ГЛАВА 2 ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА: КУЛЬМИНАЦИЯ (1919–1920)

ГЛАВА 2

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА: КУЛЬМИНАЦИЯ (1919–1920)

Кампании, которым суждено было предрешить исход гражданской войны, открылись весной 1919 г. и закончились семью месяцами позже, в ноябре, сокрушительным поражением основных белых армий.

Советское правительство осенью 1918 г. всерьез приступило к созданию постоянной армии. Согласно начальному плану, личный состав армии должен был равняться одному миллиону человек; однако 1 октября 1918 г. Ленин приказал к следующей весне «для содействия международной пролетарской революции» создать войско в три миллиона. За приказом последовала всеобщая мобилизация, в процессе которой были поставлены под ружье сотни тысяч крестьян. [Ленин. ПСС. Т. 50. С. 186. Вначале 1919 г. И.Вацетис сообщал Ленину, что армия насчитывает 1,8 млн. человек, но что боевых единиц — лишь 383000. («Исторический архив», № 1. 1958. С. 42–43, 45.) На протяжении всей гражданской войны соотношение «бойцов» к «едокам» составляло 1:10.].

Создание столь большой армии поставило руководство страны перед проблемой командования. Было ясно, что с миллионами солдат не смогут справиться заслуживавшие безусловного политического доверия выборные командиры и ветераны партии: мало кто из них имел военный опыт, еще меньше было тех, кому приходилось командовать воинским подразделением крупнее батальона. У властей не оказалось выбора: им пришлось согласиться призвать на службу десятки тысяч бывших царских офицеров. Считая этих последних заведомыми врагами, большевики собирались держать их в строгости при помощи политического контроля и террора. Это важное решение, принятое Лениным и Троцким сначала не без колебания, оказалось вполне оправданным. Небольшое количество офицеров, повинуясь голосу совести, решило рискнуть жизнью и присоединиться к белым; [Одним из таких офицеров был полковник Ф.Е.Махин, член партии эсеров, получивший, по некоторым сведениям, от своего ЦК задание проникнуть в Красную Армию для шпионажа. Он исчез в Уфе, где занимал должность начальника штаба армии, в результате чего летом 1918-го город был взят чехословаками (см.: Майский И. Демократическая контрреволюция. М., 1923. С. 53). Другим был П.Е.Княгнитский, командующий Девятой армией на Украине (см.: Mawdsley T. The Russian Civil War. Boston, 1987. P. 179). Можно также упомянуть историю полковника В.Э.Люндеквиста, начальника штаба оборонявшей Петроград Седьмой армии (см. ниже). ] основная же масса, надев красноармейский мундир, отнеслась к делу профессионально и выиграла в результате гражданскую войну для большевиков.

Первыми офицерами, сражавшимися в рядах Красной Армии, стали добровольцы, записавшиеся в феврале и марте 1918-го, во время перерыва в переговорах в Брест-Литовске, когда германские войска уже продвигались по России. Тогда в ответ на призыв советского правительства в армию вступило более 8 тыс. бывших царских офицеров, из них — 28 генералов и полковников¹. Они собирались защищать родину от немцев; но ожидаемая советско-германская война так и не началась, и весьма скоро им пришлось сражаться против своих же русских².

В конце июля 1918 г. мобилизация командных кадров пошла полным ходом: бывшие царские офицеры, военно-медицинский персонал и военные чиновники в возрасте от 21 до 26 лет получили приказ лично зарегистрироваться в органах местной власти. В противном случае им угрожал революционный трибунал³. Написанный Троцким декрет от 30 сентября возрождал средневековую русскую практику круговой поруки, делая членов офицерских семей («отцов, матерей, сестер, братьев, жен и детей») заложниками их лояльности⁴. Затем, 23 ноября, было приказано пройти регистрацию всем бывшим офицерам в возрасте до 50 и генералам до 60 лет, — как и в прошлый раз, под угрозой жестокой расправы⁵.

Приказы Ленина и Троцкого относительно мобилизации совместно с крестьянами и бывших царских офицеров встречали определенное сопротивление. Полемика относительно привлечения к службе в Красной Армии «военных специалистов» шла параллельно с дискуссией о «буржуазных специалистах» в промышленности. На Восьмом съезде партии в марте 1919 г. эти споры вышли на первый план. Троцкий, которому пришлось срочно выехать на Восточный фронт, на съезде не присутствовал, но написанные им «Тезисы» стали предметом закрытых прений. [Троцкий Л. Как вооружалась революция. М., 1923. Т. 1. С. 186–195. Протоколы закрытых заседаний, на которых обсуждались эти вопросы, были опубликованы через 70 лет: Известия ЦК КПСС. 1989. № 9(296). С. 135–190; 1989. № 10(297). С. 171–189; 1989. № 11(298). С. 144–178]. В «Тезисах» Троцкий призывал к жестокой централизации командования.

Доступные большевикам офицерские ресурсы были велики (около 250 тыс.) и разнообразны по социальному составу, поскольку большая часть офицерства, произведенного в Первую мировую войну, состояла из представителей низших сословий. Российский офицерский корпус на заре революции не изобиловал знатью: из 220 000 младших офицеров, произведенных во время войны, 80 % составляли крестьяне, а 50 % не имели аттестата о среднем образовании⁷. Офицерство отличалось от рядовых не происхождением, не состоянием, но уровнем культуры: с точки зрения солдата-крестьянина каждый образованный — тот, кто когда-то учился в средней школе, пусть даже ее не закончив, — был «интеллигентом», т. е. «барином», «хозяином»⁸. Не самой малой из российских бед было то, что с точки зрения ее населения в целом получение образования выше основ грамоты немедленно делало из человека чужака, а следовательно, потенциального врага.

