Адмирал Вильнёв: самоубийство или убийство?

Пьер-Шарль де Вильнёв родился 31 декабря 1763 года в Валенсоле (Альпы Верхнего Прованса). Он принадлежал к знатной дворянской фамилии и, поступив на флот, быстро стал продвигался по служебной лестнице, получив командование боевым кораблем в 1793 году и чин контр-адмирала в 1796 году.

При этом Вильнёва со всеми основаниями можно назвать одним из самых невезучих французских флотоводцев: он не раз имел шанс отличиться в морских сражениях, однако не воспользовался этими возможностями и в значительной мере стал виновником двух великих поражений французского флота.

В конце 1796 года он должен был с пятью кораблями прибыть из Тулона, чтобы присоединиться к эскадре, предназначенной высадить в Ирландии войска генерала Лазара Гоша. Однако Вильнёв опоздал, испанская эскадра потерпела поражение, а высадка десанта не состоялась.

Возможность сыграть большую историческую роль выпала Вильнёву и во время Египетской экспедиции Наполеона Бонапарта. Он был младшим флагманом эскадры вице-адмирала Брюэйса в сражении при Абукире 1 августа 1798 года. Возглавивший английскую эскадру Горацио Нельсон решительно атаковал часть французской эскадры, рассчитывая на то, что корабли резерва не смогут быстро помочь атакованным из-за встречного ветра. Завязался упорный морской бой, длившийся много часов, в течение которых корабли Вильнёва так и не двинулись с места, фактически предопределив поражение французов. Позднее он оправдывался тем, что в дыму не смог разобрать приказы командующего эскадрой.

В конечном итоге, Нельсон был очень обрадован, когда увидел, что после полудня неприятельские линейные корабли «Женерё» и «Вильгельм Телль», а также фрегаты «Дианн» и «Жюстис» под флагом Вильнёва вышли из Абукирской бухты. Вице-адмирал Брюэйс героически погиб, а заменивший его контр-адмирал Вильнёв предпочел заняться спасением уцелевших кораблей.

В мае 1804 года Вильнёв был произведен в вице-адмиралы и принял командование Тулонской эскадрой в Средиземном море, заменив умершего от болезней адмирала Латуш-Тревилля.

Первоначально он, как и Наполеон, невысоко ставил противостоявший ему британский флот. 20 декабря он писал в приказе своим капитанам: «У нас нет причин бояться появления английской эскадры. Ее 74-пушечные корабли имеют не более 500 человек на палубе; и они истощены двухлетним крейсерством».

Французский флот казался значительно лучше подготовленным, однако уже через месяц в одном из писем Вильнёв высказывал уже совсем иное мнение: «Тулонская эскадра выглядела в гавани весьма изящно; матросы были хорошо одеты и хорошо обучены; но как только начался шторм, все переменилось. Мы не приучены к штормам». Вскоре эта «неприученность» сыграла с французами злую шутку.

Согласно утвержденному плану, Вильнёву после соединения с испанской эскадрой вице-адмирала Карлоса Гравины следовало совершить диверсию в сторону Антильских островов, отвлечь туда британский флот, затем спешно вернуться в Ла-Манш и там содействовать высадке французского десанта на английский берег.

В конце марта 1805 года флот оставил Тулон. Соединившись с испанцами в районе Кадиса, Вильнёв с 20 кораблями пошел к Антильским островам, увлекая за собой корабли Нельсона. Однако при возвращении непогода задержала его на три недели у Азорских островов. Раздраженный Наполеон упрекал Вильнёва в недостатке решительности.

Но, как пишет французский историк Робер Уврар, «англичане не были полными простофилями и сели «на хвост» нашим кораблям».

22 июля у мыса Финистерре (северо-западная оконечность Испании) состоялось морское сражение флота Вильнёва с британским флотом сэра Роберта Калдера. Франко-испанских кораблей было 20, а британских кораблей — 15. Хотя Вильнёв и потерял в этом сражении два испанских корабля, но победа осталась за ним, и эскадра Калдера, изрядно потрепанная, отошла к полуострову Корнуолл.

Состояние союзной эскадры тоже оставляло желать лучшего, и 28 июля Вильнёв отошел к Виго, где ему пришлось оставить более тысячи раненых и больных, а также три поврежденных корабля.

1 августа Вильнёв переместился к Ля-Корунье, где в порту Эль-Ферроль уже находилось 11 испанских и 5 французских кораблей. Кроме того, там к нему должны были присоединиться еще 5 кораблей под командованием капитана Аллемана, вышедшие из Рошфора.

9 августа 1805 года довольный Наполеон, находившийся в Булонском лагере и с нетерпением ждавший подхода Вильнёва, писал об этом Жозефу Фуше:

3 Термидора в тридцати льё от Ферроля состоялся бой адмирала Вильнёва с английской эскадрой, состоявшей из 14 кораблей, из которых 3 были трехпалубными. Он закончился в нашу пользу и был бы еще более славным, если бы не были потеряны 2 испанских трехпалубных корабля. Вильнёв выполнил свою задачу: соединение.

На следующий день, 10 августа, Наполеон написал морскому министру Декре:

Передайте вице-адмиралу Вильнёву, что я надеюсь на то, что он продолжит свою миссию, и что будет очень позорно для императорской эскадры, если трехчасовая стычка с 14 кораблями противника заставит ее пропустить такое великое предприятие.

Итак, Вильнёв должен был, с одной стороны, соединиться с кораблями Аллемана, а с другой стороны, не терять времени и продолжать движение в Ла-Манш. Но Аллемана все не было видно, и Вильнёв отправил ему навстречу фрегат «Ля Дидон».

