилот равной квалификации, могла бы стать чем-то особенным. К тому же не было никаких свидетелей. Я развернулся и неторопливо полетел в направлении Альтзоля. Город, который обычно было легко найти, я обнаружил лишь случайно. Я сделал над ним несколько кругов, в ходе которых заметил, что мой компас не работает. Без солнца я мог бы полететь в ошибочном направлении. Но с его помощью я смог сориентироваться и полетел домой. Затем я немедленно отослал свою машину в ремонтные мастерские. Погода снова стала очень плохой.

Два дня спустя раздувшийся от дождей Ваг вышел из берегов, и мы были вынуждены спешно эвакуировать аэродром. В 16.06 я взлетел вместе с обер-фенрихом Элле. Мы не имели друг с другом радиосвязи. Через несколько минут после взлета я случайно посмотрел на компас и понял, что он все еще не работает должным образом. Солнце было скрыто, и что я теперь должен был делать? Строго говоря, мы, как предполагалось, должны были лететь в Рааб.[141] В какой-то точке ведомый и я достигли Дуная, но город найти не смогли. После отчаянных поисков мы, наконец, достигли аэродрома Вена-Асперн.[142]

Вернувшись в Веспрем, я узнал, что там нас уже почти включили в список потерь. Они связались со всеми соседними подразделениями, но никто не смог ничего вспомнить о двух разбившихся «Мессершмитах».

В Веспреме я призвал на помощь нескольких механиков из II./JG52, и они привели мое оружие и компас в рабочее состояние.

В последующие дни I./JG53 одержала семь побед, шесть из которых были на моем счету. Последних двух я добился в ходе вылета над сектором действий 1-й танковой дивизии.

Затем был роковой бой: последний вылет моего преданного и храброго Прокопа!

19 марта 1945 г. мы взлетели в 8.58 и едва оказались над линией фронта, как немедленно вступили в контакт приблизительно с 10 Ил-2 и несколькими Яками.

Когда мы начали пикировать на Ил-2, Прокоп сообщил о двух русских сзади и выше нас. Я прервал свою атаку на штурмовики и развернулся к нападавшим. Имея достаточную скорость, мы смогли подняться выше их. Началась «собачья схватка», но нам не удавалось выйти в позицию для открытия огня. После нескольких кругов я заметил большое число Яков, приближавшихся под нижней кромкой облаков. Два из них отделились от остальных и спикировали к нам. Они еще были слишком далеко, чтобы стрелять. Даже оказавшись позади нас, они не могли причинить нам никакого вреда, поскольку мы очень энергично маневрировали. В 200 метрах передо мной были два Яка, позади меня – Прокоп, а в 200 метрах позади него – два других Яка, которые медленно приближались на крутом левом вираже. Тем не менее пока никто не мог ничего сделать. «Прокоп, держитесь ближе, ситуация становится опасной!»

В тот же самый момент случилось то, чего я боялся. Остальные Яки пошли вниз на помощь своим товарищам. «Прокоп, уходим вверх!» – прокричал я, поскольку это казалось единственно верным решением. Я круто пошел вверх, пока мой самолет почти что не остановился, затем вдавил левую педаль руля направления и резко двинул ручку управления влево. Машина перевернулась, и я перешел в вертикальное пикирование, выполнив замедленную бочку, когда пролетал прямо через середину Яков.

Во время этого маневра я заметил, что Прокопа больше не было сзади меня. Я увидел его на вираже с четырьмя Яками. Я снова закричал: «Уходи вверх, уходи вверх!» Но Прокоп продолжал вираж.

Трое из Яков, казалось, думали, что я получил попадания и был подбит. В то время как другие отвернули, эти трое последовали за мной и попытались причинить мне еще большие повреждения. Бой проходил, вероятно, на высоте 2500 метров. На 1000 метрах я летел настолько быстро, что русские не рискнули оставаться дальше со мной. Я осторожно вышел из пикирования – моя скорость была более 700 км/ч – и оказался над самой землей. Когда я выровнялся, то понял, что направляюсь на восток и углубляюсь во вражескую территорию. Пока множество русских продолжали кружиться выше меня, я на максимальной скорости развернулся на запад, продолжая держаться ближе к земле. Я сделал это, с одной стороны, для того, чтобы не дать русским зениткам времени хорошо прицелиться, а с другой, для того, чтобы быть настолько невидимым для вражеских истребителей, насколько это было возможно, оставаясь в плотном тумане у земли.