Офицеры после развала старой армии, при большевиках, вели нищенское существование. Режим преследовал их как «контрреволюционеров», гражданское население, запуганное ЧК, их избегало, пенсии им были упразднены⁹. Правда, и другие потерпевшие поражение в войне страны проявляли мало заботы о возвращавшихся домой ветеранах, но только в большевистской России демобилизованных офицеров бесчестили и преследовали, как бешеных собак. Участие сотен офицеров в заговоре Савинкова и восстании в Верхнем Поволжье в июле 1918 г. привело к организации регулярной охоты на них, в которой многие погибли¹⁰. К октябрю 1918 г. не менее 8 тыс. бывших офицеров содержались в тюрьмах в качестве заложников по условиям красного террора¹¹. Однако к концу года ситуация переменилась: бывшие офицеры понадобились коммунистам, чтобы командовать красными вооруженными силами; офицерам, в свою очередь, нужны были оклады и статус, ограждающий их от преследования. Зимой 1918—1919-го одни — добровольно, другие — под нажимом, они начали записываться в Красную Армию и принимать командование над вновь создаваемыми полками, бригадами, дивизиями и армиями.

Преобладавшая в Красной Армии во второй, решающей фазе гражданской войны система управления представляла собой оригинальное смешение полномочий: коммунистическая партия осуществляла жесткий политический контроль над офицерством, предоставляя ему, однако, большую свободу действий в области планирования военных операций. Эта система была введена в начале сентября 1918 года, когда Красную Армию сильно потрепали чехословаки.

Вслед за принятым 4 сентября решением превратить Советскую Россию в «военный лагерь» правительство учредило Революционный военный совет республики, или Реввоенсовет (РВСР)¹², который заменил Высший военный совет и принял командование над всеми военными делами страны. [Этот Совет не нужно путать с Советом рабочей и крестьянской обороны, созданным в ноябре 1918-го, председателем которого стал Ленин, а зампредседателя — Троцкий. Этот орган занимался координированием военной и гражданской политики (см.: Deutscher I. Prophet Armed. London, 1954. P. 423; Шатагин Н.И. Организация и строительство Советской Армии в 1918–1920 гг. М., 1954. С. 98)]. Новый совет действовал непосредственно под руководством ЦК Компартии. Председателем его стал нарком по военным делам Троцкий; во время частых отлучек Троцкого на фронт советом управлял его заместитель Э.М.Склянский, старый большевик, врач по профессии. РВСР подчинялись Революционные военные советы (РВС) четырнадцати армий, в которые входили командарм и его комиссары. Члены центрального Реввоенсовета часто отправлялись на фронт с тем, чтобы служить там «органом связи, наблюдения и руководства»; они получили строгий приказ не вмешиваться в военные решения, принимаемые профессиональными офицерами. В Реввоенсовет входил Главнокомандующий всеми вооруженными силами Республики — «военспец», наделенный широкими полномочиями в стратегических и оперативных делах. Распоряжения его приобретали силу, однако только после утверждения их гражданскими членами Реввоенсовета. Главнокомандующий также пользовался правом рекомендовать назначения и отстранения от должности остальных подчиненных ему офицеров¹³. Под руководством Главнокомандующего работал Полевой штаб Реввоенсовета, отдававший ежедневные оперативные распоряжения. Во главе его стояли четверо бывших царских генералов¹⁴. Реввоенсовет обладал необъятной властью не только над всеми военными учреждениями, но и над всеми государственными институтами, причем последним предписывалось обслуживать все его запросы в первую очередь.

К этому же времени армии были сведены во «фронты», как это практиковалось в царское время. Во главе каждого фронта стоял собственный Реввоенсовет, состоявший из одного «военспеца» (практически всегда — бывшего царского офицера) и двух политкомиссаров, задачей которых было рассмотрение и утверждение распоряжений первого. Подобное же устройство доминировало и в армиях. На уровнях ниже армии (дивизия, бригада, полк) политический надзор осуществлял один комиссар. Традиционные виды воинских подразделений совсем вытеснили «отряды» в 700—1000 человек под началом выбиравшихся солдатами командира и двух помощников, которые получили распространение в первые годы коммунистического правления¹⁵.

В течение гражданской войны в Красной Армии несли службу 75 тыс. бывших царских офицеров, из них — 775 генералов и 1726 офицеров бывшего императорского Генерального Штаба¹⁶. Преобладание офицеров старой школы в командной структуре Красной Армии периода гражданской войны легко показать статистически. Они составляли 85 % командующих фронтами, 82 % командующих армиями, 70 % начальников дивизий¹⁷. Степень интеграции бывшего царского офицерского корпуса в новый, советский, хорошо иллюстрируется тем, что два последних царских военных министра, А.А.Поливанов и Д.С.Шуваев, и военный министр Временного правительства, А.И.Верховский, служили в Красной Армии. Советское руководство мобилизовало также многие тысячи низших чинов бывшей царской армии.