Вильнёв прождал корабли Аллемана в Ля-Корунье до 11 августа, но так и не дождался их. За это время англичане сумели собраться с силами и перегруппироваться. 14 августа французские наблюдатели заметили фрегат «Ля Дидон», без мачт и в окружении захвативших его британских кораблей. Стало ясно, что никакого Аллемана ему найти не удалось. 15 августа капитан одного датского торгового судна рассказал французам, что видел, что к Ля-Корунье движется еще около 25 британских военных кораблей.

Теперь двигаться в Ла-Манш всего с 29 кораблями, из которых 11 были испанскими, стало чрезвычайно опасно. Вильнёв писал об этом морскому министру вице-адмиралу Декре, упирая на то, что испанцы могли вести бой только в линию, а это было уже «тактикой вчерашнего дня». Кроме того, Вильнёв сообщал, что состояние кораблей после многомесячного плавания критическое, ветры неблагоприятны, и у него не остается других вариантов, как возвращаться в Средиземное море.

Наполеон был в бешенстве. Уже 13 августа он писал морскому министру Декре:

Засвидетельствуйте адмиралу Вильнёву мое недовольство тем, что он теряет такое драгоценное время. Я надеюсь, что очень скоро ветры помогут ему выйти в море, и он сделает это. Матросы храбры, капитаны воодушевлены, гарнизоны многочисленны; не нужно разрушать себя бездействием и упадком духа.

Вильнёву Наполеон в тот же день писал следующее:

Я с удовольствием отмечаю по итогам боя 3 Термидора, что многие из моих кораблей проявили себя отважно, чего я и должен был от них ожидать. Я вам признателен за прекрасный маневр, который вы произвели и который дезориентировал противника. Мне хотелось бы, чтобы вы использовали больше своих фрегатов для помощи испанским кораблям, которые, будучи первыми втянуты в дело, очень нуждались в этом. Также я хотел бы, чтобы на следующий день после боя вы не дали бы времени противнику отвести в безопасное место свои корабли "Виндзор-Кастл" и "Мальта", а также два испанских корабля, которые, будучи разоруженными, двигались с большим трудом. Это придало бы моему оружию блеск большой победы. Медлительность маневра дала время англичанам для отхода в их порты. Но я склонен думать, что победа осталась за нами, так как вы вошли в Ля-Корунью. Надеюсь, что это письмо не застанет вас там, что вы уже движетесь на соединение с капитаном Аллеманом, чтобы смести все на своем пути и прибыть в Ла-Манш, где мы с беспокойством ожидаем вас. Если вы этого еще не сделали, сделайте; смело идите на противника.

Еще через восемь дней, 22 августа, Наполеон в своем письме морскому министру Декре возмущался:

Я думаю, что у Вильнёва нет необходимого характера даже для того, чтобы командовать фрегатом. Это человек, лишенный решимости и храбрости.

Декре, по всей видимости, передал эти слова императора Вильнёву. Тот с сожалением ответил:

Если Его Величество думает, что для успеха на флоте нужны только отвага и характер, мне не о чем больше говорить.

В тот же день, 22 августа, император просто умолял Вильнёва:

Господин вице-адмирал Вильнёв, я надеюсь, что вы уже в Бресте. Выходите, не теряйте ни минуты и входите с моими эскадрами в Ла-Манш. Англия наша. Мы полностью готовы, все уже погружено на корабли. Прибудьте в двадцать четыре часа, и все будет кончено.

Но Вильнёв не мог идти в Ла-Манш: с его малочисленной и ослабленной эскадрой это было бы безумием.

Поняв, наконец, тщетность своих ожиданий и вообще всего своего предприятия по высадке десанта в Англии, Наполеон 3 сентября покинул Булонский лагерь, двинув собранную там Великую армию в сторону Рейна.

Как отмечает известный исследователь военных кампаний императора Дэвид Чандлер, «окончательное решение было принято 25-го. В тот же день из императорской ставки вышли приказы, согласно которым вторжение в Англию откладывалось на неопределенное время».

В своем письме морскому министру Декре от 4 сентября 1805 года Наполеон излил все свое негодование поведением Вильнёва:

Господин Декре, адмирал Вильнёв переполнил чашу моего терпения; он отдал, выходя из Виго, приказ капитану Аллеману идти в Брест, а вам он пишет, что собирается идти в Кадис. Это же предательство. Этому нет другого названия. Предоставьте мне рапорт о всей экспедиции. Вильнёв — это ничтожество, которое нужно с позором изгнать. Лишенный храбрости, лишенный общей цели, он готов пожертвовать всем, чтобы спасти свою шкуру. Ничто не может сравниться с глупостью Вильнёва. Я требую отчет о всех его операциях. 1° Он запаниковал и не высадил на Мартинике и Гваделупе 67-й полк и войска, которые были на борту адмирала Магона; 2° Он подвергнул риску наши колонии, отправив лишь на четырех фрегатах 1200 человек элитных гарнизонов; 3° Он трусливо провел бой 3-го числа, не атаковав вновь разбитую эскадру, тащившую два корабля на буксире; 4° Войдя в Ферроль, он оставил море адмиралу Калдеру, ждавшему эскадру из 5 кораблей и не крейсировавшему перед Ферролем до подхода этой эскадры; 5° Он был извещен о том, что вражеские корабли тащили на буксире фрегат "Ля Дидон", и даже не вывел свои корабли, чтобы отбить его; 6° Он вышел 26-го, но вместо того, чтобы идти в Брест, он направился к Кадису, нарушив все инструкции. Наконец, он знал, что эскадра капитана Аллемана должна прийти 25 Термидора в Виго для получения приказов, но 26-го снялся с якоря, не передав новых приказов этой эскадре, а, напротив, оставил в Ферроле другие инструкции, подвергавшие опасности эту эскадру, так как она получила приказ идти в Брест, тогда как он, Вильнёв, шел в Кадис.

