Мамаево побоище

Мамаево побоище

Миф десятый. «А на Куликовом поле свободу Руси добыли благословение Сергия Радонежского да подвиг монаха Александра Пересвета. А где были язычники?

Как это ни покажется удивительным – на Куликовом поле же и были. Да и с Сергием Радонежским и двумя братьями-богатырями, Пересветом и Ослябей, не всё так ясно и просто, как хотелось бы того христианам…

Ни Пересвет, ни его брат Родион Ослябя на момент Куликовской битвы не были монахами. Ни Троицкого, ни какого-либо иного монастыря…

Орду надо было остановить – но как, если во главе войска стоит отлученный, неугодный богу князь-анафема?!

Сам князь Дмитрий, такой же средневековый христианин, как и большинство его подданных, не мог не думать об этом.

И вот накануне битвы великий князь решается на поразительный шаг. Он перелагает княжеские регалии на плечи друга, не задетого анафемой Киприана приближенного. Делается это в прямом смысле перед Богом – перед ликом Спаса на черном московском знамени, ратной иконой Москвы. Теперь Христу не за что гневаться на московское войско – во главе его не отлученный, не анафема, а благоверный православный христианин. Сам же Дмитрий уходит простым воином в передний полк, отдавая себя на суд божий, – не как князь, а как простой человек. Становится в один ряд с нехристями и двоеверцами с северного Белоозера и языческой Литвы» (Л. Прозоров).

Итак, Лев Рудольфович заинтересовался Куликовской битвой. Выдвинул уйму теорий, и как разночинец тут же понёс их в народ.

Только вот беда – тема Московской Руси не является сильной стороной писателя, это он эпоху становления Древнерусского государства изучил профессионально. По крайней мере, он сам так о себе думает.

Только есть один маленький нюанс.

Каждый раз, когда Лев Рудольфович пытается предстать перед читателем этаким всезнайкой, у которого есть ответ на любой вопрос, он лишь демонстрирует свою, мягко говоря, некомпетентность. За примером далеко ходить не будем, и возьмём первое, что попадётся на глаза. А попалось нам на глаза рассуждение писателя о восстании в Твери против господства Золотой Орды, которое состоялось в 1327 году. Вот что поведал нам о нём современный идеолог язычества: «Восставшую Тверь спалило совместное московско-ордынское войско. Князь Тверской, Михаил, бежал в Псков, до которого длинные лапы Орды были бессильны дотянуться – но всё же Орда достала его. Чужими руками. Руками церкви».

Так и хочется сказать небезызвестному литератору: «Ау, Лев Рудольфович! Ау! Откликнитесь. Ответьте на вопрос.

Вы когда с источниками нормально работать будете?

Когда летописи читать начнёте?

Когда вообще прекратите нести ахинею в массы?»

Потому что, зациклившись лишь на том, как бы ему ещё обругать Русскую Церковь, «историческая голова» допускает такие ляпы, за которые его запросто могли бы попереть с экзамена по отечественной истории в любом учебном заведении. Называя руководителем восстания в Твери князя Михаила, автор демонстрирует не просто некомпетентность, а извините, полнейшее невежество. Потому что во главе восстания оказался не князь Михаил, который уже девять лет как был убит в Орде по приказу хана Узбека, а его сын Александр.

Михаил Ярославич Тверской (1271–1318), впоследствии канонизированный Церковью, был одной из самых трагических и величественных фигур нашей истории в XIV столетии. Умный правитель и талантливый полководец, победитель объединённого московско-ордынского войска в битве при Бортенево, он пожертвовал собой ради спасения родной земли. Все эти факты являются азбукой, и перед тем как нападать на Церковь, теоретику язычества не мешало бы с ними ознакомиться. Глядишь, и позорился бы меньше…

Но Льва Рудольфовича уже не остановить, он вновь навёл боевую раскраску и вышел на тропу войны. Как Чингачгук Большой Змей, благо тот тоже был язычником и поклонялся Великому Маниту, а заодно по мере сил боролся с распространением христианства в среде своих краснокожих братьев. Теперь писатель надеется окончательно скомпрометировать христианство в глазах читателей.

И конечно, мимо его соколиного взора, намётанного на разные христианские пакости, не могла пройти история монаха Зосимы. Что и говорить, аргумент, по мнению литератора, убойный. Только вот как обычно одно НО.

Впрочем, как всегда, когда дело касается откровений Прозорова.

Вот что он нам поведал: «В 1262 году в Ростове взбунтовавшиеся против татар горожане убили, среди прочих баскаков… монаха Зосиму. Да, читатель, я не ошибся, а вам не привиделось – среди прочих баскаков трудился, собирая дань с земляков, православный инок».

Вот так выглядит это в изображении Льва Рудольфовича.

Теперь о том, как было в реальности.

Пользуясь цитатой великого поэта, спросим: «Так кто же он, хитрец и лгун, или шпион, или колдун?..» Кто же такой этот Зосима-монах?

Да, действительно, был такой Зосима, отпираться не будем. Только вот жил он не в Ростове, а в Ярославле, о чём Прозоров должен был бы знать, если читал Лаврентьевскую летопись. Но не читал.

Ненаказуемо, хотя и обидно.

Во-вторых, если даже подходить к вопросу формально, то к моменту смерти этот самый Зосима не был ни монахом, ни христианином – он принял ислам, о «православном иноке» остались одни воспоминания.

Ну и в-третьих, сведений о том, что бывший монах трудился вместе с баскаками, в летописях нет – судите сами: «Томь же лете оубиша Изосиму преступника, то бе мнихъ образомь точью, сотоне съ судъ; бе бо пьяница и студословець, празнословець и кощюньникъ, конечное же отвержеся Христа и бысть бесурменинъ, вступивъ в прелесть лжаго проока Махмеда».

