Избрание и венчание на царство Михаила Феодоровича Романова

Наступило, наконец, давно желанное время закончить великую Смуту, охватившую Родину, – избранием всею землею государя. «Начальники ж и вси людие, – говорит летописец, – видя над собой милость Божию, начата думати, како бы им изобрати Государя на Московское государство праведна, чтобы дан был от Бога, а не от человек. И послаша во все городы Московского государства, чтобы ехали к Москве на избиранье государя власти и бояре, и всяких чинов людие…»

Грамоты об этом стали рассылаться по городам в начале ноября 1612 года, с приглашением прибыть в Москву к 5 декабря, и 12 января 1613 года окончательно собрался вновь созванный Земский собор, заменив собой действовавший до сих пор «Совет всея земли», который был созван, как мы помним, в Ярославле, в предыдущем году, и тоже предполагал приступить к выбору царя, чего настоятельно требовал народ, всюду по пути следования Нижегородского ополчения.

Точное количество участников Великого Земского собора 1613 года, созванного для царского избрания, к сожалению, неизвестно, так как «Утвержденная грамота» об этом избрании была подписана значительно позднее, летом 1613 года, когда многие из членов собора уже разъехались по домам. Во всяком случае, это был наиболее полный из всех собиравшихся до сих пор соборов от земли; на нем были представители более чем от сорока городов, «от Северного Подвинья до Оскола и Рыльска, и от Осташкова до Казани и Вятки», – говорит С. Ф. Платонов, причем каждый город должен был прислать не менее десяти членов, но некоторые, как, например, Нижний Новгород, первыми выставили во главе движения «последних людей» Московского государства, выслали значительно большее число.

Весьма деятельное участие в соборе принимали и представители казачества, собранного под Москвой. Ввиду этого он был настолько многолюден, что некоторые заседания его происходили в кремлевском храме Успения Божией Матери.

В состав избирательного собора входил, прежде всего, Освященный Собор из трех митрополитов (Ефрема Казанского, Кирилла Ростовского и Ионы Сарского) и представителей черного духовенства: архиереев, архимандритов и игуменов. Белое же духовенство было вместе с выборными от городов: дворянами, детьми боярскими, гостями, торговыми, посадскими и уездными людьми. Не было только на соборе холопов и крепостных крестьян, а также больших бояр, членов Семибоярщины, сидевших вместе с поляками в Кремле; по приказу городов они не были допущены на него.

«Бояре, – доносил Яков Делагарди своему королю Густаву Адольфу на основании «расспросных речей» пленных, – сидевшие с поляками в Москве, осажденной русскими, после взятия ее выехали из Москвы под предлогом, что они хотят съездить на богомолье, согласно их вере, как они должны бы сделать еще во время осады, но больше по той причине, что к ним враждебно относятся все простые люди страны из-за поляков, с которыми были заодно».

Прежде чем приступить к великому и святому делу, для которого был созван собор, члены его решили провести три дня в посте и молитве.

Затем начались совещания, подробностей о которых до нас, к сожалению, не дошло, и поэтому мы можем делать о них лишь кое-какие догадки. В первую голову был поставлен вопрос об избрании государя из иноземных царствующих домов. Как мы видели, чтобы не иметь лишних врагов при освобождении Москвы от поляков, летом 1612 года завязались переговоры о выборе шведского королевича Филиппа; кроме того, Пожарский сносился и с германским императором о возможности выбора его родственника, Максимилиана Габсбургского. Затем был поднят вопрос и о татарских царевичах, бывших в Московском государстве, но на самом деле было твердо решено выбрать государя только из своих прирожденных русских людей.

Весьма хорошо осведомленный и правдивый «Новый летописец» говорит, что в Москву в декабре 1612 года прибыл «из Новагорода от Якова Пунтусова посланник Богдан Дубровской», сообщивший, что «королевич (Филипп) идет в Новгород. Они же ему отказаша сице: «Того у нас и на уме нет, чтобы нам взяти иноземца на Московское государство; а что мы с вами ссылались из Ярославля, и мы ссылалися для того, чтобы нам в те поры не помешали, бояся того, чтобы не пошли в поморские городы; а ныне Бог Московское государство очистил, и мы рады с вами за помощью Божиею битца итти на очищенье Новгородского государства».

Затем на соборном совещании было порешено: «Литовского и шведского королей и их детей и иных немецких вер и никоторых государств иноязычных не христианской веры Греческого закона на Владимирское и Московское государство не избирать, и Маринки и сына ее на государство не хотеть, потому что польского и немецкого королей видели на себе неправду и крестное преступленье и мирное нарушенье: литовский король Московское государство разорил, а шведский король Великий Новгород взял обманом».

После этого приступили к выбору из своих; в этих выборах весь январь и начало февраля 1613 года прошли в большом беспокойстве: «И тако бысть, – по словам князя И. М. Катырева-Ростовского, – по многи дни собрание людем, дела же толикие вещи утвердити не возмогут».

«И многое было волнение всяким людем, – рассказывает «Новый летописец», – коиждо хотяше по своей мысли деяти, коиждо про коего говоряше: не воспомянуша бо Писания, яко «Бог не токмо царство, но и власть, кому хощет, тому дает: и кого Бог призовет, того и прославит… И кто может судьбы Божия испытати: иные убо подкупахусь и засылаху, хотяше не в свою степень, Богу же того неизволишу».

После рассказывали, что сильно домогался царского престола князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой, а затем создалась сплетня, что даже и князь Д. М. Пожарский добивался избрания, но впоследствии сам сплетник, дворянин Сумин, торжественно отказался от нее, хотя, конечно, как вождь Нижегородского ополчения, совершивший великий подвиг очищения государства от врагов, – Пожарский в умах многих и мог являться желанным избранником. Но этому прежде всего препятствовала врожденная скромность самого князя Димитрия Михайловича, что запечатлено и в современной народной песне: «Выбираем мы себе в цари из бояр боярина, славного князя Димитрия, Пожарского сына», на что последний отвечает: «Недостоин я такой почести от вас».

В другом современном сказании, «Хронографе», рассказывается, что на соборе Пожарский стал говорить: «Теперь у нас в Москве благодать Божия воссияла, мир и тишину Господь Бог даровал: станем у Всещедрого Бога милости просить, дабы нам дал Самодержателя всей России. Подайте нам совет благий. Есть ли у нас царское прирождение». На это все умолкли. Затем духовные власти держали такое слово: «Государь Димитрий Михайлович! Мы станем собором милости у Бога просить. Дай нам сроку до утра».