На первый взгляд, возмущение Наполеона действиями Вильнёва вполне понятно. Но это — только на первый взгляд. На самом деле, в этом разгромном письме есть как минимум два странных момента, которые сразу бросаются в глаза. Во-первых, морской бой у мыса Финистерре, который еще совсем недавно трактовался Наполеоном, как вполне успешный, теперь почему-то называется трусливым, а во-вторых, приказ двигаться в Кадис — не сам ли Наполеон отдал его совершенно задерганному противоречивыми распоряжениями Вильнёву? Во всяком случае, не является секретом документ, в котором черным по белому Вильнёву предписывалось «осуществить мощную диверсию, направив в Средиземное море морские силы, собранные в Кадисе». А для этого ему приказывалось, «сразу же по получении настоящего, воспользоваться первой же возможностью, чтобы направиться в это море». Точку в этом вопросе ставит историк Виллиан Слоон, утверждающий, что решение идти в Кадис было принято, «согласно с разрешением, содержавшимся в императорской инструкции».

Относительно долгого стояния Вильнёва в Эль-Ферроле Наполеону тоже можно было бы возразить, все-таки парусный флот никак не мог передвигаться без попутных ветров, невзирая на необходимость и острое желание даже самого императора всех французов.

Но, как писал Дэвид Чандлер, «Наполеон никогда не вникал во все детали войны на море в великую эпоху парусного флота. Тайны ветров и течений никогда не открывались ему, несмотря на весь его великий интеллект, а его приказы несчастным французским адмиралам показывают, что он ожидал от них умения двигаться со своими флотами от одного пункта к другому по точному расписанию, как если бы это были сухопутные дороги».

Что касается военно-морских распоряжений считавшего себя непогрешимым во всех областях Наполеона, то можно вспомнить, например, его воистину безумное желание увидеть парадное дефиле своих кораблей перед Булонским лагерем 20 июля 1804 года. Приближался сильный шторм, и адмирал Брюн осмелился возразить императору, что подобное мероприятие небезопасно. Бедняга был тут же уволен со службы, а заменивший его вице-адмирал Магон, не решившийся перечить начальству, отдал соответствующий приказ. Результат подобного непрофессионализма можно было предвидеть: более двадцати кораблей было выброшено на берег на глазах у всей армии и многочисленных гостей, более 2000 человек утонуло.

Относительно проекта высадки десанта в Англии Дэвид Чандлер пишет: «Вся эта затея со вторжением была обречена на неудачу с самого начала». Почему? Да потому, что мощные британские флоты не спускали глаз с Бреста, Кадиса и Тулона. Просто чудо, что Вильнёву, бомбардируемому ежедневными приказами из Парижа, удалось проскользнуть из Тулона и взять курс на Вест-Индию. Нельсон, как и планировалось, бросился за ним, и Ла-Манш оказался почти на неделю частично не защищен. Но Наполеон ошибочно решил дожидаться возвращения своего флота, и удобный момент для высадки десанта был упущен.

Как пишет все тот же Дэвид Чандлер: «Вполне возможно, что в душе Наполеон испытывал облегчение оттого, что ему удалось найти такого удобного козла отпущения, на которого можно взвалить ответственность за неудавшийся план вторжения».

Есть данные о том, что Наполеон уже давно убедился в неосуществимости собственного плана с десантом в Англию. Во всяком случае, тогдашний его секретарь Бурьенн утверждает, что он никогда и не рассчитывал на большее, чем на угрозу.

Если это так, то, похоже, что вице-адмирал Вильнёв, сам того не подозревая, прекрасно выполнил свою функцию главного виновника неудачи. И теперь он больше не был нужен во главе флота. Как же гениально всегда умел продумывать и проводить подобные «самозащитные» операции Наполеон!

15 сентября 1805 года Наполеон, узнав о том, что эскадра Вильнёва уже прибыла в Кадис и находится там, заблокированная британскими кораблями, писал морскому министру Декре:

Отсылаю вам обратно ваши депеши. Из них следует, что за пятнадцать дней соединения с Картахенской эскадрой не произошло; что адмирал Вильнёв считает, будто это опасно, и что он заблокирован 11 английскими военными кораблями. Я желаю, чтобы моя эскадра вышла в море, перешла к Неаполю и там высадила на берег находящиеся на борту войска для их соединения с армией генерала Сен-Сира. Я считаю, что нужно сделать две вещи: 1° Отправить срочное сообщение адмиралу Вильнёву, предписывающее ему произвести этот маневр; 2° Если его чрезмерная робость помешает ему сделать это, отправить ему на замену адмирала Росши, передав ему письма, предписывающие адмиралу Вильнёву вернуться во Францию для предоставления отчета о его поведении.

Вильнёв узнал о готовящейся замене в Кадисе. Причем считавшийся его другом Дени Декре не решился сам сообщить об этом Вильнёву, поручив сделать это бедняге Росили, совершенно не горевшему желанием принимать командование.

Возмущению Вильнёва не было границ. Заменить его, боевого адмирала, каким-то там Франсуа-Этьеном Росили де Меро?! Этой 60-летней развалиной, больше преуспевшей в гидрографических изысканиях, чем в военных делах, к которым он не имел никакого отношения уже почти двадцать два года?!