Короче говоря, пьяница, лентяй и сквернослов, да и вообще басурман.

Вот и всё, следующая запись говорит о его смерти:

«Тогда и сего безаконного Зосиму оубиша в городе Ярославли».

Как видим, летописец жёстко прошёлся по отступнику, перечислив массу его отвратительных человеческих качеств, но о том, что он «трудился» на благо Золотой Орды, не сказал ни слова. А ведь если бы всё было так, как вещает Прозоров, упомянул бы однозначно. Скорее всего, был этот отступник у баскака мальчиком на побегушках, ловившим кость, которая упадёт с барского стола.

Понятно, что Лев Рудольфович тут же в восторге хлопнет себя по ляжке крепкой рукой и завопит – вот они, христиане, во всей красе! Чего от них ещё ожидать! И тут же заявит, что язычники так себя не вели, но это будет лишь очередной писательской уткой – страна веру сменила, и однозначно, что при Крещении не все язычники вели себя одинаково, так, как хотелось бы популярному литератору. Не все были такими идейными, как Прозоров.

В итоге же мы видим, что популярный автор в событиях XIV века не силён, и багаж знаний по данной теме имеет довольно сомнительный.

Но цель ставит перед собой как всегда глобальную – показать, что ведущая роль в победе над Мамаем принадлежала язычникам, а христиане так, только бегали от ордынцев.

Но обо всём по порядку.

Первое откровение писателя на данную тему вызывает, мягко говоря, удивление: «Войско Дмитрия стояло на Куликовом поле так, что первый удар ордынцев Мамая приняли на себя дружины пришедших зимой 1379–1380 годов на службу к Дмитрию Ивановичу литовских князей Андрея (отца Остея) и Дмитрия Ольгердовича…

Итак, впереди всех, в так называемом «сторожевом полку», в авангарде, находились литвины, в большинстве своём, скорее всего, или вчерашние язычники, или вполне себе сегодняшние. Литва вообще в христианство будет обращаться тяжко и медленно».

Всё как всегда, суровые и мужественные язычники в первых рядах, на авансцене, а христиане так, для участия в массовке, они стоят у задника сцены да кулисы подпирают. Но это только во Льва Рудольфовича видении, или ви?дении.

Однако посмотрим, что нам расскажут письменные источники. А они, как известно, рассказывают совсем не то, что гражданин Прозоров.

По большому счёту, в летописях нет сведений о том, как располагались русские полки на Куликовом поле, данная информация присутствует лишь в «Сказании о Мамаевом побоище» и у В.Н. Татищева.

Но поскольку «Сказание» сообщает факты, которые идут вразрез с теорией Прозорова, то он тут же авторитетно заявляет: «В те времена появилось много легенд, в том числе – «Сказание о Мамаевом побоище», перекроившее «на злобу дня» всю историю Куликовского сражения».

Опять исказили! Опять фальсификация!

Вновь Кривда обломала рога Правде!

Вновь Прозоров рвёт и мечет! А кто бы на его месте сдержался?

Оставим писателя гневаться в одиночестве, а сами пока ознакомимся с мнением человека, который действительно является профессионалом в своём деле. Каково его мнение? «Особое место среди источников о Куликовской битве занимает замечательная своими подробностями Киприановская редакция «Сказания о Мамаевом побоище», входящая в состав Никоновской летописи» (А. Кирпичников).

Вывод ясен, убедителен, но не для всех.

Поэтому главный теоретик язычества продолжает раскручивать тему: «Тогда же появились первые, нескладные ещё рассказы о небывалом походе на Куликово поле злодея-литвина Ягайло, надумавшего ударить в спину православному воинству. В «Сказании» литву вообще ведёт на Куликово поле почивший за несколько лет до битвы Ольгерд – не иначе, злые литовские волхвы подняли мертвяка из могилы».

Удивительное дело! В очередной раз, желая прищучить христианских авторов, Лев Рудольфович высек сам себя! Причём высек крепко и знатно. Ведь высмеивая автора «Сказания» за то, что он поставил во главе литовских войск давно скончавшегося Ольгерда, неоязычник соответственно высмеял и себя самого, поскольку у Прозорова антиордынское восстание 1327 года в Твери возглавляет давно убитый по приказу хана Узбека Михаил Тверской. А здесь что, тоже волхвы постарались? Только русские?

Никогда не надо забывать, что и «Сказание о Мамаевом побоище» и «Задонщина» прежде всего произведения художественные, а не летописи. От них глупо требовать точной передачи всех исторических фактов. Надо просто тщательно эти самые факты поискать и сопоставить с другими источниками – вот тогда картина сражения и прояснится.

«Сказание о Мамаевом побоище» – книжно-риторическое произведение и по всему своему характеру, и по стилю, это произведение с ярко выраженной церковно-религиозной окраской. Но было бы неверно только в этом видеть характерные признаки данного памятника древнерусской литературы. Если бы «Сказанию» были присущи только эти черты, оно не пользовалось бы такой популярностью у древнерусских читателей и не вызывало бы к себе такого интереса у читателей нашего времени. Книжная риторика, характеризующая исключительно высокое литературное мастерство автора произведения, не заслоняет реальных подробностей великой битвы, решившей судьбу русского народа» (Л.А. Дмитриев).

Но у Прозорова всё через другое место!

Раз надо доказать, что язычникам принадлежит решающая роль в битве, то он и доказывает. Рубаху на себе рвёт, трубой Иерихонской трубит и при этом настырно продолжает гнуть свою линию. Цель должна быть достигнута, а какой ценой, совсем не важно.

Теперь он записывает в язычники ратников, которые пришли под стягами князей Белозерских. «Далее идут таинственные, не названные по именам «князья Белозерские». Их – двенадцать, по сообщению всё той же «Задонщины», самого раннего из памятников Куликовского цикла. Войско их, соответственно, надо полагать, из Белозерья».

