Глава L Описание Аравии и ее населения.— Рождение, характер и учение Мухаммеда.— Он занимается проповедью в Мекке.— Бежит в Медину.— Распространяет свою религию мечом.— Арабы подчиняются ему отчасти волей, отчасти неволей.— Его смерть и его преемники.— Притязания и судьба Али и его потомков. 569-680

Глава L

Описание Аравии и ее населения.— Рождение, характер и учение Мухаммеда.— Он занимается проповедью в Мекке.— Бежит в Медину.— Распространяет свою религию мечом.— Арабы подчиняются ему отчасти волей, отчасти неволей.— Его смерть и его преемники.— Притязания и судьба Али и его потомков. 569-680 г.н.э.

Проследив в течение шестисот с лишком лет судьбу слабых константинопольских и германских Цезарей, я возвращаюсь назад, к царствованию Ираклия, и переношусь на восточные границы Греческой империи. В то время как государство истощало свои силы в войне с Персией, а церковь раздирали секты несториан и монофиситов, Мухаммед, с мечом в одной руке и с Кораном в другой, утверждал свое владычество на развалинах христианства и Рима. Гений арабского пророка, нравы его нации и дух его религии находятся в тесной связи с причинами упадка и разрушения Восточной империи, и наши взоры с любопытством устремляются на один из самых достопамятных переворотов, наложивший на некоторые народы земного шара особый и неизгладимый отпечаток.

Пространство, занимаемое Аравийским полуостровом между Персией, Сирией, Египтом и Эфиопией, может быть принято за обширный неправильный треугольник. Линия в тысячу пятьсот миль, идущая от северной оконечности, от лежащего на берегу Евфрата Белеса, оканчивается Бабельмандебским проливом и родиной ладана. Почти половину этого протяжения имеет средняя ширина треугольника в направлении от Востока к западу, от Басры до Суэца, от Персидского залива до Чермного моря.

Стороны этого треугольника постепенно расширяются, а его южное основание, обращенное к Индийскому океану, представляет береговую линию в тысячу миль. Вся поверхность полуострова превышает в четыре раза объем Германии или Франции; но самая значительная его часть была основательно заклеймена эпитетами каменистой и песчаной. Даже степи Татарии рука природы покрыла высокими деревьями и роскошной зеленью, и путешественник легче переносит там свое одиночество при виде растительной жизни. Но в страшной Аравийской пустыне беспредельная песчаная равнина перерезается остроконечными и обнаженными горами, а лишенную всякой тени или прикрытия степь опаляют жгучие лучи тропического солнца. Ветры, в особенности те, которые дуют с юго-запада, не только не освежают, но распространяют вредные и даже смертоносные туманы; они то вздымают, то развевают по воздуху песчаные горы, которые можно сравнить с высоко вздымающимися волнами океана, а во время вихрей там погибали и были погребены под песком целые караваны и целые армии. Вода, составляющая во всех других странах предмет общего пользования, служит там предметом желаний и споров, а недостаток в лесе так велик, что требуется некоторое искусство для того, чтобы разводить и поддерживать огонь. В Аравии вовсе нет судоходных рек, оплодотворяющих почву и переносящих местные продукты в соседние страны; потоки, которые стекают с гор, жадно поглощаются высохшей землей; кое-где встречающиеся растения тамаринды или акации, которые пускают свои корни в трещинах утесов, питаются ночными росами; когда выпадает дождь, дождевой водой стараются наполнить цистерны и водопроводы; колодцы и родники составляют тайное сокровище пустыни, и направляющийся в Мекку пилигрим, измучившись от духоты и от жажды, с отвращением пьет воду, которая течет по пластам серы или соли. Таков общий характер климата Аравии. Привычка к лишениям придает особую цену редко встречающимся местным удобствам. Достаточно тенистой рощи, зеленого луга, пресноводного источника, чтобы привлечь колонию арабов на то счастливое место, где они могут найти пищу и прохладу для самих себя и для своих стад и где могут заняться разведением пальмовых деревьев и виноградников. На возвышенности, которая тянется вдоль берегов Индийского океана, леса и воды встречаются чаще; климат там более умерен, фрукты более сочны, животные и оседлые жители более многочисленны; плодородие почвы поощряет и вознаграждает труд земледельца, а местные продукты — ладан и кофе — всегда привлекали туда торговцев из всех стран мира. В сравнении с остальными частями полуострова эта уединенная местность вполне заслуживает название счастливой Аравии, а фантазия и вымысел придали этому контрасту блестящий колорит и нашли доверие благодаря дальности расстояния. Для этого земного рая, как уверяли, природа приберегла самые лучшие свои дары, свои самые изящные произведения: туземцы наслаждались двумя несовместимыми благами — роскошью и невинностью; внутренность почвы изобиловала золотом и драгоценными камнями, а земля и море издавали ароматический запах. Это разделение Аравии на песчаную, каменистую и счастливую было хорошо знакомо грекам и латинам, но о нем ничего не знали сами арабы, и нам кажется странным тот факт, что в стране, в которой никогда не изменялись ни население, ни язык, сохранились лишь самые слабые воспоминания о ее древней географии. Приморские округа Бахрейн и Оман лежат напротив персидских владений. Королевство Йемен обозначает если не пределы, то, по меньшей мере, положение счастливой Аравии; Неджд — так называют внутреннюю часть страны, а лежащая вдоль берегов Чермного моря провинция Хиджас прославлена рождением Мухаммеда.