На следующий же день, 7 февраля, когда собрался весь собор, какой-то дворянин из Галича выступил вперед и представил письменное мнение, что государю из племени Иоанна Калиты – Феодору Иоанновичу – ближе всех по родству приходится Михаил Феодорович Романов, почему он и является прирожденным Царем.

На это послышались голоса: «Кто прислал такую грамоту, откуда?» Но в то же время вышел и донской атаман и также подал грамоту. «Что это ты подаешь, атаман?» – спросил его Пожарский. «О прирожденном царе Михаиле Феодоровиче», – послышался ответ.

Таким образом, и земщина, и казачество, всегда между собою враждовавшие, произнесли одно имя, на котором сошлись все лучшие чувства русских людей и которое должно было их всех примирить.

«Тако благослови Бог и прослави племя и сродство царское, – говорит летописец, – достославного и святого и блаженныя памяти государя царя и великого князя Феодора Ивановича всея Русии племянника, благоверного и Богом избранного и Богом соблюдаемого от всех скорбей царя государя и великого князя Михаила Феодоровича всея Русии самодержца, сына велика боярского роду боярина Феодорова сына Никитича Юрьева».

Чтобы новый царь был действительно желанным избранником всей земли, решено было разослать по всем городам и уездам надежных людей и расспросить народ, как он отнесется к этому выбору.

Через две недели посланные возвратились, и 21 февраля 1613 года должно было состояться последнее заседание собора: на него были приглашены и большие бояре – князь Мстиславский с товарищами своими по Семибоярщине.

По рассказу Авраамия Палицына, накануне, 20 февраля, в субботу первой недели Великого поста, у него в Богоявленском монастыре, на бывшее в Кремле Троицкое подворье, собрались «многие дворяне, и дети боярские, и гости многие разных городов, и атаманы, и казаки, и открывают ему совет свой и благое изволение». Все они стояли за избрание Михаила Феодоровича. «Старец же о сем возрадовася, – рассказывает про себя Авраамий, – и от радости многих слез исполнився», а затем отправился в Патриаршие палаты читать Освященному Собору и всему Синклиту мнения пришедших к нему людей.

На другой день, в воскресенье, в Неделю православия, «в большом московском дворце, в присутствии, внутри и вне, всего народа от всех городов России» состоялось последнее торжественное заседание Собора.

Были собраны мнения от каждого чина, и все они оказались одинаковы: все единогласно указывали, что царем должен быть Михаил Феодорович Романов.

Вслед за тем Феодорит, архиепископ Рязанский, Авраамий Палицын, Иосиф, Новоспасский архимандрит, и боярин Василий Петрович Морозов вышли на Лобное место и обратились к собравшемуся здесь всенародному множеству с вопросом: «Михаила Феодоровича Романова в цари Московского государства хотите ли?» Восторженные клики согласия послышались на это в ответ.

«В той же день бысть радость велия на Москве, и поидоша в соборную апостольскую церковь Пречистыя Богородицы, и пеша молебны с звоном и со слезами. И бяше радость велия, яко изо тьмы человецы выидоша на свет», – говорит летописец. «Он же, благочестивый государь, того и в мысле не имяше и не хотяше: бывшу бо ему в то время у себя в вотчине, того и не ведаше, да Богу он годен бысть. И за очи иомаза его Бог елеем святым, и нарече его царем».

Так кончилось на Руси Смутное время, вызванное пресечением царского рода из дома Иоанна Калиты.

Собору оставалось совершить еще только одно дело: испросить согласие принять царский венец самого новоизбранного государя. «Власти же и бояре и все людие начаша избирати, изо всяких чинов, послати бити челом к его матери, к великой государыне, старице иноке Марфе Ивановне, чтоб всех православных хрестьян пожаловала и благословила бы сына, царя государя и великого князя Михаила Феодоровича всея Русии, на Московское государство и на все Россииские царства, и у него, государя, милости прошать, чтобы не презрил горьких слез православных хрестьян. И послаша на Кострому изо властей Резансково архиепископа Феодорита и с ним многих властей черных, а из бояр – Федора Ивановича Шереметева и изо всех чинов всяких людей многих».

Посольство это, получив подробный наказ, как ему «бити челом и умолять его, государя, всякими обычаи, чтоб он, государь, милость показал, челобитья их не презрил», выступило из Москвы 2 марта, после торжественного молебна, подняв с собой икону Божией Матери, написанную святым Петром Чудотворцем, а также и образа святителей московских – святых Петра, Алексия и Ионы.

10 марта Земский собор отправил посольство и в Польшу с предложением размена пленных, имея главным образом в виду освобождение из неволи Филарета Никитича.

Между тем юный избранник всего Московского государства чуть было не погиб от вражеской руки и был лишь спасен самоотверженной преданностью одного из своих верных слуг.

Покинув в конце 1612 года Кремль, после сдачи его поляками, Михаил Феодорович с матерью отправился, как мы говорили, в свои костромские владения, мать проследовала прямо в Кострому, а сын остановился в вотчине своей матери – селе Домнине, управителем коей был крестьянин Иван Сусанин, уроженец близлежащего селения Деревеньки, человек беспредельно преданный своим господам – боярам Романовым. Этот Иван Сусанин и спас жизнь вновь избранному государю.

Вполне точного и подробного описания подвига Сусанина, к величайшему сожалению, не сохранилось, и мы можем судить о нем лишь на основании некоторых царских грамот и указов, а также и рукописных сказаний.

В жалованной грамоте от 30 ноября 1619 года зятю Сусанина, Богдану Сабинину, об этом говорится так: «В те поры приходили в Костромской уезд польские и литовские люди и тестя его, Богдашкова, Ивана Сусанина в те поры литовские люди изымали и его пытали великими немерными пытками. А пытали у него, где в те поры мы, Великий Государь, Царь и Великий Князь Михайло Федорович всея Руси, были, и он, Иван, ведая про нас, Великого Государя, где мы в те поры были, терпя от тех польских и литовских людей немерные пытки, про нас, Великого Государя, тем польским и литовским людям, где мы в те поры были, не сказал, и польские и литовские люди замучили его до смерти».

По-видимому, дело спасения Михаила Феодоровича Сусаниным произошло следующим образом: близ села Домнина рыскала одна из многочисленных польских шаек, которая уже проведала, что престол предназначается молодому сыну Филарета Никитича Романова, и поэтому во что бы то ни стало желала его захватить в свои руки. Шайка эта шла мимо Железноборовского монастыря, куда в это время как раз приехал из Домнина набожный Михаил Феодорович. Иноки издали увидели движение поляков и тотчас же предупредили его об этом.

