С. В. Буров Фракции и политическая борьба при дворе Карла I Стюарта

Вторая четверть XVII в. Является одним из наиболее сложных и противоречивых периодов в социально-политической истории Англии, временем, которое во многом определило дальнейшую череду событий, приведших к крушению государственной системы, установившейся в эпоху первых Стюартов. Несмотря на большое количество работ, освещающих различные аспекты политической истории Англии накануне гражданских войн, данный период продолжает вызывать интерес у исследователей. При этом в общеисторической перспективе гражданских войн середины столетия каролинский двор долгое время воспринимался в качестве неприоритетной темы специальных исследований, а его история оставалась одной из малоизученных тем. Современная историография в своем стремлении выявить предпосылки последующих социально-политических катаклизмов, с одной стороны, обращалась к изучению противостояния монарха и его ближайшего окружения, стремившихся установить абсолютистский режим, и лидеров оппозиции, представлявших властную вертикаль английской государственности (главным образом, парламент). С другой стороны, для специалистов определенное значение имел религиозный вопрос, связанный с противоборством католиков, криптокатоликов и пуритан.

В период единоличного правления Карла I двор, институционально объединявший титулованную знать, королевских фаворитов и высшие государственные чины, стал не только важнейшим элементом государственного управления, но и главным плацдармом многоуровневого противостояния политической элиты – криптокатоликов и пуритан, «кавалеров» и сторонников парламента, галломанов и испанофилов.

Вопреки распространенному мнению, каролинский двор не был един в своих абсолютистских устремлениях и его отделение от оппозиции не было полностью завершено до самого кануна гражданских войн. Разделение двора на противоборствующие стороны во многом зависело не только от симпатий фракционеров к монархии или парламенту, но и от внешнеполитических устремлений или конфессиональных предпочтений: многие из придерживавшихся протестантских или католических взглядов были готовы забыть о религии, когда вставал вопрос о политических или экономических привилегиях.

Другой особенностью двора стала его тесная связь с внешнеполитическими силами: внутренняя обстановка была достаточно благоприятной, поэтому приоритетной для Карла I стала именно внешняя политика. Вследствие брака дочери Якова I Елизаветы и Фридриха Пфальцского и последовавшей после неудачи проекта «испанского брака» свадьбы Карла I и французской принцессы Генриетты-Марии Англия оказалась втянутой в сложную систему дипломатических отношений с рядом континентальных держав, принимавших участие в общеевропейском религиозно-политическом конфликте, Тридцатилетней войне.

Каролинский двор характеризовало наличие двух типов объединений придворных. Как и при поздних Тюдорах, в разные периоды времени в рамках двора Карла I действовали отдельные группировки придворных, которые представляли собой кратковременные, нестабильные объединения придворных, которые создавались для решения сиюминутных и конъюнктурных задач. Ярким примером такого объединения придворных является антибекингемовская группировка, существовавшая в 1625–1628 гг.

Более организованной формой придворных объединений являлись фракции, которые характеризовались наличием яркого лидера, стабильного состава и четко очерченных целей, задач, а также ориентацией на долгосрочную перспективу. Оформление фракций путем институциализации придворных группировок произошло в конце 1620-х годов в условиях отсутствия фаворитизма и стало определяющим системным признаком своеобразной биполярной организации королевского двора.

Вследствие вовлечения Англии в события на континенте английские придворные фракции 1630-х годов, в отличие от политических группировок тюдоровского и яковитского дворов, которые обычно назывались по имени их политических лидеров, оказались связанными с теми или иными иностранными государствами, интересы которых выражали возникавшие на этой основе объединения придворных[667]. Профранцузская фракция была представлена королевой Генриеттой-Марией и ее сторонниками, происпанская – целой группой лиц из числа ближайшего окружения короля. Данное обстоятельство стало причиной того, что главными участниками придворной борьбы наряду с английскими придворными оказались дипломатические представители Испании и Франции.

* * *

На протяжении XVI в. Испания традиционно считалась для Англии наиболее могущественным и опасным внешним врагом. Столкновение интересов в сфере морской торговли и борьба за золото Нового Света усугублялись конфессиональным противостоянием: испанские Габсбурги представляли потенциальную угрозу английскому протестантизму. Ситуация изменилась при Якове I Стюарте, который постарался наладить партнерские отношения с Мадридом.

Во второй половине 1610-х-начале 1620-х годов политические и религиозные противоречия в Европе вылились в единый общеевропейский конфликт – Тридцатилетнюю войну. Одним из главных действующих лиц первого этапа Тридцатилетней войны оказался курфюрст Пфальца Фридрих, за которого еще в 1613 г. была выдана дочь Якова I Елизавета. Главной целью внешней политики Испании наряду с возвращением Нидерландов стало стремление удержать Англию от заключения союза с протестантским альянсом, действовавшим против сил Габсбургов.

Для осуществления этой задачи испанский посол в Англии Диего Сармьенто де Акунья, граф Гондомар, начал разрабатывать проект брака испанской инфанты Анны-Марии, дочери Филиппа III, и Карла, принца Уэльского[668]. Предложение испанской стороны было благосклонно принято Яковом I, рассчитывавшим на мирное урегулирование вопроса о возвращении его зятю Пфальца, к тому времени занятого императорскими войсками. Переговоры продвигались плохо, и в феврале 1623 г. принц Карл в сопровождении королевского фаворита Джорджа Вильерса, маркиза Бекингема, отправился в Мадрид для заключения брака[669]. Однако вызывающее поведение Бекингема и неуступчивость испанцев, не дававших никаких гарантий возвращения Пфальца, положили конец планам Якова I. Оливарес, фаворит Филиппа III, объявил Бекингема противником испанского брака, после чего нахождение Карла в Мадриде стало бесполезным[670].

После возвращения в Лондон Бекингем выступил за войну с Испанией[671]. Собранный в феврале 1624 г. новый парламент предоставил королю субсидии на ведение военных действий против Габсбургов. Оливарес еще предпринимал попытки наладить контакт с Яковом I и Карлом, однако его усилия упирались в непреклонность Бекингема[672].

В марте 1625 г. королем Англии стал Карл I Стюарт. Как и в последние годы правления Якова I, приоритетным направлением деятельности нового короля стала внешняя политика, а главной целью – восстановление в правах его сестры Елизаветы и ее супруга Фридриха Пфальцского. Со смертью Якова I, до самого последнего момента не решавшегося пойти на разрыв с Испанией, произошел решительный переход от дипломатических переговоров к военным действиям[673].

При новом короле происпански настроенные придворные быстро утратили свое влияние. Джон Дигби, граф Бристол, бывший главным сторонником испанского брака, оказался под угрозой суда. Томас Говард, граф Эрандел, несколько раз выступавший против Бекингема на заседаниях палаты лордов, также попал в немилость при Карле I[674]. Со смертью Гондомара в октябре 1626 г. положение сторонников Испании стало еще более незавидным.

Начавшаяся война против Испании оказалась неудачной. Экспедиция в Кадис, предпринятая в октябре 1625 г. под руководством Бекингема, завершилась полным провалом, после чего военные действия против Испании были фактически прекращены. Карл I, ведомый Бекингемом, оказался занят идеей подписания союзного договора с Францией, а затем и войной с ней.

К моменту убийства летом 1628 г. Бекингема Карл I попал в крайне тяжелое положение: внутриполитические противоречия в отношениях с парламентом и финансовая нестабильность королевского двора оказались отягощенными фактом военного противостояния с двумя сильнейшими континентальными державами. Со смертью Бекингема был завершен ранний период правления Карла I, характеризовавшийся сосредоточением всей полноты власти в руках королевского фаворита, лихорадочные действия которого поставили королевский двор на грань банкротства и способствовали росту недовольства среди населения[675]. Могущество Бекингема и отсутствие четкого курса во внешней политике герцога, с одной стороны, и аморфность оппозиции фавориту в среде высшей аристократии – с другой, были главными причинами того, что в 1625–1628 гг. королевский двор не знал деления на фракции, а сторонники Испании, поддерживавшие Гондомара при Якове I, не играли большой роли.

Реакция двора на смерть Бекингема, человека, определявшего всю политику королевства последних лет, была неоднозначной. Король в лице Бекингема потерял не только друга, но и наставника, советника и фактически соправителя. С момента восшествия на престол в 1625 г. Карл I полностью полагался на своего наделенного огромными полномочиями фаворита, которому было позволено делать все, что он считал нужным. Всю вину за промашки герцога Карл I брал на себя[676]. Граф Пемброк говорил, что в Англии никогда не было такой ситуации, чтобы приходилось воевать со всеми вокруг, и так, чтобы польза от этих война была только Испании[677]. Если сторонники парламента ликовали, называя убийцу Бекингема, Фелтона, своим спасителем, то Карл I был безутешен[678].

После смерти Бекингема в Англии началась постепенная стабилизация ситуации. Лидирующие позиции при дворе перешли к Ричарду Уэстону, назначенному в июле 1628 г. лорд-казначеем и очень быстро возвысившемуся настолько, что, по словам венецианского посла, никто не решался открыто ему противоречить[679]. При дворе началось постепенное оформление двух противостоявших друг другу фракций. Главой французской фракции стала королева Генриетта-Мария, тогда как группа, выступавшая за сближение с Испанией, оказалась представленной Уэстоном и его сторонниками. В состав испанской фракции Уэстона вошли представители новой знати, королевские министры, достигшие своего положения благодаря успешной службе Карлу I и его отцу.

Лидером испанской фракции стал сам Ричард Уэстон. При Якове I Уэстон служил в английском посольстве в Испании, Испанских Нидерландах и Богемии; в 1621–1628 гг. он занимал пост канцлера казначейства и лорд-казначея в 1628–1635 гг. В 1628 г. Уэстон стал бароном, а в 1633 г. ему был дарован титул графа Портленда[680]. Уэстон, ставший после смерти Бекингема фактически вторым лицом в Англии, выступал за сохранение мира внутри королевства и против проведения дорогостоящих военных предприятий на континенте, мешавших сохранению финансовой и политической независимости короны от парламента[681]. Именно поэтому Уэстон выступал против войн с Испанией в 1623 и с Францией в 1626 г., а после начала военных действия с этими странами – за восстановление мира[682]. Являясь человеком абсолютно другого склада характера, нежели Бекингем, не демонстрируя склонности к публичной деятельности и не претендуя на роль друга короля, лорд-казначей, тем не менее, смог сосредоточить в своих руках практически всю полноту власти и распоряжался ею намного эффективнее прежнего фаворита[683]. Венецианский посол Джованни Соранцо писал, что Карл I никогда не принимал важных решений самостоятельно и во всем полностью полагался на Уэстона. При этом король относился к своему министру не без ревности, и ничто не могло оскорбить его больше, чем предположение, что он был полностью зависим от Уэстона[684]. Деятельный и умелый министр, Уэстон долгие годы занимался разработкой и реализацией новых способов пополнения казны – сбором таможенных пошлин, продажей должностей, торговлей монопольными патентами, сбором штрафов за уклонение от получения рыцарского звания и за нарушение лесных законов, возрождением корабельной пошлины[685].

Лорд-казначей, происходивший из почтенной католической семьи, неоднократно подозревался в склонности к католицизму, а его методы пополнения казны вызывали возмущение оппозиции[686]. Однако, несмотря на то что в 1629 г. лишь роспуск парламента спас Уэстона от импичмента, он никогда не являлся для англичан столь же ненавистной фигурой, как Бекингем[687]. В отличие от Бекингема, Уэстон, не производивший впечатления всемогущей личности, которой дозволено все, предпочитал держаться в тени, что нисколько не мешало ему управлять королевством, умело склоняя короля к своей точке зрения. Венецианский посол Альвизе Контарини утверждал, что «казначею даже не нужно место в совете, поскольку теперь все проходит через его руки»[688]. Карл I, в свою очередь, высоко ценил Уэстона, и одним из проявлений этой оценки стало деятельное участие короля в организации брака сына Уэстона и особы королевской крови, сестры Джеймса Стюарта, герцога Леннокса[689].

Тесно связанным с Уэстоном был Фрэнсис Коттингтон, барон Коттингтон, канцлер казначейства в 1629–1642 гг. и член Тайного совета. Как и Уэстон, Коттингтон отличался теми же политическими и религиозными симпатиями. В 1623 г. Коттингтон провозгласил себя католиком и вновь заявил о своей принадлежности к католической церкви в 1636 г.[690] Еще в 1609–1611 гг. Коттингтон был членом английской миссии в Испании и английским послом в 1616–1618 гг. В 1613 г. Коттингтон был назначен клерком Тайного совета, после чего сблизился с Гондомаром. Коттингтон был сторонником испанского брака и принимал участие в поездке Карла в Мадрид, хотя и выступал против этой поездки[691]. С этого же времени Коттингтон фигурировал в депешах иностранных дипломатов в качестве сторонника Испании[692]. Сохранение Коттингтоном происпанских взглядов после провала брака вызвало крайнюю антипатию Бекингема, что привело к отстранению Коттингтона от двора. После смерти королевского фаворита карьера Коттингтона стремительно пошла вверх: в ноябре 1628 г. благодаря протекции Уэстона он вошел в состав Тайного совета, а в марте 1629 г. был назначен канцлером казначейства, став наряду с лорд-казначеем одним из наиболее влиятельных лиц в королевстве[693]. В июле 1631 г., после того как Коттингтон вернулся в Англию, ему был пожалован титул барона[694]. Кларендон описывал Коттингтона как человека очень умного, с твердым характером, действия которого вызывали у современников больше уважения к его способностям, чем любви или дружеского расположения. Отличительной чертой характера Коттингтона был его холодный юмор, который «вызывал веселья больше, чем шутки людей более живого нрава»[695]. При этом Коттингтон был очень скрытен, что отмечали все, кому довелось с ним общаться, а все его действия, как утверждает Кларендон, были направлены на обретение богатства: благодаря службе и уверенном ведению своих дел Коттингтон сумел оставить своему племяннику немалое состояние[696].

К Уэстону и Коттингтону примыкал сэр Фрэнсис Уиндебэнк, государственный секретарь в 1632–1640 гг. Уиндебэнк в течение двадцати лет занимал при Якове I должность клерка канцелярии, поэтому назначение его в июне 1632 г. государственным секретарем стало для двора своего рода неожиданностью[697]. Тогда же Уиндебэнк был возведен в рыцари и назначен членом Тайного совета. Своим возвышением Уиндебэнк был обязан связям с Уэстоном и Коттингтоном, чьи происпанские и католические взгляды он полностью разделял. Вместе с Уэстоном и Коттингтоном Уиндебэнк составил группу людей, долгие годы определявших внутреннюю и внешнюю политику Англии.