Многолюдность всякой страны бывает соразмерна со средствами существования, а потому жители этого обширного полуострова не могли равняться своим числом с населением какой-нибудь плодородной и промышленной провинции. Вдоль берегов Персидского залива, океана и даже Чермного моря ихтиофаги, или рыбоеды, по-прежнему бродят в поисках за своими ненадежными средствами пропитания. В этом первобытном и низком состоянии, едва ли заслуживающем название человеческого общества, человеческая тварь, незнакомая ни с искусствами, ни с законами и едва ли способная мыслить и выражаться, немногим отличается от остальных животных. Поколения и века исчезали в безмолвном забвении, а беспомощным дикарям все мешали размножаться нужды и влечения, привязывавшие их к узкому побережью. Но еще в отдаленной древности большинство арабов рассталось с этим бедственным существованием, а так как голая степь не могла прокормить народ, живший охотничьим промыслом, то этот народ внезапно перешел к более обеспеченному и более счастливому положению пастушеской жизни. Все кочующие арабские племена ведут одинаковый образ жизни, и в описаниях теперешних бедуинов мы находим такие же черты, какими отличались их предки, жившие во времена Моисея или Мухаммеда точно в таких же палатках и гонявшие своих коней, верблюдов и баранов к тем же самым родникам и на те же самые пастбища. Наше владычество над полезными животными облегчает наши хозяйственные работы и увеличивает наше богатство, а арабский пастух приобрел абсолютное владычество над верным другом и над трудолюбивым рабом. Натуралисты полагают, что Аравия была первоначальной родиной лошади, так как местный климат в высшей степени благоприятен не для развития роста этого благородного животного, а для развития его бодрости и быстроты бега. Породы берберийская, испанская и английская обязаны своими достоинствами примеси арабской крови; бедуины сохраняют с суеверным тщанием воспоминания о прошлых заслугах самой чистокровной породы; жеребцов они продают по дорогой цене, но с кобылами редко расстаются, а рождение чистокровного жеребенка служит для арабских племен предметом радости и взаимных поздравлений. Эти кони воспитываются в палатках среди арабских детей с нежной заботливостью, которая развивает в них кротость и привязанность к хозяину. Их приучают только к двум аллюрам — ходить шагом и скакать галопом; их чувствительность не притупляется от беспрестанного употребления шпор и хлыста; их силы сберегаются для той минуты, когда нужно спасаться бегством или догонять врага; но лишь только они чувствуют движение поводьев или стремени, они устремляются вперед с быстротой ветра, и если бы наездник свалился, они мгновенно останавливаются и ждут, чтобы он снова вскочил в седло. Среди песчаных равнин Африки и Аравии верблюд есть священный и драгоценный дар природы. Это сильное и терпеливое вьючное животное способно провести в пути несколько дней без пищи и питья; его тело носит на себе признаки рабства, но в нем есть пятый желудок, или нечто вроде широкого мешка, служащего резервуаром для пресной воды; самые крупные из них способны переносить тяжести в тысячу фунтов, а более легкие и более проворные по своему сложению дромадеры перегоняют самых быстроногих скакунов. И при жизни верблюда, и после его смерти почти из каждой части его тела человек извлекает для себя пользу: молоко верблюдицы и обильно, и питательно; мясо этих животных, когда они молоды, нежно и имеет вкус телятины; из их мочи извлекают очень ценную соль; их испражнения заменяют топливо, а из длинной шерсти, которая ежегодно отваливается и снова вырастает, бедуины делают грубые материи для одежды, для мебели и для своих палаток. В дождливое время года они питаются редкой травой, какую можно найти в степи; в летнюю жару и во время зимней бескормицы арабы переносили свои лагери к морскому берегу, на возвышенности Йемена или в окрестности Евфрата и нередко осмеливались проникать до берегов Нила и до сирийских и палестинских селений. Жизнь кочующего араба полна опасностей и лишений, и хотя ему иногда удается добыть некоторые продукты ремесел путем грабежа или обмена, все-таки живущий в Европе частный человек обладает такими солидными и приятными удобствами, с какими незнаком самый гордый эмир, выступающий на войну во главе десяти тысяч всадников.

