Рождение легенды

Вслед за походом на хорватов и в связи с ним «Повесть временных лет» содержит обширный вставной рассказ о печенежском набеге, отсутствующий в Начальном летописи. И тут мы вынуждены сделать довольно обширное отступление. Дело в том, что с этим преданием мы выходим за пределы реальной истории конца Х века на просторы народного творчества. Владимир очень быстро стал персонажем легенды, воплотившейся в десятках былин «Владимирова» цикла. И первые из них начали складываться уже в следующем столетии после кончины князя, если не при его жизни. Проследим же историю того, как эпоха Владимира становилась былинным веком. И начнем как раз с двух преданий, вставленных автором «Повести временных лет» в Начальную летопись – под 993 и 997 годами.

Русский народный эпос складывался на протяжении веков и многими устами. Слагали похвальные песни в честь побед и трагические в память поражений придворные песнотворцы, хранившие традиции дохристианской еще дружинной поэзии. Песни эти из княжеских стольных градов разносились по Руси паломниками-каликами и бродячими скоморохами – частыми персонажами былин. Сельские сказители перенимали занесенные сюжеты, сплетали их с местными преданиями и ранее сложенными в племенной толще песнями. На Руси крещеной эпос рождался новый, христианский, – но в него вливались и старые, языческие образы, поверья, мифы.

Имя Владимира попало в этот бурлящий водоворот мифов, преданий и песен очень рано. Скорее всего, еще при его жизни. Масштабные перемены, охватившие все стороны жизни строящейся Руси, до самых дальних ее уголков, захватывали воображение современников и потомков. Длящаяся же десятилетиями, упорная и успешная война с кочевниками давала необходимую пищу для создания героического эпоса. Как и многие другие деяния князя – скажем, впервые за долгие годы победоносный поход на греков или последовавшая затем женитьба на «царице». Придворные песнотворцы Владимира слагали песни-славы в честь князя и его доблестных дружинников. След их находим мы в Начальном своде. Создатель его излагает историю похода на Полоцк и женитьбы на Рогнеде стихом дружинной былины, запечатленным две сотни лет спустя «Словом о полку Игореве». У дружины, у духовенства, у масс русского люда были свои предания о Владимире и его эпохе. По мере того как эпоха уходила в прошлое, предания обретали новые, причудливые связи, и нередко с прославленным «Красным Солнышком» связывались события и деяния времен его далеких предков.

Так и произошло, вероятно, с преданием о печенежском набеге и силаче-кожемяке, с упоминания о котором мы начали эту главу. В начале XII века в городах Южной Руси сказывали о Владимире немало. Это и отразилось в свидетельствах летописца-киевлянина, хорошо знавшего местные предания и эпические песни. Как уже говорилось, предание о кожемяке вписано в «Повесть временных лет» под 993 годом, после позаимствованного из Начального свода известия о хорватском походе. Начинается действие с возвращения Владимира с «хорватской войны».

Итак, Владимир возвращался с хорватской войны. В это время на Левобережье появилась печенежская орда, двигавшаяся от Сулы. Владимир поспешил переправиться через Днепр и на броде у реки Трубеж, «где ныне Переяславль», встретил печенегов. Началось приречное стояние – частое явление в войнах тех веков. Сторона, начавшая переправляться первой, могла понести серьезные потери, потому ни печенеги, ни русские не решались первыми пойти бродом.

Печенежский хан, наконец, сам подъехал к берегу и вызвал киевского князя. «Выпусти ты своего мужа, а я своего, пусть поборются. Если твой побьет моего, да не воюем три года. Если же наш муж побьет, то воюем три года». Вожди разъехались в свои станы. Владимир, вернувшись к себе, разослал по всему войску биричей с призывом: «Есть ли такой муж, что поборолся бы с печенегом?» Но ни одного добровольного охотника не нашлось во всем войске. Утром печенеги подъехали к берегу и привезли своего поединщика. Русские не могли никого выставить. Владимир «начал тужить» и вновь отправил биричей в войско, веля обойти всех воев. Наконец к князю явился некий старик и сказал: «Княже, есть у меня один сын младший дома, – я вышел с четырьмя, – с детства никто его не побил. Один раз ссорились мы, а он мял кожу, и разгневавшись на меня, руками изорвал работу руками». Владимир обрадовался и послал за молодым силачом.