Уязвленное самолюбие заставило Вильнёва начать срочно искать встречи с блокировавшей Кадис эскадрой Нельсона. Несмотря на возражения Гравины и некоторых других командиров, был отдан приказ сниматься с якоря. Лучше бы Вильнёв этого не делал!

Союзники располагали 18 французскими и 15 испанскими линейными кораблями, а в противостоявшей им английской эскадре Нельсона было лишь 27 кораблей.

19 октября из Кадисской бухты вышли 9 кораблей авангарда под командованием Магона, остальные 24 корабля последовали за ними на следующий день. Союзники шли, как обычно, в линию, испанцы по-другому воевать не умели. Впереди шел испанский линейный корабль «Нептун», флагман Вильнёва «Буцентавр» шел 12-м, флагман Гравины «Принц Астурийский» — 31-м, а замыкал колонну испанский линейный корабль «Непомусено».

Англичане построились в две колонны. Главный удар должны были наносить 15 кораблей заместителя Нельсона Катберта Коллингвуда. Они должны были прорезать неприятельский строй и окружить корабли арьергарда. Одновременно с этим 12 кораблей под командованием самого Нельсона должны были атаковать франко-испанский центр.

Оба флота встретились 21 октября 1805 года у мыса Трафальгар в десяти милях от Кадиса. Вильнёв, увидев английскую эскадру, повернул к Кадису. Он хотел дать сражение как можно ближе к этому порту, чтобы в случае неблагоприятного его хода можно было укрыться в его гавани. Выполнение этого маневра облегчило реализацию плана Нельсона. Поворот союзной эскадры на обратный курс занял около двух часов. Из-за слабого ветра и неумелых действий экипажей (прежде всего, испанских) корабельный строй при повороте нарушился.

Нельсон сразу же пошел на сближение с противником. Его эскадра шла по океанской волне, эскадра же Вильнёва вынуждена была принимать волну бортом, что затрудняло ход и прицельную стрельбу. Правда, в период сближения англичане могли использовать лишь незначительную часть своей артиллерии, тогда как их флагманским кораблям пришлось выдержать массированный огонь почти всего франко-испанского флота. Однако адмиралу Вильнёву не удалось воспользоваться уязвимым положением англичан в период сближения. Флагманские корабли «Виктория», на котором находился Нельсон, и «Ройял Соверен», на котором находился Коллингвуд, не получили повреждений.

В половине первого Коллингвуду удалось прорезать строй кораблей Вильнёва. При этом английские корабли давали мощные залпы обоими бортами с дистанции в несколько десятков метров, причиняя противнику тяжелые потери. Ядра, выпущенные почти в упор, производили страшный урон, калеча людей, ломая мачты и надстройки. Опытные английские артиллеристы стреляли втрое быстрее, чем испанские и французские, и это решило исход боя.

В час дня колонна Нельсона прорезала франко-испанский центр. Линейный корабль «Виктория» дал продольный залп по флагманскому кораблю Вильнёва «Буцентавр». При этой атаке сам Нельсон был смертельно ранен ружейной пулей в грудь и умер еще до окончания сражения, но на его исход смерть командующего уже повлиять никак не могла. Последними словами Нельсона стало восклицание: «Все кончено, они добились своего. Слава Богу, я исполнил свой долг!»

Как и предполагал Нельсон, авангард Вильнёва прибыл к месту боя с большим опозданием. Правда, его появление отвлекло на себя основные силы заменившего Нельсона Коллингвуда, что позволило 11 судам испано-французского арьергарда оторваться от противника и уйти в Кадис.

К половине шестого вечера сражение завершилось полным разгромом франко-испанского флота. Англичане полностью сожгли один («Ахилл») и захватили 17 неприятельских кораблей (8 французских и 9 испанских). Сами они при этом потерь не имели (16 их кораблей, правда, были серьезно повреждены и отправлены назад в Англию). Потери англичан составили примерно 1600 человек убитыми и ранеными, а испанцы и французы потеряли более 7000 человек убитыми, ранеными и взятыми в плен. Командующий испанскими силами вице-адмирал Гравина был смертельно ранен, а сам Вильнёв, чей флагманский корабль «Буцентавр» лишился всех мачт, попал в плен.

В сражении при Трафальгаре адмирал Вильнёв проявил личное мужество, но так и не смог повлиять на его исход. Как писал Альберт Манфред, «французский флот был неизмеримо слабее английского, и не вина Вильнёва, а его трагедия состояла в том, что он не смог одолеть могучего противника».

Титулованного пленника вместе с другими его товарищами по несчастью доставили в Англию.

Узнав о разгроме своего флота, Наполеон был крайне опечален. О Вильнёве император с негодованием сказал: «Этот офицер в генеральском чине не был лишен морского опыта, но ему не хватало решимости и энергии. Он обладал достоинствами командира порта, но не имел качеств, необходимых солдату».

В Англии Вильнёва и других офицеров поместили, конечно же, не в тюрьму, а в укрепленную загородную резиденцию, где они могли жить относительно свободно, а охрана предназначалась, в основном, для их же защиты от проявлений неприязни со стороны местного населения.

Вильнёв был поселен в один дом с другими старшими офицерами, где все ели за одним столом. Вице-адмирал был мрачен и проявлял эмоции только тогда, когда газеты объявляли об очередной французской победе.

Так продолжалось с октября 1805 года по апрель 1806 года. Дни были похожи один на другой и тянулись неимоверно долго, а когда, наконец, пробил час освобождения, предстоящее возвращение во Францию не показалось Вильнёву концом всех его мучений. Драма Трафальгарского разгрома и чувство стыда за потерянный флот причиняли ему боль, он даже несколько раз обращался к врачам. Он прекрасно понимал, что во Франции его ждет испытание пострашнее английских ядер: его ждал суровый отчет перед императором и, без сомнения, военный трибунал.

