ИЗ ДНЕВНИКА ЖИТЕЛЬНИЦЫ Г. ЯЛТЫ О.И. ШАРГОРОДСКОЙ[89] — О РАСПРАВЕ НЕМЕЦКО-ФАШИСТСКИХ ОККУПАНТОВ С ЕВРЕЯМИ В ЯЛТЕ 10 ноября 1941 г. — 24 декабря 1942 г.

10.XI.1941 г. Сегодня третий день, как мы в руках фашистов. Шесть дней пробыли на окраине города, т.к. близ дороги находиться было опасно. Из дома страшно выходить. Идешь и стараешься ни на кого не глядеть. На окрик немецкого солдата нужно останавливаться. Ждешь чего-то нехорошего. Требует документ. На тебя смотрят злые недоверчивые глаза. Автомат наготове. На каждом перекрестке пулемет. Ловят молодых мужчин, куда-то уводят. Досадно за свою беспомощность. Как побитая собака идешь в свою конуру. В комнате все чужое, не находишь себе дела. Вокруг пусто, кушать нечего...

Изредка слышен далекий орудийный гул. Ловишь каждый звук. Сижу, пишу и боюсь, чтобы не вошли «арийцы» для расправы. Если услышу шаги, сожгу написанное.

Фред, измученный за эти дни, уснул как убитый. Муж, угнетенный происшедшим, безмолвствует. Не находишь темы для разговора. Удивляется, как я могу писать. Но это мое успокоение, и я хочу записать некоторые моменты. Уверена, что мой дневник когда-нибудь попадет в руки моих детей. Если меня убьют, его передадут мои соседи. Что-то будет с нами? Счастливы те, кто успел уехать и те, кто погиб в пучине морской. Им не придется переживать того, что ожидает нас.

Утром соседка принесла тарелку муки и немного картофеля. Значит, будем сегодня и даже завтра сыты. Вчера не ели ничего. На базаре купить ничего не удалось, так как не было никого. Да и не шла пища в горло. У Рейферов сегодня были «гости» — четыре германских офицера. Случайно зашла в тот момент и я. При виде немцев кровь застыла в жилах, но уйти было нельзя. Пьяный голос позвал: «Мадам, мама, иди сюда». Протягивая стакан с шампанским, тоном приказания сказал: «Тринкен зи битте[90], мы не тигр, кушать не будем. Их тоже есть мама...» Невольно навязалось желание гибели и ему и его маме. Какое мне дело до всех вас? Пить отказалась, сославшись на больное сердце.

Рейфер спросил у одного из них: «Что будет с нами, евреями, нас убьют»?

— Нет, зачем убивать? Все будете работать на своя земля, торговать и прочие блага, — обещал благодетельный офицер. Прощаясь с хозяевами, пожали им руки и, галантно раскланявшись, ушли. А во дворе слышался их наглый смех, и в разговоре между ними понятен был весь смысл их добрых обещаний.

После ухода господ никто не находил слов для бесед, и я ушла домой. ...

13.XI. Утром прошлись по городу, чтобы прочитать наклеенные на столбах приказы. Ноги подкашивались от ужаса. В каждой строке приказа слова «жидовско-большевистское правительство» наводили ужас. ... Каждый приказ дышал смертью для его нарушителей.

17.XI. Сегодня в 5 часов вечера послышались шаги по коридору. Сердце перестало биться. Все соседи сидели у нас и мирно беседовали. Никто не шевелился. Я решила выйти. Открыла дверь, и страх обнял меня всю. Шли четверо офицеров, впереди один со стеком. В голове моментально пронеслось много вариантов расправы с нами. Поборов свое чувство, спросила по-немецки, что хотят господа офицеры.

Услышав немецкую речь, переглянулись, но ответили приветствием. Затем вошли в комнату, огляделись. Предложила им сесть. Сидят как идолы, выхоленные, надушенные. Поинтересовались, что мы делаем, что кушаем. И опять обещания хорошей жизни. ...

19.XI. Утром зашел один из вчерашних посетителей. В очень вежливой форме спросил, не могу ли постирать им белье или порекомендовать кого-нибудь. Пришлось взять на себя эту стирку, т.к. обещали принести продукты и хлеба за работу. Кушать совсем нечего, надеяться не на кого. Жаль Фреда. Проработала сегодня до опухоли рук. Обидно, что приходится мыть грязь наших врагов. На рубашке одного были следы крови. Невольная радость — все-таки тебя поцарапали малость, придет день, когда и ты отправишься к праотцам.