Я имел все основания поступать так, потому что, спасаясь бегством на восток, натолкнулся на вражескую противотанковую пушку, чей расчет, должно быть, видел мой бой с русскими истребителями. Я заметил вспышку, почувствовал сильный удар и увидел в своем левом крыле дыру размером приблизительно 30 на 30 сантиметров. С таким увечьем я совсем не хотел подниматься туда, где были русские истребители.

Недалеко от немецких позиций я увидел самолет, снижавшийся по моему правому борту. Он разбился всего в 300 метрах от меня. Это был «сто девятый». В тот же самый момент я увидел парашют. Прокоп!

Выше меня все еще было несколько русских. Я должен был исчезнуть, тихо и крадучись, если не хотел сам быть сбитым. Я был вынужден оставить своего верного товарища русским. Я ругал сам себя за то, что не вышел из боя раньше, но какой от этого теперь был толк? Прокоп прошел тяжелой дорогой плена и вернулся в Мюнхен лишь в 1949 г.

Иногда кажется, что одно событие проистекает из другого. Едва ты получаешь один удар, как можно вынести другой? Эвальд был первым, кто попал в тиски «Мустангов» в ходе вылетов из Веспрема. Теперь снова была моя очередь. Я только что взлетел со звеном, когда с наземного пункта управления сообщили о большом количестве «Мустангов». Естественно, я был начеку. Скоро прямо над собой я увидел одиночный самолет, летевший под облаками, в котором сразу же признал «Мустанг». Поскольку у меня был большой запас скорости, я попробовал подняться вслед за ним, но, к сожалению, смог обстрелять его лишь с большой дистанции, потому что он ускользнул в облака. Собрав свое звено, я остался над Веспремом на высоте 2000 метров. Затем наземный пункт управления снова вызвал меня. «„Мустанги“ поблизости от аэродрома. Шесть-один – назад к „садовому забору“!»

Еще до того, как мой четвертый номер[143] занял свою позицию, на его хвосте внезапно возник «Мустанг». Я закричал ему, но было уже поздно.

Обер-фенрих Элле, имевший позывной шесть-четыре, не пытался отвернуть, а вместо этого попробовал, пикируя, достичь аэродрома и пролетел над другими двумя самолетами, преследуемый «Мустангом». Американский истребитель хладнокровно сидел на хвосте у четвертого члена моего звена. Сначала вражеский пилот лишь распылял свои пули, но он приближался и к тому моменту, когда они достигли периметра аэродрома, был уже в хорошей позиции, чтобы попасть в Элле.

Однако к этому времени я был прямо позади «Мустанга». Но едва я собрался открыть огонь, как зенитная артиллерия воздвигла стену огня между мной и вражеским самолетом. Поскольку я предположил, что стреляли именно в меня, то на высоте 300 метров перевернул свой самолет на спину и слегка набрал высоту. Такое положение позволило зенитчикам опознать во мне свой самолет, – вероятно, брюхо машины было покрыто грязью, – и в то же самое время позволило мне продолжать следить за «Мустангом». Зенитная артиллерия немедленно прекратила огонь.

Но прежде, чем я успел вмешаться, «Мустанг» сбил мой четвертый номер и горящий «сто девятый» упал. Затем вражеский пилот выполнил крутой правый разворот, что дало мне шанс достать его. Я немедленно сел ему на хвост. Я нажал на обе спусковые кнопки, но начал стрелять лишь один пулемет. Американец попытался уйти от огня, но его попытки были настолько неубедительными, что я не мог промахнуться. «Мустанг» уже дымился, когда замолк и этот единственный пулемет. Заклинило!

Я услышал по радио голос обер-фенриха Эссера: «Герр гауптман, разрешите мне попытаться, я позади вас!» Я ушел вверх, а Эссер приблизился и открыл огонь. Мгновение спустя я услышал возглас «Abschuss!» и увидел, как горящий «Мустанг», падая с высоты 600 метров, врезался в лес.[144] Его пилот успел выпрыгнуть с парашютом незадолго до того, как самолет упал на землю.