Пробыв шесть месяцев в плену, Вильнёв был освобожден под честное слово не служить более против англичан и отправлен на родину в порт Морле. 15 апреля 1806 года он высадился на французскую землю и 17-го уже был в городе Ренне. Там ему было приказано остановиться и ждать новых распоряжений из Парижа.

В Ренне адмирал остановился в гостинице «Отель де Патри», располагавшейся на улице де Фулон в доме номер 21. Эту достаточно захолустную гостиницу содержал некий господин Дан. Он выделил своему высокопоставленному постояльцу лучший номер на втором этаже.

Адмирала сопровождали доктор Перрон и слуга, Жан-Батист Баке. Господин Перрон вскоре уехал из Ренна в Париж, а Вильнёв остался один со своим слугой.

Ожидая своей дальнейшей участи, он стал вести затворнический образ жизни, избегая общественных мест и длительных прогулок по улицам города. Если раньше он еще разговаривал с доктором Перроном, то теперь, после его отъезда — совсем ушел в себя. «Казалось, что он весь погружен в мрачную меланхолию», заметил впоследствии один из свидетелей событий.

Перед глазами 42-летнего вице-адмирала раз за разом вставали картины его последнего сражения… Нет! Быть разбитым при Трафальгаре — это не лучший способ стать знаменитым!

Вильнёв уже знал о том, что Наполеон сказал на следующий день после разгрома. «Французскому флоту не хватает человека с характером, хладнокровного и отважного. Такой человек, возможно, однажды найдется, и тогда мы посмотрим, что могут наши моряки».

Это означало, что его военная карьера закончена.

Понимая это, Вильнёв написал морскому министру Декре:

Я глубоко поражен масштабом своего несчастья и всей ответственностью, которая легла на меня после этой ужасной катастрофы. Мое самое большое желание состоит в том, чтобы иметь возможность, как можно раньше, предоставить Его Величеству или объяснение своего поведения или же самого себя, как жертву, которая должна быть принесена, но не во имя знамени, которое, осмелюсь сказать, осталось незапятнанным, но ради тех, кто погиб в результате моей неосторожности, моей непредусмотрительности и моих оплошностей.

Дени Декре. Этот-то был, по крайней мере, был военным моряком, вице-адмиралом, его боевым товарищем, в конце концов. Он все правильно поймет и ответит ему, Вильнёв был в этом уверен.

18 апреля Декре ответил ему:

Я еще не получил от Его Величества распоряжений, касающихся вас. Пусть это будет чуть позже, но это может означать, предупреждаю вас, что не следует неблагоприятно оценивать намерения Его Величества.

Вот даже как? Тогда, может быть, еще не все потеряно!

* * *

22 апреля 1806 года Вильнёв, как обычно, обедал в своей комнате. Его слуга Баке попросил у него разрешения пойти прогуляться; и конечно же, Вильнёв не отказал ему.

В пять часов, вернувшись с прогулки, слуга постучал в дверь комнаты, но никто ему не ответил. Может быть, адмирал куда-то ушел? Баке вернулся немного попозже, постучал снова — никакого ответа.

Уже наступила ночь, и слуга обеспокоился этим длительным молчанием, тем более странным, что никто не видел адмирала выходящим на улицу. Он решил предупредить хозяина гостиницы, и оба они поднялись наверх со свечами в руках. Они постучали еще раз, но все напрасно. Осмотрев замочную скважину, они отметили, что ключ торчит в двери, но изнутри.

Значит, адмирал заперся, возможно, ему стало плохо, и этим-то и объясняется его молчание. Однако, они не осмелились сами ломать дверь и предпочли послать за полицией.

Вскоре прибыли два комиссара, Александр Бакон и Ноэль-Венсан Бар, в сопровождении местного слесаря. Для очистки совести полицейские еще раз постучали в дверь и, не получив ответа, стали ломать замок.

Комната была пуста, а кровать адмирала даже не разобрана.

Один из комиссаров приоткрыл дверь, ведущую в туалетную комнату.

Боже правый! Вильнёв лежал на полу, выложенном плиткой. Грудь его была залита кровью: нож с черной ручкой — обычный столовый нож — был вонзен в левую сторону его груди по самую ручку.

И полицейские, и хозяин гостиницы, и даже слуга со слесарем сразу догадались, что Вильнёв мертв, причем первые двое многозначительно переглянулись, понимая, что такая смерть не останется незамеченной и еще доставит им массу хлопот.

Срочно вызванный врач осмотрел тело: конечности уже не гнулись и были холодными. Получалось, что смерть наступила уже много часов назад. Уже было далеко за полночь, и официальное вскрытие было решено делать на следующий день.

Так называемое «Дело адмирала Вильнёва» только начиналось.

Исходя из того, что дверь была закрыта изнутри, сразу же была принята версия о самоубийстве. Кроме того, эту версию подтверждала и другая важная улика: на столе лежало письмо, адресованное Вильнёвом своей жене, Катрин Вильнёв, урожденной Дануан, проживавшей в Валенсоле.

Вот это письмо:

Мой нежный друг,

Как ты переживешь этот удар? Увы, но я сейчас больше плачу о тебе, чем о себе. Но дело сделано, и я пришел к состоянию, когда жизнь стала бесчестием, а смерть — долгом.