Несмотря на то что немногие офицеры «из старых» симпатизировали большевистской диктатуре или даже вступали в компартию, основная их часть сохраняла верность русской традиции, согласно которой военные должны оставаться вне политики. Старые фотографии показывают их неискоренимо старорежимные черты, муку и неудобство, причиняемые им дурно пошитой, грубой революционной военной формой.

Осуществляя жесткий политический контроль над командирами, большевистское руководство не вмешивалось, как правило, в разработку военных операций. Главнокомандующий представлял рекомендации на рассмотрение Реввоенсовета, который, после обычно формального обсуждения, передавал их на исполнение. С.С.Каменев, бывший полковник царской армии, назначенный Главнокомандующим всеми Вооруженными Силами Республики в июле 1919-го, писал, что Главнокомандование «всецело ответственно за военные операции»¹⁸.

Человеком, который «создал великую армию и привел ее к победе»¹⁹, рисовали обычно Троцкого, хотя сам он о себе так никогда не говорил. Решение о создании регулярной армии, укомплектованной бывшими царскими офицерами, было принято не лично им, а большинством ЦК, хотя Троцкий и приложил большие усилия для этого. Ведение же военных действий находилось всецело в руках профессионалов, генералов бывшей царской армии. У самого Троцкого не было никакого военного опыта, а стратегическое чутье его оставляло желать много лучшего. [К примеру, в конце 1918 г., когда ожидалась широкомасштабная высадка союзников на Украине, Троцкий призывал сосредоточить главные силы Красной Армии на юге, а не на Урале, где в то время стремительно наступал Колчак. К счастью для большевиков, он не смог этого добиться. Годом позже у него возник фантастический план создания кавалерийских сил на Урале с целью вторжения в Индию — в то самое время, когда Красная Армия билась не на жизнь, а на смерть с войсками Деникина (см.: The Trotsky Papers. Vol. 1. P. 620–625). В сообщении, отправленном Троцким Ленину из Киева 6 августа 1919-го, сообщается, что основные силы Деникина ведут наступление на Украину, в то время как на самом деле деникинцы наступали на Москву (там же. Т. 1. С. 629)]. Генерал Советской Армии и историк Д.Волкогонов, изучив архивные материалы, относящиеся к деятельности Троцкого в период гражданской войны, пришел к выводу, что в военных вопросах тот был «дилетант»²⁰. Тем не менее Троцкий исполнял несколько важных функций. Он брался разрешать несогласия, возникавшие между красными генералами, обычно после согласования с Москвой, и обеспечивал выполнение ими постановлений центра. Разъезжая под охраной латышей по фронтам в своем специальном поезде, оборудованном телеграфом, радиопередатчиком, печатным станком, гаражом и даже оркестром, в сопровождении фотографа и кинематографа, Троцкий мог оценить ситуацию на местах и принимать быстрые и радикальные решения по вопросам, касающимся людей и снаряжения. Кроме того, его появление и речи часто производили электризующее воздействие на деморализованные войска²¹: в этом отношении он являлся, подобно Керенскому, «главноуговаривающим». Директивы Троцкого за этот период полны призывов, пестрят назидательными заголовками и часто заканчиваются восклицательными знаками: «Южный фронт, подтянись!», «На облаву!», «Пролетарий, на коня!», «Стыд и срам!», «Еще раз: не теряйте времени!» и т. п.²² Троцкий явился инициатором введения жестоких дисциплинарных мер в Красной Армии, включая смертную казнь за дезертирство, паникерство, неоправданное отступление: командиры и комиссары несли ответственность наряду с солдатами. В общем и целом, он управлял войсками при помощи террора. Оправданием ему служило следующее соображение: «Нельзя строить армию без репрессий. Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади»²³.

На практике меры эти, как мы еще увидим, применялись нечасто и несистематически, иначе пришлось бы уничтожить более половины личного состава Красной Армии.

Что касается Ленина, то его роль в военной кампании сводилась к отправке фронтовым командирам и комиссарам возбужденных посланий, в которых он требовал удерживать позиции любой ценой, «до последней капли крови»²⁴, или немедленно переходить в наступление и смять врага, иначе «завоевания революции» будут потеряны. Вот, например, типичное его обращение к комиссару Южного фронта, написанное в августе 1919 г., когда Красная Армия отходила назад под натиском наступавших войск Деникина:

«Опоздание наступления в Воронежском направлении (с 1 августа по 10!!!) чудовищно. Успехи Деникина громадны.

В чем дело? Сокольников говорил, что там (под Воронежем) у нас в 4 раза больше сил.

В чем же дело? Как могли мы так прозевать?

Скажите Главкому, что так нельзя. Надо обратить внимание серьезно.

Не послать ли в РВС Южного фронта (копия Смилге) такую телеграмму:

шифром.

Совершенно недопустимо опаздывать с наступлением, ибо это опоздание всю Украину отдаст Деникину и нас погубит. Вы отвечаете за каждый лишний день и даже час проволочки с наступлением. Сообщите тотчас Ваши объяснения и срок, когда, наконец, начинаете решительное наступление.

Предсовобороны Ленин»²⁵.

Представляется маловероятным, что призывы эти повлияли существенным образом на ход военных действий.