20.XI. Сегодня сдала белье. Работала вместе с Коварской. Работой остались довольны. Заработали по 2 куска мыла, по буханке хлеба и по 6 марок каждая. Один из офицеров за время посещения нас не проронил ни слова и только присматривался ко всем нам. Несмотря на его молчаливость, он как-то выгодно отличался от своих товарищей. По их уходе, стало немного легче, но какая-то обида таилась внутри.

28.XI. Восемь дней не удалось ничего записать, да, пожалуй, ничего особенного и не произошло за эти дни, если не считать нескольких убитых граждан на улице. По утрам находили их убитыми на дорогах. Кто они, за что убиты — неизвестно. Спрашивать некого, да и опасно. Такой счастливец оказался и в нашем переулке. Лежал вниз лицом, в голове зияла дыра. Проходящий немец ткнул палкой в голову. Не могла идти дальше, вернулась домой. Нет покоя и мертвым.

Вывешенный приказ о нашивке звезд на одежду евреям резанул по сердцу. Дрожат руки, слезы застилают глаза. Пришиваю «украшение» на одежду мужа. Фреду не сделала — он сын русской матери.

На улицах мелькают белые звездочки на спинах и груди многих граждан. Некоторые из них подвергаются насмешкам и побоям. Один румынский офицер избил одного еврея ни за что, германский солдат ударил в живот бывшего торговца на базаре. Все это не обещает ничего хорошего. Поговаривали мы с Аркадием удрать в лес, но ни тот, ни другой не может идти — оба больные. Фред очень удручен всем этим, никуда не выходит, на его голову тоже перепадают насмешки со стороны его товарищей. Сегодня была регистрация в еврейской общине семей. Зарегистрированы и мы. Что будет дальше?

29.XI. Вывешен приказ немецкого командования — все евреи должны переселиться в гетто — бывшая тюрьма. В течение трех месяцев они не имеют права никуда выезжать. Хождение по городу для них от восьми часов утра до двух часов дня. Работать могут. Кто может вообще не работать? Аркадий работает по приказанию командования по остеклению бывшего санатория БВО. За это имеет жалование (неизвестно еще, какое) и обеденную карточку в горстоловую. На завтра собираю его на жительство в «новой квартире». Договорился быть в одной комнате с Коварской. Тяжело, но неизбежно. Я не пойду, хотя решила быть с ними до конца. По совету старшины еврейской общины, нужно остаться и спасти мальчика.

2.XII. Тянутся обозы, тачки и просто люди с узлами на свое новое пепелище. Некоторые устраиваются комфортабельно — одна семья занимает маленькую, но отдельную комнатку. Едут или идут и плачут. Нарушена жизнь, не принадлежит человек больше сам себе. Завтра — неизвестность. Тяжело смотреть, а каково быть в их положении. Уходит скоро Аркадий. Не могу думать об этом, не знаю, как переживу это. А может быть, все же уйти вместе?

3.XII. 2 часа ночи. Несмотря на только что происшедшее, я все же хочу записать. В девять часов вечера начался обстрел Ялты с моря. Рвались снаряды один за другим. Успели сбежать в подвал-клуб. Здание дрожит от каждого взрыва, слышится свист пролетевшего снаряда. Жутко. Кто плачет, кто молится. Когда кончился обстрел, послышались шаги в коридоре клуба. Открылись с шумом двери, и в дверях появились три румынских патрульных. После вопросов, кто мы и зачем здесь, начали готовить всех к обыску. Разбили на две группы — мужчин и женщин. Двое жильцов сорвали с одежды звезды. Сорвал и Аркадий, но на груди осталась маленькая предательская полосочка, под пальто. Отбирали разные ценности, деньги, карточки. Когда обыскивали Аркадия, обратили внимание на полоску и догадались, что он сорвал звезду. Его втолкнули в угол и приставили к нему караул. Он просил освободить его, доказывали все, что он здешний квартирант и тоже просили освободить его. Ничего не помогло. Пришлось молчать и ждать. Наконец, двое солдат приказали вести их к себе на квартиру. Я думала, что выводят, чтобы убить. Стала просить пустить и меня. Никого не выпускали. Наконец, милостиво отпустили всех. Зайдя в комнату, я увидела картину точно после погрома. Вскрыты шкафы, чемоданы. Все содержимое выгружается. Не оставили и дамское белье, духи, бинокли и прочие мелкие вещи. Остались почти без белья, не исключая и детского. Смотрели и молчали. Они ушли. Будьте прокляты! Мы остались одни среди разбросанных вещей в тяжелом молчании. Куда пойдешь, кому скажешь! Каждый день приносит новые сюрпризы.