Я один здесь, преданный анафеме императором, отвергнутый министром, бывшим моим другом, со всей возложенной на меня огромной ответственностью за разгром, к которому меня привела судьба, и я должен умереть.

Я знаю, что ты не одобришь моего поступка. Я прошу у тебя прощения, тысячу раз прошу прощения, но это необходимо, ведь мной движет самое неистовое отчаяние. Живи спокойно, найди утешение в религии; надеюсь, что ты найдешь покой, которого не могу найти я.

Прощай, прощай: постарайся успокоить семью и всех, кому я могу еще быть дорог. Я хочу покончить с этим, я не могу больше.

Какое счастье, что у меня нет детей, которым досталось бы это ужасное наследство и вся тяжесть ношения моего имени. Боже! Я не был рожден для такой участи; не я искал ее, она нашла меня сама.

Прощай, прощай.

Вильнёв

Это письмо говорило само за себя и было решающей уликой. Дело можно было закрывать.

При этом министр полиции Фуше отправил морскому министру Декре письмо, в котором говорилось:

Я думаю, что было бы неплохо получить от мадам Вильнёв либо это письмо, либо его точную копию, чтобы иметь возможность, если понадобится, рассеять слухи, которые могут появиться относительно характера смерти этого старого генерала.

Как мы увидим, Фуше проявлял удивительную прозорливость, распоряжаясь забрать у мадам Вильнёв оригинал предсмертного письма ее мужа, причем прозорливость двойного характера.

Фуше, как всегда, был прав: слухи не заставили себя долго ждать. Смерть Вильнёва — что это? Самоубийство или коварное преступление?

Свою обеспокоенность возникшими слухами уже через четыре дня после смерти Вильнёва продемонстрировал и Наполеон. 26 апреля он написал морскому министру Декре:

Господин Декре, я думаю, что вы должны получить заключение врача адмирала Вильнёва, чтобы опубликовать его в понедельник, и, если возможно, даже завтра, чтобы помешать делу пойти по неверному пути. Опубликуйте письма, которые вы ему написали, а также те, которыми он вам ответил, медицинское заключение и рапорт маршала Монсея о его смерти. Я уж не говорю о его письме жене.

Самоубийство — дало заключение быстро законченное официальное расследование.

Убийство — не смотря ни на что, провозгласило общественное мнение.

Посыпались версии, одна фантастичнее другой. Одни говорили, что Вильнёв испугался суда военного трибунала и застрелился. Ведь пустить себе пулю в лоб, это было так романтично и так характерно для боевого офицера. Другие утверждали, что Вильнёв убил себя, вонзив себе в грудь длинную булавку, проткнувшую сердце (эта версия встречается, кстати, в воспоминаниях британского доктора Барри-Эдуарда О’Мира, впоследствии наблюдавшего Наполеона на острове Святой Елены).

* * *

Не утихли споры вокруг этой весьма странной смерти ни через десять лет, ни через двадцать.

В 1826 году на сцену вышел некий Робер Гийемар, опубликовавший в Лондоне так называемые «Мемуары французского сержанта о кампаниях в Италии, Испании, Германии, России и т. д.» Они имели такой успех, что на следующий год вышло их второе издание.

В этих «Мемуарах» автором, также, якобы, побывавшим в плену после Трафальгарского сражения и вернувшимся из плена вместе с Вильнёвом, подробно рассказывается о смерти последнего.

Приведем несколько отрывков из них:

Вид французской земли, казалось, придал духу адмирала безмятежное состояние, которого я не видел с тех пор, как стал находиться при нем. Адмирал решил остановиться на несколько дней в Ренне, чтобы отдохнуть, а затем двинуться в Париж, куда я должен был его сопровождать. Выходил он редко, подолгу предаваясь размышлениям, а я его почти не покидал. Принимал у себя он лишь очень ограниченное число людей. Сборы были закончены, дорожные чемоданы были размещены в почтовой карете, нанятой адмиралом, и отъезд был намечен назавтра, наутро.

После полудня в гостиницу заявились четыре усатых незнакомца, одетые, как добрые буржуа, что, впрочем, мало им подходило.

Их акцент говорил о том, что они, по всей видимости, не французы. Они задали множество вопросов об адмирале, его привычках и передвижениях. Гийемар нашел их любопытство относительно столь известного человека вполне естественным и подробно ответил на вопросы, не имея при этом никакой задней мысли.

Но продолжим чтение:

Но вот появился пятый человек. Этот был французом: его произношение указывало на то, что он был из наших южных провинций. Ему было около сорока пяти лет. Он был небольшого роста, резкий, голова его была седа и покрыта пудрой, сзади волосы были заплетены в короткую косичку, его черты были неприятными, взгляд живым и пронизывающим, цвет лица говорил о пристрастии к спиртному, ноги его были тонкими. Таков был этот человек.

Он также стал подробно расспрашивать Гийемара. По его тону и манере держаться было видно, что он начальник четверых его предшественников. В десять часов адмирал лег спать. Гийемар поднялся к себе в комнату и вскоре заснул. Далее у Гийемара мы читаем:

Внезапно я был разбужен сильным шумом, шедшим, как казалось, из комнаты адмирала. Он усилился; к нему добавились неясные голоса, и вскоре скорбные крики не оставили больше сомнений.

Я вскочил из кровати, быстро схватив свечу и саблю, которую адмирал купил мне, как только мы приехали в Морле, в один миг преодолел ступени, отделявшие меня от этажа, где находилась его комната, и отчетливо услышал быстрые шаги нескольких человек.

Внизу на первом этаже я заметил человека, с которым я говорил накануне. На нем была та же одежда, и я подумал, что спать он еще не ложился. Я подумал преследовать его, но решил сначала заглянуть в комнату адмирала, дверь в которую была открыта.