Тогда Михаил Феодорович вскочил на лошадь и поскакал в Домнино. Путь его лежал мимо селения Деревеньки, где в ту пору случилось быть Сусанину, у которого накануне сгорел овин. Увидев государя, Сусанин уговорил его не ехать в Домнино, так как поляки, несомненно, отправятся искать его туда, зная, что это романовская вотчина, и затем спрятал Михаила Феодоровича в сарае, зарыв в сено.

Сам же Сусанин, сняв с Михаила Феодоровича его боярские сапожки, надел их на себя, разрезав вдоль по переду, и побежал в лес, по течению замерзшей речки Кобры. Отбежав несколько верст, Сусанин взлез на дерево, снял с себя сапожки и затем, заметая, насколько возможно, свои следы, вернулся назад в Деревеньки, где стал у ворот своего двора.

Скоро подъехали поляки и стали допрашивать его, как старосту: «Где боярин? Мы знаем, что он здесь был». На это Сусанин отвечал им, что был, да ушел на охоту, и указал на снегу следы боярских сапожков. Тогда поляки потребовали, чтобы он вел их в лес; Сусанин согласился на это и завел их в самую чащу, а взятого с собой Богдана Сабинина незаметно послал сказать Михаилу Феодоровичу, чтобы он спасался в Костромской Ипатьевский монастырь. Долго шли поляки, и, когда наступила ночь, им стало ясно, что Сусанин их обманывает. Тогда они стали требовать, чтобы он их вывел на большую дорогу, но Сусанин отказался от этого, несмотря на угрозы, и даже объявил, что нарочно завел их в непроходимую чащу.

Поляки должны были сами выбираться из леса; после многих плутаний и невзгод они вышли к деревне Исупово; здесь, как говорится в указе Конюшенному приказу от 19 мая 1731 года, они его «пытали разными немерными пытками и, посадя на столб, изрубили в мелкие части». По преданию, изрубленное тело Сусанина было найдено только на третий день и доставлено в Деревеньки, где Михаил Феодорович оставался спрятанным. Когда государь услышал громкий плач, то, еще не зная, в чем дело, он вышел из своего убежища, затем сам обмыл останки верного слуги, положившего за него жизнь, и во время похорон рыдал над ним, как над родным отцом.

После своего спасения Михаил Феодорович отправился к матери в Кострому, откуда они проследовали, несмотря на опасности от польско-литовских людей, в Макарьевский на Унже монастырь, основанный святым Макарием Желтоводским и Унженским, и провели в нем несколько дней в посте и молитве, благодаря преподобного за освобождение от врагов и дав обет вновь прибыть на богомолье в обитель, если Господу угодно будет освободить от польского плена отца Михаила Феодоровича – Филарета Никитича.

Затем сын с матерью, взяв с собой из Деревенек оставшуюся сиротою дочь Сусанина Антониду, бывшую тогда невестой Сабинина, вернулись в Кострому и поселились в Ипатьевском монастыре – в палатах, принадлежавших боярам Романовым.

Посольство от собора, снаряженное с целью просить Михаила Феодоровича на царство, согласно полученному наказу отправилось первоначально в Ярославль, так как никто в точности не был осведомлен, где находится государь, и уже из Ярославля оно держало путь прямо на Кострому, куда и прибыло 13 марта, остановившись в пригородном селении Новоселках. Отсюда послы отправили к Михаилу Феодоровичу просьбу указать, когда ему благоугодно будет их принять. «И Государь Царь и Великий Князь Михаил Феодорович всея России, – доносили послы в Москву, – нас пожаловал, велел нам быти у себя, Государя, марта в 14-й день».

14 марта «архиепископ же Феодорит и боярин Федор Иванович Шереметев и все люди приидоша в соборную церковь Пречистыя Богородицы и пеша молебны и взяша честныя кресты и местный чудотворный образ Пречистыя Богородицы Феодоровския и многия иконы и поидоша в Ипацкий монастырь, и пеша молебны у Живоначальныя Троицы, и приидоша к нему, государю, и к матери его, великой государыне, старице иноке Марфе Ивановне, и падоша вси на землю: не токмо что плакаху, но и воплю велию бывшу. И молиша его, государя, чтобы шел на свой царский престол, на Московское государство», – рассказывает «Новый летописец».

Крестный ход с посольством был встречен Михаилом Феодоровичем и инокой Марфой у ворот Ипатьевского монастыря, в котором «быша» тогда «звон велик для пришествия честных и чудотворных икон».

Конечно, и сын и мать знали, для чего прибыло к ним посольство, и были этим до глубины души взволнованы. С умилением приложившись к честным иконам и выслушав челобитье архиепископа Феодорита и боярина Шереметева о призвании на царство, Михаил Феодорович не мог удержать слез, омочивших его прекрасные, всегда немного грустные очи, но затем он с великим гневом отказался принять царский венец.

Так же решительно отказала послам и инокиня Марфа, прямо высказав при этом причины своего отказа. «И государыня, инока Марфа Иоанновна, – говорится в «Книге об избрании и венчании на царство Михаила Феодоровича», – у архиепископа Феодорита со властьми, и у боляр, у Феодора Иоанновича Шереметева с товарищи, всенародного прошения и челобитья выслушав, им отказала. А говорила, что у него, Государя, Михаила Феодоровича, и у нее, государыни, чтоб на таких великих преславных государствах быти Государем, и в мысли нет. Потому что он, Государь, во младых летех.

А Московского государства, всяких чинов люди, прежним государям не прямо служили, как праведными судьбами Божиими, блаженныя памяти, великого Государя Царя и Великого Князя Феодора Иоанновича всея России не стало, и после его, Государя, выбрали на Московское государство Царем и Великим Князем Бориса Феодоровича Годунова, и крест ему целовали, что было ему и детям его служити и прямити, и, опричь его и детей его, на Московское государство иного никого не хотети: а после смерти его, на Московском государстве учинился Государем Царем и Великим Князем сын его, царевич Феодор Борисович: и, крест ему целовав, Московского государства всяких чинов люди, изменили, отъехали к вору Гришке, расстриге Отрепьеву.