Кожемяку привели к князю, и тот рассказал ему обо всем. Кожемяка сказал: «Княже, не ведаю, смогу ли одолеть его. Испытайте меня – есть ли бык большой и сильный?» Такого быка нашли. Князь повелел раздразнить быка. Того прижгли железом и пустили на кожемяку. Силач отстранился, схватил пробегавшего быка за бок и выдрал ему кожу с мясом, «сколько рука взяла». Владимир подытожил: «Можешь с ним бороться».

Утром печенеги вновь подъехали к броду. «Нет ли мужа? – с издевкой спросили они. – Вот, наш готов». Ночью русская рать вооружилась и изготовилась к бою. На призывы печенегов русский полк выступил из стана и встал против них у брода. Перед полком вышел силач-кожемяка. Печенежский поединщик был «превелик зело и страшен». Он посмеялся над русским, который выглядел как «средний телом». Ровно посредине между выстроившимися войсками, у брода, поединщики сошлись. Они схватились врукопашную. Какое-то время ожесточенно боролись, а затем русский одолел. Он «удавил печенежина в руках до смерти и ударил им о землю».

Печенеги в ужасе закричали и обратились в бегство. Русская рать перешла Трубеж и погналась за врагом. Бегущих печенегов рубили, пока не прогнали в Степь. В радости победы Владимир будто бы заложил у брода град и назвал его Переяславлем – «ибо перенял славу отрок тот». Победителя и его отца князь сделал «великими мужами». После этого «Владимир возвратился в Киев с победою и славою великой».

Вставляя предание о богатыре-кожемяке в летопись, автор «Повести временных лет» опирался только на устную народную память. Владимир действительно отстраивал Переяславль. Но было это, согласно Иакову Мниху, на два года раньше. Самое же главное – название «Переяславль» гораздо старше времен Владимира. Город упоминается в первом соглашении Олега Вещего с Византией от 907 года. Назван же он по славянскому княжескому имени «Переяслав» – видимо, так звали полянского вождя, первым «срубившего» здесь град. В некоторых летописях память о происхождении названия города сохранилась – но аристократическое имя «Переяслав» приписывается кожемяке.

Автор «Повести» прекрасно знал, что Переяславль древнее князя Владимира – сам внес помянутый договор в летопись – но не удержался и от включения народного сказания. Мы должны быть благодарны ему за это, ибо такой вольностью он сохранил для нас осколок древнейшего былинного эпоса. Да не так уж и фантастично предание о кожемяке. Более того, оно может отражать и реальные события – хотя бы и времен основания Переяславля в конце IX – начале Х века. Бурное и величественное время Владимира быстро превратилось в мощный магнит, притягивавший к себе смутные припоминания о давно, неведомо когда, минувших событиях. Условия уговора между князем и печенежским ханом хорошо объясняют датировку события в Повести временных лет – под 996 годом Начальный летописец сообщал о войне с печенегами. Значит, условленные три года тогда уже истекли – рассудил его продолжатель. Отсюда и искусственная привязка действия былины к «хорватской войне».

Другое предание при всей внешней анекдотичности выглядит гораздо более достоверным. В том смысле, что легший в его основу эпизод действительно вполне мог произойти во времена Владимира – едва ли раньше. Правда, датировано предание в летописи тоже искусственно. Автор «Повести временных лет» просто поставил новый рассказ следующей погодной статьей (997 года) после обширной итоговой похвалы Владимиру Начального летописца.

Итак, в 997 году Владимир, как рассказывает «Повесть», отправился в Новгород за «верховскими воями» (Верхней Русью именовались в Киеве земли по Верхнему Днепру и севернее). Как уже говорилось, и как долгое время помнилось на Руси, именно северные племена поставляли гарнизоны приграничных крепостей и пополняли порубежные заставы. Печенеги прослышали о том, что князь в отъезде. Прорвавшись на север по правобережью Днепра, они дошли до Ирпени и осадили Белгород. Кочевников было «великое множество», и в отсутствие князя никто не рискнул оказать помощь. Ни один человек не мог выйти из города через плотную осаду. Начался жестокий голод.

Осада длилась долго. Над горожанами нависла угроза голодной смерти. Поняв это, они собрались на вече. «Уже скоро помрем от голода, – говорили они, – а от князя помощи нет, так лучше помереть. Сдадимся печенегам, – кого пощадят, кого убьют, – а то помираем от голода». На том и порешили. Одного старца не было на вече. Он спросил сограждан: «Зачем было вече?» Ему сказали, что наутро собрались сдавать печенегам город. Старец пригласил к себе городских старейшин и сказал им: «Слышал, что хотите сдаться». «Не вытерпят люди голода», – отвечали ему. «Послушайте меня, – сказал в ответ старец, – не сдавайтесь три дня, а делайте то, что я велю». К нему прислушались с радостью.