Сделав еще несколько шагов, я нашел несчастного, которого пощадили ядра Трафальгара, лежащим на кровати, залитой кровью. Он весь дрожал от страшной боли и был мертвенно-бледен. Узнав меня, он попытался подняться и что-то сказать, но я не смог разобрать что, а затем испустил последний вздох еще до того, как я успел попытаться оказать ему какую-то помощь.

Пять глубоких ран зияли у него на груди, но никакого ножа, никакого оружия рядом не было. Изо всех сил я стал звать на помощь. Через минуту служащие гостиницы и ее постояльцы начали заполнять комнату; поднялся страшный переполох, и первая мысль, которая пришла всем, была мысль о том, что адмирал стал жертвой убийства.

Чуть позже Гийемар был приглашен к императору, которому он в присутствии морского министра Декре повторил свой рассказ. Было начато новое расследование, но оно ни к чему не привело.

Далее Гийемар рассказывает:

Три или четыре дня спустя, я повстречал на бульваре незнакомца из Ренна. Он был одет в голубую униформу с красным воротником и серебряным шитьем. Он прошел совсем радом со мной, не обратив на меня ни малейшего внимания.

Это был офицер морского флота, принимавший участие в убийстве вице-адмирала Вильнёва. Как пишет современный французский историк Робер Уврар, активно занимающийся вопросом о загадочной смерти Вильнёва, «по описаниям, данным Гийемаром, в нем можно узнать капитана корабля Маженди».

Уроженец Бордо Жан-Жак Маженди в Трафальгарском сражении командовал линейным кораблем «Буцентавр», флагманом эскадры Вильнёва. Маженди находился под непосредственным командованием Вильнёва до, во время и после сражения, находился он вместе с ним и в английском плену.

И именно этого бывшего боевого товарища Вильнёва Робер Уврар фактически обвиняет в убийстве своего командира, к тому же, совершенном по приказу морского министра Декре!

Возникает логичный вопрос, почему?

Потому, как пишет Уврар, «что Декре был заинтересован в устранении Вильнёва, а амбиционный Маженди не испытывал отвращения к убийству». Но это лишь констатация факта, не подкрепленная никакими доказательствами. Причем даже не факта, а лишь одной из версий.

Историк Виллиан Слоон пытается аргументировать эту версию: «Полагали, будто Вильнёв был убит одним из своих подчиненных, командиром «Буцентавра» капитаном Маженди, опасавшимся с его стороны разоблачений, неприятных для флота и для Наполеона».

Ответом на обвинения являются опубликованная в 1814 году книга Маженди, получившая название «Историческая справка о жизни адмирала Вильнёва». В этой книге собраны все возможные свидетельства, доказывающие, что ни морально, ни физически он не мог совершить приписываемое ему злодеяние.

Что касается морского министра Декре, то он был просто раздавлен случившимся. Один из его коллег по министерству писал: «Фактом остается, что когда я получил письмо из Ренна, объявлявшее о смерти адмирала Вильнёва, я показал его ему, делая все возможные усилия, чтобы скрыть испытываемую при этом боль. Он проследовал в мой кабинет и там не смог сдержать эмоций, вызванных у него этим событием, таким же жестоким, как и неожиданным. Я увидел, как он плачет, горько плачет».

Но слухи, подтверждавшие или отрицавшие различные версии смерти Вильнёва, продолжали и продолжают множиться.

В частности, Льюис Голдсмит в своей книге «Секретная история кабинета Сен-Клу» уверяет, что Вильнёв был убит четырьмя мамелюками из личной охраны Наполеона.

Английский врач Барри-Эдуард О’Мира, близко общавшийся с Наполеоном на острове Святой Елены в своих воспоминаниях воспроизводит следующую версию смерти Вильнёва, якобы, высказанную самим императором:

Вильнёв, очень глубоко восприняв свое поражение, начал изучать анатомию: задумав убить себя, он даже купил несколько гравюр, изображавших строение сердца. Когда он вернулся во Францию, я приказал ему оставаться в Ренне и не приезжать в Париж. Вильнёв боялся предстать перед военным трибуналом за то, что ослушался моих приказов, и это привело к потере флота. Мои приказы состояли в том, чтобы не поднимать паруса и не ввязываться в бой с англичанами. Он решился на самоубийство и стал сравнивать гравюру и свою грудь. Он пометил центр гравюры длинным стилетом, который затем вонзил себе в грудь по самую рукоятку. Стилет проткнул сердце, и он умер в то же мгновение. Когда его комната была открыта, его нашли со стилетом в груди, а отметка на гравюре соответствовала месту, куда был нанесен удар. Он не должен был делать этого; это был храбрый человек, хотя и лишенный таланта.

Если эта версия и принадлежала Наполеону, что маловероятно, то она насквозь лжива. Лживы слова о приказах, дававшихся Вильнёву, лживы слова о стилете, вонзенном точно в сердце, лжива сама вероятность того, что 42-летний боевой офицер, неоднократно видевший смерть и прекрасно умевший обращаться со всеми видами оружия, покупает какие-то гравюры и прикладывает их к груди, чтобы узнать, где находится сердце.

8 октября 1830 года альманах «Морские и колониальные летописи» опубликовал материал, подписанный неким Лардье, бывшим бухгалтером флота. Этот Лардье писал следующее:

Данные, появившиеся в последнее время об адмирале, и его письмо, написанное жене накануне смерти, подтверждают его самоубийство и изобличают во лжи распространенные слухи об убийстве. Возможно, я сам способствовал распространению этого заблуждения публикацией "Мемуаров сержанта Гийемара", в которых смерть адмирала показана в подробных деталях, которые затем были растиражированы газетами.