Меня продолжали мучить проблемы с вооружением. Моя летная книжка содержит многочисленные записи типа «воздушный бой с Ил-2 и ЛаГГ-5, один ЛаГГ поврежден». То же самое произошло и 17 марта, когда первоначально у меня заработал лишь один пулемет. Мое звено столкнулось над северной оконечностью озера Балатон с большим количеством не имевших прикрытия Ил-2. Я стрелял в один бомбардировщик за другим, но ни одного из них не сбил. Когда мое единственное оружие израсходовало все боеприпасы, я набрал высоту, чтобы руководить атаками других пилотов. Одновременно я следил, чтобы никто не приблизился к моему «выводку». Однако мои парни стреляли ужасно. Я видел много Ил-2, которые рыскали из стороны в сторону, оставляя дымный шлейф, или летели с висящей вниз одной стойкой шасси, но ни один из них не делал нам одолжения и не падал. Мои три компаньона, конечно, считали, что их надули. Я был разъярен, но больше всего своей неудачей.

«Я к западу от вас, Hanni 1500, подходите!» Ил-2 улетели, и мои товарищи медленно поднимались ко мне. Во главе был мой ведомый, лейтенант Мюллер. Он почти достиг меня, когда непосредственно над собой я внезапно увидел самолет. Он развернулся впереди меня и медленно пошел вверх. ЛаГГ-5, вероятно, был в 500 метрах выше меня. Убедившись в том, что русский был один, я начал осторожно подниматься к нему. Русский, казалось, что-то искал, поскольку он скоро начал крениться то влево, то вправо. Я был уже приблизительно в 10 метрах позади и в одном метре ниже его, но он не видел меня.

Я решил подойти вплотную и срезать его хвост, но меня начало болтать, когда я попал в его воздушный поток. Наверняка он бы рухнул в Балатон, но было весьма вероятно, что и я последовал бы за ним, а в этом никакой надобности не было. Я еще раз перезарядил свое оружие и встряхнул Me, моля, чтобы моя пушка, по крайней мере, смогла сделать единственный выстрел. Тем временем русский продолжал лететь в нескольких метрах выше меня, плавно скользя из стороны в сторону. Возможно, он был не в своем уме! Он был уже почти над северной оконечностью Балатона, так что я рискнул предпринять последнюю попытку. Пушка сделала два выстрела, и это было все, что требовалось. ЛаГГ-5 взорвался, и его фюзеляж разлетелся на части. Тем не менее вражеский пилот смог выпрыгнуть с парашютом. Я кружился вокруг него на расстоянии, пока он не опустился на воду. Очевидно, неудача настолько вывела его из себя, что он выбрал неправильное направление и поплыл к немецкому берегу, где его уже поджидали.

Какую пользу я принес бы своим русским противникам, если бы 20 марта разбился во время бреющего полета над аэродромом! Естественно, в этом был виноват алкоголь. В тот день я принимал военного корреспондента. К этому времени я имел 189 побед и дубовые листья, но никто никогда еще не написал обо мне ни строчки и не сказал ни слова.

Я никогда не был оратором, но этот человек из службы пропаганды так долго умолял и давил на меня, что после двух бутылок вина я, наконец, согласился. Как только оно начало действовать, я смог говорить в течение более десяти минут.

В заключение предполагалось, что я сяду в свой самолет, хотя был уже под хмельком, и отправлюсь за своей 190-й победой. Ну что ж, прекрасно! Я взлетел со звеном. Поскольку туман сокращал видимость сверху, я остался на малой высоте и полетел к линии фронта около Варпалоты, где, по сообщениям наземного пункта управления, наблюдалась вражеская активность. Недалеко от Варпалоты я увидел мощный зенитный огонь. Игнорируя свою позицию и истребители сопровождения, я пролетел прямо под группой Ил-2 и, поднявшись, сел на хвост последней машине. После моих попаданий он вышел из боевого порядка своей группы, не сделав ни одного ответного выстрела, перешел в пологое пикирование и врезался в землю.

Тем временем другой Ил-2 повернул влево и теперь пытался спастись бегством, поскольку истребители эскорта все еще мирно грелись на солнце на высоте 3000 метров. Обойдя их, я снова приблизился к штурмовикам. Когда я это делал, одиночный самолет появился справа и прошел прямо передо мной. Я незначительно скорректировал курс, сделал небольшое упреждение и открыл огонь из всего оружия. Ил-2 влетел точно в мои очереди и взорвался.

К этому моменту я привлек внимание эскорта. Оглянувшись назад, я увидел, что несколько истребителей снижаются в моем направлении. Я развернулся к ним и по спирали пошел вверх, попав в ходе этого под огонь нескольких русских истребителей. Однако все они промахнулись, поскольку я постоянно маневрировал. Я осмотрелся вокруг, ища свое звено, и понял, что ни одного из моих пилотов поблизости не было. Вместо них я увидел новую приближавшуюся волну Ил-2.