И после того вора, Гришки Отрепьева, выбрали на государство Государя Царя и Великого Князя Василия Иоанновича всея России и, крест ему целовав, изменили ж, многие отъехали в Тушино к Вору, а которые от него, Государя, не отъехали, были на Москве, и они царя Василия постригли, а постригши его, и братию его, отдали в Литву. И сыну моему, виде таковое, прежним государем, московских людей крестопреступление и Московскому государству, от польских и от литовских, и от русских людей, разорение, что прежних великих государей, из давных лет, сокровища царские, литовские люди вывезли, а дворцовые села, и черные волости, и пригородки, и посады розданы в поместья дворянам и детям болярским, и всяким служилым людям, и запустошены, а всякия служилые люди бедны, и ему, сыну моему, будучи на Московском государстве, всех служилых людей жаловать, и свои государевы обиходы полнити, и против недругов, польского и литовского королей и иных пограничных государей, стояти чем будет. Да и выбрану сыну моему на Московском государстве быть Государем опасно, что отец его, Государев, преосвященный митрополит Филарет Никитич Ростовский и Ярославский, ныне в Польше, в великом утеснении: а сведает то король Польский, что, по прошению и по челобитью всего Московского государства, сын его на Московском государстве Государем Царем и Великим Князем всея России, и король тотчас велит над отцом его Государевым, какое зло учинити. Да и без благословения отца своего, на Московском государстве ему, Государю, быти никак не мочно».

Эти отказы повергли в величайшее уныние всех членов посольства, которые в прямодушном слове великой старицы Марфы не могли не видеть истинной правды: действительно, люди Московского государства сильно измалодушествовались за Смутное время и государям своим прямо не служили; Смоленск и Новгород были отторгнуты поляками и шведами; царская казна была пуста; все находилось в страшно запущенном состоянии, разобраться в котором было чрезвычайно трудно молодому Михаилу; наконец, в глазах инокини Марфы ничто не являлось ручательством, что подданные будут служить ему лучше, чем прежним государям после смерти Феодора Иоанновича, а между тем – согласие на избрание на царство могло немедленно отразиться на судьбе отца молодого государя, пребывавшего в плену, – Филарета Никитича.

Решительно отказав послам, инокиня Марфа и ее сын были тем не менее глубоко тронуты всенародным избранием Михаила Феодоровича. Вот почему, под влиянием таких разнородных чувств, их охвативших, они и отказывали послам, с «великим гневом и со многими слезами», и затем долго не хотели идти вместе с ними «за кресты в соборную церковь».

В соборе Ипатьевского монастыря, при молебном пении, послы и «всенародное множество всех православных христиан с великим слезным рыданием и воплем» опять били челом Михаилу Феодоровичу и его матери, чтобы они согласились на их усиленную просьбу.

Наконец, после нескольких отказов в продолжение шести часов, старица Марфа и ее сын, видя неотступное моление приехавших послов, убедились, что Сам Господь призывает Михаила на великий, но тяжкий подвиг служения измученной и вконец разоренной Родине.

Последовало умилительное зрелище: «Великая же Государыня, старица инока Марфа Ивановна, во мнозем душевном умилении и тихости сына своего… со утешением увещевала»; затем она сквозь слезы благословила плакавшего от глубокого сердечного потрясения Михаила Феодоровича.

По одному преданию, она сказала при этом следующее прочувствованное слово: «…Даю вам своего возлюбленного единородного сына, света очию моею, единородна ми суща Михаила Феодоровича: да будет вам государем царем и великим князем, всея Русии Самодержцем, в содержание скипетра царствующего града Москвы и всех великих государств великого Российского царствия. А вы б, богомольцы наши, митрополиты, и архиепископы, и епископы и весь освященный вселенский собор, молили Всемилостивого, в Троице славимого Бога нашего, и Пречистую Его Богоматерь, и великих московских чудотворцев о его государском здравии, и о вселенском устроении, и о благосостоянии святых Божиих церквей, и об утверждении святыя православныя наши хрестьянския веры; и отвратил бы Господь Бог от нас ото всех православных хрестьян меч ярости Своея, и государство бы устроил мирно и немятежно и ото враг непоколебимо навеки, и покорил бы под нозе наша вся враги, восстающая на ны; а святая б наша и непорочная истинная хрестьянская вера сияла на вселенной, якоже под небесем пресветлое солнце, а хрестьянство б было в тишине и в покое».

«Бысть же в тот день на Костроме, – говорит летописец, – радость велия, и составиша празднество чудотворной иконе Пречистыя Богородицы Феодоровской. К Москве же к боярам и ко всей земле послаша и возвестиша им всем. Бысть же радость на Москве велия, наипаче первыя».

Таким образом, 14 марта 1613 года шестнадцатилетний Михаил Феодорович, представитель издревле блиставшего своим благородством и огромными государственными заслугами боярского рода Кобылиных-Кошкиных-Захарьиных-Юрьевых-Романовых, внучатый племянник незабвенной царицы Анастасии Романовны и сын великого своей преданностью Родине и православию митрополита Филарета Никитича, по благословению родительницы своей, инокини Марфы Иоанновны, стал государем всея России.

О каком-либо ограничении его власти Боярской думой или Земским собором, как это имело место при переговорах о королевиче Владиславе, не могло быть, конечно, и речи. Народ, почти насильно умоливший Михаила Феодоровича вступить на царство, от чего последний отказывался с гневом и плачем, разумеется, полностью передал всю неограниченную власть прежних московских государей своему возлюбленному избраннику, отныне Божиею милостию всем своим подданным в отцов и праотца место поставленному.

С 14 марта 1613 года Земский собор и воеводы ополчения, собранного на очищение земли, стали лишь простыми исполнителями царской власти до полного установления всех старых порядков Московского государства, так как Пожарский и Минин, как прекрасно выяснил И. Е. Забелин, шли с последними людьми от земли, «не для того, чтобы перестроить государство на новый лад, а напротив, шли с одной мыслью и одним желанием – восстановить прежний порядок, расшатавшийся от неправды…»

«…При этом необходимо еще запомнить, – говорит Забелин, – что с восстановлением старого порядка само собой последовало, никем не превозглашенное, но всеми глубоко осознанное всепрощение для всех и всяческих воров и негодяев, которые, как скоро Смута утихла и излюбленный был избран, все тут же оказались людьми честными, и в нравственном, и в служебном смысле. Блудные сыны, постигнутые тьмой неразумия, образумились, все люди в бедах поискусились и в чувство и в правду пришли!.. Все смутное воровство было забыто навсегда: кривые тушинцы смешались с прямыми нижегородцами, и старые жернова стали молоть по-старому, как было прежде, как было при прежних государях. А потому весьма понятно, когда прежние порядки установились на своих прежних местах, то и люди, восстановлявшие эти порядки, должны были остаться тоже на своих прежних местах, с прежним своим значением и положением в обществе, а особенно в службе».

Поэтому когда вслед за избранием Михаила Феодоровича подле него образовалась Боярская дума, то первое место в ней по-прежнему занял старейший изо всех по отечеству князь Феодор Иванович Мстиславский, который, хотя и по принуждению Гонсевского, но все же служил в последние годы Сигизмунду. Тушинский боярин, князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой, не раз целовавший руку Вору, тоже стал, разумеется, гораздо выше стольника князя Димитрия Михайловича Пожарского.