Помимо Уэстона, Коттингтона и Уиндебэнка в качестве члена испанской фракции современниками часто упоминался Артур Хоптон, секретарь Коттингтона. Также к фракции примыкали и другие фигуры, отличавшиеся меньшей активностью. В их числе был Томас Уэнтворт, член Тайного совета, наместник Ирландии в 1633–1640 гг.[698] Один из лидеров парламента 1628 г., Уэнтворт присоединился к сторонникам короля в июле 1628 г., незадолго до убийства Бекингема[699]. В ноябре того же года он стал членом Тайного совета, а в декабре ему был пожалован титул виконта[700]. Смерть Бекингема открыла Уэнтворту дорогу ко двору и дала возможность выйти на первые роли в королевстве периода беспарламентского правления Карла I. В ноябре 1629 г. Уэнтворт стал членом Тайного совета, а в 1632 г. был назначен наместником короля в Ирландии, где он установил жесткий тип правления, реорганизовав армию и администрацию и сделав Ирландию покорной власти короля.

Уэстон и Коттингтон также пользовались поддержкой Уильяма Монсона, вице-адмирала, и Роберта Берти, графа Линдси, лорда обер-гофмейстера в 1626–1642 гг. и лорд-адмирала в 1635–1636 гг.[701] С конца 1633 г. по начало 1636 г. на умеренно происпанских позициях стоял Томас Говард, граф Эрандел, граф-маршал в 1622–1646 гг. и член Тайного совета[702]. Кроме того, сын Уэстона был женат на Франсез Стюарт, которая приходилась родной сестрой леди Мальтраверс, супруге сына Эрандела[703].

Умеренным сторонником Испании был также Дадли Карлтон, виконт Дорчестер, государственный секретарь в 1628–1632 гг.[704] Кроме перечисленных персон в свидетельствах современников иногда встречаются имена и других людей, обладавших меньшим политическим весом. При этом нет сомнений, что испанская фракция никогда не была многочисленной.

Лишившись главного противника мирной политики, Бекингема, Уэстон начал постепенную реализацию своей программы. Летом 1629 г. был заключен мирный договор с Францией, весной того же года были начаты переговоры с Мадридом. Испанцы с самого начала были против войны с Англией и никогда не теряли надежды на восстановление отношений, хотя и не демонстрировали намерения удовлетворить интересы Карла I. Оливарес предполагал предоставить Англии некоторые незначительные уступки в сфере торговли и не давал никаких гарантий в отношении Пфальца. Хотя Карл I во время своего пребывания в Испании, по всей видимости, в полной мере изучил характер и особенности испанской дипломатии и теперь был настроен крайне негативно по отношению к Мадриду, Оливарес предполагал, что финансовые трудности и проблемы с парламентом сделают английского короля более сговорчивым[705].

После заключения англо-французского мира Испания активизировалась, поскольку появились опасения насчет возобновления англичанами военных действий на море и нападения на Галисию и Португалию.

В Испании были приняты меры по укреплению прибрежной линии обороны, и одновременно были сделаны первые шаги на пути к достижению компромисса с Англией[706].

Летом 1629 г. в Лондон для переговоров с Карлом I в качестве частного лица прибыл Петер Пауль Рубенс. Послам Франции, Голландии и Венеции не составило труда сделать вывод о настоящей цели визита Рубенса. Гуссони, посол Венеции в Голландии, сообщает об упорно циркулировавшем на континенте слухе, что Рубенс приехал не с пустыми руками: при себе он имел 200 тыс. флоринов для подкупа английских министров[707]. Задачей Рубенса было убедить Карла I обменяться с испанской стороной дипломатическими представителями.

В июле 1629 г. на собрании Тайного совета Уэстон объявил о скором прибытии в Англию испанского посла дона Франческо Саппаты. Карл I выразил согласие с предложением Рубенса и решил послать в Испанию Фрэнсиса Коттингтона, канцлера казначейства[708]. Карл I утверждал, что не собирается начинать переговоры, пока испанцы не предоставят гарантий возвращения Пфальца, и если вопрос не будет решен в течение месяца, Коттингтон должен будет вернуться в Англию[709].

Испанцы старались использовать любую возможность для того, чтобы улучшить свои позиции на предстоявших переговорах. Вместо Саппаты было решено послать дона Карлоса Колому, который в 1623–1624 гг. уже был в Англии и, по словам венецианского посла Соранцо, был известен как друг Уэстона. Прибытие Коломы в Лондон было задержано под предлогом того, что он не успел получить от Филиппа IV необходимых инструкций, тогда как Коттингтон уже был в пути. Прибыв в Лондон в январе 1630 г., Колома постарался завоевать доверие Карла I, заявив, что испанский король не имеет намерения обманывать англичан[710]. Неприятной новостью для Уэстона и Карла I стало то, что Колома, как выяснилось, не был уполномочен Филиппом IV вести переговоры о заключении мира. В ответ англичанами было сказано, что Коттингтон также не был наделен соответствующими полномочиями, а его задача заключалась лишь в том, чтобы ознакомиться с предложением испанской стороны[711].

В это же время в Испании Коттингтон был очень тепло принят Оливаресом. Хотя Карл I утверждал, что отзовет посла, если через месяц не будет прояснена ситуация с Пфальцем, в течение нескольких месяцев в переговорах не было никакого сдвига. Испанцы стремились добиться от Англии предоставления военной помощи, обещая сделать все возможное, чтобы убедить герцога Баварского и императора восстановить Елизавету в ее правах[712]. После того как Коттингтон выяснил, что испанцы не собирались делать какие-либо уступки, он выразил желание вернуться в Англию. Хотя Уэстон постарался уговорить Карла I согласиться на предложение Испании, король продолжать утверждать, что без возвращения Пфальца мир не будет заключен. В свою очередь, Оливарес настаивал на том, что вопрос о Пфальце не мог быть рассмотрен до подписания мирного договора, поскольку Испании была необходима помощь Англии в борьбе против голландцев. Кроме того, Испания была крайне заинтересована в восстановлении торговли с Англией и привлечении английских торговцев в испанские колонии в Новом Свете[713].

Несмотря на неопределенность ситуации с Пфальцем, к сентябрю 1630 г. стало ясно, что договор будет подписан. Сам Карл I не желал этого, но Уэстон и общая политико-экономическая ситуация в Англии требовали обратного[714]. Видя склонность Карла I к уступкам, Оливарес потребовал не только свободного нахождения своих судов в английских портах, но и их защиты английским конвоем от голландских пиратов[715]. Хотя уже в октябре 1630 г. Соранцо сообщил в Венецию об англоиспанском договоре, официально о заключении мира было объявлено лишь 15 декабря. В этот же день Колома вручил Карлу I письмо от Филиппа IV, в котором тот обещал восстановить в правах Елизавету Пфальцскую и ее детей, а до тех пор предлагал им полный пансион[716].

Ход и итог переговоров, закончившихся заключением Мадридского договора, в полной мере раскрывает расстановку сил при английском дворе. За два года, прошедших со смерти Бекингема, место главного советника короля уверенно занял Уэстон. Лорд-казначей, который был обеспокоен в первую очередь состоянием своей страны, сумел убедить Карла I принять свою точку зрения, внушив королю надежду, что в скором времени вопрос с Пфальцем будет решен[717]. По сути, Пфальц стал разменной монетой в переговорах между Уэстоном и Оливаресом. Подписание договора с Испанией, ставшее возможным после фактического отказа Карла I от требований немедленного возврата владений его сестры, стало демонстрацией силы и влияния Уэстона и группы его происпански настроенных сподвижников. После заключения мира с Испанией положение испанской фракции при английском дворе стало практически незыблемым[718].

В отличие от раннего периода правления Карла I, когда вся полнота государственной власти была сосредоточена в руках Бекингема, после 1628 г. король оказался в сильной зависимости от Тайного совета, без совещания с которым не решался ни один вопрос[719]. Посол Венеции Виченцо Гуссони, давая в 1635 г. подробное описание английского королевства, сообщал, что в Тайный совет входили Уэстон, Коттингтон, Эрандел, Холланд, Карлайл, Уэйн, государственные секретари Коук и Уиндебэнк и, изредка, Лод и Ковентри. Из них наибольшим авторитетом и влиянием обладал Уэстон. Состав совета Гуссони делит на несколько частей: Коттингтон, Уиндебэнк и Эрандел были единомышленниками Уэстона, составляя с ним группу наиболее близких к королю людей; Холланд, Карлайл, Уэйн и Коук являлись противниками Уэстона, зачастую не решавшимися открыто бороться с ним; Лод и Ковентри не относились к сторонникам Уэстона и старались придерживаться нейтралитета в спорах Уэстона и его противников[720].

После ратификации мирного договора Оливарес продолжал оказывать знаки внимания Коттингтону, который после возвращения в Лондон вручил Карлу I ценные подарки[721]. В течение последующих нескольких лет стремление подтолкнуть Англию к военному сотрудничеству с Испанией и возможность использования английского флота для обеспечения испанских войск во Фландрии деньгами и провиантом стали главными целями испанской дипломатии в Лондоне. В то же время исключение Голландии из сферы испанской торговли предоставляло английским коммерсантам великолепный шанс увеличить свое экономическое присутствие на территории самой Испании и ее многочисленных колоний.

В июне 1631 г. в Лондон прибыл испанский посол Хуан де Неколалде, сменивший Колому и вручивший Уэстону ценные подарки в честь подписания мирного договора[722]. В марте 1632 г. появились слухи о договоре Неколалде с Коттингтоном, согласно которому планировалось, что Англия разорвет отношения с Голландией, примет участие в военной кампании по свержению повстанческого режима Республики Соединенных Провинций и в последующем разделе ее территорий. Коттингтон с самого начала не отрицал факта существования соглашения, но настаивал на том, что его реализация на деле была возможна лишь после возвращения Пфальца племяннику короля[723].

Тем не менее, после голландских побед у Масстрихта и Лимбурга летом 1632 г. были начаты секретные переговоры между Уэстоном, Коттингтоном и Неколалде. В сентябре испанский посол докладывал Оливаресу, что Коттингтон подготовил план, одобренный английским Советом, по которому Англия получала субсидию от Испании взамен на согласие послать свои войска во Фландрию и разместить их по испанским крепостям. Оливарес мог предполагать, что этого военного присутствия Англии будет достаточно, чтобы вынудить голландское правительство начать переговоры[724].

В самой Испании возможность подобного соглашения с Англией была воспринята со скепсисом. Испанцы могли заподозрить, что Коттингтон собирался заполучить надежного союзника и укрепить позиции Англии на материке, не давая никаких обязательств насчет участия в возможном военном конфликте с Голландией. Испанский совет счел присутствие английских гарнизонов во Фландрии неоправданно рискованным и отказался рассматривать какие-либо уступки в пфальцском вопросе до тех пор, пока германский император и Бавария не изменят своей позиции по этому вопросу[725].

В июне 1633 г. Неколалде получил из Испании сумму в 2000 фунтов, что позволило ему расплатиться с долгами и преподнести подарки Уэстону, Коттингтону и Уиндебэнку, который после получения должности государственного секретаря запретил Голландии набирать пополнение для английских подразделений, входивших в состав голландской армии[726]. Это решение выглядело особенно обидным для голландской стороны на фоне позволения тому же Неколалде производить набор добровольцев в Ирландии, где за этим процессом наблюдал Томас Уэнтворт[727].

Воодушевленный поддержкой со стороны английских сановников, в январе 1634 г. Неколалде начал новую серию переговоров с Уэстоном, Коттингтоном и Уиндебэнком, которые стремились действовать в соответствии с желанием Карла I, требовавшего от них «делать все полезное для короны и христианства»[728]. Посол Венеции в Мадриде сообщал, что испанцы были крайне заинтересованы в сближении с Англией, а в Брюсселе при дворе кардинала-инфанта Фердинанда Австрийского особой благосклонностью пользовался английский агент Балтазар Гербьер, сподвижник Уэстона. В Лондоне переговоры велись несколько месяцев: по ночам Неколалде регулярно посещал резиденцию Уиндебэнка, тогда так днем испанский посол никогда не покидал своего дома[729].

Уэстон предлагал Оливаресу два возможных варианта политического сотрудничества. Первый представлял собой альянс Англии с Габсбургами, Филиппом IV и Фердинандом II, для противодействия агрессивной политике Франции, Швеции и Голландии. Условием создания этого альянса было восстановление в правах пфальцграфа Рейнского, племянника Карла I, и предоставление Англии права беспошлинной торговли в испанских колониях, на что Испания не могла согласиться. Неколалде не обладал достаточными полномочиями для решения этого вопроса, но обещал донести информацию до своего сюзерена[730]. Другой вариант Уэстона являлся более продуманной версией военной помощи Испании, впервые озвученной еще в сентябре 1632 г. Теперь Уэстон ждал от испанцев субсидии в обмен на обещание снарядить эскадру военных кораблей, которые, по замыслу испанского правительства, должны были заставить голландцев осознать необходимость перехода к мирным переговорам. Хотя Оливарес полагал, что одного факта присутствия английского флота на стороне Испании будет вполне достаточно, чтобы запугать голландцев, однако ему было необходимо знать, насколько решительно настроен Карл I и готов ли он в случае, если голландцы откажутся от перемирия, пойти на разрыв отношений с Соединенными Провинциями. Уэстон отвечал, что король не собирается рисковать, поскольку в Голландии проживает большое количество английских подданных, часть которых служит в голландских войсках[731].

Таким образом, Оливарес мог понять, что план Уэстона заключался лишь в том, чтобы получить от Испании большую денежную сумму, предоставив взамен флот, главной задачей которого будет патрулирование побережья Фландрии[732].