Однако между скифскими ордами и арабскими племенами есть существенная разница, так как многие из этих последних собирались на жительство в городах, чтобы заниматься торговлей и земледелием. Часть своего времени и своего труда они по-прежнему употребляли на уход за своим скотом; и в мирное, и в военное время они действовали заодно со своими степными соотечественниками, а бедуины извлекали из этих полезных отношений возможность удовлетворять некоторые из своих материальных нужд и знакомство с некоторыми искусствами и научными познаниями. Между перечисленными Абульфедой сорока двумя арабскими городами самые старинные и самые многолюдные находились в счастливом Йемене; башни Санаы и удивительный резервуар Мераба были сооружены королями гомеритов; но их мирское великолепие было омрачено пророческим блеском Медины и Мекки, находившихся неподалеку от Черного моря, на расстоянии двухсот семидесяти миль одна от другой. Последний из этих священных городов был известен грекам под именем Макорабы, а окончание этого названия обозначало его громадность, которая на самом деле, даже в самую цветущую его эпоху, не превышала размеров и многолюдности Марселя. По каким-то непонятным мотивам, быть может, основанным на каком-нибудь суеверии, основатели города выбрали самое невыгодное место. Они построили свои жилища из глины и камня на равнине, которая имеет две мили в длину и одну милю в ширину и лежит у подножия трех бесплодных гор; там почва камениста; вода, даже та, которая добывается из священного Земземского колодца, имеет горький или солоноватый вкус; пастбища находятся далеко от города, а виноград привозится из садов Таифа, от которых отделяет расстояние в семьдесят с лишком миль. Царствовавшие в Мекке курейшиты выделялись из среды арабских племен приобретенной славой и мужеством; но неблагодарная почва их страны не годилась для земледелия, а ее географическое положение было благоприятно для торговых предприятий. Через приморский порт Гедду, находившийся лишь в сорока милях от столицы, они поддерживали удобные сношения с Абиссинией, и это христианское государство было первым пристанищем последователей Мухаммеда. Дорогие африканские продукты перевозились через полуостров в провинцию Бахрейн до города Герры или Катиффа, построенного, как уверяют, халдейскими изгнанниками из каменной соли, а оттуда отправлялись на плотах к устью Евфрата вместе с жемчугом, добывавшимся в Персидском заливе. Мекка находится почти на одинаковом расстоянии одного месяца пути от лежащего вправо Йемена и от лежащей влево Сирии. Первый служил для караванов зимней стоянкой, а вторая — летней, а своевременное прибытие этих караванов избавляло индийские суда от утомительного и трудного плавания по Чермному морю. Принадлежавших курейшитам верблюдов нагружали дорогими благовонными веществами на рынках Санаы и Мераба и в портах Оманском и Аденском; зерновой хлеб и ремесленные произведения покупались на ярмарках в Басре и в Дамаске; этот выгодный обмен развивал на улицах Мекки достаток и роскошь, и самые благородные из ее сыновей соединяли с влечением к военному ремеслу занятия торговцев.

Независимость, которой всегда пользовались арабы, служила и иностранцам, и туземцам темой для похвал, а ухищрения полемизаторов превратили этот выдающийся факт в исполнение пророческого предсказания или в чудо, совершившееся в пользу потомков Измаила. Ввиду некоторых исключений, которых нельзя ни скрыть, ни устранить, эта манера рассуждать представляется столько же опрометчивой, сколько она бесцельна: королевство Йеменское завоевывали то абиссинцы, то персы, то египетские султаны, то турки; священные города Мекка и Медина неоднократно попадали под иго скифского тирана, а в состав провинции, принадлежавшей римлянам в Аравии, входила именно та степь, на которой, как следует полагать, Измаил и его сыновья раскинули свои палатки напротив палаток своих собратьев. Впрочем, это были лишь временные и местные исключения; в целом своем составе арабская нация избегла владычества самых могущественных монархий; армии Сезостриса и Кира, Помпея и Траяна никогда не могли довершить покорение Аравии; теперешний турецкий монарх пользуется некоторыми правами верховенства, но его гордость по необходимости нисходит до заискиваний дружбы народа, который было бы опасно раздражать и на который было бы бесполезно нападать. Очевидные причины независимости арабов заключаются в характере народа и в положении страны. За несколько веков до Мухаммеда от их неустрашимой храбрости и в наступательных, и в оборонительных войнах сильно страдали соседние страны. И пассивные, и активные качества воина развиваются у них привычками и дисциплиной пастушеской жизни. Уход за овцами и верблюдами предоставляется женщинам, а воинственные юноши собираются на конях под знаменем эмира, чтобы упражняться в стрельбе из лука и в умении владеть дротиком и палашом. Воспоминание о прошлой независимости служит самым надежным ручательством за ее ненарушимость, и каждое новое поколение воодушевляется желанием доказать, что оно достойно своих предков и старается сохранять полученное наследство. Их внутренние распри прекращаются при приближении общего врага, а во время их последней войны с турками восемьдесят тысяч союзников напали на шедший в Мекку караван и разграбили его. Когда они идут на бой, впереди все дышит уверенностью в победе, а в тылу принимаются все меры предосторожности на случай отступления. Их кони и верблюды, способные пробежать в восемь или десять дней расстояние в четыреста или в пятьсот миль, исчезают перед победителем; он тщетно ищет в степи скрытых от него родников и истощает свои победоносные войска жаждой, голодом и усталостью, преследуя невидимого врага, который глумится над его бесплодными усилиями и безопасно отдыхает среди жгучей степи. Воинственные наклонности бедуинов и их степи служат не только охраной их собственной свободы, но также оплотом счастливой Аравии, жители которой благодаря отдаленности от театра военных действий изнежились от роскошной почвы и климата. Легионы Августа таяли от болезней и утомления, а нападения на Йемен удавались лишь тогда, когда предпринимались с моря. Когда Мухаммед развернул свое знамя, это королевство принадлежало к числу провинций Персидской империи; тем не менее семь принцев Гомеритов еще царствовали в горах, а наместник Хосрова, не устояв против соблазна, позабыл и свою далекую родину, и своего несчастного повелителя. Историки времен Юстиниана описывают положение независимых арабов, принимавших в продолжительной борьбе Рима с Персией ту или другую сторону сообразно со своими интересами или страстями племени Гассана было дозволено располагаться лагерем на сирийской территории, шейхам Гиры было дозволено основать город почти в сорока милях к югу от развалин Вавилона. Их служба во время войны была деятельна и энергична, но их дружба была продажна, их преданность ненадежна, а их вражда прихотлива; легче было раздражить, чем обезоружить этих варварских кочевников, а живя в фамильярных сношениях со своими боевыми товарищами, они научились презирать прикрывавшееся внешним блеском бессилие и римлян и персов. Греки и латины смешивали все жившие между Меккой и Евфратом арабские племена под общим названием сарацинов — под тем названием, которое каждый христианин привык произносить с ужасом и отвращением.