Что ждет нас завтра?

4.XII. Новый день — новое горе. Сегодня в шесть часов вечера пришли вчерашние румыны и стали требовать водворения в гетто. Мы сказали, что еще можно быть дома один день и завтра перейдут все евреи в гетто. Мы сидели и пили горячую воду с сухарями, ничего больше не было. Потребовали чаю с сахаром. Где взять, когда ни у кого нет? Предложили то, что у нас есть. Фед. Ал. принесла сахар, Коварская предложила тогда тоже принести. Когда напились, то один из румын потребовал, чтобы Коварская повела его к себе в комнату. На отказ он грубо вытолкал ее за дверь и пошел к ней. Бедная старушка подверглась насилию, не пощадили 73-летнюю старуху. Сейчас она у нас, боится идти к себе. Отобрали у нее все, что она приготовила с собой в гетто — деньги, пищу, белье. Чем будет жить, неизвестно. Нет надежды на лучшее. Завтра все уйдут в гетто. Горе давит, нет слов выразить его.

5.XII. Мы остались одни, Аркадий в гетто. Уже поздно, но сон не идет. Сидим с Фредом и молчим, не смея взглянуть друг на друга, словно в чем-то виноваты. Сегодня приходили опять те же румыны, и сержант требовал у меня ночлега. Я обещала приютить его, но сама решила идти за защитой к коменданту. Немец внимательно выслушал жалобу и сказал, что бояться не нужно, т.к. румынские солдаты не имеют право ни на обыск, ни на ночлег в квартирах. «Если будет насилие с их стороны при отказе впустить их, кричите». Дал распоряжение следить за патрульными нашего района. Румын приходил, требовал открыть, но когда сказали, что были у коменданта, ушел с ругательствами. Нет дня без приключений.

8.XII. 11 часов ночи. Только что вернулись из подвала, пробыв в нем более двух часов. Взрывы кончились, но отчего — неизвестно. Ни самолетов, ни с моря ничего не было. В саду зарево от горящих машин. Как пережили эти часы, сами не знаем. Дрожала земля и здание. Люди молились, призывая на помощь Бога, а кто кого-то клял. Осколки от снарядов изрешетили всю крышу. Пока все стихло, нужно отдохнуть. Удастся ли уснуть? Завтра узнаем причину.

9.XII. Причина взрывов — от неосторожности немецкого шофера, влезшего под машину с горящей папироской. Произошел взрыв. В саду стояло много машин со снарядами, близко друг от друга. Сгорела машина с шофером, убито и ранено несколько человек. Сами себя убивают, вот молодцы. Говорят о том, что командование удивилось, почему взрывы. Ведь с моря и с воздуха нет опасности, и евреи в гетто. Если бы еще люди не ушли в гетто, то с ними бы учинили расправу, приписав все евреям, как это делается до сего времени. И война, по мнению немецкого солдата, из-за евреев. Идиоты!

15.XII. Неделю не записывала ничего. Все шло сравнительно гладко. Аркадий работает, я ношу ему кушать, встречая по дороге от работы в гетто. Работать ему тяжело, плохо чувствует себя после контузии. Милостиво разрешили ходить на работу с 8 часов утра до 5 часов вечера. Работать подгоняют. Спешат застеклить здание. Сегодня после работы меня удивил вид Аркадия и других с ним работающих. Один из них был весь в ссадинах. На мой вопрос — что случилось? — ответили, что он порезался стеклом. Аркадий еле шел, объясняя усталостью. Не верю, что-то есть, но умалчивают. Когда нужно было уже расстаться, Аркадий захотел почему-то «особенно» проститься: «Мы с тобой расстаемся всегда, точно ничего не происходит, и мы живем в мирное время. Давай простимся как следует». Я насторожилась, мне стало не по себе. На глазах у него слезы. «Береги Фредика». Больше ничего не сказал, крепко обнял и поцеловал.

Не могу ни о чем думать, мысли разбредаются, не соберу никак.

