ЧАСТЬ 1. Утрата (862 — 1035)

ЧАСТЬ 1. Утрата (862 — 1035)

Предки наши

Россия как государство при возникновении была осенена двумя непоправимыми утратами — потерей национального руководства и гибелью коренной религии. Эти утраты и сопутствовавшие им сомнительные приобретения нанесли невосполнимый ущерб народному духу, не позволили в дальнейшем сформироваться национальному стержню, привели к череде тяжких военных, политических и нравственных катастроф. Итог известен: вялая, столетиями оскорбляемая и угнетаемая нация, вгоняемая чуждыми правителями и учителями то в экстаз самоуничтожения, то во внешнюю агрессивность, то в наивное построение идиотских конструкций — на страх всему человечеству, на осмеяние перед всем миром. Но люди на Руси частенько появлялись неплохие, умные, смелые, благородные, а то и святые. Но отдельные люди — это еще не народ.

Что же это были за люди наши ранние предки на этой земле? Что это была за Земля?

Земля наша в основном пуста была. В Европе, Африке и Азии зарождались и гибли цивилизации, бушевали толпы, лилась кровь, бурлила мысль, строились города, возводились гигантские статуи, маяки, пирамиды, работали библиотеки, писатели и поэты в белых одеждах диктовали секретарям оды и поэмы, возносили хвалу Небу, славу и проклятия — императорам. Пифагор, Евклид, Архимед, Аристотель — да разве всех перечислишь? — заложили основы наук. Александр Великий, Ганнибал и Цезарь успели завоевать весь мир и растерять завоеванное. Вавилон, Афины, Рим и Карфаген испробовали на себе и предложили на выбор все формы государственного устройства. Клеопатра и Антоний, Сафо, Дафнис и Хлоя, Орфей и Эвридика, Одиссей и Пенелопа объяснили людям, что такое любовь…

Прошло пять тысячелетий — пятьдесят веков цивилизации! Вот уже и устал мир. Вот уже прокатились по империям и республикам волны варварских нашествий. Это молодые, глупые и злые народы пришли отнять и поделить плоды чужого труда. Уже и эти дикари уселись в своих германиях и приобрели вполне европейский вид.

Уже и боги устали. Уже не о чем было говорить им с людьми, — все было сказано. Уже придумали люди бога из своих. Уже и убили его.

А у нас все еще ничего не было…

Садись на коня, поезжай от устья Дона на север. Вроде бы где-то там должна быть Москва? Ан, нет. Нету там никакой Москвы. И не доедешь ты никуда. Дорог нет. Тропинок нет, зверье, болота. И Дикое Поле не переедешь — полно лихого народу, каких-то проезжих и кочевых всадников, которые съедят и твоего коня и тебя, сварят вас с Савраской в походном котле, а то и сырыми сжуют.

Нет России, нет русских. Почти никаких нет. Степь. Лес. Волки. Медведи. Кабаны. Кочевники.

Впрочем, если тихо отыскать полянку на окраине леса, присмотреться повнимательней, то и здесь можно обнаружить какую-то жизнь. Только подойти надо очень тихо, спрятаться за толстый ствол и не хрустнуть веткой, не топотать и не сморкаться — распугаешь всех людей. Они и так здесь прячутся не от хорошей жизни.

Появились-таки люди в нашем краю! Слава Богу! Хоть и не учены, на лирах играть не горазды, а нам — милы! Это же славяне, деды наши (не умеют они еще до столька и досчитать, в каком колене). Что же и откуда занесло их в эти леса? Чего ж они не разъезжают гордо в богатырских кольчугах по просторам своей необъятной Родины? Чего ж не оглашают посвистом молодецким поля и реки? А не на ком им разъезжать. А нету у них в достатке железа на кольчуги и копья. А помалкивают они, чтобы не навлечь на себя злых, наглых, сильных и совсем уж тупых ребят. На конях, в кольчугах, с посвистом.

А пришли сюда славяне невесть откуда.

Почему вообще народы двигают с места? Одно из двух. Или на старом месте совсем плохо, голодно, опасно, дико. Или поверят какому-нибудь рассказчику, что вон за теми горами, мужики, есть страна Ковыляндия, и там работать, мужики, не надо — все само растет прямо в ковылях, а злой человек туда не доковыливает — не знает пока дорог. И можете вы там жить — не тужить и строить помаленьку хоть коммуну, хоть светлое царство, а хоть — и Империю. Вот и переходят-перебродят мужики на новое место. Но и тут все то же. Еды мало, работы много, гостей — поесть, попить и с собой увезти — хоть каждый день. Но ковыля, и правда, полно. И еще хорошо, что лес рядом, можно перепрятаться от гостей.

Пока другие славяне влезли в самый центр Европы, воевали там, учились и строили города, наши охотились, собирали мед, варить и сытить его научились, торговали воском и мехами, выезжая ненадолго к городским соседям. И вовремя прятались обратно на опушку, перебегали, пригнувшись, опасные ковыли.

У такого народа волей-неволей воспитываются оригинальные черты национального характера.

1. Чувство простора: вон, сколько леса и ковыльной степи.

2. Чувство смирения: вы к нам в гости — полюбить-пограбить, а мы к вам нет, мы дальше в лес.

3. Чувство осознанной нелюбознательности: что нам в ваших городах да науках? — мы в белку и своим умом попадем.

4. Любовь к созерцательности и пассивному рассуждению: когда почти нечего терять, а лезть в драку неохота, то суждения рождаются незамутненные, абстрактно честные и точные, но и почти бесполезные. Язык формируется сложный, красивый, многозначительный и неторопливый.

5. Любовь к труду: грабить не умеем, кто же нас прокормит, кроме нас самих? Хорошее это чувство — живи себе, работай. От трудолюбия происходит и миролюбие. Да разве ж дадут пожить?