Оливарес был разочарован, однако Испания была не в том положении, чтобы диктовать условия: поступали сведения о военных планах Ришелье, а финансовые возможности испанской казны были на исходе. Тем временем Неколалде продолжал щедро одаривать своих английских партнеров. В марте 1634 г. в Лондон прибыл Йохан Оксеншерна, сын канцлера Швеции, с целью получения от Карла I разрешения на вербовку 10 тыс. добровольцев для военной службы в войсках Гейлброннской лиги, деятельность которой была направлена также и на возвращения владений пфальцграфу Рейнскому. Оксеншерне был оказан теплый прием и дано разрешение на набор добровольцев в Шотландии, однако в финансовой помощи было отказано. Более того, набор волонтеров оказался на грани срыва из-за чинимых англичанами препятствий[733]. За тот срок, на которой распространялось действие полученного от Карла I разрешения, Оксеншерна практически ничего не добился. Шведский посол постоянно сталкивался с противодействием английских чиновников, под разными предлогами мешавших его деятельности: сомнению подвергались даже его верительные грамоты, из-за чего шведу пришлось обращаться домой за новыми инструкциями[734]. В итоге же в добровольцах Оксеншерне было отказано под тем предлогом, что население и так истощено постоянными наборами. Оксеншерна был настолько разочарован, что даже отказался принять от Карла I традиционный прощальный дар[735]. Было очевидно, что деньги Неколалде делали свое дело. Позднее, летом 1634 г., с помощью Уиндебэнка Неколалде снова успешно выступил против набора добровольцев, который тайно готовил французский посланник Пуньи[736].

Несмотря на эти локальные успехи испанской миссии в Лондоне, вопрос о военном сотрудничестве Англии и Испании зашел в тупик. Англия была готова снарядить эскадру из 20 кораблей, но выдвигала тяжелые для Филиппа IV условия: действуя по распоряжению Карла I, Уэстон требовал компенсации для пфальцграфа Рейнского. Англичане настаивали на том, что первая испанская субсидия в 50 000 фунтов должна быть выплачена до выхода эскадры в море. В свою очередь Оливарес дал Неколалде задание как можно подробнее расписать каждую статью договора, касавшуюся обязательств Карла I. В частности, Оливарес требовал, чтобы в договоре были учтены обстоятельства, при которых испанские корабли в Ла-Манше должны будут защищаться английской эскадрой от голландцев[737].

Затягивание и безрезультативность переговоров объясняются тем, что, по-видимому, ни одна из сторон не была в полной мере искренней. Вероятно, и Англия, и Испания осознавали, что от этих переговоров не стоит ждать многого, и главной целью обеих сторон было не допустить сближения второй стороны с Францией[738]. Англия изначально не была заинтересована в войне с кем-либо. Стремление Уэстона строго ограничить расходы короны и не допустить созыва парламента диктовало сохранение Англией нейтралитета в противостоянии континентальных государств: расходы на военные операции с большой долей вероятности могли привести к краху Карла I и его правительства. Уэстон прекрасно помнил, какие ошибки были допущены Бекингемом, и потому предпочитал дипломатические действия военным. Англия не должна была вмешиваться в борьбу Франции и Испании, сохраняя по возможности дружеские отношения с каждой из сторон: англичане не хотели усиления ни Габсбургов, ни Франции, и этой цели были подчинены все действия английской дипломатии[739]. И очевидно, что тактика Уэстона работала.

Весной 1634 г. Уэстон был обвинен в присвоении денег, вырученных от продажи королевского леса, который был предназначен для отправки на верфи. Называлась сумма в 100 тыс. крон. Инициаторами обвинения были архиепископ Лод и Томас Ковентри, барон Ковентри, лорд-хранитель Большой государственной печати в 1625–1640 гг.[740] В течение первой половины 1630-х годов Лод и Ковентри оставались в стороне от противостояния испанской и французской фракций, поскольку, по словам венецианца Гуссони, «осознавали, что лорд-казначей пользуется полным расположением короля, но не упускали случая оспорить его мнение»[741].

Однако теперь им представилась хорошая возможность нанести Уэстону болезненный удар.

Уэстон не смог доказать свою невиновность, он сказался больным и покинул на время двор, дав своим подручным распоряжение отчитаться перед королем в его действиях. Благодаря заступничеству герцога Леннокса и вдовы Бекингема (ее племянник, лорд Филдинг, был женат на дочери Уэстона) лорд-казначей вскоре был прощен королем и смог вернуться ко двору[742]. Хотя Уэстон продолжал пользоваться прежней благосклонностью Карла I, практически все остальные придворные оказались настроенными против него. Однако, по словам венецианского посла, Уэстон обращал на это мало внимания, продолжая увеличивать свое состояние. Несколько месяцев спустя Холланд, занимавший в 1631–1649 гг. должность судьи выездных сессий, предпринял новую атаку на Уэстона, однако Уэстон вновь остался безнаказанным[743].

В марте 1635 г. Уэстон неожиданно скончался. Карл I был крайне опечален потерей верного слуги, финансовые предприятия которого в значительной мере способствовали увеличению дохода короны[744]. Как и в 1628 г., Карл I испытывал определенные сомнения при поиске человека, способного стать для него верным сподвижником, которому король мог бы полностью доверять. Ключевым стал вопрос о назначении нового лорд-казначея. Однако Карл I предпочел отложить на время решение этого вопроса, созвав комиссию казначейства в составе пяти человек, которым стали Лод, Монтагю, Коук, Коттингтон и Уиндебэнк. После смерти Уэстона наибольшие шансы стать ближайшим советником короля оказались у Лода, которого Карл I, по словам венецианского посла Анцоло Коррера, ценил больше других людей в королевстве[745].

Однако Коттингтон не терял надежды заполучить должность лорд– казначея. Коррер сообщает о постоянных конфликтах между членами комиссии казначейства, в особенности между Коттингтоном и Лодом. Карл I наблюдал за происходящим без всякого удовольствия, но не предпринимал никаких действий. Король склонялся к кандидатуре Уэнтворта, но не хотел отрывать его от управления Ирландией, с которым барон справлялся очень успешно[746]. Хотя, по общему мнению, шансы Коттингтона занять пост были выше, в конечном итоге победу одержал Лод: в марте 1636 г. лорд-казначеем был назначен его протеже Джаксон, епископ Лондонский[747].

Несмотря на потерю в лице Уэстона и выдвижение на первые роли архиепископа Лода, испанские силы продолжали пользоваться благосклонностью Карла I. Испании все так же разрешалось набирать добровольцев в Ирландии, в то время как попытки французского посланника Пуньи получить подобную лицензию не увенчались успехом[748]. Однако смерть Уэстона, наиболее влиятельного лица в королевстве, бывшего гарантом стабильности отношений с Мадридом, не могла не сказаться на перспективах подписания англо-испанского соглашения.

В начале мая 1635 г. Франция объявила войну Испании. На первых порах это обстоятельство никак не сказалось на англо-испанских отношениях: испанские корабли с солдатами и золотом продолжали беспрепятственно следовать в Дюнкерк. Когда французский посол маркиз Сенетер прибыл с предложением заключить альянс между Англией, Францией и Голландией, в Уайтхолле его ожидал довольно холодный прием. Вскоре было издано специальное распоряжение для английских летних патрулей, требовавшее от капитанов кораблей повышенного внимания к французам и голландцам, игнорировавшим интересы английских купцов. В поддержку антиголландской стратегии Неколалде Монсон подготовил трактат, осуждающий франко-голландский союз как угрозу английским интересам, а именно – «древнему и безусловному праву первенства в морских водах»[749]. Несмотря на все эти признаки успеха испанской миссии, тайное соглашение между Англией и Испанией так и не было подписано. Особые опасения Неколалде внушил торжественный прием в ноябре 1635 г. племянников Карла I. Испанский посол должен был понимать, что отсутствие каких-либо успехов английской миссии, пребывавшей в Мадриде и Вене с целью добиться компенсации для Пфальца, не способствовало улучшению англо-испанских отношений. С другой стороны, и Генриетта-Мария была крайне рассержена неудачей Сенетера и Пуньи в деле набора добровольцев.

После смерти Уэстона оставшимся членам испанской фракции все больше приходилось считаться с фигурой архиепископа Лода, никогда не питавшего симпатии к Уэстону и его сторонникам[750]. Еще больше ухудшила отношения между Лодом и Коттингтоном неудачная для последнего борьба за должность лорд-казначея. Лод постепенно выдвинулся на первые роли при дворе, став первым советником Карла I. Своим заявлением о пользе разрыва с Испанией Лод довольно быстро завоевал симпатию и расположение королевы и ее профранцузски настроенных сторонников, графов Холланда и Карлайла[751]. Инициатором сближения, по всей видимости, была королева, искавшая поддержки нового советника Карла I. Испанцы подозревали, что за враждебными действиями стояли фигуры Лода и Генриетты-Марии, сблизившихся на почве борьбы с испанской фракцией[752].

В конце 1635 г., когда перед Филиппом IV встала острая необходимость выплаты жалования войскам во Фландрии, Неколалде было приказано добиться от Карла I гарантии свободного прохода испанских судов через Дувр в Дюнкерк. В течение пяти месяцев, как свидетельствует вице-адмирал Пеннингтон, испанцы беспрепятственно переправили сотни тысяч фунтов во Фландрию[753].

Однако теперь у Неколалде, отчаявшегося переубедить Карла I и Коттингтона, не было прежней уверенности в своих силах[754]. Еще одним ударом для испанской стороны стало известие о запрете дальнейшего набора добровольцев в Ирландии. Инициатором принятия этого решения была королева, разозленная тем, что французы, в течение долгого времени добивавшиеся подобного разрешения, так и не смогли получить его у Карла I[755].

В то же самое время в стане англичан также было неспокойно. Королева, Лод и Коук решительно выступили против решения Карла I продолжать помогать Испании в обеспечении ее армии во Фландрии средствами и людьми. Советники настаивали на необходимости пригрозить Испании разрывом отношений, чтобы сделать Филиппа IV более уступчивым в переговорах о судьбе Пфальца. Кроме того, Уиндебэнк и Коттингтон оказались под подозрением в измене[756]. Им было приказано оставить занимаемые ими должности и удалиться в свои загородные имения, где они должны были оставаться до новых указаний[757].

Было ясно, что по престижу и авторитету Коттингтона и Уиндебэнка нанесен серьезный удар.

Большой неприятностью для испанской фракции закончилась поездка Эрандела в Вену в апреле 1636 г., где он должен был вести переговоры о возвращении Пфальца[758]. По словам Карла I, миссия Эрандела являлась последней попыткой Англии вернуть Пфальц мирным путем. В случае неудачи Эрандела король обещал своей сестре предпринять более решительные действия. Хотя назначение Эрандела вызвало негодование Елизаветы, опасавшейся его происпанских настроений, Эрандел, тем не менее, отнесся к своему заданию со всей серьезностью[759]. Как стало известно Корреру, Эрандел получил от Карла I полномочия не только вести переговоры, но и заключать любое соглашение, которое он сочтет полезным для Пфальца и короля.

Переговоры Эрандела с императором насчет возвращения Пфальца продолжались до середины ноября 1636 г., когда англичанин осознал тщетность всех попыток прийти к какому-либо компромиссу и принял решение вернуться домой[760]. Впоследствии Коррер писал: «Он вернулся с пустыми руками. Единственное, что вынес Эрандел из своей поездки, это убеждение, что император просто играл с ним все это время»[761]. В Лондоне на собрании Тайного совета Эрандел сделал отчет о своей поездке, заключив, что Габсбурги, вопреки своим обещаниям, не собирались рассматривать вопрос о возвращении Пфальца. Карл I выразил свое возмущение действиями австрийцев и выступил за прекращение любых переговоров с Империей и Испанией, отметив при этом, что открытый разрыв с Веной был бы крайне нежелателен ввиду своей бесперспективности[762].

Итогом миссии Эрандела стал не только отход самого графа от происпанских позиций, ослабивший фракцию Коттингтона, но и общее разочарование Карла I сотрудничеством с испанскими и австрийскими Габсбургами. Следствием этого разочарования короля стало изменение настроений при английском дворе в пользу Франции: был проведен ряд переговоров с представителями Ришелье о военно-экономическом сотрудничестве.

Общая запутанность англо-испанской политики не могла не сказаться на взаимоотношениях нового испанского посла Иньиго Велеса де Гевары, графа Оньяте, с английским двором. Оньяте, прибывший в июле 1636 г. в Лондон, был человеком несколько другого склада характера, нежели его предшественник, и считался современниками «очень галантным джентльменом и очень честным человеком, несколько вспыльчивым и способным принести как много пользы, так и много вреда»[763].

В отличие от Неколалде, у Оньяте уже не было в Лондоне группы активных происпански настроенных придворных, которые могли поддерживать начинания испанского посла и влиять на решения, принимаемые королем. Если во времена Уэстона в Тайный совет короля входили сам Уэстон, Коттингтон, Эрандел, Холланд, Карлайл, Уэйн и государственные секретари Коук и Уиндебэнк, то в 1637 г. Коррер пишет о шести членах Тайного совета. Поскольку Уэстона и Карлайла к этому времени уже не было в живых, очевидно, что этими людьми были Коттингтон, Эрандел, Холланд, государственные секретари Коук и Уиндебэнк, а также заменивший Уэйна Лод[764]. В феврале 1637 г. Коттингтон говорил, что он «уже больше не лидер и имеет дело только со своими прямыми обязанностями»[765]. Уиндебэнк был обеспокоен сохранением должности государственного секретаря, попав в немилость за помощь испанцам в транспортировке золота во Фландрию[766]. Эрандел вернулся из дипломатической поездки в Германию крайне разочарованным и более склонялся теперь к французской стороне, а Уэнтворт был занят делами в Ирландии[767].

В начале 1637 г. Нортумберлендом и некоторыми другими сторонниками Генриетты-Марии было высказано предположение, что в скором времени будет создан флот под флагом и командованием пфальцграфа Рейнского для каперских действий против флота Испании с целью подтолкнуть Филиппа IV к уступкам по отношению к Пфальцу. Это известие побудило Оньяте заявить, что подобный шаг будет расценен как начало войны[768]. Испанский посол начал критиковать переговоры Англии с Францией, утверждая, что Франция крайне слаба и потому не сможет помочь Карлу I вернуть Пфальц. Оньяте намекал, что гораздо больше Англия может получить от сотрудничества с Австрией и Испанией: в случае заключения союза против Голландии Карлу I было гарантировано немедленное возвращение Нижнего Пфальца и обещание о восстановлении статуса курфюрста для Карла-Людвига[769].

