ГЛАВА 3. БОНАПАРТ И ПАВЕЛ

История сохранит на своих скрижалях память о том, как правительство свободной страны оплакивало смерть монарха, облеченного абсолютной властью, но честного и справедливого.

Замечания о гибели Павла I. Париж, июль 1801 г.

В эти дни, когда российская политика совершала крутой разворот, на другом от Петербурга конце Европы произошли события, которым в не меньшей степени было суждено изменить судьбы мира. Узнав о глубочайшем кризисе, охватившем страну, о сплошных неудачах на фронтах, о том, что Франции угрожает вторжение иноземных войск, Бонапарт принял смелое решение. В ночь на 23 августа 1799 г. он с небольшим отрядом войск и несколькими преданными офицерами отплыл из Египта.

Два фрегата, на которых располагался маленький отряд, совершили поистине беспримерное плавание, чудом проскочив между вражеских эскадр. 9 октября Бонапарт ступил на землю Франции, а 16 октября он уже был в Париже. Хотя к этому времени ситуация на фронтах значительно улучшилась и непосредственная опасность, по крайней мере временно, миновала, прогнивший режим Директории уже окончательно обанкротился. Народ устал от анархии и нестабильности, царства спекулянтов и жуликов, разгула бандитизма и коррупции. Поэтому возвращение молодого полководца было воспринято однозначно: спаситель пришел. «Генерал, отправляйтесь же разбить врагов, — воскликнул один из ораторов, приветствовавший Бонапарта на пути следования через Прованс, — а потом мы сделаем Вас королем».

Лион был весь иллюминирован в честь приезда молодого героя, люди пели и танцевали на улицах под крики: «Да здравствует Бонапарт, который приехал, чтобы спасти Отечество!»

В Париж весть о том, что Бонапарт высадился на французском берегу, пришла вечером 13 октября, а на следующий день утром была объявлена в Законодательном корпусе. Вместо того чтобы осудить генерала, самовольно оставившего армию, депутаты повскакивали со своих мест и со слезами на глазах от восторга и энтузиазма запели «Марсельезу». Через несколько мгновений эту новость знал уже весь город. Генерал Тьебо рассказывает в своих мемуарах, как в этот день он был по делам в Пале-Рояле. «Я только что вошел в большой двор, как на другой стороне сада я увидел группу людей, которая быстро росла, а потом мужчины и женщины побежали куда-то со всех ног... Без сомнения, речь шла о какой-то очень важной новости: восстание, победа или поражение... какой-то мужчина, не остановившись, на бегу прокричал мне: «Генерал Бонапарт вернулся! Он высадился во Фрежюсе». Тогда в свою очередь меня охватил какой-то всеобщий порыв... Новость распространилась с быстротой электрической искры. На каждом углу можно было увидеть то, что я увидел в Пале-Рояле, сверх того, оркестры полков, расквартированных в Париже, пошли по улицам с музыкой, увлекая за собой потоки народа. Едва спустилась ночь, как импровизированная иллюминация зажглась во всех квартирах... на улицах, в театрах раздавались крики: «Да здравствует Республика! Да здравствует Бонапарт!»¹

В общем, молодому генералу не пришлось ломать голову в размышлениях на тему «что делать?», если у него и были сомнения при отплытии из Египта, теперь от них не осталось и следа — власть сама шла к нему в руки.

Именно поэтому переворот 18—19 брюмера VIII года (9—10 ноября 1799 г.) прошел так, в общем, легко и бескровно. Бонапарт был провозглашен Первым консулом Французской республики и фактически главой всей исполнительной власти, два других консула, видные политические деятели Камба-серес и Лебрен, были не более чем статистами для создания некоего подобия коллегиального правления.

«Господа, теперь у страны есть настоящий хозяин!» — якобы провозгласил известный политик и участник событий 18—19 брюмера Сийес после встречи с Бонапартом наутро после переворота. Даже если эта фраза выдумана позднее, тем не менее она великолепно отражает то, что произошло в эти дни. Действительно, спустя немного времени страна просто неузнаваемо преобразится. Всего за несколько месяцев молодой консул очистит дороги Франции от бандитов, разгонит жуликов и спекулянтов, наладит нормальное функционирование административного аппарата. А самое главное, он вернет народу доверие к власти. Люди снова начнут платить налоги, опять нормально закрутятся все шестеренки государственной машины. На появление доверия к власти, предсказуемости, порядка и уверенности в завтрашнем дне экономика мгновенно ответит резким скачком. Отныне освобожденные от феодальных пут производство и торговля начнут развиваться с такой скоростью, что поразят даже тех, кто считался отчаянным оптимистом. Это в свою очередь придаст дополнительного доверия и пополнит казну новыми исправно выплачивающимися налогами. Бонапарт создаст твердую и надежную денежную систему, откроет государственный банк. Он вернет стране свободу вероисповедания, создаст новую современную систему высшего и среднего образования, введет в стране единую систему мер и весов, будет всюду покровительствовать науке, искусству и вообще всем людям, которые работают на пользу государства и общества.

Знаменитый член Государственного совета Луи Редерер напишет в это время под впечатлением от встречи с Бонапартом: «...черта, которую я хотел бы подметить у Первого консула, это его неподкупность. Я скажу больше, он принципиально недоступен подкупу... Как подкупить человека, у которого все физическое подчинено моральному, а мораль подчинена интересам общества? Как отвратить от пути добра человека, к которому можно подступиться, только разговаривая с ним об общественных интересах? Как отвлечь удовольствиями и утехами того, для кого главное удовольствие — это делать полезные вещи? Как вовлечь в порок человека, который позволяет приблизиться к себе лишь тем, кто известен своей мудростью, честностью и преданностью? Пусть негодяй и глупец не пытаются приблизиться к Бонапарту — они ничего от него не добьются... Мне кажется, что его избегают все те, у кого на совести не только недостойные дела, но даже недостойные мысли...»²

Конечно, эта фраза Редерера, написанная под впечатлением от встречи с героем, идеализирует образ Бонапарта, но она тем не менее великолепно отражает настроения первых лет Консульства. Наконец после переворотов, потрясений, нестабильности и анархии в стране утвердилась власть надежная, предсказуемая и честная; власть, отвечающая чаяниям подавляющего большинства французов.

Бонапарт стал первым лицом в государстве почти что день в день с фактическим выходом России из коалиции*, а известия о перевороте во Франции пришли в Санкт-Петербург вместе с новостями о последних событиях на фронтах пока еще неоконченной войны. Павел узнал о последствиях голландской кампании, о том ужасном положении, в котором оказались русские войска на островах Джерси и Гернеси, наконец, в последние дни 1799 г. царь получил донесение от адмирала Ушакова, в котором рассказывалось об инциденте, произошедшем под стенами Анконы. Эту крепость и довольно важный порт в средней Италии осаждали в сентябре—октябре 1799 г. австрийские войска генерала Фрелиха. Вместе с ними действовали русские части и турецкий отряд. Когда 14 ноября крепость сдалась и французы вышли из нее на правах свободного возвращения к своим, русские офицеры подняли в гавани захваченной крепости флаги союзников — австрийский, русский и турецкий. Однако австрийцы силой обезоружили часовых у флагов и сбросили русский и турецкий стяги, а русские полки не были допущены внутрь крепости, занятой тотчас по выходе французов австрийскими войсками. Если до этого у Павла еще оставались некоторые сомнения, то эти известия из Италии и Голландии окончательно убедили императора в том, что Роспш не по пути с коалицией.

* 16 октября Бонапарт вернулся в Париж и начал подготовку к перевороту, 22 октября Павел направил императору Францу послание о прекращении совместных действий против Франции, 10 ноября произошел переворот, 20 ноября Павел еще раз подтвердил свое решение о выходе из коалиции в письме к Суворову.

Несколько событий, случившихся в это время, подтверждают, что на этот раз решение было принято основательно и надолго. 1(12) февраля 1800 г. Павел I формально потребовал от английского правительства отзыва британского посла Уитворта. Этот человек был известен своими интригами и бурной деятельностью в среде русской элиты с целью вынудить Россию и дальше воевать на стороне * коалиции. Император как в воду глядел, ибо Уитворту суждено будет сыграть роковую роль в его судьбе.

Несколько позже Петербург покинул генерал Дюмурье. Этот бывший республиканец, покинувший свою страну, стал фактически английским агентом и ярым сторонником короля-изгнанника Людовика XVIII. В течение двух месяцев генерал добивался аудиенции у Павла. В конечном итоге ему удалось встретиться с императором на параде, потом еще два раза он таким же образом беседовал с Павлом. Суть его предложений была такова: Россия должна не только продолжать свое участие в коалиции, но и выделить войска для совместной с англичанами высадки в Нормандии. Сам же Дюмурье брался если не возглавлять их, то, по крайней мере, сопровождать полки до Парижа, захватить власть и, сыграв роль Монка. передать ее «законному монарху» — Людовику XVIII. Какое-то время Павел колебался, думал, но к концу февраля у него созрело окончательное мнение — России все это не нужно, и генералу порекомендовали вернуться туда, откуда он прибыл.

Одновременно вести из Франции все больше и больше вызывали живейший интерес Павла I. В скором времени этот интерес приобрел черты неподдельного восторга преобразованиями и свершениями Бонапарта. Сведения об этом, вначале очень скупые, весной 1800 г. стали достигать Парижа. В Национальном архиве Франции хранится любопытнейший документ, датированный маем 1800 г. Это донесение начальника штаба Рейнской армии Дессоля об изменении настроений императора Павла, составленное на основании данных разведки. В донесении после перечисления причин, заставивших царя покинуть лагерь коалиции, говорится: «Конечно, Павел I никогда не будет разделять республиканские идеи, но он легко может быть увлечен великими людьми, которые отличились на военной стезе, у него, можно сказать, в этом существует потребность... как кажется, он все больше проникается уважением по отношению к Первому консулу, и, очевидно, он благожелательно воспримет предложение о сближении с его стороны»³.