6. И вот еще одно, досадное, Чувство зародилось у нас и окрепло. Это проклятое Шестое Чувство так и поведет нас сквозь века. Чувство Зависти. Великой и бессильной зависти к соседям. Великой, потому что очень велика была разница в жизненных удобствах между ненавистным уже тогда городом Парижем и нашей коммунальной полянкой. А бессильной потому, что как-то не хотелось и боязно было, добираясь до Парижа, выходить в лаптях во чисто поле и молодецким посвистом да медвежьей рогатиной побивать жуткую скифскую конницу да генуэзскую панцирную пехоту.

Чувство наше разрослось, источило нас, вошло в наши законы и правила хорошего тона.

Чувство чувством, но жить как-то надо было. И заметили мы, что у всех благополучных народов особой статью и умом отличаются их начальники статно сидят на белых конях, рубят, не задумываясь, головы ближним и дальним. Следовало и нам таких начальников назначить. Следовало, но никак не назначалось. Чувство не давало. Это что ж, соседа неумытого — в князи? Не-ет! Тяжко даже вообразить.

И надумали мы такое, чего никто нормальный даже в те глупые годы придумать не мог. Мы стали звать начальников с улицы. Приходи хоть первый встречный и правь!.

Другие народы строго следили за достижениями своих соотечественников. Четко устанавливали для них правила движения по служебной лестнице: из базарных крикунов — в трибуны, из кухонных склочников — в судьи, из анекдотчиков — в сенаторы и квесторы. А там уж, если от человека выгода видна была, то и в диктаторы, в сатрапы, в консулы, в короли, в императоры. Сделал карьеру на пользу народа — руби теперь нам головы, батька, секи нас, только не оставляй.

Такой пример служебного движения захватывал юные умы и чувства. И развивались эти умы, — уверяет Историк, — и совершенствовались чувства. Всем становилось хорошо.

А мы показали нашим юным, что рыпаться не надо. Что все равно, править ты, пацан, не будешь. А пороть тебя будет чужой и непонятный дядька. И прав у нас всегда будет чужой, заграничный, умный каким-то не нашим умом. Какое нравственное ускорение мы могли получить, вот так начиная свои скромные лесные карьеры?

Итак, с начальством прояснилось — давай сюда, кто хочет. А кто же захочет — в глушь, в лес, в грязь, в отрыв от александрийских библиотек и римских бань, от помпейских лупанариев, где все проститутки — с высшим образованием и чешут гекзаметром на пяти языках? На первый взгляд — никто.

И никто бы и не пошел к нам в начальники. Но было одно дело, которое всех к нам привлекало, да поднять его в одиночку никто не мог. Дело это называлось — Большая Дорога. Через наши земли, так бессмысленно нами занимаемые, проходили три Большие Дороги — Днепр, Дон и Волга. Две последние — это на будущее, а первая всем уже тогда очень нужна была. Не в том смысле, чтобы по ней удобно было ездить из слегка цивилизованных скандинавских стран в безмерно цивилизованное Средиземноморье, а затем, чтобы за проезжающими внимательно наблюдать. Брать с них налоги, пошлины (раз уж они решились и по этой Дороге пошли). Сильно эта Дорога была выгодна в хозяйстве, а никто ее по-настоящему не контролировал. Мелкие банды набегали, выслеживали и начисто грабили купцов, ели их сырыми. У спасшихся пропадала охота ездить с товарами и за товаром. Умные бандиты понимали, что брать надо не все, а только часть, чтобы охота оставалась и на следующий заезд. Для постоянного высокодоходного надзора за этой золотой жилой прямо здесь надо было и жить. Да еще нужно было бы заручиться содействием здешних славян, чтобы работать спокойно, без оглядки на ковыли.

Гости, которые объедали славян (с севера это были «варяги»: скандинавы, прибалты, с востока — хазары), присматривались к Днепру, но без плотной оккупации его берегов наладить дохода не могли.

Славяне, выгнав как-то варяжских гостей за порог, решили-таки укрепиться — выбрать начальника. И вот здесь проснулось Чувство и не позволило им свободно, равно и тайно проголосовать за своих. В отчаянном помрачении и досаде кинулись славяне за отъехавшими гостями, извинились и позвали их назад. Не в гости. Насовсем.

— Ладно-ладно, — быстро согласились варяги, — только наша столица будет не в лесу, а в узловой стратегической точке — на Ладоге, в самом тугом узле Большой Дороги (здесь неподалеку приходилось корабли посуху перетаскивать из Днепра в северные реки и обратно; здесь удобнее всего было уговаривать купцов).

Рюрик, Аскольд и Дир

Было это в 862 году. Тогда, ровно за тысячу лет до отмены крепостного права, славяне попали в первое свое, добровольное, рабство. Теперь за них думали на чужом языке. Теперь ими владели. И никто у них не спрашивал, нравится им это владение или нет. Владетелей звали Рюрик, Синеус и Трувор. Эти три брата бандитствовали в Прибалтике, но удержаться против тамошних не смогли. Новое владение казалось перспективным. Поэтому и братьев через два года осталось меньше — один Рюрик. Синеус и Трувор вроде бы сами умерли от неизвестной славянской болезни. Но мы-то знаем, что это за болезнь. Это наше родное Чувство! Делить на единицу Рюрику стало не в пример сподручнее, чем на три…

Что же у нас получилось с варягами?

Они пришли к нам с небольшой дружиной, оккупировали нас поначалу мягко.

Не стали навязывать нам свой язык. Не стали проводить классовых и национальных чисток. Дань брали ту же — гостевую. Да и боги у нас с ними были похожие. На каждый случай — свои.

И править они стали приятно и жестко — не пикнешь. Сунулся какой-то Вадим бунтовать в Новгороде, построенном для контроля истоков Днепра, убили его, честно вырубили пол-Новгорода, перенесли туда столицу.

Русские (а именно племя Рюрика называлось русью) принялись за освоение Большой Дороги. Простого контроля Днепра в одной точке было недостаточно. Стало известно, что на юге есть еще одно место, удобное для мягкого грабежа. Вроде бы там Днепр растекается по каменистым порогам. Крупная лодка не проходит, ломает дно. Вытаскивают купцы лодки на тот берег, где засады не видать, и перетаскивают на чистую воду. Хорошо бы в том месте сесть на обоих берегах, понаставить лавок и ларьков, чтобы купцы сами к ним заворачивали.