Карл I, несклонный после неудачной миссии Эрандела к взаимодействию с Габсбургами, также не был удовлетворен и ходом шедших на протяжении всего 1637 г. переговоров с Францией и Голландией. Недоверие Ришелье вынудило его вновь обратиться к предложению Мадрида. Начиная с весны 1637 г. было проведено несколько раундов переговоров с участием Оньяте, Уиндебэнка и Карла I[770]. Как и прежде, испанская сторона стремилась получить английский флот в обмен на крупную субсидию, тогда как главным требованием англичан было возвращение Пфальца. Однако неуступчивость Австрии и Баварии в этом вопросе и данное Карлом I шведам разрешение набрать 4000 добровольцев вызвали раздражение Оньяте, выразившего желание вернуться в Испанию. В свою очередь, Карл I заметил, что, если испанский посол хочет покинуть страну, никто не будет его удерживать[771].В то время как англичане продолжали выяснять отношения с Оньяте, французский посол Сенетер, по всей видимости, уже праздновал успех во франко-испанском противостоянии: в июле 1637 г. по Лондону начали распространяться слухи о подписании соглашения между Англией и Францией. Оньяте был не на шутку встревожен этим известием и даже сказался больным, однако Уиндебэнк дал испанскому послу понять, что поводов для беспокойства нет. Франция требовала от Карла I военной помощи, тогда как англичане были не в состоянии ее предоставить[772]. Слова Уиндебэнка нашли подтверждение во внезапном отъезде из Лондона Сенетера, напоследок заявившего, что «этот король ничего не хочет делать»[773]. Теперь Оньяте пребывал в отличном настроении, смеясь над англо-французскими переговорами и намекая, что Испания способна спровоцировать такое волнение в Англии, что Карлу I потребуются все его корабли и солдаты, которые он собирался послать французам[774]. По всей видимости, испанцы намеревались в случае начала войны с Англией поддержать восстание шотландцев, выступивших против введения нового молитвенника. Однако до этого дело не дошло: Карл I, разочарованный отношением Франции, все больше склонялся к переговорам с Габсбургами.

Возможно, если бы переговоры продолжал вести Неколалде, то у испанцев был бы шанс добиться подписания договора, однако Оньяте своим эксцентричным поведением и резкими высказываниями сумел обратить против себя весь двор. В течение того недолгого времени, что Оньяте находился в Лондоне, он оставил довольно неприятное впечатление о себе[775]. В отличие от своего предшественника, Оньяте не пытался даже имитировать дружелюбие во время переговоров с английской стороной, в частности, утверждая, что нет ни одной школы в мире, в которой можно было бы научиться вести переговоры с англичанами[776].

В мае 1638 г. на смену Оньяте прибыл новый посол, дон Алонсо Карденас, сопровождаемый герцогиней де Шеврез. Герцогиня была любимицей Генриетты-Марии, и Оливарес связывал с ней надежды на улучшение позиций Испании при английском дворе[777]. Де Шеврез предприняла попытку обратить Холланда в католичество с тем, чтобы перетянуть его на сторону испанской фракции, а также с энтузиазмом взялась за продвижение проекта брака испанского инфанта и принцессы Марии. Карденас оставался в тени герцогини, действуя по ее инструкциям[778]. Его пребывание в Лондоне запомнилось современникам лишь благодаря допущенной им в конце 1638 г. чудовищной ошибке. Было перехвачено письмо Карденаса министру императора, в котором испанский посол советовал австрийцам прекратить переговоры о возвращении Пфальца. Карл был в бешенстве, отказавшись иметь какие-либо дела с Карденасом, которого он публично назвал обманщиком[779].

Хотя еще в середине 1639 г. Карденас «продолжал вести переговоры с Уиндебэнком, часто встречаясь с ним по ночам в условиях строгой секретности», и Карл I, казалось, был заинтересован очередным предложением испанцев о возвращении Пфальца, европейской общественности уже было ясно, что все эти переговоры закончатся ничем[780]. Тем не менее, затянувшийся религиозный конфликт в Шотландии должен был послужить для испанцев гарантией того, что Англия, как и раньше, будет сохранять нейтралитет в континентальном противостоянии держав. Таким образом, Оньяте, говоривший, что Испания «добилась невмешательства этого короля… не сделав никаких уступок относительно Пфальца», оказался прав. К моменту отъезда Оньяте Карл I был более склонен к сотрудничеству с Испанией, чем с Францией[781].

В начале 1640 г. англичане еще помогали Испании в транспортировке золота в Дюнкерк, и ирландские добровольцы продолжали поступать во Фландрию. Хотя в мае 1640 г. испанцы еще выражали надежду, что англо-испанский альянс будет заключен, было ясно, что это этим планам уже не осуществиться. Уиндебэнк говорил, что единственной целью Испании является извлечение пользы из трудностей, которые испытывает Англия. Карл I порицал испанцев за затягивание переговоров и утверждал, что Мадрид стремится любыми силами удержать Англию от соглашения с другими державами[782]. В то же время в мае 1640 г. начались переговоры с Голландией. Карл I опасался, что продолжение сотрудничества с Испанией усилит недовольство народа. Король надеялся, что заключение союза с Голландией положит конец помощи, которую она оказывала шотландцам. К сентябрю 1640 г. все надежды на договор с Испанией оказались разрушены. В конце 1640 г. Джованни Юстиниан, посол Венеции в Мадриде, сообщил о полном разгроме испанской фракции[783].

Как и в случае со сторонниками Генриетты-Марии, к концу 1630-х годов испанская фракция английского двора практически утратила свое влияние. Окончание переговоров с испанской стороной положило конец надеждам Коттингтона и Уиндебэнка на продолжение происпанского политического курса, а нестабильная внутриполитическая ситуация в Англии привела к фактическому прекращению существования испанской фракции. В условиях роста напряжения в Англии и Шотландии Карл I уже был озабочен не проблемами Пфальца и вопросами внешнеполитического сотрудничества, а стабилизацией обстановки в собственном королевстве. Противостояние французской и испанской фракций двора потеряло свою актуальность. Симпатизирующие абсолютизму и католичеству члены обеих фракций начали группироваться возле королевской четы. В их числе оказались Коттингтон, Уиндебэнк и Эрандел, в июле 1638 г. активно выступавшие за начало войны с шотландцами[784].

Уэнтворт, на протяжении 1630-х годов находившийся фактически вне придворной борьбы, осенью 1639 г. прибыл из Ирландии в Лондон и быстро стал вторым лицом в королевстве и главной надеждой короля[785]. В январе 1640 г. ему был пожалован титул графа Страффорда[786]. После этого Уэнтворт вернулся в Ирландию, где быстро добился от местного парламента согласия на выделение субсидий королю. По возвращению в Англию Уэнтворт постарался убедить Карла I использовать ирландскую армию для подавления шотландцев, но все его планы были перечеркнуты в ноябре 1640 г., когда Долгий парламент выдвинул против Уэнтворта обвинение в государственной измене[787]. Поскольку осуждение Уэнтворта в соответствии с действовавшими нормами английского права было невозможно и попытка импичмента Уэнтворта провалилась, палата общин выдвинула против него обвинение на основании билля об опале, допускавшего признание обвиняемого виновным в преступлении без суда. После того как билль был принят палатой лордов и утвержден королем, 12 мая 1641 г. Уэнтворт был казнен[788].

Начало гражданской войны, удаление королевского двора из Лондона, смерть или изгнание лидеров фракции стали причиной ее практически полного исчезновения, и в 1646 г. в письмах испанских дипломатов фигурировали уже другие лица, готовые отстаивать интересы Филиппа IV[789].

В декабре 1640 г. Уиндебэнк был вынужден бежать во Францию, после того как парламент решил добиться его заключения в тюрьму. В 1646 г. он скончался в Париже, приняв перед смертью католичество[790].

Коттингтон под давлением оппозиции к началу 1642 г. был вынужден покинуть все занимаемые им государственные должности, в том числе должность канцлера казначейства. В дальнейшем он снова присоединился к королю, став в октябре 1643 г. лорд-казначеем, но в июле 1646 г., после капитуляции Оксфорда, эмигрировал из Англии[791]. В 1648 г. Коттингтон был приближен к Генриетте-Марии и в 1649 г. был послан в Испанию, чтобы постараться выискать денежные средства для помощи Карлу I. В Мадриде он был принят очень холодно, и его миссия закончилась ничем[792]. Коттингтон принял решение остаться в Испании. Благодаря помощи английских иезуитов он получил разрешение испанского правительства и поселился в Вальядолиде в том же доме, где он проживал в 1610-х годах, когда входил в состав английского посольства. В 1651 г. Коттингтон принял католичество и умер в 1652 г[793].

* * *

Хотя в целом правление Якова I Стюарта может рассматриваться как период доминирования происпанских взглядов при английском дворе, в его последние годы началось сближение Англии с Францией. После краха в 1623 г. идеи «испанского брака», несмотря на данное парламенту обещанию не заключать без его ведома соглашений с иностранными государствами, в начале 1624 г. Яков I повел переговоры с Францией касательно брака принца Уэльского Карла с принцессой Генриеттой– Марией, дочерью Генриха IV. Инициатором брака был Бекингем, который после возвращения из Мадрида был занят поиском средств и союзников для начала войны с Испанией. Во Франции главным сторонником брака стала королева-мать, Мария Медичи[794].

Трудности в ведении переговоров были обусловлены различием в целях, которые преследовали английская и французская стороны: Англия требовала от Франции союзного договора, направленного против Испании, тогда как французы настаивали на возвращении прав английским католикам[795]. После подписания брачного договора Англия, для которой главной целью стало возвращение на законный трон сестры короля Елизаветы и ее мужа Фридриха, изгнанных из Пфальца имперскими войсками, могла рассчитывать на помощь французов в борьбе против Габсбургов.

В мае-июне 1625 г. был заключен брак Карла I и Генриетты-Марии. Отношения молодых супругов с самой первой встречи были далеки от идеала. Пятнадцатилетняя принцесса, оторванная от родного очага и заброшенная в абсолютно незнакомую для нее среду, в силу возраста и нехватки жизненного опыта довольно долго и трудно адаптировалась к обстоятельствам ее новой жизни. Долгое время королева была замкнута и грустна, огорчая этим своего супруга. В свою очередь, Карл вначале также не делал серьезных попыток расположить к себе королеву и не скрывал негативного отношения к ее свите, главным образом к мадам де Шеврез[796].

Высокомерие королевы, ее французские манеры, темперамент и ревностная приверженность католицизму не находили понимания при дворе и только мешали всяким попыткам королевы найти общий язык с англичанами[797]. После множества мелких ссор, связанных с окружением и обустройством двора Генриетты-Марии, и нескольких дерзких поступков, самым ярким из которых был отказ молодой королевы участвовать в церемонии коронации Карла I, король был вынужден пойти на крайние меры. Летом 1625 г. свита королевы, членов которой Карл I считал ответственными за разлад в отношениях с супругой, была выдворена из страны. С Генриеттой-Марией остались лишь ее няня и несколько слуг, а места французских фавориток королевы заняли английские леди[798].

Взаимоотношения супругов были усугублены позицией, занятой герцогом Бекингемом. Бекингем, бывший фаворитом Якова I, сохранил свое положение и при новом короле, на которого имел огромное влияние. Что касается Генриетты-Марии, то ее герцог изначально рассматривал как своего главного конкурента при дворе, делая все возможное, чтобы расстроить отношения королевской четы[799].

Первые годы Генриетта-Мария, чувствовавшая себя в Англии чужой, абсолютно не интересовалась политикой. Даже начавшийся в 1627 г. конфликт между Англией и Францией оставил ее равнодушной. По свидетельствам очевидцев, все свое время королева проводила в компании нескольких очарованных ею английских леди[800]. Ухудшение отношений между Англией и Францией, обусловленное фактическим отказом последней вмешиваться в англо-испанское противостояние, поставило обе стороны на грань войны. Бекингем также крайне болезненно воспринял отказ французской стороны принять его в качестве посла во Франции. В конце февраля 1627 г. дипломатические отношения между странами были прерваны[801].

Хотя французский двор был настроен против Бекингема, Франция не желала войны, которая должна была навредить развитию морской торговли и была бы только на руку Испании[802]. Столкновение с Францией не отвечало и потребностям англичан, однако война все-таки была развязана благодаря настойчивости Бекингема, стремившегося наказать французского короля. Успешная война против французских католиков могла также способствовать возвращению Бекингемом популярности в среде английских протестантов[803]. Летом 1627 г. Бекингем предпринял опрометчивую попытку оказать помощь французским гугенотам, осажденным в крепости Ла-Рошель, но потерпел сокрушительную неудачу. Данное обстоятельство самым плачевным образом сказалось на отношении англичан к королевскому фавориту[804]. Парламент, созванный Карлом I в 1628 г., обвинил герцога в предательстве интересов страны и провальной внешней политике, результатом которой стали войны с Испанией и Францией, и потребовал суда над Бекингемом[805].

Кардинальным образом ситуация изменилась после смерти Бекингема. Генриетта-Мария получила возможность сблизиться с супругом, лишившимся лучшего друга и главного советника. Маловероятно, что Бекингем уступил бы королеве свое место в окружении короля, но теперь она не имела соперников. С этого времени король и королева стали по-настоящему близки и счастливы[806].

Тесное общение с Карлом I помогло Генриетте-Марии наладить связи с самыми значимыми лицами королевства. Французский посол Шарль де л’Обепин, маркиз Шатонеф, прибывший летом 1629 г. в Англию с целью заключения мира и достижения возможного сотрудничества с англичанами против Мадрида, нашел королеву окруженной самым пристальным вниманием короля и придворных[807].

Ведение мирных переговоров с Францией упиралось в требование Карла I амнистии и свободы вероисповедания для гугенотов Ла-Рошели. В ответ Ришелье справедливо указывал английскому послу Уолтеру Монтагю, что ему было странно наблюдать вмешательство Англии во внутрифранцузские дела, тогда как Франция не требовала никаких уступок для английских католиков[808]. Согласно мирному договору, заключенному в августе 1629 г., Карл1 отказывался от вмешательства во внутренние дела Франции, касавшиеся ее протестантских подданных, тогда как Людовик XIII, в свою очередь, снимал свои претензии к Карлу I, касавшиеся обязательства по содержанию свиты королевы и возращению прав английским католикам, как это подразумевалось статьями брачного договора. Как утверждает венецианский посол Контарини, Карл I был очень разочарован требованиями Ришелье и говорил, что французы, по его мнению, своим упорством сами толкали Англию в объятия испанцев[809].