Честно говоря, мы уже утомились опровергать ту ерунду и ахинею, которую городит неутомимый Лев Рудольфович.

Почему не названы князья по именам? Названы. И в летописях, и в произведениях, входящих в Куликовский цикл. И явно их не двенадцать, а значительно меньше.

В «Задонщине» указано чётко: «Воеводы у нас назначены – семьдесят бояр, и отважные князья белозерские Федор Семенович, да Семен Михайлович». Об этом же говорит и «Сказание о Мамаевом побоище»: «И пришли к нему князья Белозерские, готов они к бою, и прекрасно снаряжено войско князь Федор Семенович, князь Семен Михайлович».

«Краткая летописная повесть о Куликовской битве» свидетельствует: «И тут в схватке убиты были: князь Феодор Романович Белозерский, сын его князь Иван Феодорович, Семен Михайлович»

«Пространная летописная повесть о Куликовской битве»: «И тогда на этом побоище убиты были в схватке: князь Феодор Романович Белозерский, сын его Иван». Вот они, имена героев! Это лишь для неоязычника Прозорова они «таинственные, не названные по именам «князья Белозерские».

Однако есть ещё один момент, на который следует обратить внимание, – дело в том, что количество Белозерских князей указывается в «Задонщине» только тогда, когда происходит подсчёт потерь после битвы. Но что примечательно, сначала почему-то перечисляются бояре, и вдруг князья! Причём в компании новгородских посадников, которых по большому счёту в таком количестве быть на Куликовом поле не могло. «Нет, государь, у нас сорока бояр московских, двенадцати князей белозерских, тридцати новгородских посадников». А дальше снова перечисляются погибшие бояре. Та же информация о погибших князьях содержится и в «Сказании о Мамаевом побоище».

Правда, в Киприановской редакции «Сказания» количество погибших таинственных князей резко сокращается: «Тут выехал он на то место, где лежали вместе восемь убитых князей белозерских».

Настораживает то, что по именам опять-таки названы лишь те князья, которые упоминаются и в других источниках. «Были убиты знаменитые, великие и удалые, имена же их таковы: князь Федор Романович Белозерский и сын его князь Иван, князь Федор Семенович, князь Иван Михайлович».

В Распространённой редакции количество убитых князей сначала вообще не указано – «И наехал он на место, где лежат князья белозерские, все вместе убиты они были: они храбро бились и друг за друга погибли». Зато имена – те же. А в конце снова идёт список погибших бояр, и среди них – 12 князей!

Зато в «Основной редакции», печатном варианте информация приводится потрясающая: «Подъехал он к тому месту, где лежали князья белозерские, все вместе зарубленные; они отважно бились и друг за друга умерли. Вот имена их: князь Федор Романович Белозерский и сын его, князь Иван, князь Федор Торусский, брат его, князь Мстислав, князь Дмитрий Александрович Монастырев, Тимофей Васильевич окольничий, Семен Михайлович, Василий Порфирьевич, Михайло Каргаша Иванович, Иван Александрович, Андрей Серкиз, Волуй Окатьевич, Дмитрий Мичень, Александр Пересвет, Григорий Ослябя». Наряду с вышеупомянутыми Белозерскими князьями здесь названы совершенно не имеющие к ним отношения бояре и воеводы, а также погибший в битве на Воже в 1378 году Дмитрий Монастырёв.

И в итоге вывод напрашивается такой – неспроста 12 Белозерских князей оказались в списке погибших бояр, автор «Сказания» здесь явно напутал. Цифры эти дивные взял он из «Задонщины», а проверить их не удосужился. Ведь для захолустного Белозерска такое количество князей больше чем достаточно, им там просто негде взяться в таком количестве. А вот если предположить, что речь изначально шла о боярах, которых по недоразумению записали в князья, все становится понятным и объяснимым. Недаром только эти имена князей-героев известны как по летописям, так и по произведениям Куликовского цикла.

Но вернёмся вновь к расположению полков. Лев Рудольфович вопиет, что в Передовом полку были сплошь язычники, которых привели Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский. Только вот беда, очень мало привели братья с собой литвинов, поскольку шли они не из княжества Литовского, а из Северо-Восточной Руси.

В «Пространной летописной повести» так и сказано, что пришёл «Андрей Полоцкий с псковичами да брат его князь Дмитрий Брянский со всеми своими мужами». Вынужденный покинуть Литву, князь Андрей с подачи Дмитрия Московского стал править в Пскове, откуда и прибыл на Куликово поле. Та же история и с Дмитрием Ольгердовичем, он в данный момент княжил в Переславле-Залесском. Князь Московский тоже сделал в его сторону широкий жест «и да ему Переславль со всем» (Ермолинская летопись). Как видим, количество литвинов в русском войске резко сократилось. Но это в великокняжеском войске, в воображении у Льва Рудольфовича Прозорова изменения так и не произошли. Виртуально клонированные язычники продолжают стоять под своими виртуальными стягами в ожидании виртуального врага.

А вот как выглядело боевое расписание русской рати в Коломне согласно «Сказанию», причём у нас нет оснований в нём сомневаться, поскольку ту же информацию сообщает нам В.Н. Татищев.

«Себе же князь великий взял под командование белозерских князей, и в полк правой руки назначил брата своего князя Владимира и дал ему под командование ярославских князей, а в полк левой руки назначил князя Глеба Брянского. Передовой же полк – Дмитрий Всеволодович да брат его Владимир Всеволодович, с коломенцами – воевода Микула Васильевич, владимирский же воевода и юрьевский – Тимофей Волуевич, а костромской воевода – Иван Родионович Квашня, переяславский же воевода – Андрей Серкизович. А у князя Владимира Андреевича воеводы: Данило Белеут, Константин Кононов, князь Федор Елецкий, князь Юрий Мещерский, князь Андрей Муромский».