Автор донесения дает также и свои рекомендации о том, как требуется поступать в отношении Павла: «...нужно укрепить всеми способами Павла I в его убеждении, согласно которому Австрия и Англия воспользовались его великодушием и доверчивостью, чтобы с помощью русских войск удовлетворить свои амбиции, показать, что обе эти державы сходятся в мысли любыми путями помешать проектам Санкт- Петербургского двора в отношении Средиземноморья и Адриатики, а также развитию русской торговли на Ближнем Востоке... Нужно возобновить переговоры о торговом соглашении между Францией и Россией, о котором уже идет речь в течение 60 лет, и все существующие представления на этот счет показывают взаимные выгоды с абсолютной очевидностью — достаточно их почитать, чтобы убедиться в этом...»⁴

Впрочем, «укреплять» Павла I в его раздражении по отношению к Австрии и Англии не было никакой необходимости. Другой французский агент докладывал из Санкт-Петербурга: «Павел I никогда не простит двуличности венскому кабинету... Его самолюбие настолько уязвлено тем, что он стал игрушкой австрийских интриг, что немыслимо, чтобы он забыл обо всех этих недостойных вещах»⁵.

В апреле 1800 г. из Лондона был отозван русский посол граф Воронцов. Семен Романович Воронцов был не просто послом. Представитель влиятельного клана Воронцовых, он в 1784 г. был назначен послом в Великобританию и за 16 лет до того «вжился» в страну своего пребывания, что стал больше англичанином, чем русским. Благоговея перед английскими политическими учреждениями, он безраздельно поддерживал все действия правительства этой страны. Воронцов, как писал граф Чарторыйский, «поистине пустил корни в Англии, он так превозносил ее, как не мог бы это делать самый ярый «тори». Он настолько восхищался господином Питтом*, что не мог себе позволить не только критику, не только какое-либо замечание, но даже малейшее сомнение по поводу доктрин и действий этого министра. Для графа Воронцова подобное сомнение показалось бы неприемлемым нонсенсом, глупостью или моральным уродством... Эти чувства мешали ему смотреть беспристрастно на события и понимать интересы России...»⁶ Отзыв Воронцова** был важным политическим знаком, тем более что одновременно русский посол был отозван и из Вены, а на его месте не оставили даже временного поверенного.

На смену курса коалиционной войны окончательно приходили новые политические ориентиры, пока еще довольно неясные.

В то время когда Россия искала новую внешнеполитическую систему, во Франции Первый консул должен был немедленно решить не только острые внутренние проблемы, с чем он блистательно справлялся, но и внешние. Самой главной из них была война с коалицией. Ведь, несмотря на то что Россия покинула де-факто ряды антифранцузского союза. Англия и Австрия не складывали оружия. Война продолжалась на суше и на море, Италия была потеряна, французские войска изгнаны с Ионических островов, блокированы в Египте, осаждены на Мальте, а границы Республики, несмотря на победы в Голландии и Швейцарии, оставались под угрозой. Франция устала от бесконечной войны, подавляющее большинство французов желали не только прекращения анархии и хаоса, но и мечтали о мире. Мира хотело и большинство европейцев — простых англичан, немцев, итальянцев, голландцев...

* Уильям Питт — английский премьер-министр. Несмотря на официальное смещение с поста посланника, Воронцов, сославшись на болезнь, остался в Лондоне и не вернулся в Россию.

Бонапарт чувствовал это общее неодолимое желание и решил сделать шаг, пренебрегающий всеми формальными дипломатическими нормами. 26 декабря 1799 г., фактически едва только придя к власти, он напрямую обратился к английскому королю: «Война уже в течение восьми лет разоряет четыре части света. Неужели она должна быть вечной? Неужто нет никакого способа ее остановить? Как две нации, самые просвещенные в Европе, могущественные и сильные даже более того, чем нужно для их безопасности и независимости, могут жертвовать во имя пустого тщеславия благами торговли, внутреннего процветания и счастьем стольких семейств? Почему мы отказываемся признать, что мир — это первая необходимость для человечества и самая высокая слава...»⁷Одновременно подобное письмо Бонапарт направил и австрийскому императору. Оно завершалось словами: «Я далек от всякой жажды пустой славы, и моим главным желанием является остановить потоки крови, которые неизбежно прольются на войне» ⁷.

Ответом на эти послания было презрительное письмо английского министра иностранных дел лорда Гренвиля и концентрация австрийских войск в Италии. Война, увы, была неизбежной. Но, рассчитывая на слабость Франции, союзники забыли, что во главе ее отныне стоял полный энергии и отваги человек, вокруг которого сплотилась вся нация. Наконец, человек, профессией которого, делом которое он знал лучше, чем кто- либо, была война.

Пока австрийские генералы пытались выяснить обстановку и собирали свои войска, пока армия Меласа в Италии только начала свое движение вперед, Бонапарт уже четко наметил план действий и немедленно приступил к его исполнению. В Германии у австрийцев было 108 тыс. человек под командованием генерала Края, против них стояла 128-тысячная армия генерала Моро. Однако удар, который наносил Моро, был не главным. Бонапарт знал таланты этого человека, но также знал и его медлительность и осторожность. Сам же он не мог встать во главе Рейнской армии — этого не позволяла конституция. Рейнская армия славилась к тому же своей верностью республиканским идеалам и наличием в рядах ее командования настоящей клиентелы Моро. Эти люди не позволили бы Первому консулу взять в руки командование вопреки закону.

В Италии у французов оставалось всего лишь 35 тыс. человек, большая часть которых находилась в Генуэзской ривьере. Против них было 128 тыс. австрийцев генерала Меласа. Принять командование горстью войск, прижатых к морю, было физически сложно, да и бесполезно.

Бонапарт принимает смелое решение — собрать так называемую Резервную армию, во главе которой формально будет поставлен генерал Бертье. Верный штабной генерал, разумеется, не будет противиться реальному командованию Первого консула, который официально будет просто «сопровождать» войска. Массена в районе Генуи упорной обороной должен сковать главные силы австрийцев, тогда Резервная армия (60 тыс. человек) стремительно форсирует Альпы и нанесет удар по врагу с тыла. Такова была идея маневра, а его исполнение станет образцовым.

Пока Мелас сосредоточил все свое внимание на Генуе, Бонапарт привел в действие план кампании. 6 мая 1800 г. в 4 часа утра он покинул дворец Тюильри, ставший его резиденцией. На следующий день он был в Дижоне, где провел смотр одной из дивизий Резервной армии, 9 мая в Женеве, 13 мая в Лозанне.

16 мая авангард армии Бонапарта двинулся на перевал Сен-Бернар, а 20 мая в 17 часов сам главнокомандующий был на вершине перевала. В несколько дней французская армия преодолела все препятствия: горы, снега, разбила австрийские отряды на выходе из гор и 2 июня снова с триумфом вступила в Милан. Австрийцы так «умело» управляли в Ломбардии, что итальянцы, которые еще год назад приветствовали войска коалиции, теперь исступленно ликовали при виде молодого полководца и его солдат...

Мелас был в растерянности, он с трудом мог поверить, что армия Бонапарта не просто пришла в Италию — она была в тылу австрийцев! Несмотря на то что к этому времени, после героической обороны, Генуя вынуждена была капитулировать на условиях свободного выхода французских войск, ситуация для австрийской армии стала катастрофической. Мелас собрал силы и пошел на прорыв. 14 июня 1800 г. у деревни Маренго (буквально в нескольких километрах от того места, где ровно год назад Суворов сражался с Макдональдом) произошла решающая битва.

Интересно, что так же, как Суворов под Треббией, Бонапарт допустил просчет. Слишком уверенный в своих силах, думая лишь о том, как не дать врагу уйти, и, не предполагая, что последний может предпринять решительную атаку, французский полководец распылил свои силы на театре военных действий. В результате в начале битвы при Маренго австрийцы имели решающее превосходство: 30 тыс. человек против 20 тыс. Бонапарта. Как следствие, поначалу Мелас не только отбросил французов, но более того, был уверен, что уже одержал победу. Однако примерно в 15.30 на поле боя показались части Дезэ, любимого друга Бонапарта, который всего лишь несколько дней тому назад вернулся из Египта и теперь горел нетерпением сразиться с врагом. Несмотря на то что он с 7 тыс. солдат был послан в противоположном от поля сражения направлении, едва услышав гром канонады, он остановил войска и, получив краткую записку от главнокомандующего, устремился в бой.

«Я прибыл, мы все в полном порядке и готовы умереть, если надо!» — воскликнул верный Дезэ, обращаясь к своему командующему и другу. Войска Дезэ с ходу ринулись в бой, и битва из неудачной превратилась в блистательную победу. Австрийцы обратились в бегство, полностью разгромленные и деморализованные. Увы, молодой герой, красавец Дезэ пал на поле сражения с сердцем, пробитым австрийским свинцом. Бонапарта впервые увидели со слезами на глазах. Ведь это был не просто отличный генерал — Дезэ был горячо любимым другом. «Я скоро буду в Париже, — написал Бонапарт письмо своим коллегам, второму и третьему консулу. — Ничего не могу сказать Вам более. Я испытываю самую острую боль от потери человека, которого я любил и ценил более кого-либо»⁹.

Дезэ пал на поле битвы, но победа была полной. Генерал Мелас на следующий день подписал конвенцию, согласно которой австрийцы очищали без боя большую часть Северной Италии. Едва начавшись, война уже закончилась. 2 июля 1800 г., меньше чем через два месяца после своего отъезда, Первый консул поднялся в свой рабочий кабинет по ступеням дворца Тюильри. Таким образом, пока армии Моро и Края еще только собирались воевать, боевые действия уже завершились. Было подписано перемирие, которое, как предполагал Первый консул, должно было увенчаться переговорами и заключением всеобщего мира.

Современники были потрясены невиданными успехами молодого героя. Немецкий военный теоретик того времени фон Бюлов написал, что эти события представляют собой «череду чудес, которые являют собой результат действия неведомых, я бы сказал сверхъестественных, сил».

При дворе императора Павла известия о победе Бонапарта вызвали реакцию, которую трудно было бы вообразить еще за полгода до этого: «Новость о победе при Маренго произвела в Петербурге удивительный эффект, — доносил источник министерства иностранных дел Франции, — Павел I не мог сдержать своей радости, не прекращая повторять: «Ну что, видите, какую трепку задали австрийцам с тех пор, как из Италии ушли русские». Бонапарт стал отныне его героем, и, следовательно, как вы можете догадаться, героем для всего двора — какая необычная перемена!»¹⁰

Подобные настроения открывали дорогу к возможному сближению России и Франции. Нужно сказать, что первые шаги, осторожный дипломатический зондаж в этом направлении был предпринят еще в самые первые месяцы Консульства. В январе 1800 г., встречаясь с Сандосом-Ролленом, посланцем Пруссии в Париже, Талейран заметил: «Нет ли способа договориться с Россией, объяснив ей, что она не получает никаких выгод, разжигая войну против Франции? Ослабляя Францию, она усиливает свою соперницу Австрию. Быть может, прусский король возьмет на себя миссию узнать мнение России на этот счет и станет посредником в нашем сближении с этой державой? Чем больше я размышляю над этим, тем более вижу выгоду для этого монарха сыграть роль в подобных переговорах»¹¹.

