Приложения

Приложения

1) Выписки о переводчике Суворове в Сербии. В 1724 году, февраля 5 дня, именным указом бл. пам. его императорского величества Петра 1 определено послать из св. Синода в Сербию для обучения тамошнего народа детей латинского и словенского диалектов двух учителей, а жалованья давать им по 300 рублей на год человеку. И в 1725 году, в августе месяце, отправлен в Сербию, в Белград, синодальный переводчик Максим Суворов. А в 1732 году, сентября в 16 день, по указу из Сената в Коллегии иностранных дел определено, что он, Суворов, чрез доношения свои требовал с прибавкою, объявляя себе немалые нужды, также и о позволении, чтоб ехать оттуда в Россию, и о подъемных деньгах; также новоопределенный в Сербии митрополит от тамошнего в Сербии ему учения отказал и его, Суворова, содержать не хочет, и живет он тамо праздно, возвратиться ему в Россию по-прежнему, и для того его выезду перевесть к нему из Коллегии иностранных дел до ста рублев, которые б он, Суворов, для ускорения времени на дорожный проезд в Вене занял. Против чего Суворов посланнику Ланчинскому представил, что указу его императорского величества повиноваться готов и рад тамошнее бедственное житье переменить, но что ему в Вене взаймы денег дать никто не поверит и путь свой он в Россию ста рублями отнюдь с женою и младенцем управить не может. А хотя получил он, Суворов, жалованье на 1731 и на 1732 годы, то все те деньги одному сегединскому жителю за долги, которые еще в Сербии нажил, заплатил. И хотя ему, Суворову, новосербский митрополит пред некоторым временем объявил, что он учительства его, Суворова, в Сербии не требует, но как потом оный митрополит по часту в болезни припадать стал и оказалася оная болезнь быть водяною и небезопасною, то петровородынский епископ Висарион к нему, Суворову, от 19 и от 24 июня того 1733 году писал, объявляя желание свое и прочих сербских архиереев иметь его, Суворова, по-прежнему в Сербии учителем, хотя бы помянутый митрополит и не хотел, которые письма он, Суворов, ему, Ланчинскому, казал. И потом он же, епископ Висарион, к нему, Суворову, от 12 июля того ж 1733 году паки писал, требуя, чтоб он, Суворов, приехал в город Петровородын как скоро может, где сам он выразумеет его, епископа, и народное требование быть ему тамо по-прежнему учителем. В той же силе писал к нему, Суворову, от 6 июля и епископ Хратской Исаия. При таковых обстоятельствах он, посланник Ланчинской, видя поправление зазора, которой оный Суворов претерпел, что хотя новый митрополит сербской отказал было оному от учения, то ныне иные архиереи его, Суворова, иметь для того учения желают; к тому ж, заподлинно ведая, что римско-цесарскому двору обучение сербского народа весьма не неприятно, то, хотя тот Суворов уже ему. Ланчинскому, 150 гульденов был должен, увидя епископа Висариона собственноручные письма, не мог он, Ланчинской, уклониться дать ему еще 100 гульденов как на проезд в Петровородын, а больше еще на оплату его в Вене квартеры и чтоб необходимо себя содержать, тако ж жену и младенца в Вене до повороту своего мог на пропитание снабдить. А потом в реляции посланник Ланчинской из Вены от 15 сентября того ж 1733 году доносил, что сверх писем к переводчику Суворову, от петровородынского епископа Висариона присланных, еще весьма сильный новый опыт оказался сегединского города жителей: прислали к нему, Ланчинскому, зело докучное просительное письмо за подписью и печатми 9 знатнейших персон, которым просят о присылке к ним помянутого переводчика Суворова для обучения детей их. А потом он же, посланник Ланчинской, из Вены от 1 февраля 1735 года доносил, что вскрылося от новоопределенного митрополита сербского отрешение Суворова от школьного учения, что, имея оной митрополит при венском дворе агента Иосифа Ямбрековича, ему верил, который, ведая за собою тяжкие преступления и дабы оные не вскрылися, старался всякие персоны от митрополита отдалять, которые бы либо его коварствы проникнуть могли, в том же числе предпринял и на Суворова лживым внушением клеветать, якобы цесарскому двору было противно, что чужестранную персону в учители употребляли. Чего не только никогда не бывало, но и весьма тому насупротив при избрании нынешнего митрополита камисар цесарской генерал Локателли всему собранию указом декларовал, что, чем более народ сербский во обучении прилежать будет, тем милостивее цесарское величество сие примет; но он, Ямбрекович, толковал сие, будто сказано за лице, и свои ковы распространял; когда же Суворов из Сербии в Вену приехал, то и из Вены наипаче его выбить старался, и митрополиту весьма лживо доносил, будто он весь народ тамо, в Вене, оглашает. Но наконец исподволь все вскрылося, и он арестован, и дело его следуется. Чего ради сербской митрополит Викентий Иоаннович писал именем всего клира и общества к российскому Синоду как со объявлением о вышеупомянутых Ямбрековича тяжких преступлениях, так и с прошением, дабы указом ее императорского величества Суворов у них был по-прежнему оставлен.