16.XII. Сегодня утром не дождалась Аркаши в условном месте, прождав 3 часа. В Стройконторе узнала, что сегодня из гетто никого не выпускали. Послала на разведку Фреда Он пробыл у отца весь день. Уже стемнело, а его не было. Волнения были велики. Принес записку. Аркадий просил не волноваться, задержали для проверки документов. Возможно, что и завтра не выпустят. Что-то подозрительно, очень беспокоюсь. А почему запрещен вход в гетто русских? До сих пор туда ходили, кто хотел. Что-то ждет нас?

17.XII. Сегодня тоже никто не выпускался из гетто. И туда даже пробраться Фред не мог, принес обед обратно. Поставлена большая охрана. Как жутко! Неужели вывезут? Буду ждать утра. Сон не идет, и писать нет сил. Мысли работают в одном направлении — неужели конец?

21.XII. Три дня была в полусознательном состоянии. Не могу поверить случившемуся. За что?

18-го утром в шесть часов Фред пронес отцу кушать. В восемь часов вернулся домой, молча поставил не тронутые судки с едой на стол и, ничего не сказав, вышел. Где он — я не знаю. Уже совсем темно пришел домой бледный, осунувшийся, без пищи за целый день. Говорить не мог. Просил ни о чем не спрашивать. Только сказал: «Кончено все — папы нет».

Вечером пришла знакомая и сообщила о расстреле. Плакать не могла, да и нельзя было. Мы не имели права даже плакать и говорить. Только ночь была свидетельницей нашего горя. Мы могли плакать и тихо разговаривать. Неужели это правда? Не верю и сейчас. Есть надежда, что Аркадий жив, так как двести человек убежали из гетто. Быть может, и он в их числе? Смог ли он бежать, ведь он был очень плох. Боюсь думать о случившемся. Будьте прокляты, немецкие овчарки! Наказание за ваши злодеяния ожидает вас. Наши дети никогда не простят вам.

25.XII. Сегодня праздник Рождества. У многих стоят елки. Стоит и у нас елка. Сколько слез пролито над ней. Она нам не нужна, но делать нечего, приходится маскировать свои чувства. А как это тяжело! Фред не смотрит на нее. Немчура шатается по квартирам и смотрит, как кто проводит «праздник». Какой у нас может быть праздник! Наш праздник ушел от нас надолго, пока мы не будем свободны. У нас будут свои праздники, близкие и понятные для нас. ...

Сегодня вышла с Фредом на улицу. Встретившиеся ученики, идущие с немецкими солдатами, крикнули Фреду: «Эй, жид, ты еще цел?» Обидно и страшно. Неужели и нас ждет участь отца? Хочется дождаться свободы, а она придет. Лучше смерть.

2.1.1942 г. Сегодня читала на улице газету. Хотелось сорвать ее с витрины. Какие все продажные! Как раболепствуют и продают своих людей. Красуются и приказы, несущие по-прежнему только смерть. А что еще можно ждать. Жители все еще в праздничном настроении, а у нас нечего кушать. Третий день я ничего не ела, и сегодня я отдала Фреду последние два сухаря. Что будет завтра? Обещали дать стирку. Опять проклятая немецкая грязь. Выхода нет. Отдала в обмен кожанку Аркаши, но пока еще ничего не привозили. Выручает соседка Галя, но и у нее сейчас ничего нет. По возвращении домой встретили группу скованных друг с другом людей. Это бежавшие из гетто. Вид их ужасен: бледные, исхудавшие, обросшие. Сопровождают полицейские. Почетная работа — гонять своих людей на смертную казнь. Предатели. С новой болью и силой открылась незажившая рана. Вспомнилась подробность расстрела, рассказанная очевидцами, бывшими на закопке и живых и мертвых людей. Не по доброй воле шли они на это дело. Ловили их на улице, вручали лопаты и гнали под угрозой смерти. Многие за отказ закапывать людей пошли к последним, а некоторые не выдержали и сошли с ума. Да и кто может быть равнодушным к таким зрелищам. Превзойдены нероновские времена. Нет сил писать.

15.I. Долго не записывала ничего. Не было ни времени, ни сил. Днем говорить с людьми не приходилось, и выходить никуда не могла. Остались с Фредом одни во всем коридоре — все ушли в «обмен». Мы присоединиться не могли. Сто с лишним верст пройти пешком не хватит здоровья, да и нести нечего — все обобрали и наши враги и «добрые люди». Интеллигентный труд забыт, переключилась на прачку. Не по силам этот труд, здоровье уходит, но и этот труд ничего не дает, все равно нищие и голодные. Работать в «новых» учреждениях нет желания. Как-нибудь перебьемся до тепла, а там пойдем на далекое путешествие по селам, что-нибудь заработаю. Жаль Фреда, совсем изголодался.