Шатонеф находился в Англии чуть менее года и за это время развил завидную активность, заведя множество знакомств и став желанным гостем при дворе. Главной целью пребывания маркиза в Англии после заключения мирного договора было ведение переговоров об оборонительном и наступательном союзе и противодействие подобным переговорам Англии и Испании[810]. Однако Шатонеф быстро оценил обстановку, отметив отсутствие каких бы то ни было перспектив для французской стороны. Наблюдая за ростом происпанских взглядов при дворе Карла I, Шатонеф предпочел не предпринимать активных действий из опасения, что его тщетные попытки склонить на свою сторону англичан могут только ухудшить общую ситуацию[811]. Тем не менее, Шатонеф приложил все усилия, чтобы стать своим человеком при дворе: французский посол добился расположения короля и королевы, которую он посещал каждый день[812].

Подписание договора с Францией имело и другое важное последствие помимо собственно прекращения войны. С этого момента началась политическая активность Генриетты-Марии, воодушевленной наконец-то достигнутым компромиссом между Карлом I и ее братом Людовиком XIII[813].

Любовь Карла I и дружба с придворными стала для королевы потенциальным источником огромной силы и влияния. Однако в первое время Генриетта-Мария не обнаруживала ни умения, ни желания использовать выгоды своего нового положения. С французской точки зрения состояние дела едва ли можно было назвать удовлетворительным. С мастерством грамотного придворного Шатонеф взялся за выведение отношений королевской четы на новый, более высокий уровень, став политическим наставником королевы.

Вряд ли Шатонеф мог выбрать более подходящее время для вмешательства во внутренние дела английского двора. Смерть Бекингема привела к борьбе за власть, усложненной отношениями короны с парламентом, растущими долгами и очевидной бесполезностью военного противостояния с Францией и Испанией. Ричард Уэстон, лорд-казначей, за короткий срок ставший одним из первых лиц королевства, начал подготовку программы заключения мира, сокращения финансовых расходов и беспарламентского правления, ставшего известным как «одиннадцатилетняя тирания». Действия Уэстона вызвали недовольство некоторых видных придворных: Уэстон урезал пенсион, от которого они зависели, его происпанская политика оскорбляла их протестантские чувства и угрожала потерей средств, вложенных в развитие каперского дела, его влияние на короля оставляло неудовлетворенными их собственные политические амбиции. Недовольные действиями Уэстона создали свой тайный союз, во главе которого встали Уильям Герберт, граф Пемброк, и Генри Рич, граф Холланд[814]. Целью их деятельности стало заключение союзного договора с Францией и восстановление отношений с парламентом. В 1628 г. Соранцо называет Холланда и Джеймса Хея, графа Карлайла, лидерами сторонников Франции при дворе. Пемброк до самой своей смерти в 1629 г. был главным оппонентом Испании[815].

Шатонеф начал сотрудничать с этой группой. В сентябре 1629 г. венецианский посол пишет, что Шатонеф предложил свои услуги Карлайлу и Холланду, стремившимся остановить выдвижение Уэстона на первые роли в королевстве и добиться сближения с Францией. Поскольку король не собирался прислушиваться к их мнению, Карлайл и Холланд попытались опереться на французского посла, пользовавшегося благосклонностью короля[816]. Генриетта-Мария, по-видимому, должна была казаться им идеальным инструментом в их борьбе против Уэстона.

Кроме того, сама Генриетта-Мария также имела причины не любить Уэстона, постоянно раздражавшего ее своими резкими манерами и неоднократными попытками ограничить ее расходы[817]. Шатонефу не составило больших трудностей заручиться поддержкой королевы. В октябре 1629 г. Соранцо пишет, что королева сблизилась с «пуританской группой», возглавляемой Холландом и Пемброком, для того, чтобы совместными усилиями попытаться предотвратить переговоры Уэстона с Испанией[818].

Выступая посредником между Генриеттой-Марией и англичанами, Шатонеф в то же время начал думать о создании фракции во главе с самой королевой. Им было сделано предложение Карлайлу, на тот момент английскому послу в Мадриде, известному своей симпатией к Франции. Карлайл в течение долгого времени являлся послом во Франции и в частности участвовал в 1624 г. в переговорах о браке Карла с Генриеттой-Марией[819]. Однако по ходу войны с Францией Карлайл постепенно перешел на антифранцузские позиции, а в 1629 г. полностью отдалился от политики. На предложение Шатонефа Карлайл ответил отказом[820].

Шатонеф приблизил к себе француза Франсуа Рошешуара, шевалье де Жара, партнера короля по игре в теннис и бывшего компаньона Бекингема, находящегося при английском дворе со времени своего участия в заговоре против Ришелье в 1626 г[821]. Два француза, ставшие «близкими друзьями», вместе планировали создание придворной фракции, «состоящей из графа Холланда, Монтагю и прочих, при поддержке королевы»[822]. С конца 1629 г. шевалье де Жар, Холланд и Монтагю начали фигурировать в дипломатических депешах в качестве сторонников Генриетты-Марии.

Шевалье де Жар оставался фаворитом королевы до своего отъезда в 1633 г., Холланд, Монтагю и Джермин – до конца 1630-х годов. Вместе с шотландцем Робертом Филипом, духовником королевы с 1625 г., они сформировали основу ее фракции. Примерно в 1635 г. к ним примкнули Генри Перси и его старший брат Элжернон Перси, граф Нортумберленд. Умеренными и менее значимыми сторонниками Генриетты-Марии были ее камергер Эдвард Саквилл, граф Дорсет и еще один член двора королевы, Джордж Горинг, граф Норич, который в 1624–1625 гг. участвовал в заключении в Париже брачного договора[823].

Генри Рич, барон Кенсингтон, 1-й граф Холланд, являлся сыном Роберта Рича, 1-го графа Уорвика, и младшим братом Роберта Рича, 2-го графа Уорвика. Генри Рич был отмечен Яковом I в 1610 г. и был джентльменом спальни Карла в бытность его принцем Уэльским. Медленное продвижение Рича по карьерной лестнице было обусловлено настороженным отношением к нему со стороны Бекингема. Однако Рич демонстрировал полное нежелание конкурировать с герцогом, и в 1623 г. ему был пожалован титул барона Кенсингтона, а в 1624 г. Рич был удостоен титула графа Холланда[824]. До 1628 г. Холланд находился на службе Бекингема. В 1624 и 1625 гг. Холланд несколько раз направлялся во Францию в качестве посла и участвовал в ведении переговоров с французской стороной о браке принцессы Генриетты-Марии и Карла[825]. В 1628 г. Холланд в течение некоторого времени являлся главным шталмейстером. С 1629 г. он занимал должность гофмаршала двора королевы, а с 1636 г. – должность обер-камергера, главы департамента королевской спальни[826].

Уолтер Монтагю происходил из клана Монтагю, представители которого заявили о себе в период правления Якова I. Отец Уолтера Монтагю, Генри, в 1620 г. приобрел титул виконта Мандвилла. В 1626 г. Генри Монтагю был дарован титул графа Манчестера. В 1621–1628 гг. он занимал должность лорда председателя Совета, а в 1628–1642 гг. – должность хранителя Тайной печати[827]. Его брат Эдвард в 1621 г. купил баронский титул. И Генри, и Эдвард Монтагю входили в состав клиентов Бекингема до 1621 г. Хорошие отношения с Бекингемом до самой своей смерти в 1618 г. сохранял другой дядя Уолтера Монтагю, Джеймс Монтагю, бывший епископом Уинчестера[828]. Сам Уолтер Монтагю, как и Холланд, с 1624 г. входил в свиту Бекингема, в 1625 и 1627 гг. он являлся послом во Франции, где принимал участие в организации брака Карла с Генриеттой-Марией[829].

Генри Джермин был сыном провинциального дворянина, сэра Томаса Джермина. До 1628 г. патроном Генри Джермина также являлся Бекингем. В 1624 г. Джермин, как Монтагю (бывший его близким другом) и Холланд, входил в состав английского посольства во Франции[830]. Джермин быстро завоевал расположение Генриетты-Марии, став в 1629 г. вице-камергером двора королевы, а в 1639 г. – ее шталмейстером[831].

Элжернон Перси принадлежал к знатной семье и был сыном Генри Перси, 9-го графа Нортумберленда. В 1632 г. он унаследовал после смерти отца титул графа Нортумберленда. Сестра Нортумберленда в 1617 г. вышла замуж за Карлайла[832]. Нортумберленд и его младший брат Генри Перси были членами двора королевы. Нортумберленд занимал должность шталмейстера двора Генриетты-Марии[833]. Младший брат Нортумберленда, Генри Перси, также был членом двора Генриетты-Марии, а в 1639 г. он был назначен шталмейстером принца Уэльского[834].

Холланд, Монтагю и Джермин, равно как и Горинг с Дорсетом, были приближены ко двору Генриетты-Марии Бекингемом после выдворения в 1625 г. из Англии французской свиты королевы[835]. Кроме принадлежности к группировке Бекингема, лидеров французской фракции также объединяли родственные связи. Племянница Холланда и дочь графа Уорвика, Анна Рич, была замужем за старшим братом Уолтера Монтагю, Эдвардом, виконтом Мандвиллом, унаследовавшим в 1642 г. титул графа Манчестера[836]. Нортумберленд и Генри Перси приходились Холланду кузенами: их матери Доротея и Пенелопа соответственно были родными сестрами и дочерьми Уолтера Девере, 1-го графа Эссекса[837].

В 1636 г. Коррер описывает четырех фаворитов королевы, Холланда, Джермина, Генри Перси и Нортумберленда (Монтагю тогда был за пределами страны), как «веселых молодых людей», доставляющих массу удовольствия королеве, любительнице розыгрышей и остроумных высказываний[838]. Шевалье де Жар и Монтагю, вне всякого сомнения, также были в числе «веселых молодых людей». Сорокалетний Холланд описывается Кларендоном как «очень красивый мужчина с изящными манерами и выразительным голосом» и неисправимый дамский угодник[839]. В 1630 г. королева оставалась молодой двадцатилетней женщиной. О дружеской атмосфере, царившей при дворе Генриетты-Марии, свидетельствует тот факт, что французы неоднократно выражали неудовольствие «фамильярностью», с которой молодые фавориты обращались с королевой[840].

Современники часто упоминают о предпочтении, отдаваемом королевой привлекательным молодым людям в выборе политических союзников[841]. Вырвавшись из тяжелой обстановки одинокой юности, Генриетта-Мария оказалась теперь в центре внимания красивых и умных подданных, и вполне естественно, что молодая женщина подпала под влияние таких проницательных придворных, как Холланд и Монтагю.

При этом нельзя игнорировать политические симпатии фаворитов королевы и их связь с виднейшими оппонентами короля. После вступления Карла I на престол Холланд был одним из группы профранцузски настроенных придворных, с симпатией относившихся к пуританству и являвшихся союзниками Бекингема в борьбе против испанофилов, оставшихся со времени правления Якова I. Большинство сторонников Франции – Джон Престон, Роберт Рич, 2-й граф Уорвик, Роберт Девере, 3-й граф Эссекс, и Фрэнсис Расселл, 4-й граф Бедфорд (равно как Генри и Джеймс Монтагю) – покинули двор в начале 1620-х годов из-за разногласий с герцогом Бекингемом[842]. Холланд, находившийся на службе Бекингема, постарался установить теплые отношения с пэрами, ушедшими в оппозицию. В 1629 г. Холланд основал совместно с Мандвиллом компанию острова Провиденс, целью деятельности которой было содействие развитию каперства на пути следования испанских судов из Вест-Индии в Европу, что являлось одной из главных внешнеполитических целей английских пуритан[843]. Холланд стал первым губернатором компании. Список его компаньонов практически полностью повторяет список лидеров Долгого парламента: Уильям Финнз, лорд Сэй, Роберт Грэвилл, лорд Брук, Джон Пим, Джон Хэмпден и Оливер Сент-Джон. Вполне резонно предположение, что собрания глав компании служили для маскировки координации политических действий оппозиции[844].

Если принять во внимание эти связи, а также неприязнь Холланда и других лидеров оппозиции к Уэстону, Лоду и Уэнтворту, возникает другой вопрос: координировались ли действия протестантов при дворе с деятельностью за его пределами. Маркиз де Фонтенуа-Марей перечисляет англичан, целью которых, по его утверждению, было уничтожение Уэстона как политической фигуры с помощью влияния королевы: Холланд и Монтагю действовали при дворе, Уорвик, Бедфорд и Эссекс– на местах[845]. Первые были сподвижниками королевы, последние, вне всякого сомнения, членами того кружка, который де Фонтенуа-Марей описал как «группу, объединенную убеждениями, семейными и дружественными связями, собранную для направления тактики и действий оппозиции»[846]. И хотя этого свидетельства недостаточно для составления ясной картины, его не следует оставлять без внимания в свете предположения, что королева координировала свои действия с политической активностью Уорвика, Бедфорда и других.

При рассмотрении сподвижников королевы с точки зрения их политических взглядов, оказывается, что Генриетта-Мария благоволила группировке блестящих придворных и богатых аристократов, обладавших огромным влиянием за пределами двора и гордившихся родственными связями с самыми выдающимися семьями королевства. Старший брат Холланда, граф Уорвик, являлся крупнейшим землевладельцем Эссекса, обладателем собственного флота и самым влиятельным человеком Восточной Англии[847]. Нортумберленд был близким родственником по крови или по свойству с графами Карлайлом, Солсбери и Лестером и главой одной из старейших английских семей. Так же как и граф Дорсет, он был глубоко заинтересован в колонизации заокеанских земель и развитии каперства[848]. Их антииспанские взгляды основывались как на желании лишить Испанию доходов в свою пользу, так и на личной антипатии к Уэстону и его сподвижникам, являвшейся, по сути, завистью по отношению к выскочкам, захватившим власть в обход людей высшего круга.

В то же время многие из противников королевы, включая Уэстона и Уиндебэнка, были сравнительно бесцветными фигурами, королевскими слугами зачастую незнатного происхождения, пробившими себе путь наверх своей энергией и безусловной преданностью королю. По большому счету, для Генриетты-Марии яркая индивидуальность и великолепные манеры ее друзей значили ничуть не меньше, чем их политические взгляды. Практически все люди, занятые важной, но скучной задачей предотвращения финансового краха короны и создания эффективной модели государственной церкви, оказались в стане врагов королевы.