В Синод переводчик Суворов доносил из Сегедина от 1 марта и от 17 мая 1736 года, что он, Суворов, по писму епископа сегединского Висариона и с позволения по оному посланника Ланчинского поехал чрез Горватскую землю, где виделся с епископом Симеоном, прежде бывшим его, Суворова, учеником, и оттуда в Сегедин приехал в ноябре месяце, но епископа Висариона не застал, понеже прежде приезду его, Суворова, с асистенциею немецкой команды белградской митрополит взял его нагло без всякого суда за арест и в Корловицком своем дворе запер в тесной комнате, имение же его все освоил и пред народом всюду писмом и словом публиковал его безместным беззаконником и хотевшим быть униатом и тайным с Российским царством и посланником корреспондентом. Помянутое гонение, начатое от митрополита, дело не знающих причины сначала всех удивило, что виделось из-под руки, якобы всюду команды различными мерами, якоже и духовенство римское, ему помогали и в разговорах речми мирволили; но 30 января сего году сегединский капитан, он же и цесарский толмач, римлянин (Румун?) греко-российские веры, пред тремя офицерами сказал, что митрополит обещался быть у них и весь клир, и народ сербский, под цесарскою державою сущий, на унию привесть и для того-де епископ Висарион, что он не есть и униатом быть не хочет, под крутым арестом содержится. Но епархиане его, несмотря на публикации митрополитовы, где надлежит, просительные протестации учинили и в Вену депутатов послали, и собравшися несколько в декабре месяце в ночи внезапно из ареста епископа Висариона освободили и в Сегедин привезли, где он испросил себе у сегединского коменданта караул, под которым в своем доме пребывает; а потом в великий четверток он, епископ Висарион, указом цесарским от Надворного военного совета ареста свобожден и караул от него сведен и оставлен до будущей комиссии, яко под протекцию цесарскую ему прибегшу; а митрополит белградской, впав в болезнь, которую докторы врачевать отреклись, привезен 10 мая в Петровородын. Помянутой же митрополит домогался чрез знатную персону о указе, чтоб сегединской комендант его, Суворова, яко выгнанного из России, волочая взял под арест, но комендант сие учинить, яко с чужестранным человеком и союзной потенции подданным, извинился.

(Москов. архив Мин. иностр. дел)

2) В листе к его императорскому величеству архиепископ и митрополит белоградский Моисей из Вены от 20 февраля 1728 года пишет, что они его императорское величество за протектора признавают, а они ныне, т.е. сербословенский народ, кой есть под властию римского цесаря, великие имеют налоги и несносные и прямые неправды и напасти, под коими скрытое творится насилие вере православной, дабы они были униаты, как Кроации и Транзильвании учинено, о чем многие командующие римляне явно им говорят, и они сами видят, что для того утесняют их, и данные им привилегии уничтоживают, и поущаемы суть от своих духовных, которые весма нашу церковь ненавидят паче жидовской. Просит именем всех, дабы его императорское величество благоволил в вере их православной предложением цесарскому величеству римскому вспомоществование учинить, якоже от самого и предецесоров его дарованные им привилегии гласят, однако таковым благоразумным способом (дабы от них не познано было, якобы они о сем что донесли его императорскому величеству) да бедный народ их в подозрение б коварства не пришел, а наипаче б ко двору папы римского какое за сих заступление быть могло, дабы духовенству заповедано было их не напаствовати ни тайно, ни явно, ни под каким претекстом, коварного насилия им не чинить, ибо они в таком случае сильны, где сами не делают, то больше чрез мирскую власть действуют, и ежели за них заступления не будет, то они пропасть могут. И ныне, по их мнению, изрядный случай быть может на будущем конгрессе империальном о том стараться. В докладе канцлеру невский архимандрит Петр представлял о том же, ссылаясь на письмо, полученное им из отечества, из Сербской земли.