Кто живет в рабской зависимости от тирана, тот тщетно превозносит свою национальную независимость; но араб лично свободен, и он в некоторой мере пользуется выгодами общественной жизни, не отказываясь от своих природных прав. В каждом племени суеверие, признательность или фортуна возвысили какое-нибудь семейство над его равными. Звания шейха и эмира переходят по наследству к членам этого избранного рода; но порядок наследования непрочно установлен и изменчив: между всеми знатными родственниками нередко отдают предпочтение самому достойному или самому престарелому и на него возлагают несложную, но важную обязанность прекращать ссоры своими советами и руководить мужеством нации, служа для него примером. Даже одной разумной и мужественной женщине было дозволено стать во главе соотечественников Зиновии. Временное соединение нескольких племен образует армию; их более прочное соединение образует нацию, а верховный вождь, эмир из эмиров, развертывающий во главе этой нации свое знамя, мог бы в глазах иностранцев быть достойным почетных отличий королевского звания. Если арабские шейхи злоупотребляют своей властью, они скоро бывают наказаны тем, что их подданные, привыкшие к кроткой и отеческой системе управления, покидают их. Эти подданные свободны духом; они могут идти куда хотят; перед ними открытая степь, и только взаимное добровольное соглашение связывает племена и семьи. Более кроткие уроженцы Йемена выносили блеск и величие монарха; но если он не мог выходить из своего дворца, не подвергая свою жизнь опасности, то следует полагать, что дела управления находились в руках его знати и должностных лиц. Города Мекка и Медина представляют в самом сердце Азии республику не только по форме, но даже по сущности своего управления. Дед Мухаммеда и его предки в прямой восходящей линии действовали в делах внешних и внутренних как наследные правители страны; но они владычествовали, подобно Периклу в Афинах или Медичи во Флоренции, в силу уважения к их мудрости и честности; их влияние разделилось вместе с разделением их наследственных владений, и скипетр перешел от дядей пророка к младшей ветви племени курейшитов. В важных случаях они созывали народные собрания, а так как человеческий род подчиняется чужой воле или путем насилия, или путем убеждения, то существование ораторского искусства у древних арабов и слава, которую оно доставляло, служат самым ясным доказательством общественной свободы. Но их безыскусственная свобода не имела никакого сходства с красивыми и тщательно организованными учреждениями республик Греческой и Римской, в которых каждый член обладал нераздельной долей гражданских и политических прав всего общества. При менее сложных арабских порядках вся нация свободна, потому что каждый из ее членов считает за унижение подчиняться воле повелителя. Его душа закалена теми суровыми добродетелями, которые называются мужеством, терпением и воздержанностью; любовь к независимости заставляет его приучаться к самообладанию, а страх бесчестия охраняет его от более малодушного страха физических страданий, опасностей и смерти. В его манере себя держать сказываются его душевная сила и бодрость: он выражается медленно, обдуманно и сжато; он редко смеется; он не употребляет никаких жестов, а только поглаживает свою бороду, этот почтенный символ возмужалости, и из сознания собственного достоинства обращается к равным без легкомыслия, к старшим без боязни. Свобода сарацинов пережила их завоевания; первые халифы выносили смелое и фамильярное обхождение своих подданных; они всходили на церковную кафедру для того, чтобы убеждать и поучать верующих, и только после перенесения столицы на берега Тигра аббасиды усвоили величественный и пышный этикет, соблюдавшийся при дворах персидском и византийском.

При изучении народов и отдельных личностей перед нами раскрываются причины, по которым они становятся во враждебные или в дружественные отношения одни к другим и которые суживают или расширяют, смягчают или ожесточают общественные нравы. Вследствие того, что арабы жили особняком от всего человеческого рода, они приучились смешивать понятия об иностранцах и о враге, а вследствие бедности их родины у них установился особый принцип юриспруденции, в который они верят и которого придерживаются до настоящего времени. Они утверждают, что при дележе земли богатые и плодородные страны достались другим членам человеческой семьи и что потомство изгнанника Измаила вправе прибегать и к обману, и к насилию для того, чтобы вступить в обладание той частью наследства, которой его лишили так несправедливо. По замечанию Плиния, арабские племена занимались в одинаковой мере и хищничеством, и торговлей; они облагали выкупом или грабили проходившие через степь караваны, и с самых отдаленных времен, со времен Иова и Сезостриса, их соседи были жертвами их хищнических наклонностей. При виде одинокого странника бедуин с яростью устремляется на него и громко кричит: "Раздевайся; у твоей тетки (моей жены) нет платья". Покорность дает право на пощаду; сопротивление раздражает хищника, и странник должен искупить своей собственной кровью ту кровь, которую он мог бы пролить, пользуясь своим законным правом самозащиты. Кто обирает прохожих один или с немногими сообщниками, того клеймят заслуженным названием грабителя; но когда такие же подвиги совершаются многочисленной шайкой, они принимают характер законной и честной войны. Это настроение народа, считавшего всех остальных людей своими врагами, усиливалось от усвоенной в домашней жизни привычки грабить, убивать и мстить за личные обиды.