Ленин, помимо этого, без устали побуждал офицеров к запугиванию гражданского населения: «постараться наказать Латвию и Эстляндию военным образом (например, «на плечах» Балаховича перейти где-либо границу хоть на 1 версту и повесить там 100—1000 их чиновников и богачей)»²⁶. В феврале 1920 г. он грозил «перерезать» все население Майкопа и Грозного за саботаж местных нефтяных промыслов — и, «наоборот», «даровать» жизнь всем, если эти два города «передадут в целости»²⁷.

Что же касается третьей ключевой фигуры, Сталина, приписавшего себе впоследствии главные заслуги за победу в гражданской войне, вот что говорит о нем недавно вышедшая в России работа: «Внимательное ознакомление с протоколами заседаний ЦК РКП(б) и Совнаркома РСФСР позволяет уверенно утверждать: за все годы гражданской войны Сталин ни разу не выступал там с самостоятельными конструктивными идеями или предложениями по крупным проблемам военного строительства и стратегии»²⁸.

В некоторых случаях большевистские вожди коллективно разрабатывали ключевые стратегические решения. По словам Троцкого, это становилось необходимым в силу того, что офицеры старой школы не могли вполне оценить значение различных социальных и политических моментов²⁹. Весной 1919 г. руководство партии разделилось в дискуссии по вопросу, стоит ли занять оборонительную позицию в отношении Колчака и сконцентрировать основные силы на Южном фронте, где ситуация казалась более опасной, или следует сначала покончить с Колчаком. Троцкий и его ставленник И.И.Вацетис, тогда Главнокомандующий, придерживались первой точки зрения; Сталин и командующий Восточным фронтом С.С.Каменев — последней. Следующее разногласие возникло по поводу направления главного удара против Деникина, — Троцкий хотел направить его на Донбасс, в то время как С.С.Каменев при поддержке Сталина предпочитал нанести удар в район Донского казачьего войска. Осенью 1919-го возник конфликт вокруг обороны Петрограда, который Ленин считал уже потерянным и хотел оставить.

Троцкий, на этот раз поддержанный Сталиным, убедил Политбюро, что Петроград крайне важно было сохранить. И, наконец, летом 1920-го во время войны с Польшей ЦК пришлось урегулировать сложный вопрос, следует ли остановить наступление Красной Армии у линии Керзона или продолжать движение на Варшаву.

За короткое время новая армия стала во многом напоминать старую. Была восстановлена практика формальных воинских приветствий. В январе 1919 г. были введены нарукавные знаки различия: красная звезда, серп и молот, красный треугольник — для низших чинов, квадраты — для командиров вплоть до равных бывшему полковнику, ромбы — для командующих воинским соединением от бригады и выше. В апреле учреждена единая армейская форма; самым символическим ее элементом стала так называемая «богатырка», напоминающая шлемы древних русских богатырей, но с некоторого расстояния начинающая удивительно походить на чудовищные немецкие островерхие шлемы, Pickelhaube. [Иллюстрированное описание обмундирования и знаков различия Советской Армии (1918–1958) / Под ред. О.В.Харитонова. Л., 1960. Принятые в царской армии погоны, символизировавшие для многих революционеров черную реакцию и часто навлекавшие смерть на тех, кто показывался в них на улице в 1917-м, были вновь введены Сталиным во время Второй мировой войны.].

Красная Армия выиграла гражданскую войну. Можно было бы предположить, что у нее было, таким образом, лучшее командование и более боеспособные войска. Подробное ознакомление с имеющимися данными не позволяет, однако, сделать такой вывод. У Красной Армии были те же проблемы, что и у ее противника: повальное дезертирство, склонность некоторых командиров не подчиняться полученным приказам, трудности при мобилизации, неэффективное снабжение, плохо налаженная медицинская служба. Решать эти проблемы помогало Красной Армии ее колоссальное численное превосходство.

Общее число уклонений от призыва в армию и дезертирств было, судя по архивным источникам, исключительно велико³⁰. За период с октября 1918-го по апрель 1919-го правительство объявило о мобилизации 3,6 млн. человек; из них 917 тыс., или 25 %, не явились на призывные пункты. В украинских губерниях призыву в начале 1919 г. подчинилось так мало народу, что приказы о мобилизации приходилось в некоторых случаях отменять³¹. Статистика такова: количество дезертиров за период между июнем 1919-го и июнем 1920-го оценивается в 2,6 млн. человек. [Figes О. // Past and Present. 1990. № 129. P. 200. Дезертиры, в большинстве своем — крестьяне, оправдывались плохим снабжением в армии и необходимостью помочь дома по хозяйству: (см.: Оликов С. Дезертирство в Красной Армии и борьба с ним. Л., 1926. С. 10, 13–14). Примерно четверть опрошенных дезертиров указывала как причину бегства приказ о переброске их части на фронт (см.: Figes О. Loc. cit.). Дезертирством в Красной Армии называлось не только покидание своей части военнослужащими, но и неявка гражданских лиц на призывные пункты по повестке о мобилизации (см.: Гриф секретности снят / Под ред. Г.Ф.Кривошеева. М., 1993. С. 37).]. Во второй половине 1919-го из рядов Красной Армии дезертировало каждый месяц больше солдат, чем служило во всей Добровольческой армии белых. Большинство беглецов возвращалось в течение двух недель обратно; поведение их в таком случае расценивалось как «слабоволие», что приравнивалось к «самовольной отлучке». Наказания за оставление службы были предусмотрены весьма строгие, но по вполне понятным причинам неукоснительное их применение было проблематичным. Вернувшихся просто ставили на прежние места в свои подразделения, некоторых приговаривали к принудительным работам. Во второй половине 1919 г. было казнено 612 дезертиров³³. Дезертирство не снизилось и в 1920-м. Например, в феврале 1920-го дивизия, переброшенная в ожидании войны с Польшей на Западный фронт, недосчиталась 50 % личного состава³⁴. Повальные обыски, проведенные на Украине в течение пяти месяцев того же года, выявили 500 тыс. дезертиров³⁵. Принимая во внимание все сказанное выше, невозможно пребывать в убеждении, будто Красная Армия состояла из политически грамотных, вдохновленных революционным пылом масс. Советский исследователь-филолог показал, что многие красные солдаты не имели понятия о значении слов, используемых правительством и командованием в пропагандистской работе; в частности, им было недоступно содержание понятия «классовый враг»³⁶.

