Тимашук

Тимашук

Хрущев не мог понять, жалеть ему, что заговор «ленинградцев» провалился, или не жалеть? Ему было и жаль, что он не стал единовластным хозяином Украины, но арест Кузнецова освободил ему ключевую должность в секретариате ЦК, а вместе с нею он получил и престижнейшую должность в Москве. Того, что заговорщики его выдадут, он перестал бояться, поскольку такая глупость с их стороны начисто лишала их надежды на помилование и прощение. Но опасность возникла неожиданно, и Никите просто повезло, что он успел принять меры для ее предотвращения.

В сентябре 1950 года он проходил обычный регулярный для членов ЦК и Правительства медосмотр, и, пошучивая, лежал на кушетке в кардиологическом кабинете кремлевской поликлиники. Кардиолог Лидия Тимашук и медсестра сняли его кардиограмму, после чего Тимашук разрезала на части вышедшую из аппарата ленту, рассмотрела ее и наклеила в больничное дело Хрущева.

– Снимайте электроды! – дала она команду сестре, но потом неожиданно обратилась к Никите. – Товарищ Хрущев, если у вас есть пара минут времени, не могли бы вы выслушать меня?

Медсестра деликатно вышла, а Хрущев встревожился:

– Что-то не в порядке с моим мотором?

– Нет, окончательно скажет консилиум, но и я могу сказать точно – пока что сердце у вас в норме даже для вашего возраста, – похвалила врач.

Хрущев начал одеваться.

– Тогда что же вы хотели?

Тимашук замялась, но потом все же решилась.

– У меня дело, Никита Сергеевич, политическое.

Хрущев удивился и с небольшой иронией предложил.

– Вот как? Тогда выкладывайте, Лидия… как вас по батюшке-то?

– Федосеевна.

– Выкладывайте, Лидия Федосеевна, что там у вас есть.

Тимашук по-прежнему мялась.

– Не знаю, как начать…

Хрущев уже закончил одеваться и демонстративно посмотрел на часы, чтобы Тимашук не очень надеялась, что он будет бесконечно тратить время на выслушивание ее каких-то, наверняка мелких внутрибольничных дрязг.

– А начните с конца, Лидия Федосеевна. Так быстрее. А если я чего не пойму, тогда начнем с начала.

– Я так понимаю, что скоро будет суд над товарищем Кузнецовым, простите, оговорилась, над Кузнецовым. Так вот, у меня есть доказательства, что этот враг народа скрыл от партии, что товарищ Жданов умер от неправильного лечения.

– Что?! – Никита метнул взгляд на закрытые двери и сел за столик напротив Тимошук. – А ну начинайте с начала.

– С самого начала? – переспросила Тимашук, заметившая жест Хрущева с часами.

– Да, что знаете и как узнали.

Тимашук немного задумалась, вспоминая.

– Товарищ Жданов поправлял здоровье в санатории на Валдае под присмотром своего лечащего врача товарища Майорова. А кардиограммы ему периодически снимала мой врач Карнай, очень хороший кардиолог. Но в середине августа она ушла в отпуск, поэтому на очередное комиссионное обследование товарища Жданова я, как заведующая кардиологическим кабинетом, полетела сама. Я вылетела вместе с начальником Лечсанупра товарищем Егоровым, академиком Виноградовым и профессором Василенко. Это было 28 августа 1948 года – за три дня до смерти товарища Жданова. Я хорошо помню, поскольку сохранила фотокопии всех документов о тех событиях.

При этих словах Хрущев удивленно взглянул на нее и насторожился – если кто-то потратился на изготовление у фотографа фотокопий, то это очень серьезно!

– Мы прилетели рано утром и Егоров сказал, что состояние здоровья товарища Жданова хорошее, что его вчера посетили товарищи из ЦК, привезли передачу, товарищ Жданов был веселым, – продолжила рассказ Тимашук. – Тут еще Василенко забеспокоился – не привезли ли они ему спиртного, но Егоров сказал, что нет, что только компот. Это так, я действительно видела у него на столе банку с остатками компота. Меня послали снять кардиограмму, но когда мы с сестрой подвозили аппарат к комнате товарища Жданова, то он на кого-то сильно кричал по телефону. Мы отошли и немножко подождали, чтобы он успокоился. И где-то около полудня я сняла кардиограмму – у товарища Жданова был инфаркт!

– Так. Значит эта, как ее… Партай неправильно делала кардиограммы?

– Нет, я же говорила, Карнай очень хороший врач. Я просмотрела ЭКГ, снятые Карнай, – до моего приезда у товарища Жданова инфаркта не было!