При теперешнем устройстве европейских государств право заключать мир и объявлять войну принадлежит небольшому числу монархов, а действительно пользуется этим правом еще более незначительное число лиц; но каждый араб мог безнаказанно и со славой направить свой дротик в грудь своего соотечественника. Только поверхностное сходство наречий и нравов соединяло эти племена в одну нацию, и во всех общинах власть должностных лиц была и безмолвна, и бессильна. Предание сохранило воспоминания о тысяче семистах сражениях, происходивших в те времена невежества, которые предшествовали появлению Мухаммеда: вражда ожесточалась от злопамятства, и достаточно было прочесть вслух, в прозе или в стихах, рассказ о старинной распре, чтобы разжечь старые страсти между потомками когда-то враждовавших между собой племен. В частной жизни каждое лицо мужского пола или, по меньшей мере, каждое семейство было судьей в своем собственном деле и исполнителем своего собственного приговора. То деликатное понимание личной чести, которое взвешивает не столько материальный вред, сколько оскорбление, вливает смертельный яд в распри арабов; они слишком легко обижаются за честь жены и бороды; неприличное обхождение или презрительное слово может быть заглажено только кровью оскорбителя, и они так терпеливы в своем злопамятстве, что выжидают случая отомстить за себя в течение целых месяцев и даже нескольких лет. У варваров всех веков допускалась уплата пени или вознаграждения за убийство; но в Аравии от родственников убитого зависит, принять вознаграждение или совершить расправу собственноручно. Утонченная мстительность арабов даже отказывается от головы убийцы, заменяет виновного невинным и переносит наказание на лучшего и самого знатного члена того рода, от которого понесено оскорбление. Если этот последний пал от их руки, они в свою очередь подвергаются опасности возмездия; на сумму этого кровавого долга нарастают проценты; члены обоих семейств проводят свою жизнь в том, что стараются поймать друг друга в какую-нибудь ловушку и сами не попасться в нее, и нередко случается, что только по прошествии полустолетия расплата считается оконченной. Впрочем, эта не допускавшая пощады или примирения кровожадная мстительность смягчалась принципами чести, которые требовали, чтобы во всякой борьбе между частными людьми соблюдалось некоторое равенство по возрасту и физической силе, по числу и оружию. До Мухаммеда арабы ежегодно справляли двухмесячный или, может быть, четырехмесячный праздник, во время которого их меч не вынимался из ножен ни для внешних, ни для внутренних войн, а в этом временном перемирии ясно сказывается их привычка к анархии и к войне.

Но это влечение к хищничеству и к мщению умерялось под влиянием торговли и литературы. Уединенный полуостров был окружен самыми цивилизованными нациями древнего мира; торговец — друг всего человеческого рода, и ежегодно приходившие караваны вносили в города и даже в степные лагери первые семена знания и образования. Какова бы ни была генеалогия арабов, их язык происходил от того же первоначального корня, от которого происходили языки еврейский, сирийский и халдейский; независимость племен выражалась в том, что каждое из них говорило на своем диалекте, но вместе с тем каждое из них признавало, что после его собственного диалекта самый чистый и самый ясный тот, на котором говорили в Мекке. У арабов, точно так же, как и в Греции, усовершенствование языка предшествовало улучшению нравов; у них было восемьдесят названий для меда, двести для змеи, пятьсот для льва, тысяча для меча, и этот обильный словарь существовал в такое время, когда он мог сохраняться лишь в памяти безграмотного народа. Надписи на памятниках Гомеритов состоят из письменных знаков, вышедших из употребления и непонятных; но куфические буквы, из которых образовалась теперешняя азбука, были придуманы на берегах Евфрата, и с этим нововведением знакомил жителей Мекки иностранец, поселившийся там после рождения Мухаммеда. Врожденное красноречие арабов не было знакомо с правилами грамматики, стихотворного размера и риторики; но они были одарены проницательностью ума, плодовитостью фантазии и способностью ярко выражать свои мысли в кратких изречениях, и когда их более тщательно обработанные произведения читались вслух, они производили сильное впечатление на умы слушателей. Гений и достоинства каждого вновь появившегося поэта встречали восторженные похвалы и в среде его собственного племени, и в среде других родственных племен. Устраивался торжественный пир; хор женщин, бивших в литавры и разодетых как перед венцом, воспевал в присутствии их сыновей и мужей счастье их родного племени; они радовались тому, что появился новый поборник для защиты их прав, что новый глашатай возвысил свой голос для того, чтобы увековечить их славу. Самые отдаленные и недружелюбные племена ежегодно собирались на ярмарку, которая была отменена фанатизмом первых мусульман, и это народное собрание, должно быть, много способствовало распространению образования между варварами и их сближению. Тридцать дней проводились во взаимном обмене не только зернового хлеба и вина, но также красноречия и поэзии. Поэты состязались между собой с благородным соревнованием из-за первенства; увенчанное победой произведение хранилось в архивах шейхов и эмиров, и мы можем прочесть на нашем собственном языке семь оригинальных поэм, которые были написаны золотыми буквами и вывешены в Мекке внутри храма. Арабские поэты были историками и моралистами своего времени, и хотя они разделяли предрассудки своих соотечественников, они старались внушать любовь к добродетели и увенчивать ее лаврами. Любимой темой их песнопений была неразрывная связь великодушия с храбростью, и когда они направляли самые колкие свои нападки на какой-нибудь гнусный разряд людей, они с горечью упрека утверждали, что мужчины не умеют быть уступчивыми, а женщины не умеют отказывать. В арабских лагерях до сих пор можно найти такое же гостеприимство, каким отличался Авраам и какое воспевал Гомер. Наводящие ужас на всю степь свирепые бедуины принимают без расследований или колебаний чужеземца, который смеет положиться на их честь и войти в их палатку. Его принимают приветливо и почтительно; с ним хозяин делится своим богатством или своей бедностью, а после того, как он отдохнул, его провожают изъявлениями благодарности, благословлениями и, может быть, подарками. Нуждающемуся брату или другу оказывают еще более великодушное сочувствие; но геройские поступки, которые могли бы сделаться предметом общих похвал, как кажется, выходили в их мнении за пределы того, что дозволялось благоразумием и было согласно с обычаями. Однажды возник спор о том, кто из жителей Мекки превосходит всех других великодушием, и чтобы разрешить его, были названы для сравнения трое граждан, считавшихся самыми достойными такого состязания. Сын Аббаса, Абдаллах, собрался в далекий путь и уже занес ногу в стремя, когда услышал жалобную мольбу: "Сын дяди апостола Божия, я странник, и я в нужде!" Он немедленно сошел с коня, подарил пилигриму своего верблюда, его богатую сбрую и кошелек с четырьмя тысячами золотых монет, оставив при себе только меч, или потому, что это оружие было особенно ценно по своему закалу, или потому, что оно было подарено почтенным родственником. Слуга Саида сказал второму просителю, что его господин спит, но немедленно прибавил: "Вот кошелек с семью тысячами золотых монет (это все, что у нас есть в доме) и вот кроме того предписание, чтобы вам дали верблюда и раба"; лишь только господин проснулся, он похвалил своего верного служителя и дал ему свободу, но слегка упрекнул его за то, что не разбудил его и тем лишил его возможности выказать свою щедрость. Третьим из этих героев был слепой Арабах; к нему обратились с просьбой о помощи в час молитвы, в то время как он шел, опираясь на плечи двух рабов. "Увы!— отвечал он,— моя казна пуста! Но вы можете продать этих рабов; если вы этого не сделаете, я все-таки откажусь от них". После этих слов он оттолкнул от себя служителей и стал ощупью пробираться вдоль стены, опираясь на свою палку. Характер Гатема представляет полнейший образец арабских добродетелей: он был храбр и щедр, был даровитым поэтом и счастливым в своих предприятиях хищником; для его гостеприимных пиршеств жарили по сорока верблюдов, а молившему о сострадании врагу он возвращал и пленников, и добычу. Его соотечественники из привычки к свободе пренебрегали требованиями правосудия и с гордостью руководствовались самостоятельными внушениями сострадания и милосердия.

