Война как жертвоприношение

Война как жертвоприношение

Жрецы внимательно наблюдали за небосводом. Они ждали. После двухмесячного отсутствия появлялся Небесный Змей. Так индейцы называли Венеру. Они знали: теперь боги требуют крови. Начиналась война. Ее главной целью всегда было жертвоприношение… Когда Гитлер говорил, что главной целью политики является война, похоже, он имел в виду то же самое.

Только ацтеки ежегодно приносили до тридцати тысяч жертв… Особое место в подобных культах занимали заклания собственных детей. Так было не только в Южной Америке. Ритуальные человекоубийства практиковались в Карфагене и других странах древнего семитского мира…

Пророк Давид свидетельствует об отпавшем от Бога народе: «…и приносили сыновей своих и дочерей своих в жертву бесам; проливали кровь невинную, кровь сыновей своих и дочерей своих, которых принесли в жертву идолам Ханаанским, — осквернилась земля кровью» (Пс. 35, 38).

Во время одного из грандиозных нацистских мероприятий из тел сидящих на трибунах детей составили обращение к фюреру: мы все принадлежим тебе… Так подрастающему поколению Третьего рейха внушалось, что оно должно быть верно фюреру — до смерти.

Страшный, буквальный смысл этих слов до поры до времени не осознавал никто. Вслух ведь говорилось только о здоровье и силе.

С приходом нацистов к власти ассигнования на медицину выросли в десять раз. Пафос жизни, казалось, отразился даже в структуре гестапо: в тайной полиции был создан отдел по борьбе с гомосексуализмом и абортами.

Нацистская пропаганда уверяла, что за счет усилий медиков в Германии родилось на миллион детей больше. Указ Гиммлера, датированный октябрем 1939 года, убеждал эсэсовцев зачинать детей перед уходом на войну. При этом каждый член ордена должен был отчислять часть жалованья на содержание родильных домов. Особое бремя падало на холостяков.

«Баварская Венера»: обнаженная натура как голая истина

Гитлер награждал многодетных матерей почетными крестами. Гиммлер нередко сам становился крестным отцом младенцев, родившихся с ним в один день. Было неважно — появился ли на свет младенец в законном браке или нет.

Рейхсфюрер СС называл моногамию игрой христианской церкви: «Когда мужчина вынужден всю жизнь жить с одной женой, он начинает изменять ей, а потом превращается в лицемера… В результате между партнерами возникает отчуждение. Они избегают объятий друг друга и, в конечном счете, перестают производить детей. Именно по этой причине миллионы детей так и не появились на свет — детей, которые так нужны нации…»

Немецкие специалисты определили: после войны 3–4 миллиона женщин останется незамужними. Гитлер заметил, что если пересчитать на дивизии, то такой потери «наш народ просто не вынесет». В меморандуме Бормана с канцеляристской точностью был разработан порядок ходатайств и оформления брачных отношений не только с одной, но и со второй женой. Чтобы как-то утешить первую, как правило, «старую» жену, Гиммлер предложил ввести для нее титул «Domina» (госпожа, хозяйка).

Кавалеры боевых наград смотрели на свои Золотые Германские, Рыцарские, Железные кресты, на знаки «За рукопашный бой в серебре и золоте» и уже представляли свою будущую счастливую жизнь рядом с юными, белокурыми, покорными подругами. Они помнили слова фюрера, обещавшего героям все преимущества по сравнению с гражданскими лицами: «Лучшему воину достается самая красивая женщина». «Борьба и любовь, — рассуждал в вагнерианском стиле Гитлер, — всегда были связаны друг с другом. Пусть обыватель радуется, получив то, что ему достанется».

Идеал покорной женщины воспели художники рейха. Среди картин, лично отобранных Гитлером для резиденции Бергхофа, были «Баварская Венера» (изображает отправляющуюся в постель и снимающую шерстяные носочки — последнее, что на ней осталось — белокурую девушку) и «Леда и лебедь» (беспомощую девушку насилует огромный лебедь, призванный, видимо, вызывать ассоциации с мужественным Лоэнгрином).