19 марта государь вместе с матерью выступил на свой «подвиг» – как говорили современники – из Костромы в Москву, пребывая до этого времени в посте и молитве, и 21-го числа совершил свой въезд в Ярославль. В Ярославле ему пришлось задержаться из-за плохих дорог, а также и потому, что Москва не была готова для приема царя: казна его, после хозяйничанья поляков и Федора Андронова, была совершенно пуста, а в Кремле все здания были так повреждены, что требовалось время для их исправления. Вскоре в Ярославль начали съезжаться люди всякого звания, чтобы лично бить челом государю; выборные от Нижнего Новгорода, с доблестным протопопом Саввою во главе, были в числе первых явившихся.

Из Ярославля же начал отдавать свои царские распоряжения Михаил Феодорович.

23 марта государь послал Земскому собору свой первый указ, выразив в нем, что «его произволенья и хотенья на престол не было», он обращается затем к боярам и всяким чинам государства с требованием: «Вам бы… стоять в крепости разума своего, безо всякого позыбания нам служить, прямить, и воров никого царским именем не называть, ворам не служить, грабежей бы у вас и убийств в Москве и в городах и по дорогам не было, быть бы вам между собой в соединении и любви, на чем вы нам души свои дали и крест целовали, на том бы и стояли, а мы вас за вашу правду и службу рады жаловать».

Затем на приглашение собора поспешить государю своим приездом в Москву Михаил Феодорович отправил из Ярославля боярина князя Троекурова с запросом к членам Собора: «К царскому приезду есть ли на Москве во дворце запасы, и послано ли собирать запасы по городам, и откуда надеются их получить?.. Бьют Государю челом стольники, дворяне и дети боярские, что у них дворцовые села отписаны и Государю от челобитчиков докука большая: как с этим быть? Чтобы на Москве и по дорогам грабежей никаких не было!

Дворяне и дети боярские и всякие люди с Москвы разъехались, – великому государю неизвестно, по вашему ли отпуску они разъехались или самовольством?» На эти запросы Собор отвечал, что он старается делать все, от него зависящее, хотя в действительности положение его было крайне затруднительным, ввиду общего оскудения и безначалия, царившего в стране.

8 апреля царь, пояснив, что он медлит своим походом в Москву ввиду ее неготовности к его приему, писал между прочим Собору: «Сборщики, которые посланы вами по городам для кормов, в Москву еще не приезжали; денег ни в котором приказе в сборе нет… Атаманы и казаки беспрестанно нам бьют челом и докучают о денежном жалованье, о своих и конских кормах, а нам их пожаловать нечем, и кормов давать нечего… И вам бы, богомольцам нашим, и боярам, и окольничим, и приказным людям, о том приговор учинить… чем нам всяких ратных людей жаловать, свои обиходы полнить, бедных служилых людей чем кормить и поить…»

17 апреля государь прибыл в Ростов и писал оттуда на Москву: «А идем медленно, затем что подвод мало и служилые люди худы: казаки и дворовые многие идут пешком». 25-го числа царь приказал сделать на походе, в селе Любимове, поверку стольникам, стряпчим и жильцам, назначенным для его охраны. Оказалось, что 42 человек нет. Это, разумеется, было уже недопустимое своеволие, явившееся следствием общей распущенности Смутного времени. Чтобы положить конец такому порядку вещей, государь послал в Москву строгий приказ отобрать у «нетчиков» их поместья и вотчины в казну.

Тогда же, по государеву указу, бояре отправили отряд против Заруцкого, который был настигнут под Воронежом. «…Он же многих воронежцев побил и перелезе через Дон и с Маринкою и поиде к Астрахани степью». «А под Тихвину на немец Царь посла воевод своих: князя Семена Васильевича Прозоровского да Леонтия Андреевича Вельяминова со многою ратью».

Ко времени своего приезда в Москву государь приказал приготовить для себя палаты царицы Ирины Феодоровны, а для матери – хоромы жены царя Василия Ивановича Шуйского. Но бояре отвечали, что приготовили для него комнаты Иоанна Грозного и Грановитую палату, а для государевой родительницы – помещение в Вознесенском монастыре, где жила инокиня Марфа, бывшая царица Мария Нагая; «тех же хором, что Государь приказал приготовить, скоро отстроить нельзя, да и нечем: денег и казны нет и плотников мало, палаты и хоромы все без кровли; мостов, лавок, дверей и окошек нет, надобно делать все новое, а лесу пригодного скоро не добыть».

Михаил Феодорович был недоволен этим ответом и писал боярам: «По прежнему и по этому нашему указу велите устроить нам Золотую палату царицы Ирины, а матери нашей – хоромы царицы Марии: если лесу нет, то велите строить из Брусяных хором царя Василия; вы писали нам, что для матери нашей изготовлены хоромы в Вознесенском монастыре, но в этих хоромах матери нашей жить не годится». И действительно, великой старице Марфе не годилось жить там, где помещалась слабодушная царица Мария Нагая, в то время как она выдавала себя за мать Лжедимитрия, а затем где нашла себе приют и Марина Мнишек.

Из только что приведенных нами распоряжений государя мы видим, что кроткий и набожный новоизбранный царь Михаил, не имея и семнадцати лет от роду, с первых же шагов стал совершенно твердо и прямо высказывать свою волю собору и боярам.

Особенно сердился государь на непрекращавшиеся грабежи и разбои. Сопровождавшие его Феодорит и Шереметев послали 28 апреля следующую грамоту собору: «Писал к вам Государь много раз, чтобы у вас на Москве, по городам и по дорогам убийств, грабежей и никакого насильства не было; а вот 23 апреля приехали к Государю на стан в село Сватково дворяне и дети боярские разных городов, переграблены донага и сечены… на дороге, на Мытищах и на Клязьме, казаки их перехватали, переграбили, саблями секли и держали у себя в станах два дня, хотели побить, и они у них, ночью развязавшись, убежали… Писали к Государю из Дмитрова приказные люди, что прибежали к ним из сел и деревень крестьяне жженые и мученые огнем; жгли их и мучили казаки».

За два дня до этого, 26 апреля, в обители Живоначальной Троицы государь и мать его, великая старица Марфа, призвали митрополита Казанского Ефрема и других членов собора, присоединившихся к «походу», и говорили «с великим гневом и со слезами, жалеючи о православных крестьянах, что грабежи и убийства на Москве, и по городам и по дорогам встали воры великие и православным хрестьянам, своей единокровной братье, чинят нестерпимые смертные муки и убийства и кровь хрестьянскую льют беспрестани…» «И Государь и мать его, видя такое воровство, из Троицкого монастыря идти не хотят, если всех чинов люди в соединение не придут и кровь христианская литься не перестанет».