Сражение при Маренго.

Гравюра по рисунку Карла Берне из книги «Военные походы Наполеона Великого», подаренной Наполеоном Александру I при заключении Тильзитского мира.

С этого времени завязались первые осторожные русско-французские контакты в Берлине, а затем и в Копенгагене. Но эти переговоры шли через посредников и продвигались черепашьим шагом. Маренго, еще больше укрепившее власть Первого консула, поднявшее его политический престиж в Европе, открыло новые перспективы. Теперь Бонапарт решил, что он может сделать первый шаг навстречу недавнему противнику Франции.

18 июля 1800 г. министр иностранных дел Франции Талейран по поручению Первого консула направил вице-канцлеру Российской империи графу Никите Петровичу Панину письмо следующего содержания: «Граф, Первый консул Французской республики знал все обстоятельства похода, который предшествовал его возвращению в Европу. Он знает, что англичане и австрийцы обязаны всеми своими успехами содействию русских войск; и так как он почитает мужество, так как он больше всего стремится выразить свое уважение к храбрым войскам, он поспешил распорядиться, чтобы комиссарам, которым поручен был Англией и Австрией обмен пленных, предложено было включить в этот обмен и русских, находившихся во Франции...

Но это предложение, столь естественное и повторенное несколько раз, осталось без успеха. Сами англичане, которые не могут не сознаться, что они обязаны русским и своими первыми успехами в Батавии, и плодами, которые они пожали безраздельно, и своим безопасным отступлением (потому что без русских ни одному англичанину не удалось бы сесть на корабль), англичане, говорю я, имеющие в эту минуту у себя двадцать тысяч пленных французов, не согласились на обмен русских.

Пораженный этою несправедливостью и не желая далее удерживать таких храбрых воинов, которых покидают коварные союзники, сперва выдав их, Первый консул приказал, чтобы все русские, находящиеся в плену во Франции, числом около 6 тысяч, возвратились в Россию без обмена и со всеми военными почестями. Ради этого случая они будут обмундированы заново, получат новое оружие и свои знамена»¹².

За этим письмом последовало следующее, также подписанное Талейраном, где подчеркивалась решимость французов защищать остров Мальту от англичан, желающих прибрать его к рукам. Наконец, Бонапарт послал в подарок императору Павлу I меч, дарованный папой Львом X одному из магистров Мальтийского ордена.

Рыцарский жест и каждая строка в письмах Первого консула были «тонко рассчитаны, — справедливо отмечает известный советский историк А. Манфред, — и неназойливое напоминание о том, что Бонапарт не участвовал в минувшей войне, и стрела, как бы ненароком направленная в Англию и Австрию, и дань уважения, принесенная русским храбрым войскам»¹³. Наконец, и сам адресат был выбран умело — хорошо знали, что Панин был горячим англофилом и сторонником коалиции. Разумеется, что, несмотря на формального адресата, письма в конечном итоге оказались на столе императора. Зная характер Павла I, нетрудно догадаться, какое впечатление произвели на него эти смелые, простые и благородные слова и поступки.

В августе 1800 г. источник из Петербурга сообщал: «Великодушное отношение французского правительства к русским военнопленным произвело самое благоприятное впечатление в Петербурге и вообще в России...

Русский художник написал картину, изображающую момент, когда Бонапарт устремился на мост у Лоди, чтобы во главе гренадер взять штурмом вражеские батареи*. Императрица купила картину за 600 рублей.

Официальные рапорты французского правительства, опубликованные в газете «Moniteur», теперь по приказу императора печатаются в Придворной газете, так что мы не хуже информированы о наступлении французской армии, чем в Париже.

Как кажется, французское правительство позволило вернуться во Францию многим эмигрантам. Павел I, которому сообщили об этом великодушии Первого консула, пораздумав немного, сказал: «Я, разумеется, не хочу, чтобы Первый консул изменил свое мнение по этому вопросу, однако боюсь, что у него с этими людьми выйдет, что и у меня. Они отплатят ему самой черной неблагодарностью*. Я очень желаю, чтобы ему не пришлось раскаиваться. Эмигранты опасны везде, где бы они ни находились, а во Франции в особенности».

Известно, что французское правительство ведет переговоры с нашим двором в Берлине. Господин Крюденер** часто видится с генералом Бернонвилем...

Англия выделила значительные суммы, чтобы склонить наш двор остаться в коалиции.

Но горе тому, кто осмелится предложить это...» ¹⁴

Разумеется, положительная, можно сказать восторженная, реакция Павла была бы невозможна, если бы речь шла исключительно об изысканных жестах со стороны Бонапарта. Результат был столь значительным, потому что демонстрации внимания легли на прочную базу сознания близости интересов России и Франции. Неудача «крестового похода» заставила русского императора сменить стержень своей внешней политики: от идеологических соображений перейти на более твердую почву геополитики. С другой стороны, необходимость любой ценой остановить революционную войну настоятельно требовала от правящих кругов Франции найти союзника. Только с помощью прочного союза можно было раз и навсегда примирить новую Францию с Европой.

И Бонапарт, и Павел в начале 1800 г. получили от своих ближайших помощников ряд недвусмысленных соображений на этот счет. Даже министр иностранных дел Талейран, который видел в перспективе для Франции возможность и необходимость сближения с Австрией, написал в знаменитой брошюре «Состояние Франции в конце VIII года»***: «Франция, возможно, единственное государство, у которого нет оснований опасаться России. У Франции нет никакой заинтересованности желать ослабления этой страны, никакой причины, чтобы не давать развития ее благосостоянию. Конечно, хотелось бы, чтобы Россия ограничила чрезмерный рост своего влияния и не повторяла более опыт активного участия в войне, которая со всех точек зрения не могла быть ей полезна. Но даже это пожелание совпадает с интересами могущества и процветания Российской империи... Улучшить отношения между Францией и Россией, сделать так, чтобы исчезли даже причины, даже случаи споров, очень просто, и Франция не должна быть ни придирчивой, ни требовательной, все, что она желает, равным образом будет полезно как России, так и ей... Русская империя может получить великолепный союз... она более не будет взирать на Францию с враждебностью и получит возможность поддерживать равновесие на севере Европы, в то время как Франция будет поддерживать это равновесие на юге. Согласие этих государств обеспечит стабильность всего мира»¹⁵. Из пространной аргументации Талейран сделал вывод о приоритетах французской внешней политики. Они должны были быть следующими: «Война до победы и блокада Великобритании до тех пор, пока последняя будет безраздельно господствовать на морях. Война с Австрией, чтобы заключить с ней мир, а потом и союз. Договор с Россией, которая должна стать главным и естественным союзником Франции»¹⁶.

* Как известно, Бонапарт устремился на штурм Аркольского моста, под Лоди он лишь отдал приказ к атаке, которую непосредственно возглавил Бертье. Ошибся либо художник, либо автор записки.

По окончании боевых действий в начале 1800 г. корпус Конде получил приказ следовать в Россию. Однако многие «кондейцы» не пожелали возвращаться к месту расквартирования, а сам герцог Энгиенский написал отцу: «Что касается меня, то, если мне велят возвратиться в Россию, я буду в отчаянии. Умереть для гражданской и военной жизни, умереть для всей остальной Европы — вот участь возвратившихся в Россию накануне всеобщего мира». Узнав об этих настроениях, оскорбленный в своих чувствах царь повелел исключить корпус с русской службы. Эмигрантов взяло на содержание английское правительство.

**Барон Крюденер — русский посол в Берлине. Конец VIII года Республики — начало 1800 г.

***Брошюра была написана Талейраном, но непосредственная обработка текста принадлежит д'Отриву.

С другой стороны, подобную же записку (всего лишь через несколько месяцев после того как Талейран составил свою) подал императору Павлу I министр иностранных дел России граф Ростопчин. Эта записка была внимательно изучена императором и конфирмована им 2(14) октября 1800 г. Прежде всего Ростопчин считал, что Бонапарт желает мира с Россией и другими континентальными державами уже хотя бы потому, что вынужден вести борьбу с Англией: «Нынешний повелитель сей державы (Франции) слишком самолюбив, счастлив в своих предприятиях и неограничен в славе, дабы не желать мира. Им он утвердит себя в начальстве, приобретет признательность утомленного Французского народа и всей Европы и употребит покой внутренний на приготовления военные против Англии, которая своею завистью, пронырством и богатством была, есть и пребудет не соперница, но злодей Франции...»¹⁷ Русский министр иностранных дел уверен, что Бонапарт ищет сближения с Россией: «Истина сего доказывается всем его поведением: ...сколько покушений со стороны его было... дабы вступить в переговоры и ...переменить неприязненное положение России с Францией на дружелюбное, для чего Бонапарт отменно против прочих содержал Российских военнопленных и предлагал Мальту возвратить Вашему Императорскому Величеству, яко великому магистру ордена...»¹⁸

Наконец, Ростопчин крайне негативно оценивал цели британской политики: «Англия, среди повсеместных своих морских успехов, возбудя зависть всех кабинетов своею алчностью и дерзким поведением на морях, коих она исключительно хочет присвоить себе владычество, не могла сохранить ни одной изо всех политических связей своих... Она в таком теперь положении есть или скоро будет, что кроме Турецких и Португальских портов, ни в какие другие в Европе входить не может, и по сим важным причинам она посягнет на мир... Но в каком бы она положении ни была, всегдашняя цель Английского министерства, так как душевное желание всякого Англичанина, будет падение Франции... Так она... вооружила попеременно угрозами, хитростью и деньгами все державы против Франции (Замечание императора Павла: «И нас грешных!») и выпускала их на театр войны единственно для достижения собственной цели...»¹⁹

Выводом Ростопчина является необходимость сближения с Францией и тесное взаимодействие с ней на международной арене. Русский министр считал, что одной из выгод подобного сближения может явиться перспектива раздела турецких владений. Османскую империю Ростопчин рассматривал как «безнадежного больного ».

Император Павел I согласился с выводами своего министра и написал: «Опробуя план ваш, желаю, чтоб вы приступили к исполнению оного. Дай Бог, чтоб по сему было»²⁰.