Братьев Ольгердовичей, как видим, нет, они придут позже, когда русская рать подойдёт к Дону: «Месяца сентября 1 пришел великий князь Дмитрий Иоаннович на место, называемое Береза, за двадцать и три поприща до Дону, и тут пришли к нему литовские князи на помощь, князь Андрей Ольгердович полоцкий с псковичами да брат его князь Дмитрий Ольгердович брянский с воинствами своими» (В.Н. Татищев).

Когда речь заходит о том, как русские полки разворачивались в боевые порядки на Куликовом поле, информации, что Передовой полк вели сыновья Ольгерда, в «Сказании» тоже нет: «И вот уже братья в то время полки ведут: передовой полк ведет Дмитрий Всеволодович да брат его, князь Владимир Всеволодович, а с правой руки полк ведет Микула Васильевич с коломенцами, а с левой руки полк ведет Тимофей Волуевич с костромичами». Во всех четырёх списках «Сказания о Мамаевом побоище» чёрным по белому написано – Передовой полк ведут князья Всеволожские. Причём командуют им изначально, со времён смотра в Коломне. И явно не случайно князь Дмитрий Иванович именно им поручил командование этим элитным подразделением – «А в передовой полк – Дмитрия Всеволожа и Владимира, брата его».

Но что для Прозорова «Сказание о Мамаевом побоище»! Так, беллетристика. А значит, и сведений исторических в нём не содержится. Но есть ещё известия Василия Никитича Татищева, а это очень серьёзно, поскольку как мы помним, он для мудрого Льва авторитет признанный. Что нам поведает Великий Российский историк? «Тогда князь великий созвал всех князей, и уложили, что князю великому быть в средине и смотреть на все полки, куда потребно будет помогать; на правой стороне стать Ольгердовичам с северским и новгородским полками и псковичами; на левой белозерским и ярославским; впереди тверскому».

Вот так, коротко и ясно. И никаких литовских язычников в передовом полку, все на правый фланг. Или «великий знаток» военного дела Древней Руси думает, что литовские князья встали на правом фланге, а свои дружины оставили в Передовом полку? Под чужим командованием?

Да такого просто быть не могло!

Сомневаться в правдивости сведений, сообщаемых Татищевым, у нас оснований нет. Ведь по большому счёту только у него есть связный и полный рассказ о великой битве на Дону. На это указал и А. Кирпичников: «Неизвестные по другим материалам сведения о великой битве приводятся также В.Н. Татищевым в его «Истории Российской». К сожалению, татищевские известия в литературе, посвященной рассматриваемой теме, обычно не используются. Между тем они заслуживают внимания и, в частности, находят подтверждение в приблизительно современных Куликовской битве среднеазиатских источниках».

Но Прозоров прёт как бык на красный свет, не замечая летящих ему навстречу автомобилей, – рассказав о том, как в Белозерском крае трудно жилось монахам, которые постоянно конфликтовали с местным населением, писатель делает предсказуемый вывод: «А значит, население Белоозера также принадлежало к числу «неверных человек», которые «не… принята святое крещение». Именно их и вывели двенадцать Белозерских князей на Куликово поле, встав, по воле Дмитрия Ивановича, в «чело» – передние ряды – Большого полка.

За ними же стояли «москвичи» – жители Московской земли, куда более плотно «охваченные» крещением и вниманием церкви, чем жители Северной и Западной окраин. И что же? «Москвичи же мнози небывальци, видевшее множество рати татарской, устрашишася и живота отчаявшася, а иным на бегы обратишася».

Не отошли с боем, как литвины, не стояли насмерть, как белозерцы, – испугались и побежали» (Л.П.).

Стоп, стоп, стоп!

Как мы помним, по сообщению Татищева, на Куликовом поле князья Белозерские встали на левом фланге русской рати – откуда же взялись они тогда в рядах Большого полка? А всё дело в том, что во время смотра под Коломной и похода к Дону их дружины входили в состав Большого полка, которым командовал непосредственно сам Дмитрий Московский. Но перед битвой русское командование всё переиграло и в результате белозерцы оказались в составе полка Левой руки.

Но Прозорову это невдомёк, он продолжает вещать о своём.

А между тем, давно уже известно, из каких именно подразделений состоял Большой полк. Вот что говорит об этом Татищев: «Больший полк владимирский и суздальский, бившись на одном месте, не мог одолеть татар, так как многие побиенные пред ними лежали; ни татары не могли сломить их». Причём в доблести христиане явно не уступали язычникам, как бы ни хотелось Прозорову вывернуть всё наизнанку: «Тогда же и князь Глеб брянский с полком владимирским и суздальским перешел чрез трупы мертвых, и тут был бой тяжкий». Итак, суздальцы и владимирцы, а также московское ополчение, по поводу которого так злорадствовал Лев Рудольфович. Ещё бы! Ведь «жители Московской земли, куда более плотно «охваченные» крещением и вниманием церкви, чем жители Северной и Западной окраин», не могут сравниться с язычниками в доблести!

Только вот зря Прозоров снова брешет на людей, которые вышли сражаться за свою страну, за свою землю. И в летописях, и в литературных памятниках, посвящённых Куликовской битве, чётко прописано, что «Москвици же мнози небывалци» (Новгородская I летопись младшего извода).

Не трусы, а не имеющие опыта ведения боевых действий.

Просто люди, многие из которых и понятия не имея о ратном деле, в этот трудный для Руси час посчитали невозможным отсиживаться дома и пошли защищать Родину. Некоторые и оружие в руках держали в первый раз, ведь были это не воины-профессионалы, а ремесленники, торговцы, мастеровые, крестьяне…

Их поступок заслуживает уважения, а не глумления со стороны беснующегося неопророка.