Религия арабов, точно так же, как и религия индейцев, состояла из тех суеверий, которые были свойственны всем народам в их первобытном состоянии,— она заключалась в поклонении Солнцу, Луне и звездам. Блестящие небесные светила представляют видимое подобие божества; их число и расстояние наводят не только философа, но и простолюдина на мысль о бесконечном пространстве; эти тела, по-видимому, не допускающие мысли об их разложении и исчезновении, носят на себе отпечаток вечности; правильность их движений может быть приписана сознательному или инстинктивному принципу, а их действительное или воображаемое влияние внушает тщетную надежду, что земля и ее обитатели составляют предмет их особой заботливости. Изучением астрономии занимались в Вавилоне, но для арабов служили школой ясная небесная твердь и голая степь. В своих ночных переходах они руководствовались течением звезд; бедуины из любознательности и из благочестия заучили названия этих звезд, их взаимное положение и место, на котором они появлялись на небосклоне, а из опыта они научились разделять зодиак Луны на двадцать восемь частей и благословлять те созвездия, которые освежали высохшую степь благотворными дождями. Владычество небесных тел не могло распространяться за пределы видимой сферы; для переселения душ и для воскрешения тела нужна была какая-нибудь метафизическая сила; на могиле оставляли умирать верблюда для того, чтобы он мог служить своему господину в другой жизни, а воззвания к душе усопшего подразумевали, что эта душа еще была одарена и самосознанием, и силой. Я не знаком и не желаю знакомиться ни с нелепой мифологией варваров, ни с их божествами, жившими на звездах, в воздухе и на земле, ни с полом и титулами этих божеств, ни с их атрибутами и субординацией. Каждое племя, каждое семейство, каждый независимый воин создавали и изменяли по своему произволу и свои обряды, и предметы своего фантастического поклонения; но вся нация во все века признавала как превосходство языка, которым выражались в Мекке, так и превосходство религии, которую там исповедовали. Кааба существовала еще до начала христианской эры: описывая берега Чермного моря, греческий историк Диодор замечает, что между землей фамудитов и землей сабейцев находится знаменитый храм, высшую святость которого чтят все арабы; полотняная или шелковая завеса, которую ежегодно возобновляет турецкий император, была впервые пожертвована благочестивым королем гомеритов, царствовавшим за семьсот лет до Мухаммеда. Дикари могли довольствоваться палаткой или пещерой для обрядов своего культа; но с течением времени на том месте было воздвигнуто здание из камня и глины, а восточные монархи, несмотря на успехи искусств и на свое могущество, довольствовались простотой этого первоначального сооружения. Четырехугольное здание Каабы окружено обширным портиком; внутренняя капелла имеет двадцать четыре локтя в длину, двадцать три в ширину и двадцать семь в вышину; одна дверь и одно окно впускают свет; двойную крышу поддерживают три деревянных колонны; по желобу (сделанному в настоящее время из золота) стекает дождевая вода, а Земземский колодец охраняется куполом от случайных засорений. Племя курейшитов присвоило себе, обманом или силой, охрану Каабы; дед Мухаммеда исполнял должность жреца, которая была принадлежностью его предков при четырех поколениях, а род Гашемитов, от которого он происходил, был, по мнению его соотечественников, самым почтенным и самым священным. Место, занимаемое Меккой, пользовалось правами святилища, и в последние месяцы каждого года город и храм наполнялись длинной вереницей пилигримов, являвшихся в храм Божий с своими священными обетами и приношениями. Те же самые обряды, которые исполняются в настоящее время правоверными мусульманами, были придуманы и исполнялись суеверными идолопоклонниками. На почтительном расстоянии они сбрасывали с себя одежду, скорым шагом обходили семь раз вокруг Каабы и семь раз целовали "Черный Камень"; затем семь раз поклонялись окружающим горам и столько же раз бросали камни в долину Мины; пилигримство завершалось, точно так же, как и в настоящее время, принесением в жертву баранов и верблюдов и закапыванием их шерсти и когтей в освященной почве. Каждое племя или находило, или вводило в Каабе свой домашний культ; храм был украшен или осквернен тремястами шестьюдесятью идолами, изображавшими людей, орлов, львов и диких коз; самым выдающимся из них была статуя Габалы, сделанная из красного агата и державшая в руке семь стрел, у которых не было наконечников или перьев и которые были орудиями и символами нечестивой ворожбы. Но эта статуя была памятником искусства сирийцев: благочестие более грубых времен довольствовалось колонной или плиточкой, а из возвышавшихся в степи утесов в то время высекали богов или алтари в подражание находившемуся в Мекке "Черному Камню", насчет которого существует сильное подозрение, что он первоначально был предметом идолопоклонства. От Японии до Перу господствовало обыкновение приносить богам жертвы, и верующий выражал свою признательность или свой страх, уничтожая или сжигая в честь богов самые дорогие и самые ценные из их даров. Человеческая жизнь считалась самым дорогим жертвоприношением, когда молили об отвращении какого-нибудь общественного бедствия; алтари Финикии и Египта, Рима и Карфагена были запятнаны человеческой кровью; этот безжалостный обычай долго сохранялся у арабов; в третьем столетии племя думациан ежегодно приносило в жертву мальчика, а один царственный пленник был из благочестия умерщвлен тем вождем сарацинов, который был союзником императора Юстиниана и служил под его знаменем. Отец, который тащит своего сына к алтарю, представляет образчик самых прискорбных и самых возвышенных усилий фанатизма; подвиги или намерения этого рода были освящены примером святых и героев, и даже отец самого Мухаммеда был обречен на роль жертвы вследствие опрометчивого обета и с трудом откупился сотней верблюдов. Во времена невежества арабы, подобно иудеям и египтянам, воздерживались от употребления в пищу свиного мяса; они совершали обрезание над достигавшими возмужалости сыновьями, и этот обычай перешел к их потомству и к их новообращенным, хотя Коран и не порицает и не требует его исполнения. Некоторые прозорливые писатели высказывали предположение, что хитрый законодатель потакал закоренелым предрассудкам своих соотечественников. Было бы гораздо проще предположить, что он придерживался своих юношеских привычек и мнений, не предусматривая того, что обыкновение, годное для климата Мекки, может быть бесполезным или неудобоисполнимым на берегах Дуная или Волги.