Первым практическим шагом на пути этого сближения была посылка в Париж уполномоченного, формальной целью которого было обсуждение вопросов, связанных с возвращением русских пленных на родит'. На самом деле посланец царя генерал Спренгпортен должен был подготовить почву для политического сближения России и Франции. Среди документов, которые Спренгпортен повез с собой в Париж, самым важным была нота Ростопчина от 26 сентября (8 октября) 1800 г. Интересно, что эта нота противоречит по своему духу записке, которую подал сам же Ростопчин императору. В ноте в резкой и безапелляционной форме ставится пять условий, только при выполнении которых Россия готова была искать общий язык с Францией. Вот эти пять условий:

1. Возвращение острова Мальта со всеми его владениями ордену.

2. Возвращение Сардинскому королю всех его владений.

3. Неприкосновенность земель Неаполитанского королевства.

4. Неприкосновенность владений курфюрста Баварского.

5. Неприкосновенность владений герцога Вюртембергского²¹.

Можно было не сомневаться, что пункт второй станет камнем преткновения в дальнейших переговорах. После победы при Маренго французы снова заняли Пьемонт. Нужно отметить, что во время годового австрийского владычества на территории этой страны король так и не смог вернуться в свои владения, жестоко эксплуатировались ресурсы Пьемонта, был установлен режим террора, население королевства разочаровалось и в союзниках, и в своем собственном монархе. Трудно было представить, что французы не используют это обстоятельство для того, чтобы так или иначе включить Пьемонт в орбиту своего влияния. Что же касается возвращения короля, то этот пункт, после того как коалиция сама грубо его нарушила, выглядел, по крайней мере, очень странно. Но зачем же ставилось это заведомо невыполнимое условие? Можно предположить, что его включили в определенной степени по инерции и, судя по дальнейшим действиям, император Павел I не абсолютизировал эти требования, для него главным стала идея сближения с Францией.

Что касается Первого консула, то он был просто в восторге от наметившегося процесса. Узнав о посылке генерала Спренгпортена во Францию, он сделал распоряжение о том, чтобы его встретили повсюду с максимальным почетом. В первом крупном городе Французской республики, через который пролегал путь русского генерала, его ожидал торжественный прием. Этим городом был Брюссель (не следует забывать, что бывшие Австрийские Нидерланды в ходе войн революции попали в руки французов). Спренгпортена встречал гарнизон, выстроившийся в парадной форме, в честь него грохотали пушки, а дивизионный генерал Кларк со своим адъютантом прискакал галопом из Парижа для того, чтобы засвидетельствовать почтение русскому посланнику. Спренгпортен был просто изумлен неожиданными, чуть ли не царскими почестями.

Разумеется, генерал Кларк должен был написать подробный рапорт министерству иностранных дел о встрече с русским генералом. Этот рапорт чрезвычайно благожелателен по отношению к посланнику императора. Со своей стороны, Спренгпортен, согласно донесению Кларка, также был настроен оптимистически и верил, что дружба и даже союз между Францией и Россией стоят на повестке дня. «Франция — великая держава, — сказал русский генерал в беседе с Кларком, — и Россия тоже великая держава. Обе они так расположены, что решительно не могут вредить друг другу. Их преимущество состоит в том, что они разделены третьей державой, которая бессильна без поддержки той или другой из них; и как Франции, так и России нет никакой выгоды нападать друг на друга или допускать, чтобы эта третья держава обижала ту или другую, или предприняла что-нибудь противное системе двух других. Ее держат в существующих пределах, и это положение представляет некоторые выгоды для спокойствия Европы»²². Интересные сведения сообщает о встрече со Спренгпортеном адъютант Кларка капитан Жиро: «Это наш консул, — сказал посланник о Павле I французскому офицеру, стараясь, видимо для большей наглядности, говорить в модных республиканских терминах, — монарх, характер которого отличается верностью и честностью... Самая строгая справедливость, самое благородное великодушие отличают поведение Павла I. Однако он не свободен от предубеждений, происходящих порой от клеветников. Если у вас есть враг, который умело вам вредит, вы можете в мгновение потерять ваше звание и вашу должность...» ²³

В разговоре с адъютантом Кларка русский генерал еще раз подтвердил свою уверенность в перспективах русско-французского сближения: «Павел I вступил в коалицию, не имея никаких мыслей о территориальных приобретениях за счет Франции. Увидев, что лондонский и венский кабинеты вместо того, чтобы способствовать общей цели, стараются лишь всеми силами захватить новые территории, увидев также, что правительство во Франции изменилось и на смену анархии пришло консульство, он принял решение отвести свои войска. Я надеюсь, что отныне французы и русские будут хорошими друзьями. Это твердое намерение Его Величества Императора» ²⁴.

Нетрудно догадаться, что с такими настроениями Спренгпортен был встречен в Париже с распростертыми объятиями. В своем докладе императору генерал в восторге писал: «Начиная с Брюсселя, мы ничего не платим; ни мне, ни моей свите не дают заплатить ни обола... Здесь везде, где мы ни появимся, публика встречает нас даже с рукоплесканиями... Расположение и минута самые благоприятные, притязания самые умеренные, и дело достойно вас и ваших благородных чувств»²⁵. Посланец царя приехал в столицу Франции 20 декабря 1800 г. и буквально тотчас же был принят министром иностранных дел и в тот же день самим Бонапартом. Собственно говоря, официальная цель визита — выдача русских пленных — была, можно сказать, забыта. И не потому, что возникли какие-то осложнения, а наоборот, потому, что французское правительство настолько шло навстречу в этом вопросе, что само подумало обо всем и было готово сделать все, лишь бы русские остались довольны. В отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Петербурге хранятся документы, посвященные официальной части миссии Спренгпортена. Это редкий пример соглашения между двумя договаривающимися сторонами, где одна из них (французская) берет на себя все обязательства, а другая лишь великодушно на них соглашается²⁶.

Основной темой бесед стали переговоры о сближении двух стран. В разговоре с Талейраном русский генерал заявил, что под руководством царя в скором времени будет создана Лига северных стран (см. ниже), целью которой будет борьба против владычества Англии на морях. Что касается Бонапарта, он выразил желание, чтобы во Францию быстрее прибыл посол, который был бы уполномочен подписать полноценный договор. Пока же, несмотря на резкость ноты Ростопчина, Первый консул согласился принципиально с ее положениями. «Ваш монарх и я, мы призваны изменить облик мира!» — воскликнул он, обращаясь к генералу.

На следующий день после встречи со Спренгпортеном Бонапарт написал Павлу восторженное письмо:

Париж, 30 фримера IX года (9 (21) декабря 1800 г. 3

Вчера я встретил с огромным удовольствием генерала Спренгпортена. Я поручил ему передать Вашему Императорскому Величеству, что как по политическим соображениям, так и из уважения к Вам я желаю, чтобы две великие нации соединились как можно скорее в прочном союзе.

Напрасно в течение двенадцати месяцев я пытался дать мир и спокойствие Европе, но я не смог это сделать. Еще идет война без всякой необходимости и, как мне кажется, только из-за подстрекательства английского правительства.

Через двадцать четыре часа после того, как Ваше Императорское Величество наделит какое-либо лицо, пользующееся Вашим доверием и знающее Ваши желания, особыми и неограниченными полномочиями, — на суше и на море воцарится спокойствие. Потому что когда Англия, Германский император и другие державы убедятся, что воля и сила наших двух великих наций направлены к одной цели, оружие выпадет у них из рук, и современное поколение будет благословлять Ваше Императорское Величество за то, что Вы освободили его от ужасов войны и раздоров...

Это твердое, откровенное и честное поведение может не понравиться некоторым кабинетам, но оно вызовет одобрение всех народов и потомства.

Я прошу Ваше Императорское Величество верить чувству особого уважения, которое я к Вам питаю; чувства, выраженные в этом письме, служат тому самым высшим доказательством, какое я могу Вам представить. Бонапарт²¹.

Еще это послание не дошло до Петербурга, как Павел I, словно чувствуя за тысячи километров настроение Бонапарта, даже не дожидаясь вестей из Парижа, написал письмо, которое поражает своей ясностью, благородством и идеями, которые опередили свой век. Это послание столь интересно, что его нельзя не привести полностью:

Петербург, 18(30) декабря 1800 г.

Господин Первый Консул.

Долг тех, которым Бог вручил власть над народами, думать и заботиться об их благе. Поэтому я хотел бы предложить Вам обсудить способы, с помощью которых мы могли бы прекратить те несчастья, которые уже в течение одиннадцати лет разоряют всю Европу. Я не говорю и не хочу дискутировать ни о правах человека, ни о принципах, которыми руководствуются правительства различных стран. Постараемся вернуть миру спокойствие, в котором он так нуждается и которое, как кажется, является основным законом, диктуемым нам Всевышним. Я готов слушать Вас и беседовать с Вами. Я тем более считаю себя вправе предложить это, так как я был далек от борьбы и если я участвовал в ней, то только как верный союзник тех, кто, увы, не выполнил своих обязательств. Вы знаете уже и узнаете еще, что я предлагаю, и что я желаю. Но это еще не все. Я предлагаю Вам восстановить вместе со мной всеобщий мир, который, если мы того пожелаем, никто не сможет нарушить. Я думаю, что достаточно сказано, чтобы Вы могли оценить мой образ мысли и мои чувства.

Да хранит Вас Господь. Павел²⁸.

Интересно, что Бонапарт также еще не получив ответ Павла, твердо объявил на заседании Г осударственного совета 2 января 1801 г.: «У Франции может быть только один союзник — это Россия». Складывается ощущение, что обе стороны охватило какое-то радостное возбуждение, словно этого давно ждали и вот оно, наконец, случилось. Два могущественных народа, несмотря на различия в государственном устройстве и идеологии их стран, подали друг другу руки для того, чтобы установить в мире стабильность и спокойствие.

В это время Павел принимает одно решение за другим, целью которых является установление дружбы и контакта с Францией. По его приказу Людовик XVIII и его маленький двор должны были покинуть Россию. Со службы были уволены многие французские эмигранты. В своем кабинете царь распорядился поставить бюст Бонапарта и публично пил за его здоровье.