Но Гийемар — это всего лишь вымышленный персонаж, а его так называемые "Мемуары" — это всего лишь исторический роман, где я прибавил к моим личным воспоминаниям кое-какие малоизвестные события, которые своей неопределенностью могли вызвать драматический интерес.

Таким образом, все, что в этом произведении касается рассматриваемого вопроса, является чистой выдумкой. Когда я писал, я думал, что адмирал был убит, и под эту версию я подбирал случаи и персонажи, которые могли бы мне помочь ее развить.

Никому не известный Гийемар обстоятельно доказал, что было совершено убийство. Затем никому не известный Лардье заявил о том, что Гийемар — вымышленный персонаж, а следовательно, было совершено самоубийство. Но где гарантии того, что этот самый Лардье тоже не является плодом чьего-то воображения?

* * *

Гораздо более интересен в этом отношении факт, отмеченный в полицейском отчете, где было сказано, что Вильнёв погиб от шести ударов ножа. Факт того, что удар был не один, приводится в различных исследованиях. В частности, Виллиан Слоон пишет: «22-го апреля злополучного адмирала нашли мертвым в комнате, с несколькими колотыми ранами в груди, причем в последней ране торчал нож».

Кто-нибудь когда-нибудь видел человека, шесть раз подряд ударившего себя ножом? Конечно, можно допустить, что с первого удара не всегда получается нанести себе смертельную рану (ведь речь шла об обыкновенном столовом ноже), однако сомнительно, чтобы человеку удалось, производя подряд шесть ударов, превозмочь болевой шок, вызванный проникновением лезвия ножа в грудь.

В этом усомнились и некоторые представители властей в далеком 1806 году. В результате некий Франсуа Мартэн из сыскной полиции Реннского округа приказал возобновить следствие. При этом он писал: «Получив информацию о том, что смерть была вызвана несколькими ударами ножа, я решил, что в подобных обстоятельствах необходимо пересмотреть все улики, чтобы разобраться в обстоятельствах этого события и официально предать суду всех исполнителей, подстрекателей и соучастников этого преступления».

Если посмотреть на произошедшее под другим углом, то и все другие «неоспоримые» улики не могли быть абсолютными доказательствами самоубийства. Письмо? Но опытный фальсификатор мог легко подделать его, и оно не содержало ничего, что кто-то другой, кроме самого Вильнёва, мог написать. Кроме того, оригинал этого письма не сохранился, так что сделать почерковедческую экспертизу не представляется возможным (может быть, поэтому министр полиции Фуше так хотел, чтобы письмо под благовидным предлогом забрали у мадам Вильнёв?). Ключ в замке? Но есть хорошо известные методы закрыть дверь снаружи, повернув ключ, вставленный изнутри. Главное здесь, иметь под рукой людей ловких и умелых. А мы не будем забывать, что Фуше был человеком, который был способен на все!

При расследовании любого преступления наиважнейшим является вопрос, кому это выгодно?

Нужно ли было Вильнёву кончать жизнь самоубийством? Да, вроде бы, как и не нужно. Его не арестовали и не разжаловали. Лишь за четыре дня до этого он получил из Парижа ободряющее сообщение от министра Декре, который постоянно контактировал с императором и которого Вильнёв считал своим другом, и тот писал, что «не следует неблагоприятно оценивать намерения Его Величества».

Даже в худшем для себя варианте с военным трибуналом, он имел возможность постоять за себя и открыто рассказать всю правду о плачевном состоянии наполеоновского флота, о противоречивых приказах из Парижа, о ненадежности испанских союзников и т. д.

Похоже, что этого-то больше всего и боялся Наполеон. Никакой суд и никакие публичные разоблачения ему были не нужны.

Подобную «фобию» Наполеона подробно разбирает Виллиан Слоон. Он приводит пример, как в 1804 году у себя в камере был найден мертвым генерал-заговорщик Шарль Пишегрю, так и не доживший до суда и «покончивший с собой» в обстановке, как пишет Слоон, «столь же театральной и подозрительной». Так же погиб в 1805 году и взятый в плен капитан Райт, командовавший кораблем, доставившим во Францию другого заговорщика Жоржа Кадудаля. «Парижане шептали друг другу на ухо, что Бонапарту положительно не везет, ибо все его враги умирают, как только попадают к нему в руки».

Виллиан Слоон ставит эти три «странные» смерти в один ряд и делает следующий вывод. Нет и не может быть никаких серьезных доказательств, на основании которых можно было бы приписать их Фуше или кому-нибудь из его агентов. «Тем не менее, нельзя положительно и отрицать их виновности, а ввиду Действительно странного совпадения, неудивительно, если наполеоновской тайной полиции суждено будет остаться на вечные времена на подозрении».

Если Вильнёва действительно «убрали» по распоряжению Наполеона, то этим было убито сразу несколько зайцев. Как говорится, и волки стали сыты, и овцы остались целы. Суд над столь своевременно «покончившим с собой» Вильнёвом не состоялся, но и титулы этого «изменника» и «труса» не были тронуты. При этом лишь 7 мая 1808 года, то есть через два года, Наполеон выделил для вдовы вице-адмирала пенсию в размере 4000 франков, что было ничтожно мало по сравнению с другими генеральскими пенсиями.

Вильнёв, этот, как писал о нем Альбер Манфред, «храбрый человек, судьба которого сложилась так несчастливо», навсегда замолчал, унеся с собой в могилу загадку своей смерти.