Хотя всё познаётся в сравнении.

Вытащить Льва Рудольфовича из-за компьютера, где он кропает свои пасквили. Нахлобучить на «историческую голову» шлем. Дать в руки рогатину. Поставить в первый ряд Большого полка. И посмотреть, как поведёт себя известный литератор, когда на него пойдёт вал ощетинившийся копьями генуэзской пехоты и помчится лавина степной конницы. Не сдадут нервишки? Это ведь не у компьютера по клавишам хлопать. Здесь жизнь одна и смерть одна, и переход из одного состояния в другое возможен каждую минуту. А обратно уже нет. Это не постановочные бои на утеху любопытствующим туристам, в которых также есть риск если и не убиться насмерть, то получить травму. Только ни в какое сравнение это идти не может. Тем, кто вышел биться на Куликово поле, никто не мог гарантировать ни победы, ни тем более успешного возвращения домой. И большинство из тех, кто стоял сейчас на этом поле, шёл туда не ради славы или добычи, а ради Правды и Справедливости. Или словами М.Н. Задорнова, чтобы Кривду одолеть. И не было на этом поле вражды и распри между христианами и язычниками, и стояли, и дрались, и умирали они вместе, плечом к плечу.

А попадись в их рядах хоть один такой даровитый теоретик как Прозоров, так пересобачились бы все ещё до боя, выясняя, чьи святыни святее. Повезло Дмитрию Донскому, что не оказалось в его рядах такого человека.

А может, всё бы оно и обошлось, просто огрел бы кто-нибудь шестопёром смутьяна по «исторической голове», ещё не доходя до поля боя, дабы не вносил склоку, сумятицу и разлад в ряды русской рати. Не у всех ведь тогда терпение было железное, да и в полемику вступать не всем была охота. Чекан или булава – вот лучший ударный и неопровержимый аргумент в диалектических спорах с теоретиками, слабо разбирающимися в религиозной структуре общества.

Это сейчас им всё с рук сходит, а тогда… были варианты.

А с другой стороны…

Пламенный буревестник революции товарищ Троцкий, он же Бронштейн (и по имени Лев!), в гражданскую войну тоже носился из конца в конец по всей полыхающей от войны стране в своём бронированном вагоне, воспламеняя красных бойцов своим художественным словом и призывая их всех, как один, сложить свои головы за победу Мирового пролетариата. Однако при первых же выстрелах, раздававшихся со стороны противника, резво уносил ноги с переднего края всё в том же купейном комфортабельном вагоне, оставляя воодушевлённых бойцов разбираться с врагами собственными силами.

А потому есть большая вероятность того, что и его менее именитый тёзка повёл бы себя соответственно.

И хотя мы немного отклонились от темы, но и Прозорова в этот момент занесло в дебри язычества, где он основательно заплутал и сбился с дороги.

Вместо того чтобы внимательно изучать расположение русских полков на Куликовом поле и имена их командующих, повысив тем самым свой профессиональный уровень, Лев Рудольфович вновь ушёл в сторону. В этот раз его пытливый ум попытался решить вопрос, имеющий, по его мнению, первоочередное значение для понимания ситуации перед боем.

Вы не поверите, что заинтересовало писателя!

«Два Дмитрия, князь и воевода, тоже гадали о победе тайком – на дворе всё же был не XII век. Любопытно, снимали ли они при этом кресты?»

Кому до чего, а вшивому до бани!

Вот это профессиональный подход к делу. Сразу угадывается мастер. Ведь как глубоко копнул! Самую суть проблемы углядел! И ничего-то не укроется от его соколиного взора, всякий-то пустяк он видит, в каждую малость вникает. Но и на этот вопрос попробуем ответить.

В наши дни, когда народ в массовом порядке гадает на святки, что, все кресты снимают? Ведь не одни же язычники или староверы тешат себя гаданиями!

Вот и ответ.

Теперь рассмотрим вторую теорию Льва Рудольфовича.

Кто теперь попал в поле действия одиозного исследователя? Не гадайте, ответ на поверхности. Если и есть герой, то герой должен быть язычник. А тут их сразу два. Мимо не пройти, очернить нельзя, а значит? Значит, надо найти скрытые от народа факты, а дальше дело привычное, метод проверенный, путь проторенный.

«А как же братья-монахи Ослябя и Пересвет? С ними тоже не всё просто». Но Льву Рудольфовичу к трудностям не привыкать, и писатель начинает как заправский шулер тасовать исторические факты, раскладывая их в нужном ему порядке. Вывод, к которому он приходит в результате своих махинаций, достаточно тривиален, а потому и неудивителен – «Ни Пересвет, ни его брат Родион Ослябя на момент Куликовской битвы не были монахами».

(Вообще-то Ослябю звали Андрей, но Прозорова такие мелочи не интересуют.)

Ну а поскольку язычникам на территории Московского княжества в данное время в общем-то взяться неоткуда, то и начинает Прозоров фантазировать, растекаясь мысию по древу. Немного подумав и пораскинув мозгом, решил он их накрепко привязать к литовским язычникам, которые явились на Русь вместе с Дмитрием Ольгердовичем. А уж заодно и сделать национальных героев поборниками языческих ценностей, столь милых сердцу Льва Рудольфовича. И понеслось!

«Как я уже говорил, сами братья Ольгердовичи были крещены уже взрослыми людьми, первыми в своём роду. Судя по «святотатственным» высказываниям Пересвета, христианство не успело пустить глубокие корни и в душах их бояр – точно так же, как и в душе ведуна Боброка.

Уцелевший в Куликовской сече Ослябя служил впоследствии у митрополита Киприана, под старость же и впрямь постригся в монахи. Так и появился в летописях «чернец Родион Ослябя», ну а уж монахи-переписчики, видя, что он называет Пересвета братом, включили посмертно в свои ряды обоих героев Куликова поля» (Л.П.).