В тот момент, когда отношения между Францией и Россией, словно по мановению волшебной палочки, из вражды превращались в самую тесную дружбу, со стороны Англии Павел получил удар — настоящую пощечину. В сентябре 1800 г. после долгой и упорной обороны французский гарнизон на острове Мальта капитулировал. Как уже можно было догадаться из происходившего ранее, англичане не вспомнили о принципах легитимизма, о защите прав и свобод человека, о которых они так пеклись, когда это могло дать повод вести войну, прибыльную для лондонских банкиров. Над островом был поднят британский флаг, и Мальта почти на два века станет одной из главнейших баз английского флота на Средиземноморье. Это была последняя точка, которую можно было поставить в крестовом походе, когда-то начатом Павлом. Вспомним, что основным побудительным мотивом, во имя которого погибли тысячи русских солдат, было восстановление справедливости, и прежде всего защита принципов рыцарства и чести, воплощение которых царь видел в Мальтийском ордене. Теперь эти принципы были грубо растоптаны.

Одновременно поведение англичан на море перешло все рамки международных приличий. Английские военные корабли останавливали суда всех нейтральных держав, в частности и те, которые плавали под русским флагом, и производили их досмотр. Если что-то показалось английскому капитану похожим на «военную контрабанду», т.е. предметом, который принципиально мог служить французам и их союзникам для военных целей, корабль и груз конфисковывались. Как можно догадаться, трактовка понятия «военный груз» могла быть очень широкой. Так что капитан судна, везущего груз железа, пеньки или водки из России в Америку, мог не сомневаться, что встреча с англичанами для него равняется встрече с пиратами — ведь водка могла быть предназначена для французских солдат, а значит, должна была быть конфискована вместе с судном. Однако пока англичане применяли свою своеобразную концепцию прав и свобод человека только по отношению к торговым кораблям, в Европе это терпели. Но датчане приняли решение сопровождать свои торговые суда военными кораблями и настаивали на том, что заявление начальника конвоя о том, что судовые грузы не содержат ничего из военной контрабанды, должно быть достаточным, чтобы освободить караван от досмотра. 25 июля 1800 г. на входе в Ла-Манш датский фрегат «Фрейя», который сопровождал караван из 6 торговых судов, остановила целая английская эскадра. Ее командир потребовал досмотреть и торговые суда, и фрегат. Датский капитан ответил гордым отказом, и его корабль принял неравный бой с врагом. В результате фрегат был захвачен и в качестве трофея доставлен в Англию. А в сентябре на рейде в Барселоне английский линейный корабль напал на шведский фрегат.

Эпизод с Мальтой и пиратские действия английского флота на море послужили детонатором для возникновения общности интересов по защите свободы торговли со стороны северных стран. По инициативе Павла был образован союз государств бассейна Балтийского моря, целью которого было возобновить вооруженный нейтралитет 1780 г. Россия и Швеция подписали в Санкт-Петербурге договор 16 декабря 1800 г. В скором времени к ним присоединились Дания и Пруссия. Этот союз получил впоследствии название Лиги северных стран (или Вторая лига нейтральных государств). Г лавными положениями статей союзного договора было требование о том, что нейтральные суда могут беспрепятственно плавать на всех морях, что мирный груз, шедший под нейтральным флагом, не подлежит захвату (причем все морские припасы считаются мирным грузом), а порт признается находящимся в состоянии блокады только в том случае, если он действительно окружен боевыми кораблями. Наконец, самое главное положение декларации о вооруженном нейтралитете состояло в том, что коммерческие суда нейтральных стран, следующие под конвоем военных, не подлежат ни в коем случае досмотру со стороны боевых кораблей воюющих держав.

Поскольку Великобритания нарушила условия договора по поводу острова Мальта и категорически отказалась признавать права нейтральных держав, Павел I распорядился наложить эмбарго на все английские суда, находившиеся в русских портах. Так, в течение нескольких месяцев перевернулась вся европейская политика. Коалиция, которую англичане сколачивали против Франции, распалась и вместо объединения держав в борьбе против Республики возникла антианглийская коалиция!

В это же время, в конце ноября 1800 г., австрийцы разорвали перемирие, заключенное летом в Италии, и на Рейне снова перешли в наступление. На этот раз мощный контрудар нанесла Рейнская армия. 3 декабря 1800 г. войска под командованием Моро разгромили австрийцев в битве под Гогенлинденом, одновременно в Северной Италии французы также остановили австрийский натиск и сами двинулись вперед. Австрийская монархия оказалась на краю гибели. 25 декабря в местечке Штейер австрийский главнокомандующий вынужден был подписать перемирие, и немедленно начались переговоры о мире. В тот момент, когда брат Первого консула Жозеф Бонапарт и граф Кобенцель, австрийский уполномоченный, отчаянно дискутировали в Люневиле условия мирного соглашения, в Париж пришло письмо, написанное Павлом 18 (30) декабря 1800 г. (см. выше). В восторге Наполеон отправил послание своему брату: «Вчера прибыл из России курьер, проделавший путь за пятнадцать дней; он мне привез исключительно дружественное письмо императора (Павла), написанное им собственноручно: Россия имеет крайне враждебные намерения против Англии. Вам легко понять, что не в наших интересах спешить, так как мир с (австрийским) императором — ничто в сравнении с действиями, которые сокрушат Англию и сохранят нам Египет» ²⁹

Жозефу и не пришлось спешить. Австрийцы уже знали о том, что между Первым консулом и царем завязывается настоящая дружба. Кобенцель написал своему правительству в эти дни: «Это сближение с северными дворами, в особенности же с Россией, стало их коньком; они выставляют его на каждом шагу»³⁰. Теперь австрийские уполномоченные поняли, что у них нет никаких оснований затягивать переговоры. 12 февраля 1801 г. в Париже загремели пушки, возвестившие о подписании мира между Францией и Австрийской монархией*. В этот день парижане веселились на карнавале. Новость о подписании мира вызвала взрыв радости в праздничной толпе. Свидетель этих событий пишет: «Тогда народ в каком-то безумном восторге хлынул внезапно... в сад Тюильри с исступленными криками: «Да здравствует Первый консул!» и принялся танцевать под окнами дворца»³¹. Праздники по поводу заключения мира продолжались целый месяц: салюты и народные гуляния, официальные церемонии и приемы следовали один за другим. «Какой великолепный мир! Какое начало века! И какая мудрость, соединенная с умеренным применением могущества и силы!» — так выразила газета «Журналь де Деба» мнения французов по поводу происходящих событий.

* Люневильский мирный договор был подписан 9 февраля 1801 г.

Никогда, наверное, глава французского правительства не находился в такой радостной эйфории, которую разделял его народ. Кажется, все самые несбыточные мечты были реализованы всего лишь за год и два месяца его правления! Внутри страны воцарились спокойствие и порядок, война на континенте была выиграна, а на море французские, голландские, испанские, русские, шведские, датские и немецкие моряки готовили свои корабли к решительному бою с англичанами. Самые головокружительные проекты казалось теперь возможным реализовать. Бонапарт, покинув Египет, никогда не забывал о французских солдатах, оставшихся за морями. Теперь он был уверен, что благодаря дружбе с Россией он сможет спасти затерянную где-то далеко в африканских песках армию, а сам Египет сохранить для Франции. 15 января 1801 г. Бонапарт написал своему брату Люсьену: «Сейчас великое дело — это спасти Египет» ³². Для этого в содружестве с Испанией должна была быть подготовлена мощная армия и флот.

Едва был подписан мирный договор с Австрией, как спустя всего лишь несколько дней французскую границу пересек целый караван карет и экипажей, которые везли в Париж долгожданного российского посла и его многочисленную свиту. Этим послом был граф Степан Алексеевич Колычев, 54-летний вельможа, хорошо известный при дворе Екатерины и Павла. Трудно себе вообразить те приготовления, которые были сделаны для встречи высокого гостя. Первый консул буквально засыпал письмами префектов департаментов, через которые должен был проезжать русский посол. На границу выехал начальник штаба консульской гвардии, один из ближайших соратников Бонапарта генерал Кафарелли, чтобы организовать торжества в честь посланника. Особому почтовому комиссару было поручено позаботиться о путях следования кортежа, в городах подметали улицы и облачались в парадные мундиры гарнизоны. Вот как сообщал о встрече в Страсбурге префект департамента Нижнего Рейна в письме от 10 вантоза IX года (1 марта 1801 г.): «Посол России прибыл сюда в час пополудни и был принят самым достойнейшим образом военными и гражданскими властями... Господин граф Колычев, как кажется, был под впечатлением встречи, которая была ему оказана — стечение народа, который с радостью устремился к пути следования его кортежа, великолепная форма армейских частей и отрядов национальной гвардии, идеальный порядок повсюду, сведения о богатстве и благосостоянии Нижнего Рейна, который я ему сообщил... согласие между гражданскими и военными властями, представленными вместе послу — все это вызвало у него изумление, которое, естественно, испытывает человек, увидевший величественное здание там, где он ожидал увидеть лишь руины и развал» ³³.

К моменту приезда Колычева Бонапарт получил от царя еще два послания. Хотя даже мира еще не было подписано между Россией и Францией, Павел I писал так, как если бы обращался к союзнику. В письме от 15(21) января 1801 г. император говорил: «Господин Первый Консул, я пользуюсь случаем, чтобы написать Вам письмо. Меня принуждает к этому поведение англичан не только по отношению к России, но и к другим северным государствам. Не мне указывать Вам, что Вам следует делать, но я не могу не предложить Вам, нельзя ли предпринять или, по крайней мере, произвести что-нибудь на берегах Англии. В тот момент, когда она оказалась изолированной, это может произвести надлежащий эффект и заставить ее раскаяться в своем деспотизме и высокомерии...» ³⁴

Лучшего Первый Консул не мог бы и вообразить. Русский царь сам думает о том, как нанести удар англичанам. Бонапарта не надо было уговаривать, и он со своей стороны написал царю 27 февраля 1801 г.: «...самоуверенность и наглость англичан поистине беспримерны. Я подготовлю, как Ваше Величество, судя по всему, желает, 300—400 канонерских шлюпов в портах Фландрии, где я соберу армию. Я дал приказ, чтобы в Бретани была также сконцентрирована армия, которая может быть посажена на корабли Брестской эскадры... Я послал на подкрепление Тулонской эскадры 10 кораблей из Бреста, они успешно туда прибыли. Испания собирает эскадру в Кадисе, чтобы, если обстоятельства потребуют, эти эскадры могли соединиться с черноморской эскадрой Вашего Величества. Но для этого, мне кажется, необходимо иметь один порт на Сицилии, другой на Тарентском берегу. Однако для эскадр не будет безопасности в этих портах до тех пор, пока они не будут заняты русскими и французскими войсками. Поэтому я хотел бы, чтобы главный порт Сицилии был занят русским гарнизоном, а один из портов на берегу Тарентского залива — французским»³⁵.