Уэстон, вызывавший возмущение Генриетты-Марии постоянным ограничением ее в денежных средствах и не слишком почтительной манерой общения с ней, до самой смерти оставался одним из принципиальнейших противников королевы[849]. Столь же напряженными были и отношения Генриетты-Марии с двумя другими ближайшими сподвижниками короля – архиепископом Лодом и Томасом Уэнтвортом. Подозреваемый в симпатиях к Риму, Лод, тем не менее, не демонстрировал поддержки религиозным манифестациям Генриетты-Марии. Уэнтворт, так же как и Уэстон с Лодом, не обладавший качествами куртуазного придворного, не пользовался расположением Генриетты-Марии, вызывая ее раздражение резкими суждениями о ее окружении[850]. Так, летом 1636 г. Уэнтворт, вернувшийся в Лондон из Ирландии, потребовал предать Холланда смертной казни за переговоры с французами за спиной короля, участие в заговоре против Уэстона и дуэль с его сыном[851].

Несмотря на все успехи Шатонефа при английском дворе, во Франции результаты его действий были признаны неудовлетворительными. Шатонеф нисколько не продвинулся в вопросе о союзном договоре. Хотя маркиз пытался убедить Карла I в том, что Англия должна признать право Франции торговать с Испанией, несмотря на продолжавшуюся англо-испанскую войну, он потерпел неудачу. Поскольку Шатонеф оказался вовлечен в придворные интриги гораздо сильнее, чем это полагалось официальному представителю другой страны, в итоге Ришелье принял решение отозвать маркиза домой[852].

Таким образом, главным итогом почти годичного пребывания Шатонефа в Англии стало налаживание отношений с Генриеттой-Марией, приобщение ее к сфере политики и нахождение для королевы группы союзников, результатом чего стало рождение придворной фракции, противостоящей группе Уэстона. Прямых оценок из Франции этим действиям маркиза не было. Но возвращение Шатонефа во Францию позволяет предположить, что и придворная деятельность маркиза не была оценена Ришелье по заслугам. Вероятно, на данном этапе кардинал не рассматривал Генриетту-Марию как серьезную политическую фигуру и не придавал значения факту создания придворной фракции королевы.

В апреле 1630 г. Шатонеф вернулся во Францию, замещенный Франсуа дю Валем, маркизом де Фонтенуа-Марей, отношения с которым у Генриетты-Марии не сложились с самого начала[853]. В отличие от своего предшественника, де Фонтенуа-Марей предпочел поддержку Уэстона борьбе с ним, так как отдавал себе отчет, что в противном случае он имел крайне мало шансов добиться чего-либо от англичан. Сложилась неприятная для французской стороны обстановка, которую иронично охарактеризовал Соранцо: «что построил один, разрушает второй»[854].

Де Фонтенуа-Марей оказался в несколько более сложном положении, нежели его предшественник. После урегулирования англо-испанских отношений во внешней политике Карла I наметился еще больший крен в сторону Мадрида. Франция вызывала недоверие англичан своими действиями на Апеннинах. После заключения в 1631 г. мира в Кераско, положившего конец войне за Мантуанское наследство, в Англии появилось подозрение, что теперь французы могли обратить свою агрессию в сторону Британских островов. Карл I опасался, что успешные действия шведского короля Густава-Адольфа в Центральной Германии могут привести к сближению Франции и имперских сил для защиты католицизма. Соранцо писал, что, по неподтвержденным данным, якобы полученным от Уэстона, планировалось создание англо-испанского альянса, направленного против Франции[855].

Еще более осложнили положение де Фонтенуа-Марея действия Шатонефа на родине. По прибытии во Францию в 1630 г. Шатонеф оказался вовлеченным в заговор против Ришелье, в котором также приняли участие Анна Австрийская, Мария Медичи и брат Людовика XIII, герцог Орлеанский, и попытался вовлечь в него своих английский сторонников. Второй мишенью заговорщиков стал Уэстон, который воспринимался французами как главное препятствие на пути сближения Англии и Франции[856].

Вся затея закончились катастрофическим провалом. Планы заговорщиков были раскрыты в конце 1632 г. благодаря энергичным действиям де Фонтенуа-Марея. Нанятые им грабители вскрыли дом шевалье де Жара и добыли секретную переписку шевалье с Шатонефом. Несколько позднее сыну лорд-казначея, Джерому Уэстону, удалось перехватить послание Холланда французским партнерам, после чего Холланд попал под домашний арест за вызов сына Уэстона на дуэль. Джермину, его секунданту, также было запрещено появляться при дворе[857]. Холланда во время его пребывания под домашним арестом посетило такое огромное количество людей, что Карл I даже запретил ему принимать посетителей. Через несколько дней Тайный совет опросил двух баронов-пуритан, навещавших Холланда, возможно, «для того чтобы посоветоваться с ним»[858]. Есть основания полагать, что эти лица, имена которых остались неизвестными, были членами правления компании острова Провиденс, пытавшимися согласовать со своим лидером план дальнейших действий оппозиции[859].

Окончательный удар заговорщикам был нанесен кардиналом Ришелье, который великодушно передал Уэстону бумаги, полученные подручными де Фонтенуа-Марея в доме шевалье де Жара и подтверждающие участие Генриетты-Марии в интригах Шатонефа и ее связи с деятельностью Уорвика, Бедфорда и Эссекса против лорд-казначея[860]. К марту 1633 г. во Франции действия оппозиции во главе с Марией Медичи были умело подавлены Ришелье. Шатонеф и шевалье де Жар были заключены в Бастилию, а доверие Карла к Генриетте-Марии оказалось серьезно подорванным. В течение года фракция королевы оставалась не у дел. При дворе роль главного оппонента Уэстона перешла к Лоду, хотя Холланд продолжал делать попытки ослабить лорд-казначея[861].

После раскрытия заговора обе враждующие фракции английского двора – французская и испанская – оказались на время по одну сторону баррикады: в то время как группа Уэстона продолжала придерживаться своего прежнего курса, Генриетта-Мария также демонстрировала крайнюю неприязнь к Ришелье, морально поддерживая Марию Медичи. В этих условиях Ришелье принял в мае 1633 г. решение о возвращении де Фонтенуа-Марея во Францию. Более того, ему не было назначено преемника, поскольку кардинал, очевидно, не видел смысла в присутствии своего агента при дворе, настроенном категорически против Франции[862]. Лишь спустя год, в июле 1634 г., в Англию был направлен в качестве посла Жак д’Анжен, маркиз де Пуньи[863].

В марте 1635 г. Уэстон умер, и двор опять стал ареной борьбы за власть и влияние. В этом положении каждый пытался добиться расположения королевы, сохранявшей свою власть над неослабевающими чувствами к ней Карла I. В условиях борьбы Лода и Коттингтона за казначейство началось ухаживание за Генриеттой-Марией представителей обеих сторон, и впервые за долгое время ее фракция начала постепенно поднимать голову[864].

Эти события совпали по времени с предпринятыми Ришелье попытками закончить ссору с Генриеттой-Марией в надежде заручиться поддержкой Англии в предстоявшей войне Франции с Испанией. Еще осенью 1634 г. Ришелье дал Пуньи инструкции провести с Карлом I переговоры о возможном подписании союзного договора. Краткосрочные переговоры закончились ничем. Карл I не проявил никакого интереса к предложению Ришелье, но и для Франции союз с Англией не был жизненно необходим. В гораздо большей степени в помощи англичан была заинтересована Голландия: в тексте франко-голландского союзного договора была статья, предполагавшая присоединение Англии к альянсу двух держав в случае ее согласия[865]. Отсутствие настойчивости в действиях Пуньи объясняется пониманием французами того факта, что у них практически не было шансов прийти к какому-либо соглашению. Ришелье был доволен уже тем, что Карл I не решался сблизиться с Испанией, оставаясь, таким образом, в стороне от борьбы на континенте[866].

Ситуация изменилась после смерти Уэстона. Своим инструментом в процессе восстановления отношений с Генриеттой-Марией Ришелье выбрал Монтагю, который оказался на континенте после раскрытия заговора Шатонефа и пробыл в Париже достаточное время, чтобы быть принятым и обласканным кардиналом. В феврале 1635 г. перешедший в католичество Монтагю вернулся в Англию и сразу же постарался смягчить отношение королевы с Ришелье[867]. Немалую роль здесь сыграл и новый французский посол Анри де ля Ферте-Набер, маркиз де Сенетер, «идеальный дамский угодник», прибывший в Лондон в апреле 1635 г. Генриетта-Мария, всегда бывшая очень восприимчивой к галантности и влиянию нравившихся ей людей, очень скоро обнаружила «расположение к Франции» и снова начала активно участвовать в политической деятельности[868].

Важным этапом придворной политической борьбы стала кампания 1635–1637 гг. за подписание союзного договора с Францией. Сведений о ней практически нет. Известно лишь, что в 1638 г. Карл I был так же происпански настроен, как и в 1634 г.[869] Сторонниками Сенетера в этой борьбе стали члены фракции королевы, тесно связанные с лидерами парламентского движения, и последователи сестры Карла I Елизаветы. Сторонник Елизаветы, сэр Томас Рой, несколько раз писал Холланду, предлагая союз, и весной 1635 г. две группы решили объединить свои усилия, чтобы склонить на свою сторону Лода и прочих сподвижников короля[870]. Хотя Лод не демонстрировал стремления сближаться с фракцией королевы, к августу появились первые результаты: на заседании Тайного совета был поднят вопрос о проблеме Пфальца. Немногим позднее королева предприняла попытки договориться с членами Тайного совета[871]. Письма Лода Уэнтворту этого же времени подтверждают, что Генриетта-Мария была близка к тому, чтобы убедить Карла I изменить его отношение к Испании[872].

В сентябре 1635 г., в то время как королева уговаривала Карла I решиться на сближение с Францией, Сенетер покинул Лондон, уехав в загородный дом, подаренный ему графом Бедфордом. Коррер писал, что француз живет по соседству с графом, они часто видятся и проводят много времени на охоте[873]. Сенетер тесно общался с пуританами и королевой, постоянно выдвигая новые предложения и пытаясь донести до Карла I необходимость созыва парламента, с помощью чего король вернул бы себе расположение своих подданных и получил бы необходимую ему субсидию[874]. Стремление к созыву парламента, помощи Пфальцу, заключению союза с Францией и разрыву с Испанией стали лейтмотивом деятельности большинства английских политических деятелей середины 1630-х годов.

В течение осени 1635 г. разговоры о созыве парламента становились все более громкими. В октябре Коррер докладывает, что в Лондоне собралось огромное количество аристократов, которые постоянно затевали политические дискуссии[875]. В течение следующих полутора лет требования войны становились все более настойчивыми. Генриетта-Мария продолжала выступать против Габсбургов, демонстрируя свою неприязнь к испанофилу Уиндебэнку[876]. Крупным событием, всколыхнувшим религиозные чувства англичан, стал неожиданный приезд в конце 1635 г. племянников короля – принцев Карла-Людвига и Руперта[877]. Лестер, английский посол во Франции, занимавшийся переговорами с Ришелье, был проинформирован о том, что Карл I хочет предложить французам оборонительный и наступательный союз[878]. Добившийся аудиенции у Карла I Сенетер произнес длинную речь, в которой отметил необходимость противостояния мощи Габсбургов. Француз утверждал, что лучшим способом борьбы с империей стал бы альянс между Англией, Францией и Голландией, без которого возвращение Пфальца было невозможно. Сенетер намекал, что в случае отказа Англии от союза Франция могла пойти на заключение сепаратного мира с Габсбургами. Однако в первое время Карл I не обнаруживал большой склонности к войне, утверждая, что его желание – «жить в мире со всеми соседями»[879].

После возвращения Эрандела из Вены король стал более дружелюбным по отношению к Франции. Уже в октябре 1636 г. Контарини, посол Венеции во Франции, сообщает о «большой склонности двора к войне» и о собрании королем шотландских военачальников, служивших под командованием Густава Адольфа[880]. Всю зиму 1636/37 г. англичане готовили флот, который должен был возглавить сын Елизаветы[881]. В феврале Лод писал: «Теперь я верю, что со временем это выльется в войну»[882]. Также сам Карл I информировал Уэнтворта о близости войны и о необходимости обезопасить Ирландию на случай атаки: «После возвращения Эрандела я понял, что то, чего я так боялся, стало реальностью: восстановление моей сестры и племянника в правах и владениях невозможно без военного вмешательства. Это толкает меня к союзу с Францией и объявлению Испании нашим врагом»[883]. В марте 1637 г. новый флот был уже практически полностью готов. Нортумберленд, назначенный благодаря стараниям Генриетты-Марии лорд-адмиралом, уже получил приказ быть наготове. Сам Карл I говорил, что нет ничего хорошего в росте силы и влияния Габсбургов, но, тем не менее, еще не решался на открытый разрыв с Империей[884].

В стремлении заключить союз с Францией и добиться возвращения Пфальца военным путем Карл I пользовался полной поддержкой как Генриетты-Марии, так и Лода, в то время как Уэнтворт придерживался диаметрально противоположной точки зрения. Очевидно, Уэнтворт понимал, что новые значительные траты могут подорвать финансовую независимость короля, тогда как введение в Англии авторитарного типа правления (как в случае с Ирландией), с учетом настроения английского народа, было невозможно[885].

Главным препятствием к началу войны оказалась позиция Франции. Чем больше Англия хотела союза с Францией, тем менее сговорчивой оказывалась последняя. С другой стороны, по словам Контарини, в Англии тоже хотели избежать каких-либо обязательств: «англичане упорно твердят лишь о том, что должна делать Франция, и молчат о том, что они собираются делать сами»[886]. Со стороны Франции условиями соглашения было предоставление Карлом I 30 кораблей и 6 тыс. солдат, а также отказ от притеснения голландских рыбаков. В Англии эти условия были признаны неприемлемыми: Карл I не был готов к прекращению выгодной торговли с Испанией, а противостояние английских и голландских рыболовов, по мнению Карла I, абсолютно не касалось Франции. Однако переговоры продолжались, и в итоге Карл I был вынужден согласиться на предоставление военной помощи Франции. В свою очередь, Франция обязалась не заключать мира с Габсбургами до восстановления Пфальца. Но перед заключением договор должен был быть одобрен Голландией и Швецией[887]. В конце июня 1637 г. даже появились слухи, что англо-французский договор уже подписан, которым, впрочем, никто из дипломатов не придал никакого значения[888].