Старик велел: «Соберите по горсти овса, пшеницы или отрубей». Столько нашлось. Городские женщины по приказу старца приготовили болтушку для киселя и залили в кадь. Кадь поставили на дно выкопанного колодца. Затем старец велел найти меду. В подземной княжеской «медуше» отыскалось еще лукно меда. Из этого меда приготовили сладкую «сыту» и тоже погребли в кади, в другой колодец.

Утром следующего дня горожане послали к печенегам со словами: «Возьмите к себе нашего заложника, и пойдите во град, до десяти из вас. Посмотрите, что делается в граде нашем». Печенеги, обрадованные, полагая, что им хотят сдаться, с охотой послали разведать обстановку десяток «лучших мужей». Однако в стенах Белгорода посланных ожидало разочарование. «Почто губите себя? – спросили их люди. – Стойте хоть десять лет – что сможете сотворить? Ведь мы имеем пищу от земли. Если не верите, то посмотрите своими глазами». Их привели к первому колодцу, зачерпнули оттуда болтушки, разлили по латкам и сварили киселю. Затем из второго колодца набрали сыты. Горожане поели сначала сами, а затем дали попробовать и печенегам.

Печенеги поразились. «Не поверят князья наши, – сказали они, – если не поедят сами». Для «князей» налили по корчаге болтушки и сыты. Отведав белгородского киселя, печенежские ханы тоже «подивились» – и поверили. Они отпустили городских заложников, забрали своих «мужей» «и от града пошли восвояси».

Было бы рискованно утверждать, что в этом летописном рассказе «все правда». Однако – повторим – в нем вполне мог отразиться какой-то реальный эпизод войн Владимира с печенегами конца X – начала XI века. Во всяком случае, оба предания – и о богатыре-кожемяке, и о белгородском киселе, – отражают начавшийся процесс складывания народной памяти об эпохе Владимира. Как о времени эпическом, как о «героическом веке».

Время шло, и Владимир, затмевая своих языческих предков, становился главным былинным князем. Новый эпос выстраивался заново, на новой основе. Архаика дохристианских времен уходила в прошлое. Языческие вожди и герои либо исчезали из народной памяти или становились придворными «храбрами» Владимира – как Олег Вещий, ставший в былинах поздней поры Владимировым богатырем Вольгой. Переходный этап этого складывания огромного Владимирова цикла мы можем наблюдать благодаря норвежской «Саге о Тидреке».

Созданная в начале XIII века, «Сага» представляла собой на самом деле переложение немецких эпических поэм о Дитрихе Бернском – главном эпическом короле готского героического эпоса, якобы современнике и враге-друге гуннского Этцеля, Аттилы. Немецкий эпос прославлен в мировой литературе «Песнью о Нибелунгах», и сюжет «Саги» тесно с ней связан. Однако в нить повествования то ли норвежским переводчиком, то ли еще его северонемецким источником, оказалась вплетена так называемая «Сага о вильцинах», главные герои которой – не германцы и не гунны. Действие ее происходит в славянских землях Южной Прибалтики и Руси. По многим признакам, основной сюжет воспринят через Новгород.

Рассказывает эта «сага» о древнем могуществе славянского племени велетов («вильцинов») и их короля Велета («Вильцина»), Волота Волотовича русских былин. Однако затем велетов победили и покорили русские – след давней борьбы предков новгородцев в Южной Прибалтике с действительно воинственными и могущественными велетскими соседями. Позднее описывается блестящее правление русского князя Владимира и его борьба с кочевниками. Последних автор «Саги о Тидреке» для своих целей сделал гуннами, и Владимир терпит у него поражение. Но это уже результат соединения русского и немецкого эпоса.

Итак, Владимир здесь – уже совершенно эпический персонаж, подлинная родословная которого забыта. Он действует во вневременном мире былины, соединяющем древние языческие мифы и исторические предания о сравнительно недавней поре. Что особенно интересно для нас, рядом с Владимиром действует в «Саге» его брат, могучий воитель и мудрый советник по имени Илья. Как не вспомнить Илью Муромца русских былин – но Илья Муромец ведь совсем не брат Красному Солнышку? Видимо, образ богатыря складывался очень долго и из разных источников.