Как видим, полный набор готовых писательских штампов – и князья, не твёрдые в вере христианской, и коварные монахи-переписчики…

Одним словом, всё банально, нового ничего. Правда, удивляет один момент – как Ослябя, у которого «христианство не успело пустить глубокие корни» в душе, оказался на службе у митрополита?

Уверовал сильно во Христа и разочаровался в язычестве на старости лет?

Лучше бы писатель об этом умолчал, и как говорится, не будил лихо. Но слово не воробей, и не Льву за ним гоняться. А ведь учили неслуха мудрые язычники: помолчи Лёвушка, за умного сойдёшь. Но, знать, не пошла сия наука Озару впрок.

Для начала отметим, что все сведения о Пересвете ограничиваются свидетельствами памятников Куликовского цикла и известиями Татищева, хотя кое-что можно найти и в летописях. С одной стороны, это немного, а с другой, – более чем достаточно. Тем более, отметим ещё раз, Василий Никитич для Прозорова авторитет признанный. Итак, начнём.

Насчёт того, откуда Александр Пересвет родом, все источники единодушны – брянский боярин, родом из Любутска. «Александр Пересвет, бывший прежде боярином брянским» (Пространная летописная повесть о Куликовской битве), «Александр Пересвет, прежде быв боярин Дбрянскы» (Ермолинская летопись), а Распространённая редакция «Сказания о Мамаевом побоище» уточняет: «Пересвет, чернец любочанин».

Как видим, всё ясно и понятно, споров нет. В том, что Александр Пересвет был одним из лучших бойцов своего времени, тоже сомневаться не приходится: «Этот Пересвет, когда еще был в миру, был славный богатырь, имел он великую силу и крепость, и превосходил всех своим ростом и дородством, и прекрасно разбирался в военном деле и искусстве» (Сказание о Мамаевом побоище. Распространённая редакция).

В Основной редакции «Сказания» говорится о том же: «Сергиев чернец Пересвет, он же Александр, бывший прежде брянским боярином; этот удалец, прославленный богатырь, был весьма искусен в воинском деле и устройстве».

Практически о том же говорит и В.Н. Татищев: «Был же сей Пересвет, когда в мире был, славный богатырь, великую силу и крепость имел, ростом и широтою плеч всех превосходил, и смышлен был весьма к воинскому делу» (В.Н. Татищев). А дальше Василий Никитич делает очень интересное дополнение, когда рассказывает о том, из каких бойцов состоял Передовой полк: «На чело же избрались мужи храбрейшие, между которыми инок Пересвет, который прежде иночества весьма прославился в воинстве и убил великого татарского наездника, и сам при этом убит был».

«Сказание о Мамаевом побоище» не только подтверждает иноческий чин Александра, но называет имя командующего передовым полком: «Александр Пересвет, монах, который был в полку Владимира Всеволодовича».

Подведём первые итоги – Александр Пересвет, брянский боярин, был не просто непревзойдённым бойцом, но и грамотным военачальником, поскольку «был весьма искусен в воинском деле и устройстве». Причём даже у Татищева отмечается, что к моменту битвы на Дону он был монахом, а не кем-то ещё. Во всех источниках подчеркивается, что он именно бывший боярин, и в данный момент не имеет никакого отношения к этому сословию – «инок Пересвет, славнейший из послушников преподобного игумена Сергия Радонежского» (Киприановская редакция «Сказания»).

А вот о языческих наклонностях богатыря сведений нет. Фантазии Льва Рудольфовича не в счёт. Да и про Ослябю пока ни слова.

Но великий знаток христианства Прозоров продолжает трубить: «Более того, по законам православной церкви ни священник, ни монах под страхом отлучения не имеют права брать в руки оружие, даже и для защиты собственной жизни. Существует рассказ о том, как Пётр I, увидев некоего священника, идущего по дороге с ружьём, заметил – а не боится ли, мол, батюшка отлучения?..

Бывали в нашей истории случаи, когда полковые батюшки рядом с солдатами шли на вражеские редуты – за что им, конечно же, честь и хвала – но в руках у них в эти моменты мог быть только крест, которым они воодушевляли на битву православное воинство, который прикладывали к губам умирающих. Только крест, ничего более».

Про полковых батюшек Лев Рудольфович хорошо сказал, наверное, даже у него язык не повернулся брякнуть про них какую-либо гадость. Полковые священники действительно часто проявляли героизм – после кампании 1812 года 10 человек были награждены орденами Святой Анны, а ещё 10 – Золотыми наперсными крестами на Георгиевской ленте. Особенно прославился Василий Васильковский, священник 19-го Егерского полка 24-й пехотной дивизии 6-го корпуса 1-й Западной армии. За проявленное мужество и героизм «Его Величество высочайше указать соизволил наградить его орденом Св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-го класса». Первый в России священнослужитель – Георгиевский кавалер! А этой наградой в России не разбрасывались. И пусть из ружья не стрелял и шашкой не рубил, но тем не менее…

Ведь по большому счёту всё зависит от ситуации, бывает и так, что и выбора иного нет, как разве что взять в руки оружие.

Слава Богу, православные батюшки рассматривали свой долг перед страной гораздо шире, чем зациклившийся в своих догмах неоязычник Прозоров. И что бы там ни плёл теоретик язычества, факты говорят совсем о другом. Не раз, когда над Русью, а затем над Россией нависала смертельная опасность, православные священники с оружием в руках становились на защиту Родины. Ярким свидетельством тому служит оборона Троице-Сергиевой лавры от польско-литовской нечисти в годы Смуты. Плечом к плечу с ратниками и жителями окрестных сёл на стенах обители сражались и монахи, не думая о том, являются ли их действия нарушением каких-либо заповедей. Потому что сражались они против западных псов за свою Веру и свою землю.