Переговоры сторон в Гамбурге проходили тяжело. Голландцы отказывались предпринимать какие-либо действия в помощь Пфальцу до тех пор, пока английский флот занимался преследованием их торговых судов, тогда как шведы уже не демонстрировали прежнего желания продолжать войну. И те и другие не доверяли Англии. По мнению французской стороны, англичанам было выгодно наблюдать за борьбой на континенте, направляя действия других стран на поддержку Пфальца, тогда как сами они не делали ровным счетом ничего[889]. Было ясно, что договор не будет подписан, пока Англия не докажет серьезность своих намерений и не объявит войну Габсбургам. Карл I был оскорблен таким недоверием, и его интерес к альянсу, от которого немногого приходилось ожидать, быстро угасал. Подозрение, что Франция параллельно пыталась договориться с Австрией, сделало Карла I более склонным к возобновлению переговоров с Испанией[890].

В июле 1637 г. Сенетер покинул Англию. Прибытие через три месяца, в ноябре 1637 г., нового посла Помпонна де Белльевра возродило некоторую надежду на решение вопроса об альянсе. Однако француз не предпринял никаких действий. Лестер в это же время отмечал, что шансов на подписание союзного договора практически не осталось[891]. К началу 1638 г. стало окончательно ясно, что альянс заключен не будет: Ришелье осознал, что волнения в Шотландии поставят крест на вероятности получения от Англии военной помощи. Перед лицом внутренней угрозы все мысли Карла I о войне с Испанией отошли на второй план: король был заинтересован в сохранении спокойствия внутри королевства, а оппозиция получила эффективное оружие в борьбе против двора[892].

С отъездом Сенетера фракция Генриетты-Марии претерпела определенные изменения. Несколько человек из ближайшего окружения королевы начали работу по преобразованию идеологической направленности фракции, что впоследствии привело и к изменениям в составе. В первую очередь, это был папский посланник Джордж Конн, прибывший в Лондон в конце 1636 г. Конн никогда не выражал одобрения сотрудничеству королевы с протестантами, несмотря на все доводы ее духовника, Роберта Филипа. Поддерживаемый Уиндебэнком, главным сторонником папы при дворе, Конн начал формирование новой фракции, состоявшей из католиков и криптокатоликов – очевидно, рассматривая эти действия как шаг к возвращению Англии в лоно Римской церкви[893].

На фоне общих английских проблем деятельность Генриетты-Марии и ее сторонников уже практически не привлекала внимания общественности. Противостояние профранцузской и происпанской придворных фракций потеряло свою остроту: в мае 1638 г. испанский посол Оньяте покинул Англию, не добивших никаких результатов, тогда как всякие попытки подписания союза с Францией были прерваны еще за год до этого.

В новой политической ситуации для английского двора наиболее актуальной стала борьба роялистов и сторонников парламента, которая органично наложилась на противостояние католиков и протестантов. В этих условиях в рамках двора постепенно произошло перераспределение сил: отдаление Генриетты-Марии от протестантов Холланда и Нортумберленда, тесно связанных с оппозицией королю, и сближение проабсолютистски настроенных членов французской и испанской фракций[894]. Для самой Генриетты-Марии вопросом первой важности стало не отстаивание французских интересов, а поддержка короля и его сторонников.

Весной 1638 г. английский двор пополнился еще одной деятельной фигурой. В течение 1630-х годов герцогиня де Шеврез, подруга детства Генриетты-Марии, бывшая одним из самых бескомпромиссных и коварных врагов Ришелье, продолжала активную деятельность против кардинала. Когда очередной заговор, в который она была вовлечена, оказался в 1637 г. на грани разоблачения, герцогиня, опасавшаяся возмездия, решилась бежать на Пиренеи. В феврале 1638 г. она получила теплый прием при испанском дворе, стала другом Оливареса и, если верить слухам, министром Филиппа IV[895]. Весной 1638 г. герцогиня прибыла в Англию, вооружившись огромным количеством подарков для Генриетты-Марии и новыми планами интриг против Ришелье. В мае 1638 г. венецианец Франческо Дзонка докладывал, что «она возобновила все старые знакомства и заводит множество новых»[896].

Де Шеврез не скрывала своего пренебрежения к Монтагю, с насмешкой указывая англичанину, что фавориты Генриетты-Марии не дают ему возможности хоть как-то влиять на королеву. Нортумберленд сразу невзлюбил герцогиню и даже жаловался на то, что она пыталась убедить Холланда присоединиться к испанской фракции[897].

Осенью 1638 г. в сопровождении 600 человек прибыл еще один влиятельный враг Ришелье – Мария Медичи, мать королевы. Это событие не вызвало воодушевления при дворе. Генриетта-Мария оказалась одинока в своем проявлении радости. Старая королева оставалась в Англии в течение трех лет. В декабре 1638 г. графиня Карлайл, сестра графа Нортумберленда, писала, что «королева всеми силами старается воздействовать на короля, грозя ухудшением отношений с Францией, от которой много сейчас зависит»[898].

К 1640 г. изменение политической позиции Генриетты-Марии было практически завершено. Прибывший из Ирландии в сентябре 1639 г. Томас Уэнтворт (а с января 1640 г. – граф Страффорд), теперь первый советник короля, был с радостью встречен роялистским крылом фракции королевы. В феврале 1640 г. свое почтение Уэнтворту выразили Монтагю, Джермин и Генри Перси[899], а в следующем месяце его удостоила визита и неоднократно восхваляла при дворе его достоинства герцогиня де Шеврез. В мае и сама королева продемонстрировала свою расположенность к Уэнтворту[900].

Уэнтворт, в свою очередь, уважал королеву как супругу своего сюзерена, однако без всякой симпатии относился к ее фаворитам, которые должны были выглядеть в его глазах как праздные щеголи. Особенно негативно Уэнтворт относился к Холланду, и Холланд отвечал ему взаимностью[901]. Сравнительно дружелюбен был Уэнтворт лишь по отношению к Нортумберленду, наименее «светской» фигуре из числа окружения королевы[902]. Нортумберленд, в свою очередь, считал Уэнтворта своим другом, но был недоволен тем, что тот был слишком склонен к союзу с Испанией[903]. К началу 1640-х годов неприятная ситуация сложилась и в отношениях Уэнтворта и Генри Уэйна, известного своими антииспанскими взглядами и назначенного в феврале 1640 г. благодаря влиянию Генриетты-Марии государственным секретарем вместо Джона Коука[904].

Уэйн, занимавший на протяжении 1630-х годов различные административные и придворные должности (в том числе должность гофмаршала королевского хаусхолда в 1629–1639 гг. и должность казначея двора с 1639 г.) и бывший с 1630 г. членом Тайного совета, высоко ценился Карлом I[905]. Однако при этом Уэйн не отличался выдающимися способностями, а его недочеты и ошибки в ходе первой войны с шотландцами восстановили против него Уэнтворта[906]. Сложно понять, какие цели преследовала королева, поддерживая человека, который был непримиримым врагом Уэнтворта, советника и главной надежды Карла I (кроме того, сын Уэйна, Генри Уэйн-младший, был известен тесными связями с лидерами оппозиции). Возможно, Генриетта-Мария опасалась возросшего влияния Уэнтворта и стремилась назначением Уэйна несколько уравновесить положение сил при дворе. Результатом этого назначения стало очередное размежевание двора, которому в тот момент как никогда требовалось единение его членов[907].

В это время в окружении королевы появились новые лица, молодые роялисты Генри Уилмот и Джордж Горинг-младший, а сама Генриетта-Мария все более охладевала к своим бывшим «пуританским» фаворитам. Королева способствовала назначению Холланда главнокомандующим в первой Епископской войне, но затем перестала его поддерживать[908]. Фракция королевы приобрела религиозный характер: на первые роли вышли Монтагю и Джермин, не скрывавшие своего презрительного отношения к парламенту и протестантам вообще[909].

После приезда в Англию Уэнтворт попытался склонить на свою сторону Нортумберленда, известного дружескими отношениями с Уэйном[910]. К несчастью для роялистов, Нортумберленд имел веские причины затаить обиду на короля. Одной из главных причин его недовольства было то обстоятельство, что вся деятельность королевского военно-морского флота, который он возглавлял с 1636 г., ограничивалась «скучной борьбой с голландскими рыболовами и мелкими контрабандистами». Его попытки реформировать флот также были расстроены Коттингтоном[911]. Нортумберленд выражал неудовольствие невнимательным отношением пэров к шотландской кампании, а также всей церковной политикой Лода и выступал (хотя и безуспешно) против войны с Шотландией[912]. Наконец, особое раздражение Нортумберленда вызвало назначение Уилмота командующим несколькими королевскими отрядами в Шотландии. По словам Нортумберленда, выдвижение королем «такого посредственного человека, который берет на себя ответственность называться английским пэром», было крайне несправедливо[913]. Таким образом, Нортумберленд, которого Уорвик называл верным слугой короля, был вынужден пересмотреть свои взгляды[914]. Хотя в начале 1640 г. Нортумберленд был назначен главнокомандующим английской армией, однако еще до начала Второй Епископской войны сказался больным и покинул свой пост, присоединившись к противостоявшим Уэнтворту Уэйну и Холланду[915].

К началу гражданских войн фракция королевы фактически перестала существовать. Уэнтворту Долгим парламентом было предъявлено обвинение в государственной измене, во многом благодаря аргументам, озвученным Уэйном. И Холланд, и Нортумберленд своими заявлениями способствовали дискредитации Уэнтворта и вынесению ему смертного приговора в мае 1641 г. (хотя стоить отметить, что и Холланд, и Нортумберленд требовали только отставки Уэнтворта, но не его смерти)[916]. Участие Уэйна в судебном процессе над Уэнтвортом положило конец его многолетней службе королю, и в ноябре 1641 г. он был освобожден от всех занимаемых им должностей, после чего присоединился к сторонникам Долгого парламента[917].

С конца 1640 г. Джермин и Генри Перси участвовали в заговоре роялистов по освобождению Уэнтворта, но их планы были раскрыты[918].

В начале 1642 г. попытка Карла I арестовать лидеров палаты общин окончилась неудачей из-за того, что Генриетта-Мария неосторожно поделилась планами короля с графиней Карлайл, которая в свою очередь оповестила Джона Пима[919]. Летом 1642 г. Генриетта-Мария была обвинена в государственном преступлении и была вынуждена бежать во Францию, сопровождаемая Монтагю и Джермином.

Во Франции Монтагю принял постриг в бенедиктинском монастыре. Его приблизила к себе Мария Медичи, благодаря протекции которой он вскоре стал аббатом. В 1647 г. Монтагю стал духовником Генриетты-Марии и находился в окружении королевы до ее смерти в 1669 г., после чего он вернулся в Париж, где и скончался в 1677 г.[920]

После прибытия во Францию в 1642 г. Джермин также продолжал поддерживать Генриетту-Марию. В 1643 г. он стал бароном, а после восстановления Карла II на троне получил титул графа Сент-Олбанса. В 1671–1674 гг. Джермин занимал должность лорд-камергера королевского двора. Умер Джермин в 1684 г.[921]

Генри Перси после начала гражданской войны остался на стороне короля. В 1643 г. он был удостоен титула барона. Через два года Перси был вынужден бежать во Францию. Так же как Монтагю и Джермин, он до своей смерти в 1659 г. оставался сторонником королевы[922].

Нортумберленд и Холланд придерживались нейтралитета по отношению к растущему кризису в стране так долго, как то позволяли обстоятельства. Нортумберленд присоединился в 1642 г. к лагерю парламента, сделав выбор в пользу своей религии и старой знати, к которой принадлежал он сам, и оставался одним из наиболее умеренных противников короля. В годы протектората Нортумберленд оставался вне политики. После реставрации Стюартов он быстро завоевал расположение Карла II, став членом Тайного совета. Нортумберленд умер в 1668 г.[923].

Холланд в течение войны лавировал между парламентариями и роялистами, не оставляя попыток добиться соглашения между обеими сторонами. В итоге в 1649 г. он был обвинен в шпионаже в пользу короля и казнен по приговору парламента, несмотря на заступничество его брата, графа Уорвика[924].

Тщательное изучение королевского двора 1625–1640 гг. позволяет сделать вывод о политической неоднородности его состава и о сложности взаимоотношений между фракциями и группировками придворных. В отдельные временные периоды придворная борьба принимала разные формы. Противостояние королевского фаворита и оппозиции сменилось затяжной борьбой крупных придворных фракций, ориентированных на внешние силы, а последние годы единоличного правления Карла I оказались отмечены религиозным конфликтом и ростом напряжения в отношениях роялистов и сторонников парламента.

После смерти Бекингема новыми советниками короля было осуществлено изменение общего вектора внутренней и внешней политики: произошел отход от активной военной политики, ставшей причиной опустошения казны, и выработана детальная программа стабилизации внутреннего положения в стране. Вследствие того что на долгие годы для Карла I приоритетной стала не внутренняя, а внешняя политика, ориентирами придворных фракций оказались внешнеполитические силы – правительства Испании и Франции.

С конца 1620-х годов началось постепенное оформление происпанской и профранцузской придворных группировок во фракции, представлявшие собой организованные объединения, предназначенные для решения масштабных задач. В отличие от придворных группировок предшествующего периода, создававшихся для достижения сиюминутных конкретных целей, фракции характеризовались наличием фигуры лидера, стабильным составом и долгосрочной программой деятельности. Связь с внешнеполитическими силами являлась обязательным атрибутом для фракций каролинского двора 1630-х годов. Фракции, действовавшие в тесной связи с иностранными дипломатами, отличались от придворных группировок не только большей организованностью, но и более широким профилем деятельности. Основные цели деятельности фракций оказались обусловленными стремлением их лидеров получить возможность влияния на внешнеполитический курс Карла I. Создание фракций стало возможным лишь в условиях внутреннего спокойствия в королевстве и отсутствия фигуры всесильного фаворита, каким раньше был Бекингем, и явилось реализацией стремления английской знати получить возможность участвовать в решении политических вопросов.

