Хрущев

Хрущев

В начале сентября 1946 года даже в четвертом часу дня было уже свежо и Сталин, начавший к старости зябнуть, в накинутой на плечи шинели сидел за столиком в беседке на Ближней даче и работал с документами. Поодаль, на специальной площадке Берия и Хрущев, повесив пиджаки на перила беседки, играли в городки.

Документов было много, и их количество изо дня в день нарастало. После войны, когда стало ясно, что социализм победил окончательно, и быть коммунистом уже не опасно, в партию стали записываться откровенные карьеристы, которые пробивались на руководящие должности, но работать не умели и не учились. Знающий и ответственный руководитель решает подавляющую часть вопросов самостоятельно и не беспокоит своего начальника, а эти, не зная работы и боясь принимать самостоятельные решения, слали «наверх» массу мелких вопросов, «чтобы их решил вождь». Они заваливали Сталина этой мелочевкой, мешая заниматься вопросами перспективы – вопросами главы Советского государства.

Сталин понимал, в чем дело, и всячески поддерживал инициативу у подчиненных – их стремление решать вопросы самостоятельно, без него, но созданная Сталиным же система контроля, по существу, давила любую самостоятельность тем, что жестоко наказывала за убытки, которые у любого руководителя возможны и за которые отвечает только он, если примет решение сам. Он вспомнил, что как раз накануне контрольные органы на Политбюро предложили снять с должности и отдать под суд секретаря Мурманского обкома Прокофьева. В его область ошибочно завезли слишком много продуктов, и у населения не хватило денег их раскупить. Возникла угроза, что продовольствие сгниет, и Прокофьев своей властью снизил на него цены на 20 %, хотя, конечно, не имел права это делать без разрешения правительства. Сталин понимал, что если бы Прокофьев начал согласовывать этот вопрос в правительстве, то не был бы виноват, но на эти согласования ушли бы недели, и он сгноил бы продовольствия на миллионы рублей, а так он спас государству эти деньги. Но ведь и контролеры исполняли свой долг!

– Ну что же, – начал подводить итог на Политбюро Сталин, не зная, как ему найти «соломоново» решение, при котором бы поощрить и Прокофьева за самостоятельность, и не обидеть контролеров. – Товарищ Прокофьев человек инициативный, смело берет на себя ответственность. Это хорошо. Однако за ним нужно присматривать, не то он по своей инициативе еще войну кому-нибудь объявит.

Сталин тяжело вздохнул от нерешаемости задачи, и положил перед собой очередной документ из лежащей на столе кипы. Но в это время в его мысли вмешался ликующий вопль Хрущева.

– Ну что, видал, прокурор, как надо бить?!

– Подожди, Мартин Боруля, мы еще не окончили, – прокричал в ответ Берия, тяжело дыша.

– Опять промазал! – засмеялся Хрущев, – Зажирел, прокурор, зажирел!

– Рано радуешься, Мартин Боруля, я еще не размялся.

Сталин пригласил прибывшего на побывку из Германии сына и приехавшего по делам из Киева Хрущева с его приятелем Берией к себе на воскресный обед, но теперь его эти крики отвлекали, и Сталин раздраженно сделал выговор игрокам.

– Да что вы как дети?! Члены Политбюро, а друг другу клички даете, как шпана какая-то!

Берия с Хрущевым начали обмениваться репликами потише, а Сталин мысленно удивился насколько эти приятели подходят друг-другу из-за своего совершенного несходства.

Берия обладал исключительно мужским умом и характером – он глубоко и точно мог исследовать любой вопрос, мог решить самые тяжелые проблемы, был благороден и прощал, а порою и пренебрежительно не замечал выпадов против себя лично, по-отцовски опекал всех своих подчиненных, но был по-мужски добродушен и непрактичен.

А Хрущев обладал ярко выраженным женским складом ума и был чрезвычайно практичен, что делало его прекрасным хозяином. Но, на взгляд Сталина, Хрущев был по-женски излишне жесток, хотя и тщательно скрывал эту свою черту характера. Много лет наблюдая за работой Хрущева, Сталин где-то в глубине души подозревал, что Хрущев совершенно равнодушен к людям и может обречь на смерть сотни тысяч, если сочтет, что в данный момент так поступать правильно.

В начале войны Сталин в своей речи потребовал при отступлении не оставлять немцам ничего ценного и никаких запасов, и практичный Хрущев, услышав это, немедленно, как танк, двинулся на исполнение указания, приказав в полосе 150 километров от линии фронта все сжечь, взорвать, скот угнать или перебить, все поля вытоптать. Короче, немцам он ничего оставлять не собирался. А за счет чего должны были жить оставляемые под оккупацией немцев советские люди? Об этом Хрущев не думал, а если и думал, то считал этот вопрос несущественным. Сталин тогда остановил безумные по своей жестокости действия Хрущева и вообще считал, что за Хрущевым нужен постоянный контроль, чтобы тот чего-нибудь не натворил с самыми искренними намерениями.

Сталину надо было бы попробовать поговорить с Хрущевым по душам, хотя Никита вряд ли бы открылся и ему.

В раннем детстве, когда Никите было лет 6, он заболел, и отец, бедный крестьянин, нес его к фельдшеру, а по дороге их нагнал в повозке местный, тоже бедный, панок, поляк. Отец попросил подвезти больного сына, а панок презрительно над ним посмеялся, назвав глупым быдлом, и презрительно заметив, что если Никита тут у дороги и подохнет, то на свете одним глупым быдлом будет меньше. Это, уже забытое, яркое детское впечатление вселило в Никиту не просто ненависть к угнетателям, оно вселило болезненный комплекс доказать всем, что он не глупое быдло, что он может встать надо всеми и быть умнее всех. Это болезненное честолюбие руководило Хрущевым всю жизнь, хотя он сам об этом не думал, но во имя этого честолюбия Хрущев готов был и на собственную смерть, и только это честолюбие определяло смысл его жизни.