20.III. Нет возможности веси запись дневника. Частые нашествия «высоких гостей» не дают покоя, а вечерами нет света, давно не имеем керосина. Несколько слов набросаю все же, пока еще не совсем стемнело. Опять переживания. Неделю тому назад дала знакомой кое-что из оставшихся вещей поменять в деревне на хлеб. Обещала привезти не менее 2-3 пудов зерна Но она уже давно дома и ничего мне не принесла. Соседям передала, чтобы я не «рыпалась», а то буду там же, где муж. Как обидно, а когда-то этой женщине сделано мною очень много. Приходится молчать и питаться горем и обидами. Фред стал скелетом, а я... лишь бы хватило сил дотянуть до свободы и спасти мальчика.

Нужно хлопотать разрешение на право «похода» за продуктами. ...

14.IV. После долгого обивания порогов комендатуры, получила, наконец, коллективный пропуск на восемь человек соседей. Готовлюсь к походу. Выдержу ли? Далеко не пойду, только до деревни Чавки, где ждут меня с костюмом Аркадия. Это последняя надежда. Буду идти по деревням, нащупаю почву насчет жизни там, да и вообще ближе к лесу.

Если удастся — уйдем туда, где нас никто не знает. Люди понемногу уходят, как-то пробираются.

За последнее время, к нашему горю, очень много вылавливают партизан. Говорят, их расстреливают. Недавно выбросили воззвание к партизанам, чтобы спускались и приходили к командованию. Обещают хорошее обращение и прочие блага. Знакомое нам обещание. Партизан боятся, сами немцы не идут в лес, а посылают румын. Вместе с нашими «патриотками» благодушествуют в безопасности. Своим положением «фрау» гордятся. Есть чем гордиться, продажные души. Голод не может заставить порядочных людей продаваться. У них нет чести, потеряли совесть.

Итак, скоро в поход.

24.IV. Вернулись сегодня из похода. Сколько пережито за дни похода! Когда же кончатся наши мученья?

За два дня пройдено восемьдесят километров. Дошли до Чавков. Ноги как столбы, с пальцев сошли ногти. Насилу упросила коменданта разрешить ночевать у жителя деревни, к которому приехала с обменом. Не поверил комендант — рыжая собака, что не могу идти дальше, обещал прислать врача для проверки моего состояния.

Пробыли в деревне четыре дня. За эти дни были сделаны облавы на партизан. Выловили около сто человек. Этим ознаменован праздник в честь рождения Гитлера. Многие солдаты и офицеры были пьяны. Жутковато. Всю ночь с 19-го по 20-е по лесу была перестрелка. 22-го числа нам предложили убраться из села. Идти не могла, ноги еще опухшие, и пальцы кровоточат. «Великодушно» комендант села дал распоряжение патрульному посадить нас на русскую машину. Мы опасные люди, и от нас необходимо избавиться. Машины прождали два дня, и к вечеру второго дня прошли две русские машины. На первую нас не посадили, т.к. на ней ехали румынские солдаты и офицеры, а вторую вел бывший сослуживец по редакции «Сталинское Знамя» — шофер Смолин. С радостью бросились мы к нему с просьбой посадить нас, предложили деньги, но мгновенно холод сковал кровь в жилах. Глянули на нас враждебные глаза Смолина. Его заявление патрульному, что он жидов не возит, почти лишили сознания. Фред еле держался на ногах, умолял идти пешком. Но было поздно, нужно было разрядить атмосферу. Смолин отвел в сторону патрульного и начал доказывать, что мы евреи, скрываемся, что муж расстрелян, и мы должны идти туда же. Пришлось убеждать патрульного, что мы русские и проч. Сколько пережито за эти несколько минут. На требование патрульного везти нас слышались новые угрозы — выбросить нас на перевале. Остаться в лесу ночью невозможно. Если бы попались к партизанам — было бы избавлением от всех бед, но после шести часов вечера по лесу, вернее, по дорогам, шныряют румынские и немецкие солдаты и ловят всех, кто попадает по дороге из запоздавших путников. Разрешалось ходить только до 6 часов вечера. Встречающиеся по дороге жители в более позднее время принимались за партизан, в лучшем случае отправлялись в комендатуру, а чаще всего убивались на месте. К нашему счастью, выехав за деревню (все же пришлось по настоянию патрульного сесть на машину), удалось вылезти из машины, т.к. она вынуждена была остановиться из-за поломки. С трудом дойдя до Ангары (1,5 км), с разрешения румынского коменданта ночевали в деревне. На рассвете пешком двинулись в путь, без хлеба и почти без денег. За оставленный костюм не пришлось ничего взять с собой, обещали подослать или как-нибудь частями соседи подвезут мне. Словом, ни костюма, ни хлеба, опять голодовка. Но все это ничто по сравнению с тем, что нас может ждать впереди. Каждый старается тебя предать. А за что? Такие, как Смолин — хозяева положения. Ведь он теперь «большой» человек. Уволок к себе оставленную нашими войсками машину и на ней зашибает деньгу, стал богатым человеком, а когда-то просил у мужа помочь ему заработать. По дороге в Ялту узнали от жителей, что на набережной Ялты есть повешенные. Стынет кровь от зверств.