Не находись я под влиянием алкоголя, никогда не рискнул бы начать в такой ситуации новую атаку. Но в тогдашнем своем состоянии я не испытывал никаких опасений, так что снова спикировал сквозь вражеские истребители. На этом заходе я обстрелял один Ил-2 из лидировавшей тройки. Несмотря на то что позади меня все время были истребители противника и трассеры их очередей мелькали мимо моей кабины, я тем не менее открыл створки радиатора и уменьшил скорость. Нажимая то на левую, то на правую педаль руля направления, я затруднял своим преследователям прицеливание, в то время как сам не мог промахнуться в Ил-2 передо мной.

К тому моменту, когда я приблизился к нему на несколько метров, его крылья и фюзеляж уже горели. Поэтому я бросил Ил-2 и начал спасать свою шкуру от преследовавших истребителей. Я преднамеренно снизился до уровня земли, поскольку выше у меня не было шансов. Там находилась целая вражеская армада. Тем или иным образом, но я смог оторваться от русских истребителей, пролетев через огонь немецкой зенитной артиллерии и падающие с Ил-2 бомбы, но еще находился в опасности.

Во время возвращения на аэродром я получил новый знак судьбы. С высоты 500 метров я начал снижаться к командному пункту, обозначая три своих победы покачиваниями крыльев. Затем по какой-то необъяснимой причине я сначала пошел вверх, затем убрал газ, сделал пологий разворот и спикировал в обратную сторону от командного пункта. В ходе этого самолет набрал очень немного скорости. На высоте приблизительно 100 метров я взял ручку управления на себя, чтобы выровнять самолет.

«Мессершмит» отреагировал, но настолько вяло, что было заметно, как он проседает. К счастью, на высоте верхушек деревьев он выровнялся. Никогда прежде я не рисковал своей жизнью так безрассудно. Затем у меня тряслись колени и во рту был странный вкус. Приземление прошло относительно нормально, но я весь день приходил в себя.

Я одержал еще одну победу в ходе вылетов из Веспрема. Затем настало время снова перебазироваться. На сей раз мы на несколько дней разместились в Папе. В течение нашего пребывания там не произошло ничего необычного. Однажды наше расположение посетил генерал Дейхман, как раз в тот момент, когда русские начали очередную штурмовку.

Генерал едва пережил этот налет. Он упал в заполненную водой траншею и, вероятно, не смог бы выбраться назад на сухую землю, не приди я к нему на помощь.

Русские не давали нам отдыха даже ночью, хотя мы размещались в нескольких километрах от аэродрома. Через три дня после нашего прибытия поблизости появились русские танки. Хотя мы сразу же сообщили об этом обстоятельстве в штаб авиакорпуса, там, как всегда, не торопились. Приказ о перелете на другой аэродром мы получили, лишь когда уже приближался вечер. Мы, пилоты, были явно раздражены этим, потому что было чертовски неудобно перелетать на новый и незнакомый аэродром вечером.

Снова при отлете возникла неразбериха. Каждый хотел взлететь первым, чтобы достичь нового аэродрома прежде, чем стемнеет. Четыре самолета столкнулись на взлете. Поднявшись в воздух, я, как мог, проложил курс. Когда же я долетел до нового аэродрома, воздух вокруг кишел «Мессершмитами». На летном поле было три потерпевших аварии самолета, причем именно в наиболее подходящей для приземления части аэродрома. Когда я в первый раз вышел на посадочную прямую, то какой-то «сто девятый» так резко снизился прямо передо мной, что я своим винтом едва не срезал ему хвост. У меня не оставалось никакого выбора, как уйти вверх на второй круг. Я был взбешен. Мой второй заход также не завершился приземлением. На сей раз другой «сто девятый» приблизился ко мне сбоку, вынудив меня зайти на посадку с превышением.

Тем временем становилось все темнее, и я был настроен приземлиться хоть где-нибудь. Я промчался к дальней правой окраине аэродрома и гладко сел. После касания земли я прокатился 100 метров, а потом заметил, что хвост моего Me медленно поднимается. Я передвинул рычаг дросселя назад и потянул ручку управления на себя, но это не дало никакого эффекта. Тогда я быстро выключил зажигание и затянул свои привязные ремни. Затем произошла ожидаемая авария, и я повис вниз головой в своем «ящике». Поскольку я перевернулся поблизости от стоянки, то технический персонал быстро появился на месте аварии и приподнял Me. На этот раз я подождал, пока не откроют фонарь, лишь затем расстегнул привязные ремни и был пойман несколькими механиками. Несколько пилотов уже собрались на командном пункте. Мы наблюдали за приземлявшимися самолетами и обсуждали аварии – их было семь. Захсенберг и Эвальд согласились, что мой кувырок был самой симпатичной аварией на аэродроме. Можно было четко видеть, как самолет приземлился. Следы, оставленные колесами, тянулись прямо до той точки, не изменяя направления, где машина скапотировала и перевернулась на спину.