Аравия была свободна: соседние государства были потрясены завоеваниями и тиранией, и спасавшиеся от гонений сектанты укрывались в этой счастливой стране, где могли исповедовать то, во что верили, и могли жить сообразно со своими верованиями. На пространстве между Персидским заливом и Чермным морем исповедовались религии и сабейцев, и магов, и иудеев, и христиан. В отдаленную эпоху древности ученость халдейцев и оружие ассирийцев распространили сабеизм по всей Азии. Вавилонские жрецы и астрономы извлекали свои понятия о вечных законах природы и Провидения из наблюдений, накопившихся в течение двух тысяч лет. Они поклонялись семи богам или ангелам, направлявшим течение семи планет и распространявшим на Землю свое непреодолимое влияние. Атрибуты семи планет вместе с двенадцатью знаками зодиака и двадцатью четырьмя созвездиями северного и южного полушарий были представлены в различных изображениях и символах; каждый из семи дней недели был посвящен одному из этих божеств; сабейцы ежедневно молились три раза, а храм Луны в Гаране был пределом их благочестивых странствований. Но вследствие неустойчивости своих верований они всегда были готовы и поучать других, и выслушивать поучения; в своих традиционных понятиях о сотворении мира, о потопе и о патриархах они сходились с понятиями живших у них в плену иудеев; они ссылались на тайные писания Адама, Сифа и Еноха, а поверхностное знакомство с евангельским учением превратило остатки этих политеистов в христиан св. Иоанна, живущих на территории Басры. Вавилонские алтари были разрушены магами; но за нанесенные сабейцам обиды отомстил меч Александра; Персия томилась более пятисот лет под игом иноземцев, а самые верные из последователей Зороастра избежали заразы идолопоклонства и вместе со своими противниками стали жить вольной жизнью степей. За семьсот лет до смерти Мухаммеда иудеи завели свои поселения в Аравии, а военные предприятия Тита и Адриана изгнали их из святой земли еще в более значительном числе. Эти трудолюбивые изгнанники жаждали свободы и власти; они стали воздвигать в горах синагоги, в степи замки, а обращенные ими в иудейскую веру язычники смешались с сынами Израиля, с которыми имели то внешнее сходство, что также исполняли обряд обрезания. Христианские миссионеры были еще более деятельны и имели еще более успеха; католики предъявляли свои права на всемирное владычество; спасавшиеся от их преследования сектанты одни вслед за другими удалялись за пределы Римской империи; маркиониты и манихеи распространяли свои фантастические мнения и апокрифические евангелия; церкви Йемена и князья Гиры и Гассана научились более чистым верованиям епископов яковитских и несторианских. Племена пользовались свободой выбора; каждый араб мог выбирать или сочинять для себя особую религию, и господствовавшие в его семье суеверия смешивались с возвышенной теологией святых и философов.