Это крепкое слово государя, сейчас же всецело вставшего после своего избрания на защиту сирого и убогого люда, подействовало. 30 апреля собор приговорил отправить посольство с выборными из всяких чинов – бить челом царю, чтобы «он умилосердился над православными христианами, походом своим в Москву не замешкал; а про воровство про всякое митрополит и бояре заказ учинили крепкий, атаманы и казаки между собой уговорились, что два атамана через день осматривают каждую станицу, и, чье воровство сыщут, тотчас про него скажут и за воров в челобитчиках быть не хотят».

Челобитье это, подкрепленное также просьбою вождей ополчения, Трубецкого и Пожарского, которые смиренно били челом государю, «чтобы им видеть твои царские очи на встрече», возымело свое действие.

1 мая Михаил Феодорович с матерью прибыли в село Тайнинское, а на следующий день последовало их торжественное вступление в столицу. «Царь же Государь и Великий Князь Михайло Феодорович всея Русии прииде под Москву. Люди еже Московского государства встретоша его с хлебами, а власти и бояре встретоша за городом со крестами. И прииде государь к Москве на свой царский престол в лето 7121 (1613) году, после Велика дни, в другое воскресенье Святых жен Мироносиц. На Москве же паки бысть радость велия, и пеша молебны». «И шел великий Государь и мать его, Государыня инока Марфа Ивановна до соборные церкви за кресты и за честными иконы пеши. А пришед в соборную церковь Успения Пречистыя Богородицы, Государь царь, и великий князь Михаил Феодорович всея России, соверша молебное пение, приняли благословение от митрополита и архиепископов».

В тот же день «пожаловал Государь Царь и Великий Князь Михаил Феодорович всея России боляр и окольничих, и стольников, и стряпчих, и дворян, и приказных людей, и жильцов, и гостей, и торговых всяких чинов людей, веле быти у своей царской руки».

Венчание на царство было назначено на 11 июля, в канун именин Михаила Феодоровича, причем, чтобы не было никаких обид и пререканий, государь указал «для своего царского венца во всех чинах быти без мест». 10 июля по всем церквам были отслужены всенощные.

Утром в день торжества государь послал «сказать боярство» своему двоюродному брату князю Ивану Борисовичу Черкасскому, а затем и стольнику князю Димитрию Михайловичу Пожарскому.

Венчание на царство было совершено по древнему чину и подробно описано в «Книге об избрании на царство», из которой мы приводим здесь несколько рисунков с изображением выдающихся мгновений этого дня.

После венчания был торжественный стол, так же как и в последующие два дня. 12 июля, в день своего ангела, государь пожаловал в думные дворяне Козьму Минина, что давало ему в то время право, наряду с боярами, окольничими и именитыми людьми Строгановыми, писаться с «-ичем», почему он и стал прозываться с этих пор Козьмою Миничем Сухоруким.

Таким образом, в торжественные дни венчания государя на царство оба великих мужа, Пожарский и Минин, были вознаграждены за свои необычайные подвиги на пользу Родине: первый – пожалованием в боярство, а второй – в думные дворяне, что, по понятиям того времени, являлось вполне достойной наградой за их заслуги.

«Это и было торжеством справедливости и великою почестью для пожалованных», – говорит И. Е. Забелин. Большего, при тогдашних понятиях, царь ничего сделать не мог. «Наперекор желаниям даже самого Государя, – продолжает Забелин, – и Трубецкой, и очень многие другие бояре везде должны были первенствовать пред Пожарским. Однако и то было великим делом, что на коронации он держал по чину третью регалию (принадлежность торжественного царского облачения), весьма знаменательную, державу, яблоко владомое, великодержавное. Первую регалию – корону (шапку Мономаха) держал дядя царя – Иван Никитич Романов, с которым было заспорил о месте Трубецкой, но был остановлен царем, который ему сказал, что, действительно, Романов меньше тебя, Трубецкого, но он мне по родству дядя, и потому быть вам без мест… Трубецкой держал вторую регалию – скипетр.

Спор Трубецкого о месте очень ясно свидетельствует, что здесь люди занимали между собой свои почетные места не по личным заслугам и достоинствам, а по заслугам и достоинству своего рода. Если б Пожарский был великороднее Трубецкого, он занял бы и место почетнее. И не один Трубецкой первенствовал в это время перед Пожарским. Выше его стоял и подручный его воевода по ополчению, боярин Василий Петрович Морозов. Впрочем, несмотря на тесноту от этих пресловутых отеческих мест, смысл подвига Пожарского во время коронации избранного царя выдавался очень наглядно. Во время церемонии Пожарский предварительно был послан за царским саном на Казенный двор, откуда торжественно Благовещенский протопоп нес на блюде крест, диадему и Мономахову шапку; за ним Пожарский нес скипетр, а затем дьяк, будущий казначей, Трахониотов, нес яблоко – державу. Впереди, для чести сана, шел боярин Василий Петрович Морозов, что было почетнее, чем несение скипетра, но знаменательный почет оставался на стороне Пожарского.

Любопытно и то, что этот царский сан первыми выносили на торжество люди Нижегородского ополчения. Когда регалии были отнесены тем же порядком в собор и поставлены посреди храма на налое, тот же Пожарский оставался при них все время для почетного предстояния и оберегания. Таким образом, и на символическом «действе» коронования Пожарский, и он один, первый торжественно поднял давно оставленный скипетр Русского царства, первый принес его к священному торжеству царского постановления, один оберегал царский сан до времени коронования, а потом ему же, не без знаменательного смысла, досталось при священнодействии хранить в своих руках державу того же царства, которая своим символом и обозначала это самое царство.

Нет сомнения, что в этом назначении для Пожарского церемониальных мест руководила царским повелением духовная власть, собравшиеся митрополиты и архиепископы, в числе которых вторым был ростовский святитель Кирилл, миротворец Нижегородской рати от Ярославля до Москвы. Современники, стало быть, очень хорошо понимали значение заслуг Пожарского и искренно выражали ему свою признательность во всех случаях, где этому не служили помехою чины (обряды) и места (теперешние чины)».

Так же смотрели на Пожарского и поляки; ведя через два года посольские переговоры с русскими, они прямо высказывали, что московское боярство «Пожарского в больших богатырях считает».

«Вот почему и мы, потомки, – говорит И. Е. Забелин, – почитаем его главным героем и большим богатырем».