В 866 году (через четыре года после назначения Рюрика, — как стремительно понеслись события на Руси!) двое его подручных, Аскольд и Дир, собрали шайку из родни и отпросились вниз по Днепру — в «греки». Знал ли Рюрик о Порогах или это была разведка, но Аскольд и Дир нашли в низовьях великой реки полузаброшенное поселение, контролируемое хазарами. Городок стоял удобно и назывался в честь одного из покойных основателей — Киев. Был Киев воровским притоном. Здесь околачивались искатели приключений, отсюда во все края расходились шайки. Сюда тащили награбленное добро.

— Всегда на краю Руси находилось такое лихое место — вздыхал Писец, — то Киев, то Тмутаракань, то Берлад…

Аскольд и Дир шуганули хазар. Быстро договорились с местными бандитами. Недовольных вырезали. Быстро наладили дело. Сюда к ним уже и люди побежали. На волю. От Рюрика, от хазар, от славянских лесных костров. Куда столько народу девать? Как куда? — куда всегда — в землю обетованную, на Царьград! В 200 лодках поплыли к Царьграду (Он же Константинополь, он же потом и Стамбул). Там по непогоде их благополучно перебили. Аскольд и Дир благополучно же вернулись в Киев, решив проблему перенаселения.

— А случилось это, — запел нам под баян Писец, — чудесным появлением у стен Царьграда Богородицы!

— Да, да! — подтвердил Историк.

— А вы ее сами видели, или как?! — строго спросил я, и они стушевались…

И стали Аскольд да Дир в Киеве жить-поживать, про Рюрика не вспоминать. Но так не договаривались. Звали на Русь — на всю Русь! — семейство Рюрика. Никаких Аскольдов и Диров не предусматривалось.

От досады ли, от болезни славянской или еще почему, но скончался наш первый батька Рюрик в 869 году от рождества Христова. Ни про какого Христа не знаючи. Остался у Рюрика один, маленький совсем сын — Игорь.

Вещий Олег

Править стал Олег, боковой родственник Рюрика.

Это был тот самый, пушкинский Вещий Олег. Он был крупный полководец. С мелкой дружиной сразу двинул на юг. Все племена, жившие без начальства, присоединил к себе. По пути настроил городов. И даже один из них областного значения — Смоленск. Везде посадил своих воевод с малыми оккупационными гарнизончиками. Олег создал Киевскую Русь — огнем и мечом присоединил те славянские племена, которые пока еще себе начальников не желали…

— Ну, почему же — огнем и мечом? — заупрямился Историк.

— А вы у Писца спросите, записал бы он, что народ радостно выползал из ковылей и славил батьку народными песнями, девок ему предлагал, хлеб-соль? Записал бы?

— Первым делом бы записал! — гордо признался Писец, и Историк отстал…

Добрался Олег и до Киева. Лодки с основной дружиной спрятал в засаде. Спецназ на нескольких лодках прикрыл брезентом, подогнал к пристани. Послали за Аскольдом и Диром: вот, мол, приплыли ваши земляки, гостинцы, приветы привезли с милого севера в сторону южную. Два лопуха, забыв за собой измену, наперегонки и без охраны потрусили к реке за гостинцами. Стянули брезент. И вот уже «родня» их окружила. Стали разбираться. Олег напирал на родовое право.

— Вы, ребята, — говорил он, — не княжеского роду, с вами договора на владение Русью не было. Я — другое дело. Да вот у нас на ручках и Игорек, Рюриков сын, он тоже имеет право Русь иметь. А вам, ребята, изо всей Руси остается только, сами знаете, сколько на сколько и сколько в глубину. Чем отнекивались Аскольд и Дир, неизвестно.

— Ты чего не записал? — спросили мы у Писца.

— А чего тут записывать? — обычный базар, — резонно ответил он, слова говорились грубые, все мать, да мать, — только и удалось записать, что присвоил Олег Киеву почетное звание «Мать городов русских»…

Короче, порубали Аскольда и Дира прямо здесь, на глазах у Игорька. Урок этот, как нам потом расскажет Писец, пошел младенцу впрок. А похоронили Аскольда и Дира на бугре, и могила их известна киевлянам по сей день, но называется почему-то только Аскольдовой. Будете в Киеве, заходите.

Почти 40 лет провозился Олег со славянами, все их присоединяя да миря. Организовал правильное финансирование своей варяжской дружины, установил четкий контроль Дороги, завел неусыпный догляд в сторону ковылей. В 907 году решил подумать и о душе — двинуть на Царьград. Вызвал Писца, объяснил ему историческую важность задачи, игнорировал его христианские мольбы не трогать оплот православия, строго указал, что он и своих-то, языческих волхвов про смерть от коня не слушает. Ушел Писец в поход собираться — перья острить и чернила квасить, к иронической фразе «Как прежде сбирается Вещий Олег…» рифму подбирать. От отеческого напутствия и угрозы цензурой Писец стал писать о походе Олега величественно и условно.

У Аскольда и Дира было 200 лодок? — пишем: у Олега — 2 000. Сажаем в них… ну, скажем, по 40 человек (тогда и белок и девок любили считать «сороками»). Итого получается 80 тысяч! Увидев такой флот, греки испугались, заперлись в Царьграде, вход в бухту, проникающую в город, перегородили толстой цепью.

— Золотой! — потупившись, вставил Писец.

Стали варяги да славяне по обыкновению все деревушки вокруг Константинополя грабить и жечь. Потом Олег придумал красивую шутку: поставил лодки на колеса и под парусами двинул на Царьград!.

Представим себе технику этого дела. Возможно, Олег заранее все подготовил — оси, колеса, крепления, рули для колес. Но это маловероятно. Он заранее не знал ни местности, ни погоды. А была бы грязь? — тут бы он на своих парусных телегах и приплыл. Скорее, придумал Олег эту танковую операцию на месте. Колеса и оси поснимали с телег в ограбленных пригородах, прикинули ветер — с ветром повезло. Рулей не было, толкали лодки, подправляли вручную, тормозили лаптем. Картина получилась величественная. Греки сразу капитулировали. Выслали князю хлеб-соль, вино. Отравленные, конечно. Опытный Олег вино вылил в бухту, хлеб-соль выбросил на дорогу.