Они получили от образованных иностранцев основной догмат своей религии — веру в существование единого верховного Бога, который выше всех небесных и земных властей, но который нередко являл себя человеческому роду через посредство ангелов и пророков и который, по своей благости или справедливости, прерывал чудесами установленный в природе порядок. Самые рассудительные между арабами признавали его власть, но пренебрегали поклонением ему, и они скорей по привычке, чем по убеждению, все еще были привязаны к остаткам идолопоклонства. И иудеи, и христиане были книжники; Библия уже была переведена на арабский язык, и Старый Завет был единодушно принят этими непримиримыми врагами. В истории иудейских патриархов арабы с удовольствием находили своих предков. Они радовались рождению Измаила и данным ему обещаниям, чтили религию и добродетели Авраама, доводили и его генеалогию, и свою собственную до сотворения первого человека и усваивали с одинаковым легковерием и чудеса священного текста, и мечты, и традиции иудейских раввинов.

Что Мухаммед был низкого плебейского происхождения, было неловкой клеветой христиан, которые этим не унижали, а возвышали достоинства своего противника. Что он происходил от Измаила, было национальной привилегией или выдумкой; но если о первых корнях его родословного дерева сведения и смутны, и сомнительны, зато он мог перечислить несколько поколений, бесспорно принадлежавших к настоящей знати; он происходил от племени Курейш и от рода Хашимитов, то есть от самых знатных арабов, царствовавших в Мекке и пользовавшихся наследственным правом быть хранителями Каабы. Дед Мухаммеда, Абдул Моталлеб, был сыном Хашима, богатого и великодушного гражданина, который делился со своими соотечественниками во время голода тем, что добывал торговлей. Кормившаяся щедростью отца, Мекка была спасена мужеством его сына. Королевство Йеменское находилось под властью царствовавших в Абиссинии христианских монархов; их вассал Абраха вследствие нанесенного ему оскорбления решился отомстить за честь Креста, и священный город был окружен вереницей слонов и армией, состоявшей из африканцев. Было предложено мирное соглашение, и на первом совещании дед Мухаммеда потребовал, чтобы ему возвратили его стада. "А почему,— сказал Абраха,— вы вместо того не просите пощады для вашего храма, которому я грозил разрушением?" "Потому что,— возразил неустрашимый арабский вождь,— стада составляют мою собственность, а Кааба принадлежит богам, и они сами защитят свое жилище от оскорблений и святотатства". Вследствие недостатка съестных припасов или вследствие мужественного сопротивления курейшитов абиссинцы были принуждены отступить с позором; описание их неудачной попытки было украшено рассказом о чудесном появлении стаи птиц, сыпавших град камней на головы неверующих, и воспоминание об этом избавлении долго сохранялось в названии эры слона. Слава Абдул Моталлеба увенчалась счастливой домашней жизнью; он дожил до ста десяти лет и был отцом шести дочерей и тринадцати сыновей. Его любимый сын Абдаллах был самый красивый и самый скромный из арабских юношей, а в первую ночь после его бракосочетания с Аминой, происходившей от знатного рода Заритов, двести девушек, как рассказывают, умерли от ревности и отчаяния. Единственный сын Абдаллаха и Амины, Мухаммед, родился в Мекке через четыре года после смерти Юстиниана и через два месяца после поражения абиссинцев, которые в случае успеха ввели бы в Каабе христианскую религию. Он в ранней молодости лишился отца, матери и деда; его дяди были люди влиятельные и их было много, и при разделе наследства сирота получил на свою долю только пять верблюдов и служанку-эфиопку. И дома, и вне дома, и в мирное, и в военное время его руководителем и опекуном был самый почтенный из его дядей Абу Талеб; на двадцать пятом году своей жизни он поступил в услужение к жившей в Мекке богатой и знатной вдове Хадидже, которая скоро наградила его за преданность тем, что отдала ему свою руку и свое состояние. Брачный договор описывает безыскусственным слогом древности взаимную любовь Мухаммеда и Хадиджи, называет новобрачного самым совершенным из всех членов племени курейшитов и определяет вдовью часть в двенадцать унций золота и двадцать верблюдов, которые обязался доставить великодушный дядя. Этот брак возвысил сына Абдаллаха до одного уровня с его предками, а благоразумная матрона довольствовалась его домашними добродетелями до той поры, когда он, на сороковом году своей жизни, взял на себя роль пророка и стал проповедовать религию Корана.