В последнем письме главное внимание уделялось Египту, недаром речь идет о портах на Средиземном море. Бонапарт пытался соблазнить и русского царя перспективой французского господства в Египте. В его голове уже вставали величественные планы: «Суэцкий канал, который соединит Индийский океан и Средиземное море, уже существует в проекте. Эта задача несложная, ее можно решить в короткое время и это, без сомнения, принесет неисчислимые выгоды русской торговле. Если Ваше Величество все еще разделяет мнение, которое Вы часто высказывали, что часть северной торговли могла бы переместиться к югу, то Вы можете связать свое имя с великим предприятием, которое окажет огромное влияние на будущие судьбы континента»³⁶.

Павел I действительно к этому времени был пленен проектами Бонапарта. Возможно, он уже видел русский флаг, развевающийся над портами Константинополя и Средиземноморья, а русских и французов — хозяевами на морях. В его голове рождается еще одна идея — распространить влияние Российской империи далеко на юг и совместно с французами выбить англичан из Индии. Конкретный план похода появился, очевидно, в первые месяцы 1801 г. В далекую экспедицию предполагалось направить 70-тысячную армию, половину которой (35 тыс.) выделяла Россия, другую половину — Франция. Французские войска под командованием уже известного нам выдающегося полководца генерала Андре Массена должны были спуститься на транспортных судах по Дунаю, затем пересечь Черное море и через Таганрог, Царицын дойти до Астрахани. Русская армия должна была быть собрана в Астрахани ранее и, следуя в авангарде, добраться до Астрабада (современный Горган), где русские должны были дожидаться подхода союзников.

Согласно плану «комиссары обоих правительств будут посланы ко всем ханам и «малым деспотам» тех стран, через которые армия должна будет проходить, для объявления им, «что армии двух могущественных в мире наций должны пройти через их владения, дабы достигнуть Индии; что единственная цель этой экспедиции состоит в изгнании из Индостана англичан, поработивших эти прекрасные страны, некогда столь знаменитые, могущественные и богатые... ужасное положение угнетения, несчастий и рабства, под которым ныне стенают народы этих стран, внушило живейшее участие Франции и России; что вследствие этого эти два правительства решили соединить свои силы для освобождения Индии от тиранского ига англичан»³⁷.

Подобно Египетской экспедиции Бонапарта, поход в Индию должен был быть не только военным, но и научным. План предполагал следующее: «Избранное общество ученых и всякого рода артистов должно принять участие в этой славной экспедиции. Правительство поручит им карты и планы, какие только есть о странах, через которые должна проходить союзная армия, а также наиболее уважаемые записки и сочинения, посвященные описанию тех краев»³⁸. Подобно тому, как это было в Египетском походе, армию должен был сопровождать «отряд воздухоплавателей», в задачу которых входило изготовление воздушных шаров с целью произвести впечатление на «невежественные» народы. Наконец, с войсками предполагалось отправить даже «фейерверочных мастеров», а в Аст-рабаде устроить блистательные празднества и парады «для внушения жителям тех стран самого высокого понятия о России и Франции».

В качестве авангарда этого похода Павел решил двинуть в Индию донских казаков. 12 (24) января 1801 г. он направил атаману Войска Донского Орлову 1-му рескрипт с предписанием немедленно собрать казачьи полки и двинуть их к Оренбургу, а оттуда прямым путем в Индию, «дабы поразить неприятеля в самое сердце»³⁹. Орлов собрал 22,5 тыс. казаков с 12 пушками и 12 единорогами и выступил 27 февраля (11 марта) на Оренбург.

Индийская экспедиция вызывала и вызывает много споров у историков. Насколько реальным было это предприятие? Бонапарт считал его вполне осуществимым. Действительно, в Индии у англичан было мало войск, и их господство держалось исключительно на силе. Нет сомнений в том, что появление крупной союзной армии могло стать концом английского владычества на Индостане. Выдающийся советский исследователь, прекрасный специалист по истории России начала XIX века Окунь считал эту операцию выполнимой: «Нельзя не признать, что по выбору операционного направления план этот был разработан как нельзя лучше. Этот путь являлся кратчайшим и наиболее удобным. Именно по этому пути в древности прошли фаланги Александра Македонского, а в 40-х годах XVIII века пронеслась конница Надир-шаха. Учитывая небольшое количество английских войск в Индии, союз с Персией, к заключению которого были приняты меры, и, наконец, помощь и сочувствие индусов, на которые рассчитывали, следует также признать, что и численность экспедиционного корпуса была вполне достаточной» ⁴⁰.

Согласно расчетам Бонапарта, русские и французские войска должны были дойти от Астрахани до берегов Инда за два месяца. Что же касается трудностей похода, вполне их осознавая, он, тем не менее, заключал: «Армии, русские и французские, жаждут славы; они храбры, терпеливы, неутомимы в храбрости и благоразумие и настойчивость начальников победят все, какие бы ни было препятствия»⁴¹.

Так, в первые месяцы 1801 г. де-факто сложился первый в истории Европы русско- французский союз. Он не был еще оформлен ни одним официально принятым в дипломатической практике документом. Но нет никаких сомнений, что с обеих сторон существовала твердая воля к сближению. Главным вопросом является следующее: насколько этот союз был выгоден обеим странам? Что касается Франции, нет никаких сомнений, что союз с Россией давал ей неисчислимые выгоды: возможность победить Англию в морском соперничестве, добиться прочного мира со всеми державами континента, при этом занять в Европе доминирующую позицию, распространить свое влияние на весь бассейн Средиземноморья, удержать Египет или, по крайней мере, получить шанс сохранить его.

Что же касается России, выгоды ее были не столь очевидны. Действительно, Россия ввязывалась в морскую войну с Англией, в то время как Англия была главным торговым партнером Российской империи. У России также не было оснований бояться своих соседей, Пруссия была тогда слишком слаба, чтобы тягаться с Российской империей. Что касается Австрии, начиная с 1726 г. Россия постоянно находилась с этой страной в союзнических отношениях, которые диктовались общностью интересов: борьба с Турцией, борьба за господство в Польше, а с 1795 г. — необходимость заботиться об удержании польских территорий, полученных в результате раздела Речи Посполитой. Выдающийся советский историк А. Манфред, вероятно, все-таки несколько модернизирует ситуацию, когда, совершенно справедливо утверждая, что «вражда между Францией и Россией противоречила национальным интересам обеих стран», он добавляет: «Следующим логическим звеном в этой цепи рассуждений закономерно должно было быть признание желательности, пользы, необходимости союза между двумя державами»⁴².

Действительно, в конце XIX — начале XX века в условиях опасности со стороны агрессивно настроенной вооруженной до зубов Германской империи русско-французский союз станет действительно необходим. Увы, каждый союз подразумевает «дружбу против кого-либо». В начале XX века у русских и французов был совершенно определенно один и тот же враг. В первые годы XIX века такого общего «естественного» врага не было. Надо признать, что противоречия Павла с Австрией относились в значительной мере к сфере эмоций, а не к холодному политическому расчету. Что же касается Англии, нет сомнения, что вопрос был более серьезным. У России не было оснований поддерживать наглое поведение британцев на морях и было весьма логичным несколько сбить спесь с «коварного Альбиона». Однако потери людские и материальные, которые Россия понесла бы в такой борьбе, делали ее весьма проблематичной. Совершенно ясно отдавая себе отчет в том, что выгоды русско-французского союза уравновешивались для России в значительной степени неудобствами, нельзя не признать, что война с Францией была для нее еще более абсурдной и ненужной.

Заслуга Павла состоит в том, что он, признав ошибочность «крестового похода», нашел силы признаться в этом и протянуть руку дружбы стране, которая разительно отличалась по своему устройству от Российской империи. Прирожденный консерватор, ярый приверженец теории абсолютной монархии Павел тем не менее сумел сделать то, о чем вряд ли могла подумать Екатерина, и то, что не смог впоследствие сделать Александр.

Как дальше развивался бы русско-французский союз? Это наверняка зависело бы от тысячи обстоятельств. Вполне можно предполагать, что Россия и Франция, сокрушив морское могущество Британии, стали бы не только доминирующими державами в Европе, но и во всем мире. А в продолжительном контакте со страной, где был принят Гражданский кодекс, не исключено, что и в России произошли бы кардинальные социально-политические изменения. Увы, это все только гипотезы. Жизнь распорядилась совершенно по-иному...

В конце 1800 г. в среде высшего российского дворянства созрел заговор против императора. Во главе этого заговора стоял известный государственный деятель генерал- губернатор Петербурга граф Петр Алексеевич Пален, а его ближайшим помощником был граф Никита Петрович Панин, вице-президент коллегии иностранных дел (говоря современным языком — заместитель министра иностранных дел). Активными участниками заговора были Платон Зубов, последний фаворит Екатерины II, и его брат Николай. Причина появления заговора вполне ясна — недовольство и раздражение высшего дворянства действиями императора, неуверенность знати в завтрашнем дне. И действительно, отмечая благородство и честность Павла, наличие у него самых благих намерений, нельзя не признать, что работать с таким «руководителем» было крайне трудно. Да, Павел не был безумцем, но его раздражительность, вспыльчивость, скоропалительные решения очень пугали знать. Благодаря своим необдуманным действиям к концу 1800 г. он отдалил от себя даже тех, кто потенциально мог бы быть его сторонником. Люди преданные и исполнительные попадали в опалу часто из-за пустяков.

Полковник конногвардейцев Саблуков, автор прекраснейших по своей точности и честности записок о времени Павла I, так охарактеризовал императора: «...это был человек в душе вполне доброжелательный, великодушный, готовый прощать обиды, повиниться в своих ошибках. Он высоко ценил правду, ненавидел ложь и обман, заботился о правосудии и беспощадно преследовал всякие злоупотребления, в особенности же лихоимство и взяточничество». Но мемуарист тотчас же добавляет, что все эти высокие качества сводились на нет из-за «несдержанности, чрезвычайной раздражительности, неразумной и нетерпеливой требовательности беспрекословного повиновения»⁴³. Нестабильность положения любого человека на государственной службе в то время прекрасно характеризуют несколько строк Саблукова, который вспоминал: «...у нас вошло в обычай, будучи в карауле, класть за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, дабы не остаться без денег в случае внезапной ссылки»⁴⁴. Конечно, при такой ситуации было бы сложно ожидать, что рано или поздно не возникло нечто большее, чем простое недовольство.