Дезертирство из Красной Армии в 1919 г.³²

Редкую возможность ближе ознакомиться с проблемами Красной Армии дают нам результаты исследований, проведенных в декабре 1918 г. Сталиным и Дзержинским, тогда уже председателем ЧК, по приказу Ленина, требовавшего выяснить причины поражения Третьей армии в Перми. Информация, неблагоприятная для репутации всей Красной Армии, как правило, содержалась в закрытых архивах, но в тот раз Сталин приказал ее опубликовать, чтобы дискредитировать Троцкого. Составленный Сталиным и Дзержинским отчет о «пермской катастрофе» выглядит так, будто его, не считая некоторых исключений, писали белогвардейцы. «Это не было, строго говоря, отходом, — докладывали составители, — …это было форменное беспорядочное бегство наголову разбитой и совершенно деморализованной армии со штабом, неспособным осознать происходящее и сколько-нибудь учесть заранее неизбежную катастрофу». Артиллерия позволила окружить себя, не сделав ни единого выстрела. Советские чиновники в Перми, большинство из которых сохранило должности со времен царского режима, оставили свои посты. Среди прочих причин, помешавших армии исполнить свой долг, Сталин и Дзержинский упоминают плохое продовольственное снабжение, упадок сил, враждебное отношение со стороны местного населения: в Пермской и Вятской губерниях, докладывают они, население настроено к коммунистам резко отрицательно, отчасти вследствие реквизиций продовольствия, отчасти в результате пропаганды со стороны белых. В этих условиях Красной Армии приходилось обороняться не только с фронта, но и с тыла³⁷.

Содержащиеся в сообщении сведения подтверждаются и из других источников. Проинспектировав в апреле 1919 г. фронт в Самаре, Троцкий доносил, что раненым не оказывалось никакой помощи, поскольку не было врачей, медикаментов, санитарных поездов³⁸. В том же месяце Г.Зиновьев, комендант Петрограда, жаловался, что в городе скопились запасы обуви, а солдаты, защищающие Петроград, босы³⁹. Посылаемые войскам обувь и одежда по дороге на фронт обычно разворовывались. В августе 1919 г. Троцкий докладывал, что красноармейцы голодают, от трети до половины личного состава не имеют обуви и что «на Украине винтовки, патроны имеются у всех, кроме солдат»⁴⁰.

Невероятная суровость дисциплинарных мер, применявшихся в Красной Армии, может свидетельствовать о том, что проблема обеспечения надежности и боевого духа войск стояла чрезвычайно остро. Жестокие наказания, включая смертную казнь, ожидали командиров не только за предательство, но и за поражение в бою. Мы уже упоминали распоряжение Троцкого о том, что залогом надежности офицеров становилась жизнь их семей. В секретном распоряжении он приказал собрать сведения о семейном положении всех бывших царских офицеров и государственных служащих, находившихся на советской службе: впоследствии должности были сохранены только за теми из них, чьи семьи проживали на советской территории. Каждый бывший царский офицер был проинформирован, что судьба его ближайших родственников находится в его руках⁴¹. Даже если офицер просто вел себя «подозрительно», его следовало признать виновным и расстрелять⁴². 14 августа 1918 г. «Известия» опубликовали распоряжение Троцкого, чтобы в случае «самовольного» отступления какой-либо части первым расстреливали комиссара части, а вторым — командира⁴³. В соответствии с этим распоряжением реввоенсовет Тринадцатой армии потребовал, чтобы комиссаров и командиров всех частей, отступавших без приказа, судил, «беспощадно» расстреливая виноватых, полевой революционный трибунал: «Части могут и должны погибнуть все, но не уходить, и это должны понять командиры и комиссары и знать, что дороги назад нет, что позади их ждет позорная смерть, впереди безусловная победа, так как противник наступает малыми силами, обессилен и действует только нахальством»⁴⁴. Первый известный нам случай массовых расстрелов в войсках имел место по приказанию Троцкого и с одобрения Ленина в августе 1918 г. на Восточном фронте. Был применен принцип казни каждого десятого взятого из строя, всего расстреляно двадцать человек, включая комиссара и командира полка⁴⁵.