— Так, — прижал я Писца, — где в этот раз была ваша Богоматерь? Не могла ветра наслать в бейдевинд? Даже отравить дикаря по-человечески не захотела!

— Милосердна еси… — залепетал Писец. Заврался, в общем.

Как бы то ни было, прибили для страха Олеговы дружинники свои старые щиты на ворота Царьграда, новых, золоченых набрали у местных оружейников и ювелиров. Обложили Византию налогами, данями, придирками всякими: нам тут и ездить, и есть, и пить, а паруса нам на обратную дорожку шейте шелковые! Еле выпроводили Олега восвояси. По рассказу нашего Писца, все лодки сидели по ватерлинию от золотишка и трофейной мануфактуры.

— Поэтому, — подсказал я, — славянское войско обратно всю дорогу ковыляло пешком. Возразить против логики наш Нестор не решился, хотя сам при князе, конечно, плыл под шелковым парусом…

Олегу удавалось кое-как контролировать Царьград 5 лет. За это время в переписке с хитрыми греками он добился заключения целой международной хартии из 12 пунктов, — почти все в свою пользу. Греки кряхтели, но не упустили случая подползти к Олегу змеей: дескать, давай, князь, мы тебе еще и церковные дары посылать будем. И со служителями, чтобы объясняли, как этими дарами пользоваться…

— Дары? Дары давайте, — вяло согласился престарелый Олег.

— А ты куда смотрел, ты же ученый?! — полез я на Писца, — почему князя от греков не предостерег?

— Не расстраивайтесь, тезка, — вмешался Историк, — он хоть и грамотный, но сам грек! — Пришлось мне рассерженно замолчать.

Осенью 912 года, в грустную поэтическую погоду пошел Олег проведать своего покойного коня, кости которого валялись в поле. Ну, и дальше все вышло по Пушкину…

43 года прокняжил Олег, протомил Игоря Рюриковича…

Здесь Историк стал покашливать, елозить в кресле и как-то подозрительно поглядывать на Писца.

— Понимаете, — начал он, — тут в летописи содержится неувязка, которую отечественная история никак развязать не может. Записано, что Олег стал править сразу после Рюрика, то есть с 869 года, и правил 33(?!) года, Игоря женил на Ольге в 903 году. Убийство Аскольда и Дира Игорь наблюдал с рук — еще ходить не умел. Получается, что либо Олег правил с 879, а не с 869 года, либо правил 43, а не 33 года. Вот и Вы пишете — 43! Вы как изволили считать?

— Я изволил считать на калькуляторе CITIZEN-411. От 912 отнял 869. А Вы как изволили?

— А я не считал, я у него прочел, — кивнул Историк на притихшего под иконостасом Писца.

— А, ну с ним мы сейчас разберемся! — страшно обернулся я.

— Молви, брат Гусиное Перо, какой матери промыслом на этот раз ты нам исказил факты по делу?

— Не матери, не матери, — стал отпираться и заискивать Писец.

— Когда скончался от змия поганого батюшка Олег, был великий стон в Земле русской, на небесах ходили сполохи…

— Ты покороче давай, не задерживай следствие, писатель…

— Ну, в общем, по Олегу все цифры правильные. А как стали мы в 903 году матушку нашу святую честную деву Ольгу за Игоря сватать, то засумлевалась она, не стар ли Игорь. А было ему 36 годков. И тогда переписали мы еще раз сватью грамоту во Псков. «Пиши:… а молодцу-то нашему — 26-я весна!» — велел мне князь великий, светлый, сияющий аки диамант небесный и…

— Понятно, — успокоились мы с Историком, — втерли очки девке!

Игорь

Игорь воспитывался Олегом неправильно. Жес токостям всяким его обучили, а доблести и чести преподать не собрались. Во время похода на Царьград Олег Игоря оставил на хозяйстве с молодой женой Ольгой (четыре года как женаты).

— Оля эта, — раньше времени стал нашептывать Писец, — была не подарок!.

Но вот досталась Игорю Русь.

— Давайте объяснимся наперед, — предложил Историк, — Игорь мог бы ничего и не получить, если бы от Олега, Рюрика и даже Синеуса или Трувора остался хоть кто-нибудь старше Игоря.

Тогда, поначалу, Русь наследовал старший в роду, а не старший сын правящего князя. Поэтому и Олег заступил на княжество. И это правильно, — не пришлось дружине возиться с ползунками. Этот старый закон наследования происходил, видимо, от того, что бродячая жизнь варяжских шаек не очень-то располагала к законному размножению. Кто был чей сын, вспоминалось с трудом. Зато и правили всем родом. Каждому Рюриковичу старались хоть на время, хоть захудалый какой городок, а дать. С последующим возвратом в общий котел для новой дележки…

Засел Игорь в Киеве на 33 года. Правил дурно, с Писцом не ладил, значения ему не придавал, хоть и был за невесту должен. Поэтому и записали про Игоря в летописях только пять раз за треть века, да и то с незаметной тогда издевкой. Славяне стали от Игоря ховаться в ковыли, от налогов отлынивать. С подвигами тоже как-то не заладилось. Двинул было Игорь по проторенному пути на Царьград, да греки перехватили его малую шайку по доносу болгарских побратимов и попалили лодки прямо в море греческим же огнем — ракетами «корабль-корабль». Под конец бесславной карьеры Игорь набрал смешанное огромное войско из печенегов, славян, варягов, дополнительно приглашенных на грабеж, и «покрыл все море кораблями». Греки сосчитали все это и выслали Игорю встречное предложение: дань по-старому, Олеговы договора — в силе, миру — мир, дружба навек. Жадный, трусливый, неприятный Писцу, Игорь суетливо, не по-рыцарски согласился. Деньги взял тайно от дружины. Наемников отпустил грабить Болгарию, позволил им поживиться хоть за счет неверных другарей.