Постепенно полигамия должна была стать не только наградой, но и обычным явлением. Гражданка рейха (замужняя или нет — не важно) обязана до 35 лет произвести четырех безупречных в расовом отношении детей.

«Каждая семья, уже имеющая четырех детей, должна предоставить мужу возможность для этой акции» (имелась в виду «акция на стороне»), — это уже алкоголик Кальтенбруннер возбудился.

Гиммлер «распорядился, чтобы сотрудники общества Аненэрбе подготовили исследование с длинным и странным названием: «Жизнеописание великих людей, которым обязаны Германия и Европа, которые имели внебрачное происхождение либо были поздними детьми в многодетных семьях» [4].

Ученые «Наследия предков», словно валькирии на поле боя, собирали в истории души героев для пропагандистской Валгаллы. Павшие должны были стать образцом для пока еще живых. Вдохнуть в них огонь мужества. И вдохновить на смерть.

Демографическая, социальная политика III рейха цвела улыбками и звучала детскими голосами пропагандистских фильмов. Но она только казалась жизнелюбивой — как и биография Гёте. Ее задачей было наиболее продуктивное выращивание скота для жертвоприношений. Назвав бойню «алтарем отечества», на смерть гнали и своих, и чужих.[47]

Уже знакомый нам Йорг Ланц фон Либенфельс писал о необходимости генетической селекции, стерилизации, депортации неполноценных и даже об уничтожении целых групп посредством непосильного труда или же прямого убийства. «Приносите жертвоприношения Фрейру, вы, дети богов! — заклинал Либенфельс. — Положите на алтарь детей тьмы!»

Когда в октябре 1941 года Гитлеру доложили о больших потерях среди молодых офицеров на Восточном фронте, он спокойно ответил: «Но ведь для этого молодежь там и нужна!»

Блеск траурных митингов как бы «создавал рекламу смерти». «С этим же эстетическим почитанием смерти связана и любовь к ночи. Все время горели факелы, костры, огненные колеса, которые, по утверждению тоталитарных мастеров создания нужного настроения, якобы воспевали жизнь. На самом же деле они своим пафосом подчеркивали, что жизнь человеческая мало чего стоит на фоне апокалиптических образов, трепета перед всемирным пожаром, которому они придавали некий возвышенный смысл, и картин гибели, в том числе и собственной».

Вот нацисты запели гимн «Взвивайся пламя». И оно взвилось. Над всей Европой.

В самом деле: хотя смерть порой довольно убедительно прикидывалась жизнью, она оставалась верна себе.

Почему эсэсовских медиков так интересовал механизм зачатия близнецов? Их изучение проводилось в концлагерях доктором Менгеле все для того же. В целях ускоренного воспроизводства боеспособных немцев.

Подспудное понимание войны как жертвоприношения сквозит уже в «Майн кампф». Вот чем «откупался» ее автор от демона: «Земля, на которой германские крестьянские поколения издавна рожали своих могучих сыновей, одобрит ввод в бой нынешних сыновей, а ответственных государственных мужей, хотя и преследуемых в настоящее время, в будущем оправдают от вины в убийстве и жертвоприношении народа».

Казалось, некие таинственные силы, которым приносились жертвы, принимали их благосклонно. И помогали. О десятилетней эпохе удивительных успехов, ликования и массовой эйфории сам Гитлер говорил, что она была «не просто человеческим творением». Это точно.

Но неужели в XX веке кто-то еще мог мыслить так, как жрецы ацтеков? Как во времена Карфагена? Ныне у войны, кажется, совсем другие побудительные мотивы. Вождь может думать о своем месте в истории, капиталист — о прибылях, генерал — о долге перед Родиной, солдат — о защите семьи. А то, что война — это жертвоприношение…

Но если Гитлер действительно был одержим демоном?! Тогда им двигали особые мотивации. Демонический мир вполне мог сделать ему важную подсказку. Нашептать о смысле «строительной жертвы» в основание III рейха.