Ленин, для которого казни вообще и расстрелы в частности были любимым способом избавления от проблем, уничтожал, не колеблясь, даже высший командный состав. 30 августа 1918 г. — за несколько часов до того, как сам он был ранен выстрелом и едва не убит, — он писал Троцкому относительно неудач красных у Казани, что неплохо было бы расстрелять командующего Восточным фронтом Вацетиса, дабы избежать поражений в будущем. Вацетис за два месяца до того, во время восстания левых эсеров, силами латышских стрелков спас Ленина и все его правительство в Москве⁴⁶.

Террор затрагивал не только командиров, но и рядовой состав⁴⁷. До сведения каждого солдата, поступающего на военную службу, доводилось, что его товарищи не только имеют право, но даже обязаны пристрелить его на месте в случае бегства с поля боя, неисполнения приказа, даже жалоб на недостаток продовольствия. В некоторых советских частях комиссары и командиры получали полномочия расстреливать без суда и соблюдения каких бы то ни было формальностей всех «шкурников» и «предателей». Документы свидетельствуют о том, что в некоторых случаях расположенные в тылу резервные батальоны получали приказ пулеметным огнем останавливать отступающие части Красной Армии. В августе 1919 г. Троцкий создал на Южном фронте «заградительные отряды», укомплектованные надежными и хорошо вооруженными солдатами, большая часть которых была коммунистами. Заградотряды должны были патрулировать дороги в тыловой зоне, непосредственно примыкающей к фронтовой линии. Нам неизвестно, какое количество красноармейцев казнено в течение гражданской войны; однако согласно статистике в 1921-м, когда бои уже закончились, было убито 4337 солдат⁴⁸.

Драконовские меры превосходили по жестокости все, что было когда-либо известно в царской армии времен крепостничества. Ничего подобного не практиковалось и у белых в армии: солдат, дезертировавших из Красной Армии и оказавшихся у белых в плену, поражало там отсутствие дисциплины⁴⁹. Наличие зверских расправ указывает на то, что проблема надежности личного состава и воинского уставного порядка стояла в Красной Армии чрезвычайно остро. По мнению Вацетиса, применявшиеся к солдатам методы воздействия были непродуктивны: «Та дисциплина, которая вводилась и вводится в нашей Красной Армии, основанная на жестоких наказаниях, повела лишь к устрашению и к механическому исполнению приказов, без какого-либо воодушевления и сознания долга»⁵⁰.

Введение новых карательных мер сопровождалось интенсивной пропагандой и агитацией среди личного состава фронтовых частей⁵¹. Все армии и некоторые дивизии были снабжены походными типографиями, где печатались плакаты и газеты. Вдоль фронта непрерывно курсировали агитпоезда. Задачей этих усилий было укоренить в сознании войск мысль о непобедимости Красной Армии и о том, что победа белых неминуемо приведет к восстановлению монархии, возвращению помещиков, репрессиям против рабочих. Достигла ли эта попытка наведения массового гипноза на войско своей цели, представляется сомнительным, учитывая известные нам проблемы дисциплины, дезертирства и паники во время боя.

* * *

Невозможно говорить о гражданской войне в России, не упоминая об иностранных державах, особенно Великобритании. Конечно, не было ничего и близко напоминающего «империалистическую интервенцию», — сконцентрированного, целенаправленного похода западных держав против коммунистического режима. Западное присутствие на территории и участие в делах России, особенно после ноября 1918 г., страдало от отсутствия ясной цели и от серьезных разногласий как между союзными державами, так и между различными политическими группировками внутри каждой из них. Вместе с тем без западного вмешательства на стороне белых никакой гражданской войны в России (в военном смысле этого слова) не было бы, поскольку бесконечное превосходство большевиков в людях и вооружении привело бы к быстрому подавлению любого военного сопротивления режиму.

Цели интервенции были вполне определенными вплоть до заключения перемирия в ноябре 1918-го: они состояли в оживлении Восточного фронта союзников путем оказания помощи России, готовой продолжать войну против Германии. После 11 ноября они стали менее ясными. Итог новому положению дел подвел британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж: «Наш почетный долг перед остатками русской армии, которая, несмотря на подписание Брест-Литовского договора, осталась в строю и продолжает войну против Германии, ставит нас в неловкое положение, когда мы оказываемся обязаны поддерживать одну из сторон в русской гражданской войне»⁵². Если бы решение зависело исключительно от него самого, премьер-министр немедленно положил бы конец участию в российских делах: его политический инстинкт подсказывал, что народ Британии не одобрит участия еще в одной войне, к тому же не затрагивающей ее территориально, только чтобы уладить внутренние разногласия в иностранной державе. Но вопрос так просто не решался. В консервативных кругах бытовали сильные антикоммунистические настроения, и энергичным их выразителем стал Уинстон Черчилль. В результате выборов в декабре 1918 г. вновь сформировалось коалиционное правительство, причем лейбористская партия осталась в меньшинстве, внутри нее произошел раскол, и Ллойд Джордж оказался в сильной зависимости от поддержки тори. «Лично я, — писал Ллойд Джордж в своих воспоминаниях, — предпочел бы отнестись к Советам как к Российскому правительству de facto. У президента Вильсона было такое же мнение. Но мы оба согласились с тем, что не сможем переубедить наших коллег в Конгрессе и не изменим общественного мнения в наших странах, напуганного жестокостью большевиков и опасающегося ее территориального распространения»⁵³. В результате он маневрировал и изворачивался, совершая не вполне искренние попытки расположить тори к себе и тем самым успокоить профсоюзы и лейбористскую партию.