Пока он так бесславно гулял, наши в ковылях совсем разболтались, уже и забыли, как дань платить. Пришлось Игорю с дружиной лично заниматься грязным делом. Пошел он к древлянам сразу после войны, в 946 году. Собрал дань. И тут дружинники, не солоно похлебавшие черноморской водички, напомнили князю, что с дружиной принято делиться чуть ли не поровну! Ох, как не хотелось Игорю делиться, а пришлось — лес кругом! Тут Чувство и вскипело. Пошел Игорь назад к древлянам нашим почти в одиночку, с несколькими совсем уж приближенными шестерками по новой дань собирать. Наши древляне были люди, конечно, забитые. Но все-таки до нас им было еще 1 000 лет унижаться, и они Игоря убили. Не со зла, а по справедливости.

— Здесь, братие, — темна записана весть, — молвил Писец…

— Ну что опять такое? — насторожились мы с Историком.

— Уж вы сочли, что Игорь явился на свет Божий лета… э… 867-го, с трудом перевел наш архивариус привычное исчисление от сотворения мира на дату от Рождества.

— Считайте, сударь, — косясь на калькулятор, понял Историк.

— 946–867 = 79!

— Верно, верно! Стар был батюшка. На коня всходил по отрокам — по спинам, плечам, головам. Потому и доли требовать посмели. Потому и почил от малой древлянской грубости.

— Потому и Ольга при таком муже бешеная была, — заключил я.

Святая Ольга

И вот осталась, значит, Ольга вдовой, что-то около 58 лет от роду.

По идее, ей никакой власти не светило. Но был у нее от Игоря сын Святослав, а других никаких Рюриковичей от походов да пиров не сохранилось. По закону, Святослав должен был подрасти и вырезать побольше древлян. Закон кровной мести успешно действовал тогда не только среди справедливых горских народов. Но у Ольги и своего Чувства было предостаточно: подсунули ненового мужика, скотину, жадину, сквалыгу и труса, и теперь — вдоветь? Ольга решила действовать сама, то есть мстить. А тут и древляне напросились. Они посовещались и приняли наглое решение. Предложили Ольге в мужья своего лесного князя Мала, чтобы Святослава потом по-тихому от власти оттереть. Приодели 20 своих видных ответственных товарищей и в лодке послали в Киев. Те приплыли и послали сказать о себе Ольге. Не икалось же им у Аскольдовой пристани!

Ольга сообразила мгновенно: а оставайтесь-ка, братья-славяне, в своем корабле, а завтра с утра мои дружинники вас с честью внесут прямо на мой двор. Круто! Почетно! Олег на Царьград катился в лодках под горку и по ветру, а мы пойдем по рукам и на гору! Будет о чем рассказать в ковылях! Утром пришли красивые, приодетые, безоружные ребята. У всех хлебосольные улыбки, чистые руки, холодные головы, маузеров не видать. Взяли лодку с 20 пассажирами (значит, было носильщиков человек 50–60!), понесли потихоньку, с перекурами и осмотром киевских достопримечательностей:

— Ну, Аскольдову могилу, гости дорогие, вы уже видели!. Это главная наша улица — Боричев Взвоз (ныне Алексеевский спуск — С. К.). С этой вот площадки открывается прекрасный вид на Подол…

Принесли гостей на княжий двор. А тут все в цветах, столы с заморской посудой, еда — названий не знаем! Коврами невиданными устлана вся земля! Бережно опустили лодку с послами на ковры! И тут, — ах! Все посольство вместе с лодкой проваливается в прорву! Оказывается, коварная и злопамятная Ольга, пока гостям морочили головы музейными редкостями, велела вырыть во дворе волчью яму и прикрыть ее коврами. Могла она их, конечно, и просто порешить на пристани, но ей, уже вкусившей византийской тонкости, хотелось красиво поиздеваться. При этом она не забывала внимательно следить, чтобы наш ненадежный друг Писец все записывал правильно и красочно. И он, испуганный кровожадностью своей хозяйки, строчил — не успевали гусей ощипывать! Он помнил свой грех! — а ну, как Ольга узнает, что он так и не сумел, в конце концов, скрыть из ее возраста десятку?!.

Тем временем, казнь византийская продолжалась. «Довольны ли вы честью, сваты дорогие?» — ласково аукнула Ольга в яму. «Ох, хуже нам Игоревой смерти!» — честно отвечали те, кто еще мог говорить. Ольга удовлетворилась ответом и милосердно велела засыпать сватов живьем.

Ольге развлечение понравилось. Вот затейница! Было в ней много новых оттенков Чувства, которые она по-матерински прививала славянам. Послала она послов к древлянам: ну все, мужики, квиты! Шлите теперь настоящих сватов. Но только самых высших ваших начальников! Древляне насторожились было, но выпили медку и поверили. А и как тут было не поверить будущей святой? Послали сватами весь цвет древлянской знати. Хоть и славянских, но как бы князей. Истопила им Ольга баньку по-белому. Сваты не обиделись на намек, а приняли даже за честь. С тех пор на Руси попариться в гостях в бане считается уместно и шикарно!.

Вы уже догадались? Правильно! Банька загорелась от неосторожного обращения диких древлян со сложным банным оборудованием! А кто двери подпер кольями да валунами — чистыми руками и с холодной головой — про тех наш Писец дрожащий записать побоялся. Все свалили потом на святую нашу бабу Олю.

Но Бог, которому так крепко еще послужит Ольга, уже тогда любил троицу. Поэтому, пока пожарные тушили баню и прятали в карманы оплавленные древлянские побрякушки, Ольга уже диктовала нашему пернатому брату: согласна брак тчк еду свадьбу зпт а в том месте, где мужа моего старенького порешили, соберите меды и закуску — буду перед свадьбой тризну (языческие поминки) справлять, чтобы с этим делом покончить.