Не раз в истории нашей страны именно монастыри оказывали яростное сопротивление захватчикам.

Да и в 1812 году русские священнослужители не остались в стороне, когда вражеское нашествие захлестнуло страну. Вместе со своей паствой уходили в леса и громили незваных пришельцев, поднимая на вилы слуг «Антихриста Бонопартия».

Ну а про Великую Отечественную и говорить не приходится. Хоть при армии и не было института полковых священников, зато в партизаны священнослужители уходили. К примеру, протоиерей Александр Романушко и в разведку ходил, и в боевых операциях участие принимал. В фильме Романа Кармена «Неизвестная война» в кадрах кинохроники мы среди партизан увидим священника, у которого рядом с крестом на груди висит медаль. Псковский священник Федор Пузанов был участником двух мировых войн, награжден тремя Георгиевскими крестами, Георгиевской медалью 2-й степени и медалью «Партизану Отечественной войны» 2-й степени.

Просто у русских священнослужителей чувство патриотизма было развито гораздо больше, нежели у Льва Рудольфовича, который ради своих религиозных убеждений объявит братом хоть ляха, хоть литовца, хоть печенега. Плевать, что Руси враг, лишь бы язычником был. Братом по Вере.

Для нас же важно совершенно другое. Ещё раз отметим, что духовная, монашеская принадлежность Пересвета и Осляби не могла им помешать сражаться. Косвенное пояснение тому – запрос епископа Сарайского (его епархия располагалась в Орде) Феогноста, сделанный в Константинополе в 1279 году, патриаршему собору: «Если поп на рати человека убъёт, можно ли ему потои служить?» Ответ был: «Не удержано быть святыми канонами», – сиречь не запрещено церковными постановлениями. Как отметил М.Н. Тихомиров, «издатели вопросов Феогноста отмечают, что такой ответ встречается в древнейших и лучших списках и был первоначальным, тогда как позже на его место появляется: «Се удержано есть святыми канонами».

Но вернёмся к Александру Пересвету и Андрею Ослябе. Лев Рудольфович быстренько сообразил – раз брянские бояре, значит, связаны с литовцами, ну а литовцы, по его понятиям, – сплошь некрещёные. «То есть и Пересвет с Ослябею тоже «литовскоподданные», и под знамёна московского князя могли прийти лишь вслед за своим сюзереном, уже упоминавшимся нами Дмитрием Ольгердовичем, князем Брянским, основателем рода князей Трубецких.

Тогда, кстати, понятно участие Пересвета в первых стычках с татарами – ведь, как мы уже говорили, литовские витязи стояли в передовых рядах русского войска».

Ну, насчёт литовских витязей в Передовом полку мы уже разобрались, их там ну никак быть не могло. Просто полк был элитный, недаром Татищев отметил, что «на чело же избрались мужи храбрейшие». Потому и оказался там Пересвет, что был одним из лучших в войске.

Но Прозорова так просто не возьмёшь! Лев Рудольфович коварен!

Неоязычник заходит с другой стороны: «Из современных Куликовской битве памятников о Пересвете и Ослябе говорит только «Задонщина». По её словам, Пересвет «злаченым доспехом посвечивает». Вот и все сказки про рясы, скуфейки, схиму…

«Хоробрый Пересвет поскакивает на своем вещем сивце, свистом поля перегороди». Хорош смиренный инок, читатель? Дальше – пуще: «…а ркучи таково слово: «Лутчи бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели от поганых полоненным»…

Картина маслом кисти Репина, «Приплыли» называется. Православный монах проповедует самоубийство с помощью собственного меча как предпочтительное плену. Да ведь это – нормальная этика русского воина-язычника времён Игоря или Святослава!

По «Задонщине» свою не слишком христианскую реплику Пересвет произносит, когда «иные уже лежат посечены у Дона Великого на берегу» – то есть битва в разгаре, а Пересвет – жив» (Л.П.).

И можно было бы согласиться с мнением Певца Языческой Руси, но есть один момент. Во-первых, в Никоновской летописи написано чёрным по белому: «И начя просити у него князь великий Пересвета и Ослебя, мужества их ради и полки умеюща рядити, глаголя сице: «Отче, даждь ми два воина от своего полку чернечьскаго, дву братов: Пересвета и Ослебя». Сии бо суть ведоми всем ратници велиции и богатыри крепции и смыслени зело к воиньственному делу и наряду».

А во-вторых, тексты «Задонщины» тоже требуют критического подхода, ведь та самая реплика Пересвета, где он, по мнению Прозорова, пропагандирует языческие ценности, в остальных списках произведения звучит иначе. Вот что говорит по этому поводу доктор филологических наук Л.А. Дмитриев, долгое время изучавший это произведение древнерусской литературы: «Наряду со стилистической неоднородностью, пестротой «Задонщины» для нее характерна и логически-смысловая непоследовательность текста: автор то забегает вперед, то возвращается назад, от частных эпизодов неожиданно переключается на обобщенные описания и снова возвращается к частным эпизодам». Поэтому говорить о том, что Пересвет остался жив после поединка с Темир-мурзой, лишь на основании одной-единственной строчки из «Задонщины», возможным не представляется. В этом отношении «Сказание о Мамаевом побоище» выглядит более предпочтительным и логичным, по крайней мере, в нём соблюдается хронология событий.

Теперь о доспехах и рясе, а также «не слишком христианских репликах» Пересвета. Начнём с того, как пытливый ум Льва Рудольфовича обращается в сторону искусства: «Правы оказались советский художник Авилов, язычник Константин Васильев да неведомый мне автор памятника русскому герою в Брянске, изобразившие Пересвета в доспехах русского богатыря – а не Виктор Васнецов, нацепивший на героя схиму, и уж подавно не нынешние не по уму усердные живописцы, изображающие, как Пересвет в одних схиме с рясой, нимбе да лаптях (!) сражается с закованным в чешуйчатые латы Челубеем».