Оформление испанской и французской фракций английского двора стало главной причиной того, что двор оказался разделенным на две части. С одной стороны находились королевские министры, преданные политике умиротворения, административных реформ и финансовых нововведений, которые должны были создать эффективную модель платежеспособного государства, независимого от парламента. По другую сторону баррикады стояла группа аристократов, выступавших за агрессивную внешнюю политику.

Испанская фракция, стремившаяся способствовать развитию англо-испанских отношений, снискала у современников самую дурную славу из всех английских придворных объединений второй половины 20-х и 30-х годов XVII в.[925] Несмотря на явно происпанский характер политики Якова I и значимость фигуры Гондомара для последних лет правления этого короля, испанская фракция двора Карла I не была напрямую связана с группой сторонников Гондомара и являлась, по сути, новообразованием. После смерти Бекингема началось выдвижение лорд– казначея Ричарда Уэстона. С конца 1620-х годов фракция Уэстона вышла на лидирующие позиции при дворе, определяя внутреннюю и внешнюю политику королевства. Членами фракции являлись люди, так или иначе связанные с Испанией и известные своей симпатией к католицизму.

Основными целями деятельности испанской фракции было сохранение условий, которые должны были обеспечить нейтралитет в европейской политике, стабильность, экономическое сотрудничество с Испанией и беспарламентский тип правления. В течение десятилетия – с конца 1620-х годов и до начала гражданской войны – испанская фракция пользовались полной поддержкой Карла I, и ее доминирование при дворе было серьезно поставлено под вопрос лишь на короткий период в начале 1637 г.

Рост влияния фракции был наиболее интенсивным после ратификации Мадридского мирного договора 1630 г., когда увеличение числа сторонников Испании заметно взволновало в Уайтхолле противников Габсбургов, тогда как само заключение мира было обусловлено авторитетом Уэстона, сумевшего убедить Карла I в необходимости данного шага. В течение нескольких лет члены фракции содействовали перевозкам испанского серебра во Фландрию и набору добровольцев для фламандской армии. Тем не менее, безрезультатными были все попытки испанской фракции обеспечить заключение военного союза между Англией и Испанией: переговоры 1632, 1634 и 1637 гг. о возобновлении секретного договора закончились ничем.

После смерти Уэстона в 1635 г. влияние испанской фракции на Карла I уменьшилось. Однако Коттингтон и Уиндебэнк продолжали сотрудничество с испанской стороной, не теряя надежды на подписание в итоге союзного договора. И лишь отъезд Оньяте из Англии в мае 1638 г. ознаменовал неспособность английской и испанской дипломатии достичь соглашения между государствами о военном сотрудничестве.

Стремясь убедить Карла I в необходимости тесного сотрудничества, Мадрид в то же время игнорировал намерения Карла I вернуть Пфальц своему племяннику. Вероятно, именно из-за этого обстоятельства в 1634 г. испанцам не удалось договориться даже о минимальном военно-морском сотрудничестве сторон. Главная проблема Карла I и главная причина провала длительных переговоров, касающихся возвращения Пфальца, заключалась в неспособности короля предоставить испанцам за восстановление его сестры на троне адекватной платы деньгами или военной помощью. Ограниченность в средствах не позволяла Карлу I сделать что-либо для помощи Пфальцу без обращения к парламенту. Не имея других средств, Карл I до последнего момента рассчитывал на дипломатические методы борьбы, по-видимому, надеясь, что будущий союзник сделает все нужное Англии (и соответственно Пфальцу) лишь за сам факт подписания союзного договора.

Амбициозные военные планы Оливареса также не могли не сказаться на отношении англичан к военному союзу с Испанией. Опасения членов испанской фракции в Уайтхолле не были услышаны Неколалде, равно как не были использованы некоторые выгодные для Мадрида обстоятельства, возникшие благодаря сложностям в переговорах Англии и Франции середины 1630-х годов. Подарки Неколалде своим партнерам в Лондоне не были частыми и, вопреки всеобщей уверенности, не смогли способствовать изменению внешней политики Карла I.Как результат, в 1636–1639 гг. король, практически расставшийся с мыслью добиться возвращения Пфальца, относился к проектам военного союза с Испанией с таким же безразличием, как и ранее к предложениям Франции.

Если учесть, что восстановление Пфальца не входило в намерения испанской стороны, и, следовательно, получение военной помощи со стороны Карла I было маловероятным, главной целью Мадрида в отношениях с Англией являлось удержание англичан от участия в военных конфликтах Испании с Голландией и Францией. Испанцы умело играли на стремлении Карла I вернуть земли своей сестры, постоянно подогревая интерес английского короля новыми предложениями и обещаниями. При этом Испании была крайне выгодна и даже необходима помощь Англии в обеспечении транспортировки грузов во Фландрию. Фактически именно английское посредничество в вопросах снабжения и торговли, наряду с задачей сохранения Англией нейтралитета в борьбе континентальных держав, стало главной целью испанской дипломатии на протяжении 1630-х годов.

Как показали события 1630-х годов, испанцы действовали по одному и тому же шаблону, опробованному ими еще в ходе мирных переговоров 1629-1630-х годов: налаживание отношений с английскими министрами и поддержание интереса Карла I к проблеме Пфальца. За десять лет испанцами не было предпринято ничего существенно нового. Поскольку схема работала, очевидно, Оливарес не видел смысла в каких-либо изменениях.

Смелость Испании в отношениях с Англией основывалась не только на аргументе в виде Пфальца, но и на понимании того факта, что Карл I, испытывавший перманентную нехватку средств, не пойдет, в случае разрыва с Испанией, на участие в военных действиях на стороне ее противников. Оньяте демонстрировал очень тонкое понимание ситуации, когда утверждал, что английский король не решится участвовать в войне с неясными перспективами успеха. Недальновидная политика Бекингема, втянувшего во второй половине 1620-х годов Англию в конфликт с Испанией и Францией и чуть не приведшего корону к финансовому и политическому краху, должна была надолго, если не навсегда, отбить у Карла I желание воевать. Вторым фактором, обеспечивавшим стабильность англо-испанских отношений, была очевидная невыгодность для Англии прекращения торговли с Испанией.

И хотя нельзя отрицать вероятность того, что в итоге Карл I, уставший от бесконечных обещаний Испании, мог склониться к союзу с Францией, выступление шотландцев и рост внутренних проблем в Англии положили конец всем опасениям Мадрида, окончательно гарантировав неучастие англичан в войне на континенте.

Однако, при всем ранее сказанном, было бы неправильно расценивать итоги десятилетнего англо-испанского сотрудничества как сугубо отрицательные для Лондона. Несмотря на оставшийся нерешенным вопрос о возвращении Пфальца, для Англии сотрудничество с Испанией было не менее выгодным, чем для самой Испании. Уэстон прекрасно понимал, что в условиях единоличного правления короля, когда отсутствовала возможность получения субсидий от парламента, торговля с Испанией, наряду с другими экономическими мерами, предпринимавшимися лорд-казначеем, и сохранение нейтралитета во франко-испанских противоречиях давали возможность короне сохранять финансовую стабильность, а значит, и политическую независимость. Испанское серебро было необходимо Карлу I не меньше, чем Мадриду – английские конвои. Нельзя отрицать личной заинтересованности членов испанской фракции в сотрудничестве с Мадридом (для современников не было секретом, что испанские агенты не скупились на подарки для своих английских коллег). Тем не менее, курс политики Уэстона и его коллег был обусловлен, в первую очередь, стремлением поддержать стабильное состояние государства. Время тотального доминирования испанской фракции при английском дворе, пришедшееся на 1628–1635 гг., стало, без сомнения, наиболее благополучным периодом правления Карла I[926].

Хотя французская фракция Генриетты-Марии, в отличие от фракции Уэстона, не пользовалась благосклонностью Карла I и не оказала решительного влияния на внутреннюю и внешнюю политику королевства, ее деятельность представляет собой неотъемлемую и достаточно важную часть истории Англии 1630-х годов. Фракция королевы стала той силой, которая смогла выступить против происпански настроенных придворных, стремясь повлиять на политические симпатии Карла I и добиться сближения с Францией. В состав фракции Генриетты-Марии вошла группа молодых придворных, тесно связанных родственными узами, патронатными отношениями с Бекингемом и участием в переговорах по заключению брака Генриетты-Марии и Карла I.

Несмотря на влиятельность Генриетты-Марии, все попытки французской фракции одержать верх над сторонниками Испании были безрезультатны. Безуспешность деятельности французской фракции была обусловлена несколькими причинами. Во-первых, большим минусом французской фракции являлась неровность ее отношений с французским правительством. В то время как Уэстон, Коттингтон и Уиндебэнк постоянно координировали свои действия с Оливаресом и его агентами в Англии, отношения фракции королевы с Ришелье варьировались от холодно-нейтральных до откровенно враждебных. Шатонеф, создавший фракцию королевы и способствовавший началу ее политической деятельности, как стало ясно позднее, больше заботился не об отстаивании интересов Франции в Лондоне, а о подготовке союзника в борьбе против Ришелье. Сменивший Шатонефа де Фонтенуа-Марей оказался в натянутых отношения с Генриеттой-Марией, поскольку являлся ставленником кардинала. Разумеется, что отсутствие единства устремлений в среде сторонников Франции мешало их попыткам противостоять испанской фракции.

Хотя после смерти Уэстона королева и могла надеяться на рост своего влияния при дворе, Карл I не спешил что-либо менять. Деятельность Уэстона продолжали Коттингтон и Уиндебэнк, а новым доверенным лицом стал архиепископ Лод, тогда как Генриетта-Мария продолжала оставаться на вторых ролях. Тем не менее, второй этап деятельности Генриетты-Марии и ее сторонников был несколько успешнее первого.

После преодоления противоречий между королевой и Ришелье французской фракции удалось на некоторое время вырваться на лидирующие позиции при английском дворе. Началось некоторое сближение Генриетты-Марии с архиепископом Лодом, также выступавшим за разрыв с Испанией. Шедшие в течение года переговоры Карла I с Францией оставляли надежду на смену политического курса королевства и сближение с Францией. Однако нежелание Карла I ввязываться в дорогостоящие военные операции и лишиться возможности продолжения выгодной торговли с Испанией, а также неожиданная неуступчивость Ришелье в вопросе субсидий положила конец надеждам французской фракции.

Во-вторых, действия Генриетты-Марии в качестве лидера фракции, несомненно, уступали по эффективности действиям Уэстона. Молодая женщина, оказавшаяся в чужой стране, Генриетта-Мария была не готова к решению политических вопросов. Если авторитет Уэстона был следствием его грамотной деятельности в качестве королевского министра, то высокое положение Генриетты-Марии было обусловлено ее статусом королевы и близостью к Карлу I. В течение всего периода существования французской фракции королева не всегда демонстрировала самостоятельность и порой была подвержена влиянию различных лиц, таких как Шатонеф, Холланд или Конн.

Кроме того, в отличие от испанской фракции, объединенной католическими симпатиями и связью с Испанией, состав фракции королевы был несколько менее однороден. Холланд и Нортумберленд были тесно связаны с оппозицией королю в лице Уорвика, Бедфорда и Эссекса. Поддержка ими Генриетты-Марии была обусловлена не только одним стремлением добиться заключения союза с Францией и разрыва с Испанией, для чего требовалось отстранение от власти всесильного лорд-казначея. Для Холланда достижение этих целей было неразрывно связано с борьбой за восстановление парламента, что, в свою очередь, не отвечало интересам королевы. Фракция королевы в лице Холланда и Нортумберленда не только поддерживала тесные связи с лидерами оппозиции. В отдельные моменты сподвижники Генриетты-Марии действовали в том же направлении, что и лица, ставшие впоследствии лидерами Долгого парламента.

Тем не менее, фракция Генриетты-Марии сохраняла свое единство до конца 1630-х годов, когда расхождение в интересах привело к изменению ее состава. После отъезда Сенетера на первые роли в окружении королевы вышли папский посланник Конн, Монтагю и Джермин. С 1638 г. при дворе началось постепенное перераспределение сил. Перед лицом внешней угрозы произошло сближение роялистов. На передний план вышли решение шотландского вопроса и проблема противостояния короля со сторонниками парламента, положившие конец периоду единоличного правления Карла I. В условиях роста политической и религиозной напряженности в королевстве фракция королевы постепенно изменила свой состав, избавившись от сторонников парламента: Генриетта-Мария отдалилась от Холланда и Нортумберленда и поменяла свое отношение к Уэнтворту.

При оценке деятельности французской фракции необходимо отметить следующий факт: хотя к концу 1630-х годов французской фракции не удалось добиться от Карла I заключения союза, Генриетта-Мария и Ришелье могли быть довольны уже тем обстоятельством, что в условиях полного доминирования при английском дворе сторонников Испании военно-политического сближения Англии с Испанией так и не произошло.

Изучение истории фракции королевы может существенно повлиять на общепринятую в историографии интерпретацию событий, приведших к началу гражданской войны. Во-первых, становится ясно, что о радикальной проабсолютистской фракции Генриетты-Марии, фигурирующей во многих дискуссиях о правлении Карла I, можно говорить лишь начиная с 1638–1639 гг. Представление о королеве и ее сторонниках как о яркой прокатолической и роялистской группе является верным только для короткого периода времени, примерно совпадающего хронологически с кризисом, вызванным восстанием шотландцев. Что касается 1629–1637 гг., здесь данная оценка деятельности фракции королевы диаметрально противоположна действительности: в течение этих лет королева и ее сторонники боролись с создателями беспарламентского типа государственного управления в лице Уэстона и его сторонников.

История политической деятельности Генриетты-Марии также позволяет посмотреть с новой точки зрения на отход от двора некоторых видных аристократов. Переход на сторону врагов короля или периодическая помощь, оказывавшаяся им Холландом и Нортумберлендом, стали не только следствием их несогласия с действиями короля. В неменьшей степени эти «отступники» являлись покинутыми экс-фаворитами королевы, нежели недовольными слугами короля. Более того, их попытки сотрудничества с парламентом были прямым продолжением политической стратегии, которой они придерживались в течение 1630-х годов. Вышеназванные лица оставили двор лишь после того, как Генриетта– Мария лишила их своей благосклонности, повернувшись в сторону роялистов и разрушив их надежды успех политики переговоров и компромиссов.