Обрадовались наши предки (вот наивная славянская душа!), — навезли еды и питья, суетятся, в дудки играют. Посетила Ольга могилу мужа, велела насыпать курган, — сразу и насыпали, торопливо рыли землю руками, носили в шапках и подолах. Стали есть, пить, постепенно переходя к теме свадьбы.

— Что мы все о грустном? — намекали местные, вот же мы к вам уж и вторых сватов засылали, а, кстати, где они, князья наши?

— А следом едут с командой гостей со стороны невесты и неподъемным приданым, — честно отвечала Ольга. Приданое! Это было по-нашему! Ура! закричали древляне, а некоторые, самые пьяные, даже замычали «горько!» и полезли к княгине целоваться.

— Так выпьем же за древлян — драгоценное звено в цепи российских народов! — казенно, но и с намеком, непонятным во хмелю, провозгласила Ольга. Отходя в сторонку, она улыбнулась своим отрокам: «И вы пейте!» То ли это был условный сигнал, то ли варяги спутали «пейте» и «бейте», но вырубили они всю родню жениха, всю его пьяную свадьбу.

Вернулась Ольга в Киев и, собравши войско, честно объявила древлянам войну. Так на Русь впервые вползла змея геноцида. Весь народ древлянский у кровавой Ольги виноват был в падении с коня ее старого маразматика Игоря. Целое племя славянское, с женщинами, стариками и детьми, должно было умереть по бабьей злобности. И не месть это уже была. Как споет нам дальше наш Писец, только со смертью Игоря и открылись Ольге шикарные заграничные возможности. Это просто здорово, что Игорь был таким старым, а то пришлось бы Ольге всю жизнь в тереме куковать — по заграницам не шастать. Так что, пила Ольга славянскую кровушку просто из гастрономического удовольствия.

Поход на древлян был стандартным и официальным. Впереди законный князь Святослав на смирном коне. Выехали в поле, кинул Святослав игрушечное копье в сторону древлянских позиций, поцарапал коню ухо, упало копье в ноги Савраске, ободрало копыто.

— «Детеск вельми! — объяснил Писец. — Четырех лет».

— Так от кого он у Ольги, если Игорь умер в прошлом году 79 лет, а он у тебя все еще «детеск»?

Смолчал Писец, но по глазам было видно, что знает…

Тут воевода Свенельд закричал: «Потянем, дружина! Князь уж начал!» Потянули. Но по-честному у них получалось хуже, чем по-умному. Осадили древлянскую столицу Коростень. Застряли на все лето. Тогда Ольга написала осажденным, что мне вас, братья-славяне, жалко; кушать у вас поди уж нечего. Так отворитеся-отопритеся. Бить не буду. А возьму малую дань. Не белкой, не куницей, а по три воробья да по три голубя с хаты.

— Всего и делов! — обрадовались недобитые. Переловили птицу, вынесли Ольге: вот тебе, матушка, все, что у нас осталось, бери!

Взяла Ольга птичек, привязала к их лапкам мешочки с импортным греческим огнем и отпустила несчастных пернатых по домам. Дома эти, как мы понимаем, сразу и загорелись. Люди кинулись из проклятого города. Отроки Ольгины проявили отвагу на пожаре — порубали погорельцев. На уцелевших наложила милосердная Ольга тройную дань — два раза на благоустройство города Киева, один раз — себе в карман. Так погиб город Коростень. Но потом возродился из пепла и сейчас радует гостей на середине популярного маршрута Киев-Чернобыль. Приезжайте, не пожалеете!

Историк очень хвалит Ольгу, называет ее мудрейшей из людей, «нарядницей», заботящейся о строе земском. И правда, все земли славянские Ольга объехала, там установила дань, там — оброк, там — урок что к ее следующему наезду приготовить. Ольга первой стала рассаживать по городкам не только воевод и сборщиков налогов, но и многочисленное гражданское чиновничество — тиунов (приказчиков), обслугу своих охотничьих домиков, поваров и егерей, охрану заказников, банщиков, постельничих и прочая и прочая… Так что святая наша Ольга еще и тем свята Российской Империи, что основала неистребимый корпус земских чиновников — хранителей земли русской от русского народа.

Но Ольга все же женщина была! Сначала Олег привозил юной невестке «паволоки» — тряпки заграничные, потом Игорь одевал ее от византийских портных. Не терпелось ей и самой на чудесные царские города полюбоваться, по тамошним магазинам походить, да и себя показать. В 955 году, по уверениям Писца, но в 957 по данным Историка, поехала Ольга в Константинополь. Там правили сразу два императора! Константин Багрянородный и Роман. Ольга оказалась вдруг в положении бедной родственницы. Для императорского двора было все едино: княгиня ты земли русской или скифская сыроедка.

— Нехристь поганая! — только что вслух не говорили богатые греческие провинциалки, среди которых посадили Ольгу в дальнем конце стола. Императрица, жена Романа, на нее даже не глянула, зато холостой Константин глаз положил! Особенно его привлекали рассказы о проделках Ольги с древлянами. Как раз такая хозяйка ему и нужна была. Стал Константин под Ольгу клинья подбивать — сватать через патриарха Полиевкта. Параллельно хотели Ольгу крестить. Полиевкт врал Ольге, что все византийское богатство происходит исключительно от христианского смирения и покровительства все той же Богоматери!

— А парадное платье императрицы? — наивно спрашивала Ольга. — Тоже от нее! — настаивал хитрый грек. Согласилась Ольга креститься и подала вид, что согласна замуж. Хотелось ей жениховы дары разведать. Стали ее дарить. Стал наш борзой быстро-быстро все подарки записывать. Но опись скудна оказалась: один раз сорок, да другой раз — полсорока червонцев. Затаила Ольга обиду. А мы затаили дыхание в предвкушении очередного представления: мы же знаем, что в рот нашей праматери палец не клади! И вот занавес открывается. Выходит Константин Багрянородный. Выходит Роман со своей козой. Партер забит попами, галерка — разодетыми, ненавистными греческими бабами.

— Согласна ли ты, Ольга, стать моей женой и императрицей всего мира? А для того принять православное крещение? — лживо спрашивает Константин (во-первых, не всего мира, а только четвертушки, а во-вторых, еще с Романовой женой делиться!).