Обожаемый фюрером Наполеон тоже боролся за максимальное человекоубийство. Пишут ведь: «Когда после 1812 года императору изменила удача, он все же имел сколько угодно возможностей заключить мир со своими врагами на вполне приемлемых для себя условиях, сохранить трон и спокойно править Францией — это был вариант вполне сообразный с внешними требованиями, но не с требованиями «демона» Наполеона, которому нужны были только победы, ничья его не устраивала… Общее у всех «демонических» личностей одно: голос «демона» значит для них больше, чем соображения здравого смысла, инстинкт самосохранения, общепринятые нормы поведения, требования долга и т. п. «Демон» может быть заодно с этими соображениями и требованиями, но все равно он сильнее. В случае конфликта мотивов обладатель «демона» (хотя кто кем обладает? — Ю.В.) отдает предпочтение тому, что он нашептывает» [25-2][48].

А Гитлер? Разве не мог бы он царить после первых успехов? Потрясающих успехов! Разрушил кабальный Версальский договор, уничтожил безработицу, поднял экономику и укрепил армию. Собрал в единый рейх населенные немцами земли сопредельных государств. Без единого выстрела! Что же заставляло его спешить со все новыми экспансиями? Кто-то подсказывал ему: соседи вооружаются более быстрыми темпами. Но ради скорого перевооружения нужны внутренние займы. А как отдать их? Как избежать финансового кризиса? Только за счет военного грабежа. Все это тоже подталкивало за пределы обустроившейся было Германии. К тому же «внутренний голос» внушал Гитлеру, что он скоро умрет и не успеет осуществить даже малой доли задуманного. В его душе царил страх перед упущенным временем. Бесовская суета была явным признаком одержимости. В сентябре 1939 года Гитлер говорил своим генералам: «При сложившемся положении вещей… можно считать, что время с большей вероятностью является союзником западных держав, нежели нас».

И еще одно диавольски лукавое противоречие. Гитлер пугал соплеменников теснотой Германии. Многократно повторял: на одном квадратном километре нас 140 человек. С какой стати в России на каждого в восемнадцать раз больше земли?! Он рассуждал точно так же, как и современные политики мировой демократии. Идея нехватки пространства также была диаволь-ской подсказкой. Обманом. Сама Германия разоблачила его после войны, прекрасно наладив хозяйственную жизнь в своих границах. Но Гитлер нагнетал истерию. Что делать? — пафосно вопрошал он. И отвечал: расширять жизненное пространство! Воевать. Но для этого немцев слишком мало… А дальше — по кругу. Больше рожать — воевать — захватывать ресурсы — наращивать мощь — снова и снова воевать — до полного овладения миром… Так увеличивалось не жизненное, а погибельное пространство.

Тема массовых жертвоприношений известна сейчас в основном в связи с понятием «холокост». Ведь само это слово обозначает «жертвенное всесожжение». В книге «От Герцля до Рабина», изданной в Израиле, признается, что еврейские историки намеренно придают метаисторический смысл исключительно страданиям своего народа. «Лагерь уничтожения Освенцим, который и заключенные, и охранники называли «анус мунди» (задний проход мира), претерпел процесс существенного изменения («от скверны к святости»)…» Конечно, евреи были жертвами. Но — далеко не только они одни. И если некоторые ученые доказывают, что число еврейских потерь в шесть миллионов намеренно завышено, то потери Советского Союза (основное число погибших — славяне) никто преувеличивать не собирается. Скорее, наоборот.

Характерен рассказ Ф. Сетина, исследовавшего проблему потерь СССР по документам главного российского военного архива. «Однажды, накануне обеденного перерыва, из отдельного читального зала отгороженного от нас глухой стеной, вышла группа молодых людей. В этом зале работали люди с особо секретными документами.