Колебания в политике союзников по отношению к Советской России на протяжении всей гражданской войны объясняются, с одной стороны, отвращением к большевизму и страхом перед ним, а с другой — нежеланием взять на себя серьезную ответственность по борьбе с новой властью. Ллойд Джордж обосновывал свой отказ в эффективной поддержке белым разными соображениями: французская революция доказала-де бессмысленность попыток иностранных держав подавить ее силой; большевики не удержатся, если им не будет оказана народная поддержка; способность большевиков сохранять в своих руках власть доказывает, что они такой поддержкой пользуются; белые — это монархисты, решительно пытающиеся возродить экспансионистскую империю, которая может нанести британским интересам больший вред, нежели большевизм. Американский президент Вудро Вильсон британскому премьер-министру, в общем, поддакивал.

После заключения перемирия у победоносных союзников остался один общий интерес: стабилизация обстановки в России и создание в ней правительства, с которым можно будет достичь соглашения относительно границ послевоенной Финляндии, прибалтийских республик, Польши, закавказских государств и Прикаспия. Президент Вильсон высказал эту мысль просто: «Европа и весь мир не могут пребывать в мире, если Россия воюет»⁵⁴. Ллойд Джордж был с ним вполне согласен: «Никакого мира не наступит, пока мир не наступит в России. Война в России означает войну на половину Европы и почти на половину Азии… Цивилизованный мир не может позволить себе оставить Россию в изоляции и запустении…»⁵⁵ Государственных деятелей, собравшихся в Париже в начале 1919 г., гораздо больше волновало, будет ли вообще в России единое правительство, чем то, кто именно ею будет управлять. В идеале им хотелось бы, чтобы враждующие российские стороны так разобрались между собою, чтобы между ними не приходилось выбирать; однако, поскольку это оказалось невозможно, союзники приняли решение договариваться с Москвой.

Помимо указанного общего интереса, у каждой из союзных держав имелась и глубоко личная заинтересованность в данном регионе. Британия, конкурировавшая на протяжении всего XIX века с Россией на Ближнем Востоке, колебалась между желанием, чтобы большевизм уступил место более привычной системе власти, и страхом, что в этом случае Россия снова начнет угрожать Индии и посягать на восточное Средиземноморье. Франция желала вернуть капиталовложения, утраченные ею вследствие большевистских экспроприации и отказа советской республики от финансовых обязательств, а также предотвратить сближение последней с Германией. У Соединенных Штатов не существовало четко выработанной политики в отношении России, поскольку не было территориальных или сколько-нибудь значимых финансовых претензий к ней; они стремились только к восстановлению стабильности, предпочтительно (но не исключительно) демократическими средствами. В случае развития событий в нежелательном направлении Вашингтон был готов предоставить Россию ее судьбе. Самые определенные намерения высказывала Япония: она хотела аннексировать российские дальневосточные губернии. Политическая ситуация осложнялась тем, что внутри каждой страны существовали конкурирующие группировки, одни из которых призывали к уничтожению коммунистического режима, другие — к соглашениям с ним; в этом конфликте сталкивались Черчилль и Ллойд Джордж, министр иностранных дел США Роберт Лэнсинг выступал в нем против президента Вудро Вильсона и его советника полковника Эдварда Хауза. Неудивительно, что идея интервенции получала большую поддержку, когда белые одерживали победы. В итоге иностранное вмешательство в российской гражданской войне никогда не достигало того единства и целеустремленности, которых ожидал от него Ленин и которые приписывались этому вмешательству советскими историками.

Поначалу Британия и США пытались решить русскую проблему, уговаривая враждующие стороны сесть за стол переговоров.

Ленин никогда не сомневался в том, что, как только боевые действия на Западе прекратятся, победители и побежденные объединят силы для «крестового похода» против большевистского режима. В начале 1919 г. командование Красной Армии ожидало массированной интервенции военных сил союзников в поддержку белых. Чтобы предотвратить такую угрозу, Ленин решился прибегнуть к упредительным мирным переговорам. Поскольку он сильно переоценивал готовность западных союзников посылать военные силы в Россию, то был готов на большие уступки, подобные тем, какие были сделаны им в Брест-Литовске в угоду Германии. У нас имеются все основания верить, что Ленин искренно собирался следовать большей части предложений, заявленных им зимой 1918–1919 гг.

В навечерие Рождества 1918 г. Максим Литвинов, старый большевик и заместитель комиссара иностранных дел, направил из Стокгольма президенту Вильсону ноту, составленную таким образом, чтобы воздействовать на сентиментальную натуру президента. В этом документе он предлагал от лица своего правительства разрешить посредством переговоров все претензии, имевшиеся у Запада по отношению к России, включая долги последней и вопрос о коммунистической пропаганде за рубежом⁵⁶. Вашингтон направил в Стокгольм эмиссара для встречи с Литвиновым. Эмиссар известил, что предложение, по всей видимости, добросовестное, после чего Ллойд Джордж с согласия президента Вильсона предложил, чтобы стороны, задействованные в российской гражданской войне, встретились в Париже. Когда выяснилось, что Франция не готова предоставить гостеприимство подобной конференции, ее проведение назначили на Принцевых островах, неподалеку от Константинополя⁵⁷. Москва не замедлила принять приглашение, подтвердив готовность признать иностранные долги России, принять территориальные поправки, заключить концессии по разработке недр и приостановить враждебную пропаганду⁵⁸. Авторы официальной истории советской дипломатии объясняют, что эти уступки являлись «дипломатическим маневром», предпринятым не для того, чтобы удовлетворить претензии западных держав, но с тем, чтобы «сорвать с них маску» и продемонстрировать их истинные цели⁵⁹. Однако торгашеский тон ответа советского правительства произвел впечатление обратное тому, на которое оно рассчитывало: оскорбленные главы западных держав заявили с негодованием, что отвергают «какие бы то ни было предположения о том, будто их военное присутствие в России обусловлено подобными целями», и что «наивысшее желание союзников — восстановление мира в России и учреждение в ней правительства, избранного волей широких масс российского народа»⁶⁰.