(Москов. архив Мин. иностр. дел)

3) Письмо княгини Аграфены Петровой Волконской к Девьеру: «Государь мой милостивый Антон Мануйлович! Сего время изволила у меня быть Анна Даниловна, и при ней принесли с почты писма, в которых были ваши, токмо писма принесены пакеты оба подпечатаны, что мне очень удивительно, и ваши писма от царевны и отца моего без всякова куверта положены, которые Анна Даниловна изволила взять. В писме отца моего к вам писано о желтом гродетуре и о золотом позументе; я зело жалею, что она ведала о желтом гродетуре, только мне заказать изволила, чтоб я не сказывала, что она читать изволила. Я надеюсь, конечно, ваши писма были запечатаны в куверте, только мой куверт был в чьих-нибудь руках и с вашева куверт снят. В прочем остаюсь вам, государю моему милостивому, со особливым почтением верная слуга. А. В. Сие прошу изодрать».

(Курляндские дела в Московск. архиве Мин. иностр. дел)

4) Лист гетмана Апостола. Мои ласковые приятели войсковой канцелярии и судов енеральных правители! Памятно нам есть добре же при отъезде нашем в Москву полецаючи вашим милостем правление судов войсковых енеральных, приказалисмо о том, дабы справа судии полкового черниговского з нецнотливым сыном Лисеневичем и публичною курвою Томаровною, а его женою была реферована до щастливого нашего на свою резиденцию повороту, а поневаж з певного донесения известилисмося же ваша мосщь, презирая наш указ, дерзнулисте самоволно чинити в том следствие и по своему мнению децидовати неправильно, тому немало удивляемся, таковое же ваше дерзновение в небрежении нашего указу знатое чиним, а ораз пилно упоминаем, а бысте до тех дел, которые до нашего повороту отложены суть, не интересовалися, и не тикло децизии, но и следствия оным чинити не дерзали о тех нецнотах, понеже и тая неправильно по вашем мнении окончаная справа за прибытем нашим обновлена и по артикулам правным слушною моет быть окончана децизиею.

(Архив Мин. юстиции, Дела Сената по Малорос. экспедиции)

5) О капуцине Петрусе Хризологусе явилося следующее сего 1725 года. Дан ему был пашпорт 20 дня января сего года, по которому велено ему из Российской империи чрез Ригу за границу выехать в месяц, а он того не учинил, а жил своевольно в Ревеле. Он же, капуцин, будучи в С.-Петербурхе, своего закона люд разглашал, якобы ее величество римская императрица рекамандавала ему российского великого князя Петра Алексеевича и искать тайно способу его высочество видеть, а учрежденным при его высочестве персонам о том не сказывал.

(Моск. архив Мин. иностр. дел)

6) Письмо княжны Марии Алекс. Меншиковой к великой княжне Наталье Алексеевне: «Милостивейшая государыня великая княжна! Зело сожалею, что вчерашнего числа ходила я к вашему высочеству проститься, но не получила за отъездом ваше высочество видеть; однако ж чрез сие яко персонально ваше высочество поздравляю и мой достодолжной отдаю поклон и нижайше прошу от меня поздравствовать его императорскому величеству вседражайшему вашего высочества братцу; не могла я того оставить, чтоб вашему высочеству не донести, что государь мой дражайший родитель зело печалится: 1) что его величество вчерашнего числа не получил видеть; 2) что по прибытии сюда услышал, якобы его величество и на дворе его светлости стоять не изволит, и ныне прибыл сюда генерал-лейтенант господин Салтыков и объявил, что его величество весма переездом из дому его светлости поспешать приказал; напротиву же того его светлости неизреченную приносит радость милостивое вашего высочества предстательство, что изволили его величество о свидании з батюшком вчерашнего числа дважды просить; того ради, о сем вашему высочеству донесши, прошу: изволите его императорское величество просить, чтоб по прибытии сюда изволил прибыть в дом его светлости дражайшего родителя моего и с ним видеться, дабы как внутренние его императорского величества и вашего высочества и его светлости неприятели, так и пограничные соседи, видя такие отмены, не порадовались». Письмо без подписи, едва ли было отправлено.

(Моск. архив Мин. иностр. дел)

7) Отзыв князя Куракина об испанском министре Риперде: «Я оного Риперда знал довольно в Голландии, когда был депутатом в собрании статов, и мне был добрым приятелем, которого портрет в состоянии описать: есть человек смелый и нахальный, правда, ума довольного, но не очень основательного, и, но своей великой дерзновенности, уповать надобно, что правлением своим всеконечно приведет до войны в Европе, и что есть внутренним неприятелем Англии не токмо ныне, но когда еще и в Голландии был, и что, без сумнения, в интерес кавалера св. Георгия будет стараться».