— Креститься я согласна! — порывисто отвечает Ольга, о свадьбе пока умалчивает, как бы из скромности. — Прошу тебя, великий император, стать моим восприемником (крестным отцом).

— Да ради бога! — кидается Константин и с ходу принимает обряд крещения. — Теперь давай быстрей жениться! — теснит он Ольгу к алтарю.

Но, Матерь Божья! Что с невестой? Ольга стоит, зловеще улыбаясь, держит драматическую паузу, а потом дерзко бросает в зал прокурорским тоном, что облом тебе, ваше величество! По твоим же христианским законам, — параграф такой-то, пункт — сам знаешь какой, — жениться восприемник на новообращенной не может! Сам посуди — «отец» на «дочери»!

Аплодисменты! Занавес!

Оторопел Константин! Ну, баба! Было б ей не 69 лет, по счету нашего Писца (а где он, сволочь, спрятался?), так нашел бы Костя способ Олей овладеть. А так — отпустил…

Вернулась Ольга на Русь христианкой! Решила она, раз личная жизнь не удалась, так хоть получить сполна все духовные блага, которые обещало христианство. Ну, там — спасение души, царствие небесное, почетные церковные звания. Стала она сына Святослава в новую религию уговаривать. Но тому недосуг было: он успешно воевал в Болгарии, почти жил там. Тогда упорная бабка стала вдалбливать свои уроки в головы малолетних внуков, которых какие-то женщины, называвшиеся женами Святослава, без конца Ольге подбрасывали. Что из этих уроков получилось, мы потом увидим. Так или иначе, заслуги Ольги перед российской церковью оказались велики, и эта истребительница собственного народа, коварная клятвопреступница, дама, не отмеченная ни единой христианской добродетелью — ни смирением, ни человеколюбием, — удостоилась высшей церковной награды: была причислена к лику святых.

Пример первой русской святой показывает нам, как четко церковь отделяет христианскую мораль от политического результата. И вознаграждает в первую очередь за результат. Подтверждений тому — легион. Александр Невский и Владимир Красно Солнышко в том порукой.

Скончалась Ольга от старости году примерно в 970, и было ей, получается, за 80 лет.

Чего ж мы, славяне, ждали от варягов, призывая их в князья? Мы надеялись, что эти мудрые вожди надежно защитят нас от соседей, научат нас правильно хозяйствовать, разовьют у нас ремесла, науки и искусство. Насадят поголовную грамотность.

Что мы получили? Нас не защитили от войны и грабежа. Нас самих погнали убивать, прорубать дорогу на Царьград и в Прибалтику. Эти антихристовы, а потом и крестовые походы продолжались ровно 1000 лет! Нас стали травить друг другом. Гражданская война между славянскими племенами стала повседневностью. Мы привыкли и стали равнодушны к братской крови. Никаким новым технологиям нас не обучили, учились мы сами. И то, нами обычно пренебрегали в пользу бродячих итальянских, греческих, немецких и французских подмастерьев, разжалованных на родине. Нам редко-редко не мешали. И грамотность нам прививать не спешили. Брали чужих грамотных и платили им, и ставили их над нами. А учиться нам дозволяли только по их книгам: «Аз есмь червь!». Так что ничего хорошего из нашей первой попытки обустроить Россию не получилось.

Святослав

Святослав матери не слушал: в христианство не вступал. Да и дружина варяжская его бы не поняла. Так он и княжил, бросив Киев на произвол судьбы, едва печенеги раз за разом Киева не разоряли. Святослав был одержим военной службой. Слава троюродного деда Олега спать ему спокойно не давала, и он все время порывался на Царьград! Тем более, что все земли до Греции он уже завоевал.

Пошел Святослав на Константинополь проверить мамины рассказы. Император привычно испугался. Поставили греки эксперимент: а пошлем-ка мы ему денег и вещей и посмотрим, как он их примет. Послали. Не глядя на тряпки, велел Святослав все это принять и свалить на склад. Достали именное оружие. Стал Святослав каждую саблю рассматривать, каждое копье гладить.

— Дело дрянь! — поняли греки. Послали дипломатов уладить дело миром на любых условиях. Временно уладили, а сами, по обычной христианской верности договорам, собрали огромную армию и стали Святослава с его малочисленной гвардией по Болгарии гонять. Болгары тоже мстили Святославу за привычку к геноциду, впитанную с молоком матери. Они и предупредили печенегов, что Святослав возвращается в Киев с «несметными богатствами», приврали, конечно.

Святослав, забыв преданья старины глубокой, пошел вверх по Днепру через пороги! Застрял. Печенеги его окружили, осадили в ближайшем городке. Долго сидел там Святослав, всю зиму 972 года. Ели лошадиные головы — вспоминали Вещего Олега. Стыдно было Святославу у Киева помощи просить: от Руси он отрекся, предал ее. В Киеве давно правили его сыновья. Не дождавшись помощи и спасаясь от голода, вышли дружинники Святослава на последний бой. Все легли с князем и за князя. Но святыми их не называют…

При описании деяний Святослава наш Писец отличился. Впервые он дал развернутый, криминалистически четкий портрет своего подопечного. И правильно сделал! Фотоаппаратов тогда на Руси не было, живописного искусства за классовыми боями еще не постигли. Так и остались мы без портретов Рюрика, Олега, Игоря и Ольги.

— А Святослав был, — пишет наш наблюдательный друг, — среднего роста, плечистый и крепкий; нос имел плоский (ударили, наверное, где-то), глаза голубые, брови густые, усы косматые и длинные, бороду жиденькую. Волосы на голове его были выстрижены, кроме одного клока, разложенного на две стороны, якобы в знак княжеского достоинства. Шея у него была плотная, все остальные члены — стройные. Дальше Писец отмечает, что, даже на его вкус, Святослав имел мрачную и свирепую наружность, в одном ухе носил серьгу с жемчугами и карбункулом. А было Святославу в последнем бою ровно 30 лет.