Тем не менее для того, чтобы заговор выкристаллизовался, необходим был толчок. Подобным толчком послужили действия Павла по отношению к Англии. Высшая русская знать продавала в Англию свое зерно, и поэтому война с Англией затрагивала ее прямые материальные интересы. Наконец, посол Великобритании Уитворт и его любовница Ольга Жеребцова стали людьми, которые сообщили заговору энергию и, наконец, снабдили заговорщиков деньгами. Об участии английского посла в заговоре говорили уже и старые историки. Так, известный русский дореволюционный историк Валишевский считал, что Англия, вероятно, субсидировала заговорщиков⁴⁵.

Однако именно современные исследования окончательно поставили точку в этом вопросе. Совсем недавно английский историк Элизабет Спэрроу выпустила в свет большой научный труд «Secret Service: British agents in France 1792—1815», посвященный деятельности английской разведки в конце XVIII—XIX веке. Работа написана на основе изучения огромного количества неизвестных ранее архивных документов, и она не оставляет сомнения в причастности британских спецслужб к организации заговора против Павла I⁴⁶. Английские агенты и английские деньги помогли заговору набрать силу. Вокруг этого стержня сконцентрировались влиятельные русские англофилы, и прежде всего клан Воронцовых. Еще до разрыва с Англией Уитворт в депеше своему правительству с удовлетворением писал: «Семен Романович Воронцов и Панин — англичане», т.е. сторонники проанглийской ориентации русской политики. После разрыва с Англией именно Воронцов и Уитворт заговорили о безумии Павла. В это время Воронцов, который под предлогом болезни остался в Англии после своего смещения с официального поста, писал Новосильцеву: «Мы на судне... капитан (которого) сошел с ума, избивая экипаж... Я думаю, что судно погибнет; но вы говорите, что есть надежда на спасение, так как первый помощник капитана — молодой человек, рассудительный и мягкий, который пользуется доверием у экипажа»⁴⁷. Этим молодым человеком, «рассудительным и мягким», как может легко догадаться читатель, был Великий князь Александр Павлович, которому предстояло сыграть роковую роль в судьбе своего отца, и не только его. Но об этом у нас еще будет время побеседовать. А пока отметим, что англофильские круги тесно переплелись здесь с теми, кто с падением Екатерины потерял свой престиж и власть.

Речь идет о клане Зубовых. Как известно, Платон Зубов в 1791 г. стал последним любовником Екатерины И. В двадцать с небольшим лет* никому неизвестный офицерик стал генерал-фельцехмейстером, новороссийским и крымским генерал-губернатором, сенатором, наконец, князем Священной Римской империи. «Величайшие вельможи России считали для себя обязательным присутствовать при утреннем туалете Зубова и исполнять его капризы. Будущий фельдмаршал Кутузов, случалось, наливал фавориту кофе и подавал в постель»⁴⁸. В ту эпоху Зубовы настолько обнаглели, что Платон позволил себе даже в развязной форме пытаться соблазнить великую княгиню Елизавету, молодую жену Александра. Можно себе представить, что получили Зубовы с приходом Павла к власти. Вся их наглая спесь пропала, как и не бывало. Открыто, конечно, они не могли выступать против императора, но лютую злобу затаили. Самое интересное, что клан Зубовых сплелся в едином клубке с кланом англофилов, ибо упомянутая Ольга Жеребцова, любовница Чарльза Уитворта, была не кем иной, как урожденной графиней Зубовой, родной сестрой Платона и Николая! Именно она послужила связной между английским послом и участниками заговора.

Смутные, туманные предчувствия надвигающейся грозы терзали Павла. Саблуков рассказывает, что за несколько дней до выступления заговорщиков во время конной прогулки Павел вдруг остановил свою лошадь и, обернувшись к обер-шталмейстеру Муханову, сказал сильно взволнованным голосом: «Мне показалось, что я задыхаюсь и у меня не хватает воздуха, чтобы дышать. Я чувствовал, что умираю... Разве они хотят задушить меня?»⁴⁹ Без сомнения, какая-то неопределенная информация о заговоре дошла до Павла, но никаких деталей он не знал. Император оказался поистине в изоляции. И хотя в первые дни марта слухи о заговоре поползли по Петербургу, Павел оставался в неведении. Граф де Санглен рассказывает, что вечером 11(23) марта, когда он проезжал по Невскому проспекту, извозчик повернулся к нему и сказал:

—Правда ли, сударь, что император нынешней ночью умрет? Какой грех!

—Что ты, с ума сошел? — воскликнул в ответ Санглен.

—Помилуйте, сударь, у нас на Бирже только и твердят: конец⁵⁰.

Увы, извозчик оказался лучше информирован, чем император, который, несмотря на странную нервозную атмосферу в его резиденции в Михайловском замке, вечером 11 марта так и не предпринял никаких шагов для своего спасения. Около полуночи две группы заговорщиков, одна, ведомая графом Паленом, другая — Беннигсеном, проникли в замок. В карауле стоял 3-й батальон Семеновского полка, большая часть офицеров которого состояли в заговоре. Кроме того, высокое звание Палена и его большие полномочия позволили заговорщикам -беспрепятственно войти во дворец. В то время пока граф Пален и сопровождающие его офицеры отвлекали внимание основных караулов, «ударная» группа, ведомая Беннигсеном (10—12 человек), зарубив камердинера Аргамакова, ворвалась в спальню императора.

То, что дальше последовало, описано во многих источниках и разобрано в сотнях исследований по эпохе Павла I, впрочем, всех подробностей, наверное, установить невозможно. Показания участников событий сбивчивы. Кроме того, все описания были сделаны таким образом, чтобы изобразить действия собственной персоны в самом выгодном свете. А это значило в зависимости от конъюнктуры момента представить себя либо активным участником действия, либо безучастным свидетелем происшествия. К тому же практически все «герои» переворота были пьяны и вряд ли, даже спустя несколько минут, могли связно объяснить, что же произошло в действительности.

* Зубову было 24 года в тот момент, когда он стал любовником императрицы и 29 — в момент ее смерти.

Так или иначе, Павлу пытались подсунуть на подпись какую-то бумагу, по всей видимости, акт об отречении, что, естественно, император категорически отказался сделать. Тогда после «оживленной дискуссии» Николай Зубов ударил Павла в левый висок каким-то тяжелым предметом (показания свидетелей на этот счет расходятся: кто-то говорит о массивной золотой табакерке, кто-то о мраморном предмете, кто-то о пистолете). Император, обливаясь кровью, упал, тогда заговорщики повалили его на пол и задушили, судя по всему, офицерским шарфом офицера гвардии Скарятина. С этого момента, озверевшие от вида крови пьяные заговорщики набросились на мертвое тело, надругались над убитым императором...

«Крики: «Павел более не существует!» — рассказывает в своих мемуарах граф Чарторыйский, — распространяются среди других заговорщиков, пришедших позже, которые, не стесняясь, громко высказывают свою радость, позабыв о всяком чувстве приличия и человеческого достоинства. Они толпами ходят по коридорам и залам дворца, громко рассказывают друг другу о своих, если так можно выразиться, подвигах, и многие проникают в винные погреба, продолжая оргию, начатую в доме Зубовых»⁵¹.

Утром 12(24) марта дворянский Санкт-Петербург ликовал. Улицы наполнились повесами, одетыми во все запрещенные регламентами Павла новомодные наряды, «круглые шляпы и сапоги с отворотами наполнили улицы, а какой-то подвыпивший гусарский офицер гарцевал на коне на тротуаре с криком: «Теперь все можно!» Что же касается солдатской массы, она восприняла известие о гибели императора с угрюмым молчанием. «Строгости и ярость императора Павла били обычно по чиновникам, по генералам и по старшим офицерам. Чем более высок был чин, тем больше была опасность подвергнуться наказанию, и редко строгости касались солдат. Наоборот, в качестве награды за парад или смотр они получали щедрые раздачи хлеба, мяса, водки и денег... Солдатам нравилось видеть, как император, их знаток и ценитель, обрушивал наказания и строгости на офицеров»⁵².

Собранный рано утром на плацу лейб-гвардии Конный полк отказался присягать Александру, не убедившись в смерти Павла. Пришлось привести группу солдат во дворец, и корнет Филантьев заявил хозяйничавшему там Беннигсену, что солдатам необходимо показать покойника. «Но это невозможно! Он весь обезображен, поломан и сейчас занимаются тем, что его подкрашивают и приводят в благопристойный вид», — ответил генерал по-французски. Но так как корнет настаивал, Беннигсен раздраженно сказал: «Черт с ним. Раз уж они так к нему привязаны, пускай на него посмотрят». Когда солдаты вернулись к полку, полковник спросил правофлангового Григория Иванова:

—Что же, братец, видел ты Государя? Действительно он умер?

—Так точно, Ваше Высокоблагородие, крепко умер!

—Присягнешь-ли ты теперь Александру?

—Точно так... хотя лучше покойного ему не быть... А впрочем, все одно: кто ни поп — тот батька»⁵³.

Так закончилось это необычное противоречивое и в то же время удивительное царствование. Но нас интересуют прежде всего не подробности заговора, а его политические последствия. Для того чтобы их понять, нужно, в частности, четко представить себе ту роль, которую сыграл сын Павла великий князь Александр в трагических событиях ночи на 12 марта 1801 г. Разумеется, верноподданнические историки XIX века, хоть вскользь упоминавшие об убийстве Павла, будут изображать Александра невинным агнцем, который, проснувшись, с удивлением узнал, что его отец отошел в мир иной. Конечно, эта версия не выдерживает ни малейшей критики, и большинство последующих исследователей будут писать о том, что Александр что-то знал о заговоре, но даже и вообразить себе не мог, что его организаторы осмелятся совершить такое злодеяние. Он де наивно воображал, что его папа спокойно подпишет отречение от престола и заживет тихо и мирно в своем дворце, а он, Александр, назначенный регентом, будет управлять государством, дабы спасти Россию от деспотизма безумца.