«Так, – подумал Хрущев, – значит, у Жданова случился инфаркт после того, как он попил компота, привезенного «товарищами из ЦК». Узнать, кто это был? Нет, от этого дела надо держаться подальше!» Он кивнул Тимашук продолжать.

– Так, и что же вы сделали?

– Я доложила консилиуму, что у товарища Жданова инфаркт миокарда в области левого желудочка и межжелудочной перегородки, а они на меня накричали, что я не умею диагностировать ЭКГ и никакого инфаркта у товарища Жданова нет. Они меня тут же отправили обратно в Москву.

Но на следующий день, то есть 29-го, мы узнали, что у товарища Жданова сердечный припадок, и я тут же вылетела на Валдай. Но Виноградов и Егоров не дали снять кардиограмму в тот день, сказав, что это успеется и завтра, но заставили меня изменить в истории болезни мой диагноз.

– Как это – «заставили»?

– Но товарищ Хрущев! – затараторила Тимашук, оправдываясь. – Ну, кто я, и кто Егоров с Виноградовым! Я простой врач, а профессора Егорова лично товарищ Кузнецов перевел заведовать кремлевской больницей из Ленинграда.

Вы же помните процесс 1938 года правотроцкистского блока? Ведь суд за неправильное лечение Горького, Куйбышева и Менжинского приговорил к расстрелу врачей Левина, Казакова и Плетнева по заключению академика Виноградова. Суд Виноградову поверил, а не им.

– Там и других доказательств было много…

– Все равно, без заключения Виноградова их бы не расстреляли. Так как сравнивать мое слово с его словом?

Но товарищ Хрущев, я ведь не бездействовала! Когда я узнала, что консилиум прописал товарищу Жданову гулять по парку, ходить в кино, я немедленно написала письмо начальнику Егорова – генералу Власику, в котором указывала, что товарищу Жданову нужен постельный режим и терапия инфаркта. Я предупреждала, что такое лечение убьет товарища Жданова. Я тут же, в этот же день передала товарищу Власику это письмо через майора Белова.

– Та-ак! – удивился Хрущев. – Значит, начальник кремлевской охраны генерал-лейтенант Власик знал, что Жданова лечат неправильно?!

– Знал!

– И что же он сделал?

– Для спасения жизни товарища Жданова – ничего. Егоров по-прежнему предписывал товарищу Жданову увеличивать физические нагрузки, вечером у товарища Жданова был еще один приступ, начался отек легких, и 31-го он умер.

– Но я хорошо помню заключение врачебной комиссии, и в этом заключении ничего об инфаркте не было, там было что-то такое про болезненное изменение сердца.

– Вот именно! Вот поэтому я и обратилась к вам, – обрадовалась Тимашук, что Хрущев хорошо запомнил те события. – В момент смерти товарища Жданова я находилась на Валдае и была очевидцем всего. Умер такой большой человек, один из вождей партии и народа. Тело его должны были немедленно самолетом перевезти в Москву и там, в современной операционной, в присутствии консилиума лучших патологоанатомов сделать вскрытие и установить причину смерти. Так ведь?

Хрущев попытался вспомнить.

– А разве было не так?

– Вот именно! Не тело товарища Жданова перевезли в Москву, а в санаторий прилетел патологоанатом профессор Федоров с помощником, и в темной ванной комнате они произвели вскрытие тела товарища Жданова. Как какого-то бродяги-алкоголика! И при вскрытии присутствовал не консилиум патологоанатомов, а Кузнецов, Вознесенский и Попков.

– Все трое? – уточнил Хрущев, но Тимашук пропустила мимо ушей его вопрос, в желании рассказать главное.

– И Федоров зачем-то описал инфаркт словами, которые не каждый врач поймет: «некротические очажки», «фокусы некроза», «очаги миомаляций» и тому подобное. А это был инфаркт! Но его скрыли и сообщили, как вы правильно сказали, о смерти от якобы постепенного болезненного изменения сердца.

Никита тут же понял, зачем заговорщики изменили диагноз. Ведь Сталин знал, что в СССР есть яды, вызывающие инфаркт, и, узнав, что у Жданова инфаркт, он мог бы потребовать провести анализ тканей тела Жданова на наличие яда.

– Я тогда работал в Киеве и ничего этого не знал… – задумчиво покачал головою Хрущев, – Вернее знал, что Политбюро назначило Кузнецова присутствовать на вскрытии тела товарища Жданова, но вот то, что вскрытие происходило в какой-то ванной комнате и что на нем почему-то присутствовали еще и Вознесенский с Попковым, этого я не знал.