Конечно, таким же героем и большим богатырем навсегда останется в сердцах русских людей, как «выборный от земли», нижегородский посадский человек Козьма Минин Сухорук, так и вдохновивший его своим пастырским словом необоримый и твердый адамант – святейший Гермоген, патриарх всея Русии, ныне причтенный нашею Церковью к лику святых.

Избранием на царство Михаила Феодоровича Романова закончилась Смута, наступившая в нашей земле с угасанием в лице Феодора Иоанновича царского рода из дома Иоанна Калиты.

Смута эта выразилась глубоким потрясением всех основ Московского государства, созданного неусыпными трудами его собирателей по заветам святого митрополита Петра Чудотворца, и разразилась многими великими бедами над землею: население от постоянных ратных дел, разбоев и грабежей, голода и мора должно было сильно уменьшиться в числе и до крайности обеднело, причем жестокая борьба бездомной голытьбы с имущим людом доходила порой до чрезвычайного озлобления.

Вмешательство Сигизмунда III в наши дела, сперва тайное, а затем и явное, вопреки голосу лучших людей Польши, привело к развитию сильнейшей вражды, и притом на весьма долгие годы, между двумя соседними славянскими государствами; при этом, пользуясь наступившей Смутой, в наши пределы вместе с поляками постоянно вторгалось немало и чисто русских людей, уроженцев Западной Руси и запорожских казаков, совершавших братоубийственные наезды на беззащитные московские города и селения.

К концу Смутного времени Смоленская земля оказалась во власти поляков, а Новгородская область – занятой шведами. Царская казна, после хозяйничанья Александра Гонсевского и Федора Андронова, была обобрана дочиста.

Разразившись над землею великими бедами, Смута явилась вместе с тем и великим испытанием для Московского государства.

Мы видели, что она началась тотчас же после кончины Грозного в боярских верхах, и главным ее заводчиком был Борис Годунов – «муж чудный и сладкоречивый», одаренный великою мудростью мира сего, направленной исключительно к достижению своих личных честолюбивых и корыстных целей.

За Годуновым не замедлили встать и другие такие же честолюбцы и мудрецы, жестокие, алчные и хитроумные; одни из них подыскивались царства, другие – боярства, третьи – дворянства, четвертые – свободной и привольной жизни; всякий стремился захватить себе возможно более разных благ, вовсе забывая о служении родной земле.

Первая половина Смутного времени выводит наружу целые сонмы этих честолюбцев и хищников, быстро приведших своими действиями Московское государство к краю гибели, несмотря на подвиги высокого самоотвержения во имя любви к Родине некоторых отдельных светлых личностей.

После захвата поляками высшей власти в Москве и падения Смоленска Сигизмунд с торжеством возвратился в Варшаву и праздновал полную победу на недавно могущественной соседней державой, государственный порядок которой был в это время действительно окончательно разрушен.

Но Сигизмунд и поляки не обратили внимания, что Московское государство было вместе с тем и Церковью верующих, Третьим Римом, и этот Третий Рим, незримый для их очей, остался в полной неприкосновенности.

Гетман Жолкевский с недоумением рассказывает в своих «Записках», что при сожжении поляками Москвы и Смоленска многие из москвитян «добровольно бросались в пламя, за православную, говорили они, веру», – очевидно, считая, что они делали это под влиянием охватившего их безумия.

Старый гетман, обладавший тонким умом и огромной житейской опытностью, помогшими ему обойти седмочисленных бояр и ввести польские войска в Кремль, что привело к полному упразднению государственной власти в Москве, – не понял, однако, что москвитяне, кидавшиеся в пламя, были одержимы тем безумием, про которое говорит Апостол: «Будь безумным, чтобы быть мудрым, ибо мудрость мира сего есть безумие перед Богом» (Первое послание ап. Павла к Коринфянам, III, 18, 19).

Это безумие привело сперва «за пристава», а затем и к голодной смерти или к удушению восьмидесятилетнего святителя Гермогена. Но православные обитатели Московского государства чутко прислушивались к глухо раздававшемуся из подземелья голосу своего духовного отца и укреплялись его пастырским словом в том же безумии.

Конечно, безумны, с точки зрения мудрости мира сего, беспримерная оборона обители Живоначальной Троицы преподобного Сергия, а также письмо соловецкого игумена к королю Карлу IX из сопредельного со шведскими владениями Сумского острога о нежелании видеть иноземца на царстве, написанное после того, как соловецкие иноки отправили свой последний рубль и последнюю серебряную ложку на вспоможение Московскому государству.

Отписки городов друг другу, пересылавшиеся при посредстве «бесстрашных людей» по стране, где кишели польские и воровские отряды, являются самым драгоценным для нас памятником того же безумия, охватившего обитателей Московского государства, каковое безумие, по словам Апостола, есть мудрость перед Богом. В этом безумии открывается полностью все величие «прямых» русских людей, выступивших на смену «кривых» своих соотечественников для спасения Родины.

И во множестве городов, не бывших во власти польских и воровских шаек, «архимандриты, и игумены, и протопопы, и попы, и весь Освященный Собор, и воеводы, и дьяки, и дворяне, и дети боярские, и головы и сотники стрелецкие и казачьи, и стрельцы, и казаки, и всякие служилые люди, и посадские старосты и целовальники, и все посадские и всякие жилецкие люди» – единодушно, всем миром, почти в одних и тех же выражениях, несмотря на то, что города эти находились в разных краях государства, постановляли приговоры, чтобы стоять всем единомышленно за истинную православную христианскую веру, за Дом Пречистой, где образ Божией Матери (Его же евангелист Лука написал), и за светильников и хранителей, митрополитов Петра, Алексия и Иону, чудотворцев московских, после чего тотчас же, на конях и на лыжах, отправляли ратных людей для очищения Московского государства от поляков и Литвы.

Это очищение, как мы видели, вызвало крайне напряженную борьбу с внешними врагами и жестокие раздоры со своими же ворами и казаками, причем после убиения Прокофия Ляпунова дело земских людей, вставших на защиту Отечества, закончилось, как казалось, совершенной неудачей.

Но незримый Третий Рим – Православная церковь, объединявшая все верующие сердца жителей Московского государства – остался по-прежнему непоколебимым, и врата адовы не одолели его.