(Моск. архив Мин. иностр. дел)

8) Письмо графини Остерман (урожденной Стрешневой) к мужу: «Любимый мой друг, дорогой батюшка Андрей Иванович! От всего моего сердца желаю тебе, моему дорогому, многих лет и доброго здравия. Я тебя поздравляла со вчерашним торжественным праздником в двух моих письмах и ныне еще повторяю: здравствуй, мой батюшка дорогой, и дай бог многие лета тебе, моему другу, жить в добром здоровье и в радости и мне бы тебя, любимого своего друга, видеть поскорее; а я благодарю бога, что сей праздник прошел; я желала, чтоб вся неделя прошла поскорее для того, что мне пуще в праздник тошно и скучно. Сам ты, мой друг, можешь рассудить, есть ли мне причина тужить: праздник такой великий, все веселятся в домах своих с своими мужьями, также с своими сродниками, а я, бедная, теперь одна была. Я вчера у обедни сколько могла крепилась, что в такой великий день не плакать, только не могла укрепить: слезы сами пошли. Когда я поехала от церкви, подумала, что севодни великий праздник, я приеду домой — кто меня встретит? Кто меня ласковым словом утешит? Кто обо мне попеченье имеет? Когда ты, мой друг, при мне был, я приеду домой — ты меня встречаешь с приятными милостивыми словами и имеешь обо мне попечение: Марфушка! Что тебе севодни есть и чтоб тебе было угодно? Ныне кто обо мне так имеет попечение? Когда я сие все стану думать, как я могу, бедная, не плакать? Хотя я надеюсь на бога, что он даст тебе, моему другу, здоровье и даст мне тебя видеть, и ты меня содержишь в неотменной своей милости, однако ж не могу верить, что тебя, милого друга, скоро видеть. Вчера у меня после обедни был Семен Иванович с женою; я просила их, чтоб они обедали у меня: они сказали, что у них дети дома, желают быть с ними обедать. Еще пришел Шуберт поздравствовать, я его удержала обедать; обедали у меня Шуберт и наша мама и я, и это первый раз, что я без тебя обедала в средней горнице. После обеда делать нечего, сидеть не с кем, я, бедненькая, посидела маленько с Федяшей, он ничего не смыслит, пришла к себе и легла на постеле, не вставала до вечерен; после приехал Синявин и жена его, ради их встала с постели и сидела с ними».

(Бумаги Остермана в Государственном архиве)

9) Дело черниговского епископа Иродиона Жураковского с бунчуковым товарищем Лизогубом. Доношение Иродиона св. Синоду: «В доношении епархии моей шостовицкого попа Алексея Незридовича написано: ездил-де он с писмом из консистору к Семену Лизогубу в обиде своей просить, чтоб он заграбленные его кони войтом Лизогубовым ему, попу, возвратил, и, когда о возвращении грабежа только помянул Лизогубу, тогда без всякой причины начал бранить его, попа Алексея, м…, называя блазном и скурвым сыном, злодеем, послежде велел наготовити киов и батожья и принести оные, в яком разе два его, Лизогуба, служители великороссийской породы тыя до побою инструмента принесли и, взяв его, попа, за руки, распяли и держали распятого, сам же он, Лизогуб, многократно прискаковал и порывался с кулачьем хотя бить, но не бил, плювал во очи и, отошедчи в комнаты, велел вести до тюрьмы, но, не ведучи, толко выбить в шию с двора приказал, и выбито. Он же, Лизогуб, моего смирения называл бездельником, чортом и прескаредными поносил словами и те слова велел попу, чтобы мне сказал. Убо хотя на те слова священника отца Алексея и донос его уповати не для чего б, обаче понеже неединократно уже Лизогубом пред паствою поносится имя мое, чрез что и во исправлении церковном кого-либо о том известного наклонити пастырски потрудно, здесь же честь архиерейская в Малой России дешева, и хотя просить, то веема не у кого. Да он же, Лизогуб, возбраняет роковщини по древнему обычаю на препитание давать священникам, виновных, к суду духовному подлежащих, не выдает людей, посилает венчатися людей своих вне епархии моей, за границу, в Польшу, иные ж обвенчани и живых имущие жен; говорил же еще многим людем и сие по некоторым делам: что-де ваш Синод? И он сице архиерею своему в силе, яко не над ним Синод и я не его пастырь; того ради прошу святейшества вашего не мене ради, старца, но чести ради архиерейской в юрода место Лизогубом без зазрения вменяемой и в прочиих церкве противных действиях милостивый его императорского величества указ учинить, без зазрения бо совести мне донесено, и аз доношу». Лизогуб заперся во всем, дело же с священником объяснил так, что священник сам прежде пограбил у его мужиков четырех лошадей и воз с солью, которые, лошади и соль, до сих пор у епископа.

(Архив Мин. юстиции, дела Сената по Малороссийской экспедиции)