28.IV. Наши «соколы» загнали нас в подвал. Немножко привезли подарков для «чистокровных». Собравшиеся в подвале группами люди ведут беседы на военные и политические темы. Не хочется слушать. Обвиняют наших солдат, что бомбят по своим. Выходит по-ихнему, что нельзя воевать в занятых немцами городах. Наивные, если не сказать больше, люди. Мы в руках судьбы — суждено, будем жить и ждать освобождения, а нет, так придется умереть среди врагов. Обидно, что не удалось уйти к партизанам. Там люди умеют умирать с гордо поднятой головой за свою Родину.

30.IV. Не могу опомниться от зверства. На Набережной повешена семья партизан — Горемыкины (муж, жена и дочь). Мне хочется пойти и преклониться перед ними — они герои. Удивляют меня наши люди. Как они могли смотреть на процесс казни. Что глумились немцы — это понятно, но свои русские люди так спокойно созерцают это. Они сами еще не знают, что с ними будет, как оценят их поступки сами немцы.

Завтра на нашей земле будет большой праздник. В честь него будут большие события повсюду. Что-то ждет нас. Тихонько договорились с соседкой Галей отпраздновать его. Из района привезли немного продуктов в обмен на вещи. Можно будет в этот день позволить себе сытнее поесть. Во всяком случае, в душе праздник вместе с далекими своими людьми, несмотря на тревогу вокруг.

2.VI. Целый месяц не брала пера в руки. Сегодня случайно подслушала разговор начальника отделения полиции с жильцами дома. Сообщил важную новость: будут расправляться с кодлом еврейским — добивать их русских оставшихся жен и детей. Ждем ареста... Вояки хоть куда.

Хлопочу в комендатуре пропуск на выезд в деревню на работу. Кажется, скоро удастся. Еду с одной соседкой по дому. Кушать нечего, продать тоже, а про обмен и говорить не приходится. Поеду обшивать население. Говорят, нуждаются в портнихах. Много всего крестьяне наменяли. Буду за кормежку работать, а то Фред очень плох.

1.XII. Получен пропуск, собираюсь в путь. Как-то будем жить на новом месте. Еду с охотой. Подальше от разных слухов, зрелищ и проч. В деревне, говорят, этого нет.

15.XII. Прикована к постели. Попала под легковую машину. К счастью, отделалась сильным ушибом ног, кости целы. В чужой избе, на топчане. Хозяйка хорошая, много уделяет мне внимания. Поправлюсь, отблагодарю.

23.XII. Хозяйка, где пробыли почти три недели, просит нас скорее уехать от нее. Очень осторожна стала со мной, чувствую что-то недоброе. Нашли комнату в другой деревне, завтра перебираемся туда. Опять новая жизнь.

24.XII. Устраиваемся комфортабельно. Есть даже кровать, но только без матраца, и нет сена, чтобы набить мешок. Ничего, как-нибудь. Только маленькая неприятность — в хате так сыро, что со стен течет и одежда влажная. Топлива нет, нужно идти в лес за 4 км. Есть неудобства, но все это можно исправить. Начинается трудовая жизнь. Работа уже в руках, а значит, и сыты будем...

ГААРК, ф. П-156, оп.1, д.31, лл.151-165. Машинописная копия.