Наступившее вслед за убиением Ляпунова лихолетье вызвало небывалое усиление религиозного чувства русских людей; многие из них сподобились чудесных видений; повсеместно был установлен строгий трехдневный пост, даже и для «млекосущих» младенцев. Наконец, нижегородский посадский человек, Козьма Минин Сухорук, глубоко пораженный явлением ему преподобного Сергия и дошедшим до него последним пастырским призывом святителя Гермогена, «зело оскорбился» бедствиями Родины. Он поднял своим пламенным словом «последних людей» Московского государства, которые, избрав доблестного князя Димитрия Михайловича Пожарского своим вождем, успели, наконец, после многих тяжких трудов очистить Родину от польских и литовских людей и вместе с тем сумели установить во имя православной веры соглашение и с казачеством, столь враждебно разошедшимся с Земщиной за Смутное время.

Затем тотчас же было приступлено к великому общему делу, к избранию царя-самодержца, во исполнение давнего горячего желания всей земли.

Не раз помянутый нами поляк Маскевич с удивлением отмечает в своем дневнике: «В беседах с москвитянами наши, выхваляя свою вольность, советовали им соединиться с народом польским и также приобрести свободу. Но русские отвечали: «Вам дорога ваша воля, нам – неволя. У вас не воля, а своеволие: сильный грабит слабого – может отнять у него имение и самую жизнь. Искать же правосудия, по вашим законам, долго, дело затянется на несколько лет. А с иного и ничего не возьмешь. У нас, напротив того, самый знатный боярин не властен обидеть последнего простолюдина: по первой жалобе Царь творит суд и расправу. Если же сам Государь поступит неправосудно – его власть: как Бог, он карает и милует. Нам легче перенесть обиду от Царя, чем от своего брата: ибо он – владыка всего света». Русские действительно уверены, что нет в мире монарха, равного царю их, которого посему называют: «Солнце праведное, Светило русское».

21 февраля 1613 года Великий Земский собор единодушно избрал своим Солнцем праведным, Светилом русским не кого-либо из сильных и мудрых мира сего, подыскивавшихся царства, а неизвестно где находившегося в то время шестнадцатилетнего Михаила Феодоровича Романова, который был всем дорог и близок, как свойственник угасшего царского рода, «по свойству свойственному Царскому семени Богом избранный цвет», как внучатый племянник незабвенной царицы Анастасии Романовны, как сын томившегося в польском плену за православную веру Филарета Никитича и как представитель славного боярского рода, давшего целый ряд верных слуг Московскому государству.

Единодушным избранием на царство Михаила Феодоровича был завершен подвиг русских людей для спасения своей Родины, и в этом избрании они полностью проявили все лучшие стороны своего великого сердца, для постижения которого Смутное время дает неоцененные данные.

Ни один народ в мире не имеет таких священных памятников своего прошлого, как отписки городов друг другу, свидетельствующие об изумительном единодушии и братстве обитателей Московского государства, невзирая на различие сословий и состояния, и о их глубокой и вполне сознательной вере в Бога живого, в Бога отцов, прах которых, по Писанию, должен воскреснуть. Как только дело дошло до возможности овладения и осквернения этого священного праха иноплеменниками, так тотчас же вся народная твердь Московского государства встала на его защиту, причем, за отсутствием государя, она объединялась Домом Пречистой (Ее же образ святой Евангелист Лука написал), светильниками и хранителями – митрополитами Петром, Алексием и Ионою и пастырским призывом святого Гермогена, Патриарха всея Русии.

Эта глубокая вера в Бога живого, в Бога отцов и была основанием того безумия, или мудрости перед Богом, которая зажгла сердца «последних людей» Московского государства; все они твердо верили в личную загробную жизнь и считали величайшей для себя наградой, приняв смерть за веру и Родину, свидеться в будущем существовании со своими ранее умершими отцами и матерями: «Аще ли же избиени будем, – говорили доблестные сподвижники Ермака, прощаясь с Максимом Строгановым при отправлении на завоевание Сибирского царства, – да помянет нас любовь твоя в вечном успении, а чаем возвращения ко отцам своим и матерям». То же чувство глубокой веры в неразрывную связь живущих сынов с умершими отцами и матерями влекло всегда русских людей к гробам родителей, для молитвы и душевного укрепления, перед всяким важным решением или делом.

Смутное время показывает нам с необычайной яркостью, что величие русского народа и его несокрушимая мощь исходят из горячего сердца русских людей, беззаветно мужественного и в то же время глубоко смиренного, великого своей беспредельной верой в Бога и способностью проникаться истинной братской любовью друг к другу, причем как именитый князь Пожарский, так и простой посадский человек Козьма Минин Сухорук – могут чувствовать, думать и действовать совершенно одинаково.

Величием сердца русских людей обусловливается искони присущая им необыкновенная простота во взаимных отношениях, а также способность проявлять родственные, братские чувства к представителям других народностей. Сподвижники Ермака, будучи глубоко православными и чисто русскими людьми, имели среди своих ратных товарищей – литовцев, немцев и татар, к которым относились как к родным братьям. «И Романовские, господа, мурзы и татаровья крест нам по своей вере дали, стояти с нами заодин, за православную христианскую веру и за святые Божия церкви», – писали ярославцы вологжанам, находя вполне естественным братское единение, для защиты Московского государства, с живущими среди них татарами.

Это чувство родственной близости ко всем людям, присущее русскому православному человеку, является важным залогом успеха в великом общем деле всего русского народа и его венценосных самодержцев по собиранию и умиротворению земель и народов.

Другим таким же залогом успеха этого великого дела служит то замечательное обстоятельство, что вопрос об умиротворении был всегда основным, семейным вопросом Дома Романовых.

При произнесении одного только имени Михаила Феодоровича на Великом Земском соборе 21 февраля 1613 года – сразу же утихла всякая зависть и злоба, причем враждовавшие между собой Земщина и казачество, не сговариваясь друг с другом, избрали это имя как знамение всеобщего примирения, согласия и любви.

Царское самодержавие, по понятию русского народа, было всегда и прежде всего – умиротворением, то есть постепенным ограничением взаимного истребления и ненависти друг к другу путем собирания, так как самодержавие неразрывно связано с православием, а православие является печалованием о розни и вражде и имеет своей высшей целью не подчинение и не разделение, а собирание всех людей для восстановления всеобщего родства по заповедям Господним.

За триста лет, истекших со времени знаменательного дня избрания на царство Михаила Феодоровича, первого царя-миротворца из дома Романовых, государи наши, в единении со своими верными подданными, совершили немало великих подвигов в деле собирания и умиротворения земель и народов, но и в настоящее время каждый русский человек должен ясно сознавать, что, следуя по великому историческому пути, впервые начертанному святым митрополитом Петром Чудотворцем, нам предстоят впереди не меньшие подвиги для достижения той желанной поры, когда закончится полное собирание и наступит всеобщее умиротворение.