Как потом выяснилось, это были офицеры Генерального штаба… Как офицер в отставке и фронтовик, я потянулся к ним; в столовой, в курилке или комнате отдыха то и дело включался в общую беседу с коллегами. Из обрывков разговоров я понял, что они занимаются подсчетом безвозвратных потерь наших войск за время войны… как мне сказали, предыдущая группа высчитала цифру более чем в тридцать миллионов. «Наверху» эту цифру не приняли. «Слишком много», — сказали. И сформировали новую группу».[49]

Наверно, слишком просто сказать, что таким образом скрывается низкий уровень командования Красной армии. Хотя было, наверно, и такое. Дело в том, что, размышляя над нашими колоссальными, часто неоправданными потерями, поневоле возникает «крамольный» вопрос: а каковы были мотивации тех, кто гнал эту «серую скотинку» на убой?

Командиры понимали: положив в атаке весь батальон, полк, дивизию и не выполнив поставленной задачи, лично они не пострадают. Зато не выполнить задачу и отступить с живыми бойцами могло означать для командира трибунал. Такой был порядок. Не Бога, а Сталина боялись. А сам генералиссимус? Наверно, категориями жертвоприношений он не мыслил. Просто приносил жертвы, исходя из своих мотиваций… Но мотивации эти диктовались из некоего незримого центра, которому попущена власть над грешными душами. Вот одна из главных. К 1941 году не были искоренены еще люди, помнившие старую Россию, те, кто не верил каждому слову комиссаров. Война стала хорошим средством для «прополки».

В 1941 году военное руководство страны получало типовые доклады: «В соседних полках отмечены разговоры такого содержания. Сейчас 50 % колхозников настроены против Советской власти. Наши генералы кричали, что будут бить врага на чужой территории, а делается все наоборот. Русский народ продали генералы» (ЦАМО РФ. Ф. 358. Оп. 5914. Д.1. Л.3).

«Конечно, и Сталин, и Жуков, и Мехлис были едины в том, что таких солдат, ведущих такие разговоры, надо смело бросать в бой, заставлять идти в атаку в полный рост — и обязательно — «до последнего человека». Это и происходило — не только в 1941-м под Москвой, но и в 1945-м, на Зееловских высотах и в Берлине… В августе 1945 года маршал Жуков поразил генерала Эйзенхауэра, будущего президента Америки, откровенным рассказом о марксистско-ленинском методе преодоления немецких минных полей. Цитируем прославленного Жукова: «Когда мы подходим к минному полю, наша пехота проводит атаку так, как будто этого поля нет. Потери, которые войска несут от противопехотных мин, считаются всего лишь равными тем, которые мы понесли бы от артиллерийского и пулеметного огня. Атакующая пехота подрывает противопехотные мины. Когда она достигает дальнего конца поля, образуется проход…»

«Я представил себе, — пишет Эйзенхауэр, — что было бы, если бы какой-нибудь американский или британский командир придерживался подобной тактики… Американцы измеряют цену войны в человеческих жизнях, русские — во всеобщем «очищении» нации»[50].

В СС готовили настоящих жрецов для человекоубийственных ритуалов: «Трагедия величия состоит в том, что нужно нагромождать трупы».

Гитлер был возмущен тем, что Паулюс не покончил самоубийством: «Что теперь есть жизнь? Жизнь — это народ, а индивидуум должен умереть… В понимании Гитлера всемирная история должна была протекать по безжалостному сценарию, созданному им из смеси книг Карла Мая, дневников Вагнера и описаний сражений, взятых из учебников».

Фон Манштейн писал о Гитлере: «Его образу мыслей более импонировало зрелище груд окровавленных трупов противника перед нашими неприступными позициями, чем образ умелого фехтовальщика, уклоняющегося от выпадов нападающих, чтобы в нужный момент нанести смертельный удар»…

«Действительно, вся его политическая карьера, и не только в последние годы, когда фюрер, чтобы продолжать войну на уничтожение, вынужден был поддерживать себя уколами, демонстрировала совершенно необычайную целеустремленность, скрытую за беспорядочным фасадом» [20].