В то время как II./JG52 на следующий день перебазировалась в Парндорф,[145] около Вены, I/JG53 и я снова отправились в Пьештяни. Там нас радостно приветствовал пожилой обер-лейтенант Кённеке. В тот период нам нанесло визит еще одно высокопоставленное лицо. Генерал-оберст Десслох[146] захотел проинспектировать I./JG53. К несчастью, я смог сообщить ему лишь то, что не вижу большого смысла в дальнейшем боевом использовании своей группы, и попросил, чтобы он расформировал ее. Это произошло спустя некоторое время, и я был вынужден осознать, что война проиграна.

Вылетая из Нови-Двора,[147] куда мы тем временем перебазировались, я одержал еще две победы, доведя общее число моих побед до 199. Но тогда я просто не мог не одержать свою 200-ю победу.

2 апреля я вместе с унтер-офицером Нойманом в 9.05 взлетел, чтобы выполнить свой 680-й боевой вылет. Это был вылет на «свободную охоту». В воздухе ничего не происходило. С наземного пункта управления не поступало никаких сообщений о вражеских самолетах. Мы пролетели до устья Моравы, а оттуда повернули в направлении Прессбурга (Братиславы), устойчиво набирая высоту. Затем Нойман доложил о большом количестве разрывов зенитных снарядов впереди на большой высоте. Мы прибавили оборотов и круто поднялись вверх, практически вися на наших пропеллерах. На 4000 метрах я заметил одиночный самолет, летевший на запад на высоте 7000 метров. Это, должно быть, был вражеский разведывательный самолет. «Теперь я получу свою 200-ю победу!» – подумал я.

К сожалению, от волнения я неправильно рассчитал подход и оказался в 300 метрах непосредственно ниже русского. Должно быть, в этот момент он заметил меня. Когда я попытался отвернуть в сторону и набрать высоту, он начал разворачиваться вместе со мной. Несмотря на все мои усилия, он держал меня прямо под собой. Я был в отчаянии и не мог ничего придумать. Нойман же, однако, подтягивался все ближе к русскому Пе-2.

Затем унтер-офицер оказался позади вражеской машины. Я вызвал его: «Нойман, это мог быть мой 200-й, но атакуй и сбей его!» Атака Ноймана не причинила никаких повреждений русскому, но вынудила его развернуться. Таким образом, я получил свободу для набора высоты. Тем временем мой ведомый начал вторую атаку. Его скорость была слишком большой, но он смог добиться нескольких попаданий. Наконец, настала моя очередь. Вражеский разведчик, защищаясь, использовал все трюки, затрудняя точную стрельбу. Но когда я на дальности прямого выстрела ушел вверх, то пулемет заднего бортстрелка торчал вверх, а левый двигатель горел. Затем снова атаковал Нойман и добавил русскому еще. В ходе его атаки я услышал, как он закричал: «Будь все проклято! Я ничего больше не вижу, мое ветровое стекло полностью залито маслом!»

«Русский перед вами, я прикончу его», – передал я ему. На сей раз я приближался внимательно и не открывал огонь до тех пор, пока промахнуться стало невозможно. Нескольких выстрелов было достаточно, чтобы заставить машину передо мной разлететься на части. Среди горящих обломков я заметил три парашюта. Купола двух из них раскрылись, но один сразу же вспыхнул и сгорел. Третий парашют, крутясь, быстро опускался в направлении Прессбурга.

Тем временем Нойман и я разделились. Когда я появился над нашим аэродромом, то увидел, что он уже катится по земле. Я приземлился и тоже порулил на стоянку. Но что теперь? Кому должна быть засчитана победа? Она могла бы быть моей 200-й. На командном пункте, где следили за боем по радио, были удивлены, что ни один из нас не покачал своими крыльями. Затем появился Нойман. Его полное лицо сияло. Когда я увидел перед собой это переполненное радостью, восторженное лицо, я протянул руку: «Нойман, поздравляю вас с победой!»