На Руси был еще один святой Владимир – почитавшийся в Новгороде строитель Новгородской Софии, внук крестителя Руси Владимир Ярославич. Он княжил в Новгороде волей своего отца Ярослава Мудрого и имел старшего брата Илью, который княжил там же до него. Илья умер молодым, но отец позаботился, чтобы память о нем сохранилась на Севере. В память сына он возвел несколько храмов, посвященных его небесному покровителю пророку Илии. В народной памяти к началу XIII столетия уже сливались два почитаемых старинных князя, а образ юного Ильи причудливым образом переплелся с народным культом Ильи-Пророка, в котором вчерашние язычники видели сменившего Перуна небесного громовержца. К образу Ильи – якобы соратника и советника Владимира Красное Солнышко – стали притягиваться древние мифы, получая при этом новое содержание. Последнее же и решающее изменение с этим новым персонажем произошло уже к XV веку, когда в Западной Руси богатырем-соратником Владимира стали считать преподобного Илью Муромца-Печерского. Этот подвижник из Киево-Печерского монастыря отличался огромной силой и богатырским телосложением. В молодости, по преданию, он служил в великокняжеской дружине, жил же в XII веке.

Так Владимир вслед за вечным своим спутником в преданиях, Добрыней, обрел и второго из «трех богатырей». Третий присоединился позже всех. Еще в XIV веке, когда создавалось эпическое «Описание об Александре Поповиче», ясно помнилось, что этот ростовский «храбр» служил князьям начала XIII века и погиб в битве с татарами на Калке в 1223 году. Но народная память живет по своим законам. По мере того как сказания об Александре Поповиче опускались в народную толщу, они все более менялись. В них смещались имена и эпохи, добавлялись фантастические подробности – и вот в XVI веке, на страницах монументальной Никоновской летописи Александр Попович оказывается соратником уже и князя Владимира. Это не мешает ему, однако, по представлению летописца, погибнуть спустя века на Калке.

Никоновская летопись, созданная около 1520 года, вообще рисует эпоху Владимира уже вполне былинной, такой, какой она и запечатлелась в народной памяти нового времени. Князь предстает в сердце блестящего богатырского двора, и подвигам богатырей (именно так уже и называемым) уделяется немало места. Упоминаются и Александр Попович, и Ян Усмошвец (ранее безымянный кожемяка), и Рахдай – герой эпических преданий северного края. Князь, опираясь на их доблесть и силу, ведет ожесточенную войну с кочевниками. Причем не только с печенегами, но и с пришедшими спустя лишь полвека половцами. А в некоторых других памятниках того же позднего времени, отметим, – уже и с татарами. Ко двору Владимира приходят креститься неведомые ни по каким другим источникам печенежские князья. Ему покоряется прославленный разбойник Могута. Что-то принадлежит преданию, что-то – домыслам позднего летописца. Несомненно одно – в Никоновской летописи перед нами сухая выжимка из уже существующего во всей своей красе былинного эпоса. Неудивительно – именно в XV–XVI веках должны были складываться первоначальные тексты тех самых былин, которые позже будут записаны исследователями фольклора.

Недаром в начале того же XVI века у Владимира появляется новое отчество – «Всеславич». То самое, под которым и вошел он в былины. Впервые оно отмечено, что любопытно, не просто в официальном придворном, а в насквозь официозном сочинении XVI столетия, в «Сказании о князьях Владимирских», возводившем их родословную к императору Августу. Для сочинителя при московском дворе, человека весьма начитанного, былинное отчество древнего князя звучало уже естественнее книжного и исторического. А в XVII веке появляются среди памятников русской литературы уже и первые записи былин о «Владимире Всеславиче» и его богатырях. «Сказание о богатырях Киевских» – о поездке богатырей в Царьград и победе их над чудовищным Идолищем. Здесь, кстати, Александр Попович уже становится Алешей, а Добрыня – Никитичем, и действуют все три старших богатыря (правда, не они одни). «Сухан» – о богатыре, оскорбленном при дворе и героически погибшем, в одиночку защищая родину от кочевников. Наконец, различные версии знаменитой былины об Илье Муромце и Соловье Разбойнике.

Так, на протяжение веков, Владимир превращался из «просто» исторического персонажа в легенду. В легенду не придворную, даже не только церковную – в подлинно народную. Лучше свидетельство тому, сколь глубокий след оставило совершенное им в истории России. И сколь благодарную память оставил он после себя своей стране и своему народу.