Хрущев был, безусловно, очень умным человеком от природы, но у него был дефект: он органически имел очень бедную фантазию и не мог представить в уме ни предметов, ни ситуаций, если они не были ему знакомы из его практики, из его предшествующей жизни. То есть, если он читал или слышал о чем-то, чего раньше не видел, то текст терял для него смысл, представлялся просто набором слов и становился неинтересным. Если бы Хрущев подался в интеллигенты, то он не испытывал бы трудностей, поскольку интеллигенты просто запоминают тексты и потом их воспроизводят, не заботясь о понимании смысла. Но Хрущев был слишком умен для интеллигента – он был человеком дела, и отсутствие фантазии было для него трагичным, поскольку из-за этого ему было неинтересно чтение, неинтересна самостоятельная учеба по книгам.

А это превращалось для него в проблему. Если стоящая перед ним задача включала в себя вещи, ранее знакомые Хрущеву, то он мог творчески решить ее, но как только задача касалась областей, Хрущеву ранее не известных, то он становился беспомощен – даже читая о них, он не мог их себе представить и, следовательно, не способен был найти правильное решение. А ведь руководитель ведет свою организацию вперед – в неизвестное или малоизвестное, – ему без фантазии нельзя. Поэтому Хрущев был прекрасным руководителем, но только как исполнитель – он не годился на самостоятельную роль. Хрущев был хорош, если ему точно указывали решение – цель, которой должна достичь руководимая им организация, – да еще и проверяли, точно ли Хрущев эту цель понял. Вот тут Хрущеву не было цены: он прекрасно знал людей, хорошо в них разбирался, знал силу и слабости каждого и мог прекрасно организовать работу своих подчиненных, добиваясь от них нужных и уже понятных Хрущеву результатов. Этим и объяснялся быстрый карьерный рост этого, по сути, очень малообразованного человека, – Хрущев был прекрасный исполнитель.

Хрущев был умен и видел эту свою слабость, хотя и самому себе не хотел в ней признаться. Он очень хитро и не без коварства выбрал себе то, что называется имиджем. Он вжился в роль такого простого сельского дядьки, умного, но неискушенного во всяких там городских хитростях, а потому требующего постоянной подсказки более умных товарищей. И этой своей позицией Хрущев переигрывал всех. Ему, безусловно, верили. Если умников подозревали, если о них думали, предал или нет, то о Хрущеве и мыслей таких ни у кого не возникало – как же он предаст, если он без нас беспомощен? Это же все равно как младенцу предать свою мать.

В полном смысле слова Хрущев не был коммунистом, поскольку вряд ли мог при своей фантазии представить, что это такое. Но он был, безусловно, преданным членом партии, поскольку только благодаря ей он сделал карьеру. Он пока не хотел в этом признаться даже себе, но уже ненавидел Сталина и многих членов Политбюро по причине, в которой, собственно, сам был и виноват. Он выбрал себе роль глуповатого парня, а эта роль обязательным условием имела подшучивание товарищей. Хрущев смеялся вместе со всеми над своими глупостями, и это только поощряло насмешки. Если бы он обиделся, то все насмешки бы прекратились, но Хрущев боялся потерять имидж простака, и ему приходилось терпеть. Подшучивал над ним и Сталин, уверенный в искренности Хрущева, не представляя, какое бешенство в груди Хрущева вызывают такие шутки.

И лишь его друг, простодушный Берия, несмотря на то, что он, по мнению Никиты, был умнее всех в Политбюро, относился к Никите, как к другу – искренне уважая его даже тогда, когда и сам Хрущев понимал, что наговорил или натворил глупостей.

Надо сказать, что хотя в Политбюро над Хрущевым и подшучивали, но все уважали его за личную храбрость, а Никита действительно был храбр, то есть, был способен хладнокровно и обдуманно действовать в условиях непосредственной опасности для жизни. Война показала, что по личной храбрости, показанной на фронте, Хрущев намного превосходит основную массу советских маршалов и генералов и, пожалуй, сравним только с Львом Захаровичем Мехлисом, чье бесстрашие было непререкаемым образцом, и о котором и сам Хрущев говорил, что Мехлис честнейший человек, но немного сумасшедший.

Сталин не подозревал об истинной сущности Хрущева, да ему и недосуг было так глубоко задумываться над его внутренним миром. Вождь зяб на прохладном ветерке и с раздражением просматривал документы, раз за разом убеждаясь, что ему подсовывают для решения вопросы, которые без проблем можно было бы решить и без Сталина и над решением которых ему надо было думать не меньше, чем подчиненным. Между делом он начал думать, что когда он отстранит партию от государственной власти и сделает чисто идеологическим органом в стране, то ее возглавит Жданов, наиболее сильный идеолог. А вот во главе единовластной Советской власти вполне мог бы встать Берия со своим глубоким аналитическим умом и видением далеких перспектив. Правительство же вполне способен возглавить Хрущев, он, правда, простоват, но трудяга, и под руководством Берии вполне будет на месте.

В это время, вытирая руки о фартук, к беседке подошла домоправительница Сталина Валентина Истомина.

– Товарищ Сталин, и обед уже готов, и Василий Иосифович уже подъехал.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.