«Не сказал Кузнецов об этом, докладывая на Политбюро о результатах вскрытия, не сказал!» – подумал Никита, и уточнил:

– Так получается, что этот Федоров обманул Кузнецова?

– Нет, Кузнецов все знал.

– Почему вы так уверены? – удивился Хрущев.

– Я написала об этом Кузнецову.

– Как?! И ему тоже? – Хрущев был искренне поражен этим врачом.

– Да. Уже после смерти товарища Жданова товарищ Власик передал мое заявление для рассмотрения Егорову. Я в заявлении жалуюсь на Егорова, а он Егорову и передал на рассмотрение мою жалобу! Это противозаконно! Егоров и Виноградов сняли меня с работы и перевели в районную поликлинику. Тогда 7 сентября я написала жалобу товарищу Кузнецову, в которой указала, что у товарища Жданова был инфаркт. И меня восстановили в Лечсанупре.

– И фотокопия этой жалобы у вас есть? – уточнил Хрущев, уже не сомневаясь в ответе.

– Конечно! У меня есть копии всех трех жалоб Кузнецову.

– Как? Вы писали ему по поводу смерти Жданова три раза? – уже не смог скрыть удивления Никита.

– Да, в сентябре, а потом еще в ноябре и в январе 49-го. Но он мне ни разу не ответил.

– А зачем вы писали?

– Ну, товарищ Хрущев! Я уже двадцать четвертый год работаю в кремлевской больнице. А меня не ценят! Я же поставила точный диагноз товарищу Жданову, а не они. Вон у всех у них грудь в орденах, а мне хотя бы медальку дали!

Хрущев внутренне облегченно вздохнул: Тимашук была тщеславной карьеристкой, а не фанатиком, и это упрощало дело.

– Что-то еще хотите сказать?

– Знаете, товарищ Хрущев, я упоминала процесс 38-го года, так вот, когда он уже шел, то один врач, фамилия его Белоцерковский, прочитал об этом процессе в газетах и дополнительно выступил на суде, показав, что профессор Левин не лечил, а убивал товарища Максима Горького. Об этом его гражданском поступке тогда писали все газеты. Вот я и думаю выступить на суде этих врагов народа и показать, что Кузнецов скрыл причины смерти товарища Жданова.

«Ах ты, сука, ты же из-за своего тщеславия и меня под расстрел подведешь!» – тут же промелькнуло в мозгу у Никиты, но он сдержал себя и «поддержал» Тимашук, зло сощурившись.

– А что? Мысль хорошая. Но дайте я немного подумаю.

«Но какие же идиоты эти ленинградцы!! Ясно, что они отравили Жданова ядом, вызывающим инфаркт. Но что такое инфаркт? Миллионы умирают от инфаркта. Вон Щербаков, тоже член Политбюро, умер от инфаркта – и ничего! Зачем надо было это от Политбюро скрывать? Кто бы догадался искать этот яд в теле Жданова? А теперь десятки людей знают, что Жданов умер от инфаркта, а Кузнецов это скрыл, да еще для этого вскрытие тела Жданова провел чуть ли не тайно. Е… их мать! Слов нет! Пидарасы!

Сокрытие ими причины смерти Жданова – это прямое доказательство того, что причина его смерти преступна, прямое доказательство того, что Жданов отравлен ядом скрытого действия, вызывающим инфаркт! Если из-за этой дуры дело вскроется, то Кузнецов и Вознесенский не устоят и признаются. А значит, потянут и меня за собой. Ах, пидарасы, ну пидарасы!

Так, но нужно что-то делать с этой сукой, а то она, упаси господь, еще заявление кому-нибудь напишет… Так, ладно, сначала кнут, а потом пряник», – наконец нашел Хрущев выход из положения. И он обратился к Тимошук, как бы выходя из раздумий.

– Мысль-то хорошая, но вот тут какое дело. Вы знали, что у Жданова инфаркт? Знали! А Егоров с Виноградовым ошиблись, положились на эту Карнай, вы сами говорили, что она врач хороший. Далее. Кузнецов не врач, а, значит, его обманули врачи, которые хотели скрыть ошибку. Почему Кузнецов должен был верить вам, а не профессорам и академикам? Так что остается? Остается одна врач, Тимашук Лидия Федосеевна, которая знала, что у товарища Жданова инфаркт, но не приняла мер для его спасения.

– Я написала заявление, чтобы спасти товарища Жданова! – побледнела Тимашук.