Даже из общих соображений можно предположить, что подобная концепция как-то не очень вяжется со многими фактами. Ведь если бы Александр твердо и ясно выразил свою волю и пояснил заговорщикам, что в случае гибели отца он строго спросит с них, неужели кто-то осмелился бы поднять руку на императора! Нет сомнений, что в подобной ситуации Александр не только мог, но и просто был обязан устроить суд над заговорщиками и жестоко покарать убийц. Но ничего подобного и отдаленно не было сделано. Быть может, лучше всего в косвенной, но тем не менее вполне понятной форме выразил отношение Александра к заговору его главное действующее лицо граф Пален, когда, узнав о произошедшем, Александр зарыдал или стал изображать судорожные рыдания, граф Пален строгим тоном прервал его излияния: «Перестаньте ребячиться. Ступайте царствовать». В этом резком ответе Палена и в рыданиях Александра целый спектакль. Проливая слезы, Александр изображал публично, что он был совершенно непричастен к злодеянию, а негодяи, и в частности стоявший перед ним граф Пален, во всем виноваты. Строгий ответ генерал-губернатора Петербурга был обращен не столько к Александру, сколько к другим свидетелям этой сцены и был призван намекнуть новому императору, что он вовсе не столь чист, как пытался изобразить, проливая слезы.

Самый знаменитый современный исследователь биографии Павла I Н.Я. Эйдель-ман на основе обработки всех источников этого времени сделал заключение о том, что Александр не только знал о существовании заговора, но и ясно представлял, чем он завершится. Нужно сказать, что Пален и не особо скрывал свои намерения. В обращении к заговорщикам, которые спрашивали у него, что нужно делать с императором, он недвусмысленно заметил: «Напоминаю, господа, чтобы съесть яичницу, нужно сначала разбить яйца». Невозможно предположить, чтобы такой искушенный в интригах и жестокости политической борьбы человек, как Александр, мог наивно воображать, что его твердый и вспыльчивый отец подпишет бумажку, которую протянут ему пьяные офицеры, вломившиеся в его спальню. И еще меньше представить себе, каким образом и на каких основаниях будет в дальнейшем изолирован от политической жизни его отец. Декабрист Никита Муравьев, у которого не было особых оснований льстить ни одному, ни другому царю, жестко и однозначно написал по этому поводу: «В 1801 г. заговор под руководством Александра лишает Павла престола и жизни без пользы для России»⁵⁴.

Таким образом, есть все основания, хотя и с некоторыми оговорками, ясно и четко сказать, что император Александр I вступил на престол в результате вполне сознательно совершенного убийства своего отца. Участие в этом ужасном преступлении не только станет жестоким проклятием, словно тяготеющим над личной жизнью царя, но и окажет влияние на политические события, и прежде всего на отношения с Первым консулом, а потом и императором Франции.

Известие о гибели Павла I пришло в Париж 12 апреля 1801 г. Прусский посол написал в этот день: «Новость о смерти императора Павла была словно удар грома для Бонапарта. Получив это известие от господина Талейрана, он издал крик отчаяния и тотчас же стал говорить, что эта смерть не была естественной и что удар пришел со стороны Англии»⁵⁵. Первый консул, на которого совсем недавно совершили покушение, оплачиваемые английскими спецслужбами роялисты (3 нивоза IX года, 24 декабря 1800 г.), сказал также с горечью: «Они промахнулись по мне 3 нивоза, но они попали в меня в Санкт-Петербурге».

Одновременно англичане нанесли удар и в другой точке Европы. На Балтику двинулась огромная английская эскадра из 18 линейных кораблей и 35 фрегатов, бригов и корветов под командованием адмирала сэра Гайд-Паркера. Авангардом эскадры командовал Нельсон. В задачу эскадры входил разгром датского флота и бомбардировка Копенгагена, чтобы добиться выхода Дании из Лиги северных стран. Затем эскадра должна была уничтожить русский флот, стоящий в Ревеле (Таллине), прежде чем ломка льда позволит ему соединиться с главной эскадрой в Кронштадте. После этого предполагалось сделать то же самое и со шведским флотом.

Вопреки инструкциям Нельсон стремился атаковать прежде всего русских. «Я смотрю на Северную лигу, как на дерево, в котором Павел составляет ствол, — заявлял Нельсон, — а шведы и датчане — ветви. Если мне удастся добраться до ствола и срубить его, то ветви отпадут сами собою; но я могу испортить ветви и все-таки не быть в состоянии срубить дерево, и при этом мои силы... будут уже ослаблены в момент, когда понадобится наибольшее напряжение их... Получить возможность вырезать русский флот — вот моя цель»⁵⁶.

Однако старший по должности Гайд-Паркер принял решение строго выполнять инструкцию. 2 апреля 1801 г. британский флот атаковал датские корабли на рейде Копенгагена, потопил и расстрелял их из пушек, а затем открыл ураганный огонь по городу. В столице были разрушены сотни домов и погибла масса людей. Датчане вынуждены были вступить в переговоры, сдать свои морские арсеналы британскому флоту и выйти из Лиги северных стран. Нельсон рвался дальше, чтобы реализовать свою главную идею — сжечь русский флот. «Моей заветной целью, — сказал он, — было достижение Ревеля прежде, чем таяние льда сделает Кронштадт свободным, чтобы успеть уничтожить...(т<м) двенадцать линейных кораблей»⁵⁷.

Однако громить линейные корабли в Ревеле Нельсону не потребовалось. Лига северных стран прекратила свое существование вместе с гибелью императора. «Павел I умер в ночь с 24 на 25 марта*, — писала в апреле официальная французская газета «Монитер», — английская эскадра прошла Зунд" 31 марта. История расскажет нам, какая связь может существовать между двумя этими событиями»⁵⁸.

Теперь история может ответить на этот вопрос уверенно — связь между этими двумя событиями была самой прямой. Если в Копенгагене был нанесен удар по «ветвям» Северной лиги, то в Петербурге был срублен сам «ствол». Конечно, необходимо еще раз повторить, что было бы смешно приписывать случившееся в Петербурге деятельности исключительно английских спецслужб, нельзя не отметить, однако, что заговорщики действовали в согласии и при поддержке тех, кому сближение России и Франции было как кость в горле. Ночью на 12(23—24) марта в Михайловском замке был убит не только император Павел, но и русско-французский союз.

* Дата дана ошибочно в связи с неправильным переводом даты с одного стиля на другой.

** Зунд — пролив, который отделяет Данию от Швеции. Английская эскадра, пройдя Зунд, вышла к Копенгагену.

¹ Thiebault B.-P.-C.-H. Memoires du general baron Thiebault. Paris, 1893-1895, t. 3, p. 56-57.

² Journal de P.-L. Roederer in Napoleon Bonaparte, 1'ceuvre et l'Histoire. IV. Napoleon vu et juge par ses collaborateurs. Paris, 1971, p. 129.

³ Archives Nationales. AF, 1696, d.l.

⁴ Ibid.

⁵ Ibid.

⁶ Czartoryski A.-J. Memoires du prince Czartoryski et correspondance avec 1'Empereur Alexandre P^r. Paris, 1887, p. 301-302, 365.

⁷ Correspondance de Napoleon... t. 6, p. 36.

⁸ Ibid, p. 37.

⁹ Ibid, p. 359.

¹⁰ Archives Nationales. AF, 1696.

¹¹ Цит. по: Poniatowski M. Talleyrand et le Consulat. Paris, 1986, p. 506.

¹² Сборник Российского исторического общества, т. 70, с. 1, 2.

¹³ Манфред А.З. Наполеон Бонапарт. М., 1986, с. 310.

¹⁴ Archives Nationales. AF, 1696.

¹⁵ Poniatowski M. Op. cit., p. 127-128.

¹⁶ Ibid, p. 131.

¹⁷ Записка графа Ростопчина Ф.В. // Русский Архив, 1878, т. 1, с. 104.

¹⁸ Там же, с. 105

¹⁹ Там же, с. 106.

²⁰ Там же, с. 110.

²¹ Сборник РИО, т. 70, с. 11.

²² Там же, с. 15—16.

²³ Ministere des affaires etrangeres, R 140.

²⁴ Ibid.

²⁵ Сборник РИО, т. 70, с. XXV-XXVI.

²⁶ Рукописный отдел РНБ.

²⁷ Сборник РИО, т. 70, с. 24-25

²⁸ Там же, с. 27—28.

²⁹ Correspondance de Napoleon... t. 6, p. 585.

³⁰ Сборник РИО, т. 70, с. XXXII.

³¹ Souvenirs d'un historien de Napoleon. Memorial de J. de Norvins. Paris, 1896, t. 2, p. 278.

³² Lecestre L. Lettres inedites de Napoleon I. Paris, 1897, n° 32

³³ Сборник РИО, т. 70, с. 669-670.

³⁴ Там же, с. 32—33.

³⁵ Там же, с. 38-39.

³⁶ Там же, с. 40.

³⁷ Проект сухопутной экспедиции в Индию, СПб., б.д., с. 21—22.

³⁸ Там же, с. 27.

³⁹ Шильдер Н.К. Император Павел I. СПб., 1901, с. 419.

⁴⁰ Окунь СБ. История СССР. 1796-1825. Л., 1948, с. 86-87.

⁴¹ Проект сухопутной экспедиции в Индию, с. 34—35.

⁴² Манфред А.З. Указ. соч., с. 299.

⁴³ Саблуков Н.А. Записки Н.А. Саблукова о временах императора Павла I и о кончине этого государя, СПб., 1907, с. 31.

⁴⁴ Там же, с. 32.

⁴⁵ Валишевский К. Сын Великой Екатерины. СПб., 1914, с. 554.

⁴⁶ Sparrow E. Secret Services: British agents in France 1792—1815. Suffolk, 1999. Secret Service, Assassination of Paul I, p. 223—240.

⁴⁷ Цит. по: Эйдельман Н.Я. Грань веков, с. 199.

⁴⁸ Исабель де Мадариага. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002, с. 903.

⁴⁹ Записки Н.А. Саблукова, с. 58.

⁵⁰ Цит. по: Эйдельман Н.Я. Указ. соч., с. 275.

⁵¹ Czartoryski A.-J. Op. cit., p. 350.

⁵² Ibid. p. 251.

⁵³ Записки Н.А. Саблукова, с. 68. ,

⁵⁴ Полярная звезда, кн. V. с. 73.

⁵⁵ Цит. по: Talleyrand et le Consulat, p. 529.

⁵⁶ Мэхэн А.Т. Влияние морской силы на французскую революцию и империю. М., СПб., 2002., т. 2, с.73.

⁵⁷ Там же, с. 84.

⁵⁸ Цит. по: Lentz Т. Le Grand Consulat. Paris, 1999, p. 291.