Князь печенежский Куря велел сделать из черепа Святослава кубок, окованный золотом! Любил потом Куря потягивать из этого кубка византийское крепленое и рассуждать о значении пропорций черепа в княжеской судьбе, о соотношении черепов и судеб — княжеских и лошадиных…

Дети Святослава

У Святослава от разных жен осталось три сына — Ярополк, Олег и Владимир. Впервые в роду Рюрика было сразу три претендента на власть.

Сыновья эти были малолетки. Старший, Ярополк, с 11 лет правил в Киеве, пока папа воевал в Болгарии. Средний, Олег, был бабушкой пристроен княжить у незабвенных древлян. Младшего, Владимира, по подлости происхождения отослали с глаз подальше — в Новгород. Естественно, сами эти дети править не могли. Поэтому нуждались в учителях. Бабушка их, конечно, наставляла, но по месту княжения к ним еще добавили «дядек». У Ярополка дядькой был Свенельд древний старец, служивший еще Игорю и вывозивший 4-летнего Святослава на древлян. Вдобавок отец прислал Ярополку в жены красивую и грамотную пленную греческую монахиню, чтобы она его обучила всяким византийским штукам.

Итак, вроде бы все расселись по местам. Но чтобы пацаны и не подрались? Произошел случай на охоте. Свенельдов сын полез охотиться в древлянских лесах. Встретился с Олегом и его охотничьей сворой.

— Ты чей сын? — с намеком спросил Олег.

— Свенельдов, — неудачно ответил охотник. Ну, так Олег его и зарубил. Не за то, что он сын любимого народного полководца и братнего «дядьки», а как бы за то, что как ты смеешь, холоп, пугать мою дичь!

А я так думаю, что змея древлянской мести Киеву попутала, в чье сердце ей вползать. Или, наоборот, не попутала, а расчетливо внесла раскол в ряды внуков проклятой святой Ольги.

Свенельд стал из мести за сына подначивать Ярополка на захват Олегова надела: пойдем, князь, на древлян, как дед и отец твой ходили. Пошли. Разогнали древлян. У города Овруча (он и сейчас еще есть, но пока радиоактивен) на мосту через речку в рядах отступающих возникла давка. Мостик проломился, все попадали в воду, кони — сверху. Труп Олега выловили через два дня. С почестями положили на коврах перед Ярополком.

Меньшой Владимир (а было ему тогда лет 10–12) узнал у себя в Новгороде о таких семейных делах и сбежал на родину предков, в Прибалтику. Ярополк послал в Новгород своего воеводу, и князем стал единоличным над всей русской землей!

Владимир

Всем нам с детства знакома картина Васнецова «Три богатыря». С конфетных и сигаретных коробок, с календарей и прикроватных ковриков смотрят на нас три всадника. Мы выросли с ними. Они стали членами нашей большой семьи. Поэтому мы даже помним их имена. Прадедов родных не помним, а этих — пожалуйста! — Алеша Попович, Илья Муромец, Добрыня Никитич. Герои сказок и былин.

А вот и не только былин! Нас конкретно интересует правый крайний в тройке богатырского нападения — Добрыня, он наш сегодняшний герой, он историческая личность, виновник наших взлетов и падений!

Добрыня был ближним, подручным дружинником у Игоря и Святослава. Отправляясь со Святославом в очередной набег, Добрыня по блату пристроил в терем Ольги свою родную младшенькую сестренку Малушу. После очередного короткого отдыха дружины в Киеве Малуша пришла к Ольге и спросила, а можно я вас, государыня, буду мамой называть?… В конце концов, как женщина вы меня понять должны… Ольга все поняла и сослала Малушу с глаз долой в родную деревню, но Владимира, который родился у Малуши будто бы от Святослава, потом взяла ко двору. Тем временем Добрыня был весь изранен в боях и оправлен на покой в Киев. Все места были заняты, и Добрыню назначили наставником, «дядькой», к третьему, незаконному сыну Святослава. Незаконность была не в отсутствии записи о браке Святослава и Малуши, а в социальном происхождении матери: не из варягов, подлой профессии — ключница (завхоз). Итак, Добрыня, как мы разобрались, был настоящим дядькой Владимира, без кавычек. Когда лет в 6–8 Владимира назначили князем Новгородским, то поехал он туда, естественно, с Добрыней. Добрыня стал воеводой и фактическим правителем Новгорода…

После победы Ярополка, бегства за границу и трехлетней эмиграции Добрыня и Владимир с крупной бандой варяжских наемников возвратились в страну и стали посягать на монархию Ярополка. Выгнали его посадников из Новгорода. Честно объявили войну. Пошли на юг. Попутно Добрыне хотелось отомстить кой-кому за недавний инцидент…

Дело было так. Хотел Добрыня женить Владимира на Рогнеде, дочери полоцкого князя, назло Ярополку, которому Рогнеду уже обещали вдобавок к гречанке. Поехали сватать Рогнеду (вы знаете это имя — была такая модель проигрывателя грампластинок). Получили от ворот поворот: «За робичича (сына рабы) не иду! Хочу за Ярополка!». Не знала Рогнеда, кого обижала! Если б ей тогда сказали, что жених будет править в Киеве, что получит почетное звание Святого Равноапостольного князя, а в народе ласковую кличку Красно Солнышко, она бы не ломалась. А так пришлось им в Полоцке окапываться, стены дополнительными бревнами укреплять. Да разве против Добрыни устоишь?! Мы ж его знаем! Илья Муромец еще только высматривает дым на горизонте, Алеша еще грустно вспоминает о вчерашних поповских делах, а Добрыня уже меч из ножен потянул!.

Взял Добрыня Полоцк. Повязал родителей и братьев Рогнеды. Поставил их к столбам. Положили обладательницу музыкального имени прямо на пол и стал ее Володя… э… «быти с нею пред отцем и матерью», — сконфуженно начертал Писец. Простой эротикой дело не кончилось. Порубал Владимир и папу и братьев молодой жены прямо у нее на глазах. Такая вот любовь! Хоть маму Владимир пожалел. По крайней мере, никакого анекдота о теще Писцом не записано…