Относительно Прозорова можно сказать словами Карела Чапека про критика: «Критиковать – значит объяснять автору, что он делает не так, как делал бы я, если бы умел». Понятно, что кистью идеолог неоязычества владеет неважно, вот и бубнит, что то не так, и это не эдак. Ясно, что его взор нервируют христианские одежды на том, кого он хочет изобразить как поборника Старой Веры!

Хотя на картине В.В. Васнецова Пересвет изображен вовсе не так, как видится языческому теоретику, – из-под одежды монаха видны доспехи. Это только Прозоров их не заметил и обругал художника. Да и Илья Глазунов в картинах «Куликовского цикла» изобразил бывшего брянского боярина в кольчуге, поверх которой надето монашеское одеяние.

Сильнейшее впечатление оставляют картины русского художника Павла Рыженко, посвящённые битве на поле Куликовом. Три из них – «Ослябя», «Молитва Пересвета» и «Победа Пересвета» очень глубоко и точно передают весь смысл этих судьбоносных событий. А это дано далеко не каждому, особенно одному «не по уму усердному» писателю.

Ну а что касается речей Александра о том, «лутчи бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели от поганых полоненным…», то и в этом нет ничего странного. Бывший боярин был и остался воином, ратоборцем, это его сущность и за несколько лет монашества её изменить невозможно. Война – стихия Пересвета, он пришёл на Куликово поле сражаться, а не молиться, а потому и рассуждает как воин, а не как монах.

Но Прозоров продолжает наступление: «В самой же ранней, Кирилле-Белозёрской редакции «Задонщины» (названной так потому, что сохранилась в монастыре, основанном нашим знакомцем, Кириллом, отшельником с Белого озера), Пересвета с братом и чернецами-то не именуют!»

Однако академик Д.С. Лихачёв, который гораздо лучше Льва Рудольфовича знал эпоху, отметил: «До нас дошло 6 списков произведения, самый ранний из которых датируется 1470-ми годами (текст в этом так называемом Кирилло-Белозерском списке сильно сокращен и переработан)».

На то же указал и Л.А. Дмитриев: «Каждый в отдельности список «Задонщины» имеет такое количество искажений и дефектов, что издание произведения по какому-либо одному из списков не даст достаточно полного и ясного представления о тексте произведения. Поэтому уже с давних времен принято давать реконструкцию текста «Задонщины» на основе сравнительного анализа всех списков памятника».

Причём в остальных списках произведения всё идёт вразрез с теорией Прозорова: «Пересвета чернеца, бряньского боярина, на суженое место привели. И рече Пересвет чернец великому князю Дмитрею Ивановичю: «Лутчи бы вам потятым быть, нежели полоненым быти от поганых татаръ!» Тако бо Пересвет поскакивает на своем борзом коне, а злаченым доспехом посвечивает, а иные лежат посечены у Дону великого на брезе». Как видим, в данном отрывке речь идёт о том, как Пересвет прибыл на место поединка с Темир-мурзой и ведёт диалог с князем Дмитрием. При этом «иные лежат посечены у Дону великого на брезе». А ведь поединок произошёл перед самой битвой, а не во время её, и посечённым ратникам в данный момент просто неоткуда взяться…

Но вернёмся к язычеству монахов-воинов.

И здесь возникает вопрос, а откуда, собственно, Прозоров взял, что и Пересвет и Ослябя пришли в Московское княжество с князьями Ольгердовичами?

Отвечаем – из своей «исторической головы». По большому счёту Лев Рудольфович напоминает кудесника – исторических фактов нет, а он раз – и наворожил их! А главное, спроса с него никакого, кто там полезет проверять его постулаты…

Просто Александр с Андреем могли прибыть в Московское княжество гораздо раньше литовских князей, а причин, по которым они это сделали, можно придумать массу, лишь бы с фантазией было всё в порядке. Как у Льва Рудольфовича. Ведь отъезд боярина от одного князя к другому в то время был явлением обыденным, и в том, что Пересвет и Ослябя уехали в Москву, нет никакого открытия.

А дальше Лев Рудольфович огорчённо вздыхает и грустно покачивает головой: «Я знаю, написанное мною мало что изменит … Что ж, вольному – воля, а «спасённым» – их рай, их краденые герои и ворованные подвиги. Каждому – своё. Мы же будем помнить русских витязей, героев поля Куликова, вернувших Руси свободу, отнятую захватчиками из степей, интриганами из Византии и предателями в рясах, – Пересвета Хороброго и брата его, Ослябю».

Прозоров просто великолепен! Мысль литератора всегда пряма, словно македонское копьё, никаких извилин и отклонений! Язычество хорошо, христианство плохо! Интриганы из Византии и предатели в рясах! Хоть бы поновее что-то придумал, а то уже скучно и предсказуемо становится. С другой стороны, именно идеолог неоязычества и занимается тем, что ворует христианских героев, поскольку языческих в эту эпоху явно не наблюдается. А заодно награждает несуществующими прозвищами – Пересвет Хоробрый! Как звучит! Только вот если бы писатель текст источника повнимательнее читал, то заметил бы, что говоря о храбрости монаха Александра, автор «Задонщины» подчеркнул именно качество характера бывшего боярина, а не назвал прозвище. Но Льву Рудольфовичу не впервой, он любит награждать своих героев прозвищами, которые те при жизни не носили. Один Святослав Храбрый чего стоит! На всех книжных обложках теперь красуется!

Хотя то, что написанное им «мало что изменит», Прозоров подметил довольно верно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.