Биограф Гитлера Иоахим Фест считает: «Уже после зимы 1941 года он знал, чем все это кончится. И осознанно потащил за собой страну в пропасть».[51]

Еще в начале 30-х годов он говорил: «Погибая сами, мы увлечем с собой в бездну еще и половину мира». В 1945 году впору было вспомнить эти слова. «Чтобы создать атмосферу жесточайшей непримиримости, Гитлер в феврале дал Имперскому министерству пропаганды указание так подвергать нападкам и оскорблять в личном плане государственных деятелей коалиции, «чтобы они были лишены возможности сделать немецкому народу какое-либо предложение».

По свидетельству историков, как и в ранние годы, когда Гитлер обрел самоуверенность именно в кризисные периоды, так и теперь с каждым новым поражением у него возрастала вера в себя. Свою силу и опору он черпал именно в катастрофах. Точнее, подпитывался за счет принесенных жертв.

Даже грядущие военные триумфы представлялись ему в каком-то танатократическом духе. «На границах империи — от скалистых берегов Атлантики и до русских равнин, — провозглашал Гитлер, — будут возведены величественные мемориальные «Тотенбурги» — «Крепости мертвых».

Он не хотел мира. Но по другую сторону фронта, в Англии, Америке, СССР правители делать мирных предложений и не собирались. В демократическом мире звучали призывы к тотальному уничтожению немцев. Черчилль предлагал начальнику Генерального штаба «поразмыслить над вопросом об удушающих газах». Лондонская «Джейли Геральд» опубликовала статью священника Уиппа: «Лозунгом должно быть их истребление. Для этой цели наша наука должна сосредоточиться на открытии новых, еще более ужасных взрывчатых веществ. Проповедник Евангелия не должен поддаваться таким чувствам, но я откровенно заявляю, что если бы я мог, я стер бы Германию с карты мира. Это дьявольская раса, которая была проклятием Европы на протяжении веков».

«С января 1934 года сионистский лидер Владимир Жаботинский провозглашал в еврейской газете «Наша речь»: «Наши еврейские интересы требуют окончательного уничтожения Германии. Немецкий народ в целом представляет для нас опасность»… Призыв к геноциду, на этот раз в подлинном смысле слова, был брошен в 1942 году в книге американского еврея Теодора Кауфмана «Германия должна погибнуть», главным тезисом которой было: «Немцы (будь то антинацисты, коммунисты или даже филосемиты) не заслуживают жизни. Следовательно, после войны нужно мобилизовать 20 000 врачей, чтобы они стерилизовали по 25 немцев или немок в день, так что через три месяца не останется ни одного немца, способного к продолжению рода, и через 60 лет германская раса полностью исчезнет» [10].

Кауфман писал: «Если вспомнить, что прививки и сыворотки приносят населению пользу, то к стерилизации немецкого народа надо отнестись как к замечательному гигиеническому предприятию со стороны человечества, дабы навсегда оградить себя от бактерии немецкого духа» (цит. по: [12]).

Узнаваемые профили на нацистской листовке можно было бы дополнить еще одним — самого Гитлера

«Тотальная война на уничтожение была осознанной частью Второй мировой. Эту программу озвучил Геббельс, декларировал Сталин; этой же программы придерживались и союзники, о чем выразительно свидетельствуют названия операций ковровых бомбежек — ударов по Германии: «Гоморра» и «Армагеддон». Бедствия обрушились главным образом на мирное население: целые города были стерты с лица земли. Такая же участь постигла и Любек — основной порт, через который Международный Красный Крест осуществлял помощь военнопленным на территории Германии» [38]. В ответ геббельсовской идее «тотальной войны» сказали «да» не только немцы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.