– Лидия Федосеевна, я уже давно не хлопчик, – Хрущев говорил спокойно и равнодушно. – Я много разных заявлений видел, и меня заявлением не удивишь. Вы написали заявление не для того, чтобы спасти товарища Жданова, а для того, чтобы спасти, как на Украине говорят, свою сраку. Если бы вы хотели его спасти, то вы бы пошли к нему, сказали, что у него инфаркт и ему нужно лежать, а уж он, поверьте, заставил бы сделать себе кардиограмму, а не перенес бы ее на завтра. А вы этого ничего не сделали, а написали заявление. Почему? Потому, что если бы у Жданова инфаркта не оказалось, то вы ни при чем, так как вы ничего ему об инфаркте не говорили и усиливать физические нагрузки не мешали. Не мешали ему умереть. А теперь, когда он умер, вы этим заявлением себе сраку-то и прикрываете. Я правильно вас понял?

Хрущев понял все правильно, так как Тимашук, перепуганно пялясь на него, сползла со стула на колени и запричитала.

– Товарищ Хрущев!! Пожалейте! Дура баба, дура. Не сообразила! Пожалейте, век бога буду за вас молить. Дура я, дура!!

«Да не такая уж ты и дура, раз фотокопии всех заявлений сделала и где-то спрятала», – подумал Хрущев, но ласково предложил.

– Да вы садитесь, Лидия Федосеевна, садитесь. Но это один вопрос, с которым я разберусь и сообщу вам решение, наверное, тогда, когда буду узнавать у вас заключение консилиума по своей ЭКГ.

Второй вопрос. Это вопрос о том, что вы тут давно работаете, а вас не ценят. Над этим вопросом я тоже поработаю, – Хрущев поднялся, довольный произведенным эффектом. – До свидания, Лидия Федосеевна, успокойтесь, не расстраивайтесь… – Никита сделал паузу и с нажимом продолжил, – если будете вести себя правильно, то все будет хорошо.

Вечером того же дня Хрущев и Абакумов вошли в пустой кабинет Абакумова и Хрущев жестом показал плотно прикрыть дверь, после чего подошел к окну. Абакумов продолжал еще в коридоре начатый разговор:

– Так что ленинградское дело полностью подготовлено и может быть рассмотрено судом хоть завтра… – Но удивленно замолчал, остановленный новым жестом Хрущева.

– Сегодня разговаривал с женщиной, которая в свое время написала много заявлений, зовут Тимашук.

– И чего же она хочет? – напрягся и жестко спросил Абакумов.

– Хочет еще одно заявление сделать.

– Это лишнее. Ленинградское дело затянется и примет очень нежелательный оборот, – заметил Абакумов.

– В том-то и дело.

– Видимо нужно срочно что-то сделать.

– Не дури, – остановил Хрущев, правильно поняв это «что-то», – не будь таким дураком, как ленинградцы. У нее копии заявлений неизвестно где, а у тебя, небось, оригиналы. Если с ней что-то случится, то эти копии попадут туда, – показал пальцем вверх, – а оригиналы у тебя найдут. При наличии этих копий и свидетелей оригиналы не уничтожишь. Что будет, понимаешь?

– С нами?

– С тобой – это уж точно!..Ну, и у меня забот прибавится, отрицать не буду.

– Так что же делать?

– Ее заявления в адрес Кузнецова можно уничтожить – о них никто, кроме нее, не знает. А вот первое заявление уничтожать бесполезно – о нем знают десятки человек. Сейчас я ее запугал, но на сколько этого хватит – не знаю. Поведение бабы предсказать трудно, а это еще и хитрая, или думает, что хитрая, а это еще хуже.

В общем, так. Чтобы завтра же из Лечсанупра в Президиум Верховного Совета поступило представление ее к ордену.

– За что?

– Ну, она в Лечсанупре уже 24-й год работает.

– Не круглая дата, внимание обратят.

– А вы к ордену Ленина не представляйте, – раздраженно ответил Хрущев, – утешим бабу орденом «Знак Почета». Завтра же!

Еще через два дня из своего кабинета Хрущев по телефону соединился с Тимашук.

– Ну что там, Лидия Федосеевна, сказал консилиум по моей кардиограмме?… Очень хорошо. Кстати, по первому вопросу я все проверил, никаких ваших дополнительных действий не требуется, – подчеркнул голосом. – Никаких! А по второму вопросу хочу вас обрадовать – принято решение о награждении вас орденом «Знак Почета»… Не стоит благодарности. Запомните, Лидия Федосеевна, партия ценит не болтунов, а преданные партии кадры, – слова «болтунов» и «преданные кадры» Хрущев снова выделил голосом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.