Мы снова перебазировались. Среди наших аэродромов был Дойч-Ваграм, в нескольких километрах от Вены. Позднее группа переместилась в Фельс-ам-Ваграм.[148] Я выполнил оттуда несколько вылетов, но контактов с врагом было немного. Каждый раз, когда я возвращался из боевого вылета, на стоянке были приготовлены цветы и шампанское. Но я просто не мог одержать свою 200-ю победу. В конце концов это все переполнило мое терпение, и я запретил эти бесконечные приготовления к празднованию «юбилейной» победы.

Затем опять пришло время менять дислокацию. Я должен был перелететь с I./JG53 в Брюнн,[149] где она должна была быть расформирована навсегда. Я уже сидел в самолете и механик вручную раскручивал рукоятку стартера, поскольку двигатель отказывался запускаться, когда поблизости был замечен вражеский самолет. Остальные уже улетели. Механик снова попытался запустить мой «ящик». Когда и третья попытка закончилась неудачей, я окончательно понял, что на сей раз мне так и не удастся взлететь. Я выбрался из самолета и отправился в Брюнн на автомашине вместе со своим адъютантом и другом Тео Хандшугом.

Как я и полагал, мы не выполняли никаких боевых вылетов из Брюнна, но там все еще оставалось некоторое количество топлива, а часть самолетов имела боекомплект. Я связался с генералом Дейхманом и описал ему свое положение. Он всецело сочувствовал мне и наделил меня полномочиями продолжать боевые вылеты до тех пор, пока не закончится топливо или боеприпасы.

8 апреля 1945 г. я взлетел, чтобы совершить один из своих последних боевых вылетов, и повел свое звено вдоль Моравы к Дунаю. Я был твердо уверен, что в этот раз все будет хорошо. Мы барражировали в том районе более тридцати минут и были на высоте 4000 метров, когда я увидел ЛаГГ-5. Он был ниже нас и неторопливо направлялся на северо-запад. Я был спокоен, что редко случалось прежде, и дал своим людям распоряжения: «Нойман, вы снижаетесь со мной. Если промахнусь, вы должны сбить русского. Остальные двое остаются здесь, прикрывают нас и наблюдают за победой!»

Это был мастерский пример безупречной победы. Я спикировал позади русского, приблизился к нему снизу, уравнял свою скорость с его и занял идеальную позицию. Я открыл огонь, когда ни о чем не подозревавший вражеский пилот начал пологий левый разворот. ЛаГГ немедленно загорелся и рухнул вниз. По радио полились поздравления. После посадки меня едва не раздавила толпа доброжелателей. 683 боевых вылета, 200 побед! Комендант аэродрома, обер-лейтенант, обнял меня, почти что задушив. Я никогда прежде не видел этого обер-лейтенанта Хандрика, но мы моментально стали хорошими друзьями. Позднее была устроена очень приличная вечеринка.

Группу расформировали. Я сбил еще три самолета, так что 16 апреля 1945 г. общее число моих побед достигло 203. Когда я взлетал, чтобы выполнить последний вылет из Брюнна, мне еще раз чрезвычайно повезло. Мой самолет набирал скорость и мчался по летному полю, когда я понял, что руль высоты заклинило. И это на скорости 150 км/ч. Можно было сделать только одну вещь: убрать газ и позволить самолету продолжать катиться до тех пор, пока он не остановится. Я остановил машину за несколько метров до откоса за пределами периметра аэродрома. Оказалось, что в шарнире руля высоты был зажат гаечный ключ. Нам так и не удалось установить, был ли это саботаж или лишь простая оплошность.

На командном пункте я узнал, что меня вызывает генерал Дейхман. Я взял «Шторьх» и полетел к нему.

Генерал Дейхман в недвусмысленных выражениях дал мне понять, что война определенно и безнадежно проиграна.

В Вельсе,[150] недалеко от Линца, я встретил Эвальда и Дюттмана. Они были награждены Рыцарскими крестами. Меня же ждали дубовые листья. Я получил эту награду 17 апреля 1945 г. из рук генерала Дейхмана.

Какой был в этом смысл? Три недели спустя война закончилась. После пяти с половиной лет, полных энтузиазма и жертв, после героической смерти многих моих товарищей, мы, оставшиеся в живых, снова оказались в начальной точке.

Мы были измотаны, но не сломлены, и были готовы начать наши жизни заново. Horrido!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.