Конференция на Принцевых островах не состоялась, поскольку белые генералы, придя в ужас от самой мысли о переговорах со своими смертельными врагами, наотрез от нее отказались. Предложение казалось им настолько вопиющим, что, когда советники Колчака впервые услышали о нем по радио, они решили, что в передачу вкралась ошибка и что союзники на самом деле имели в виду проведение конференции всех антибольшевистских сил⁶¹. Существует, тем не менее, точка зрения, согласно которой несправедливо обвинять только белых генералов в срыве намечавшейся встречи. Согласно этой версии белые настолько зависели от помощи союзников, что, окажи последние на них существенное давление, им ничего не оставалось бы, как согласиться и уступить, тем более если единственной альтернативой стал бы сепаратный мир союзных держав с Лениным⁶². Если такое давление все-таки не было оказано, причину следует искать в установках французского правительства, выступавшего против идеи встречи на Принцевых островах и давшего представителям белых в Париже конфиденциальный совет ее игнорировать. Черчилль, только что принявший полномочия военного министра, высказался в том же духе и обещал военную поддержку вне зависимости от того, явятся белые на переговоры или нет⁶³.

Упорно стремившийся развить мирную инициативу Вильсон при молчаливой поддержке Ллойд Джорджа (который говорит, что «мы отнеслись к этому так же, как виги Фокса к французской революции»⁶⁴) [Виги — политическая партия в Великобритании. Фокс Чарльз Джеймс (1749–1806) — лидер левого радикального крыла вигов. Сочувствовал французской революции 1789–1794, был противником войны с Францией (ред.)] предпринял ряд секретных шагов, чтобы выяснить, возможно ли достичь договоренности с Москвой без участия белых⁶⁵. Для этой цели главный советник Вильсона по внешней политике полковник Хауз использовал американскую светскую знаменитость, Вильяма Буллита, в то время сотрудника американской разведывательной службы в Париже. Буллит уже выражал симпатию к Советам, что, по-видимому, и определило этот выбор, поскольку других необходимых для исполнения миссии качеств у него не было: всего двадцати восьми лет от роду, он не имел никакого дипломатического опыта. Формально он получил задание определить реальное положение дел в Советской России, частным же образом полковник Хауз дал ему полномочия уточнить условия, на которых советское правительство готово заключить мир. За подписание мира Буллит должен был предложить Ленину щедрую экономическую помощь⁶⁶. Миссия Буллита была окутана такой тайной, что в нее были посвящены только четыре особы; министр иностранных дел США, французское правительство и министерство иностранных дел Британии оставались в полном неведении. Чрезвычайные эти предосторожности порождались страхом, что те, кто сорвал конференцию на Принцевых островах, могут помешать и налаживанию прямого контакта с Москвой. Буллит взял с собой в Россию капитана Уолтера У.Петтита из военной разведки и известного своими прокоммунистическими симпатиями журналиста Линкольна Стеффенса.

Трое американцев прибыли в советскую столицу в середине марта 1919-го, вскоре после закрытия первого съезда Коммунистического Интернационала (см. ниже гл. 4). Происходившее на съезде, как и его резолюции, не представляли для приехавших никакого интереса. Те, кто принимал их с советской стороны, были преисполнены дружелюбия и благих намерений. 14 марта Центральный Комитет вручил Буллиту список условий, при соблюдении которых Советы готовы были заключить мир с белыми⁶⁷. Претенденты на власть в России по этим условиям оставляли за собою территории, которые они контролировали на данный момент; силы союзников постепенно выводились с российской территории, а их помощь белым сразу же прекращалась. Русские, боровшиеся против Советского государства с оружием в руках, подлежали амнистии. Все стороны российского конфликта брали на себя равную ответственность за долги России. Проблема компенсации за национализированное иностранное имущество в условиях не затрагивалась.

Миссия Буллита была, безусловно, безнадежной. Только люди, не имевшие ни малейшего представления о природе конфликта в России и о страстях, которые были им вызваны, могли придумать такой нереалистичный проект. Автор плана Стеффенс склонен был рассматривать его как захватывающее приключение: «У меня такое чувство, будто мне покажут хорошую пьесу в хорошем театре», — признался он. [Steffens L. Letters. New York, 1938. P. 460. По словам Буллита, Стеффенс создал афоризм, принесший ему впоследствии славу: «Я видел будущее, и оно действует!» — пока они ехали на поезде через Швецию, прежде чем он увидел Советскую Россию (Thompson J.M. Russia, Bolshevism, and the Versailles Peace Princeton, 1966. P. 176)].

Вполне возможно, что, будь условия советской стороны приняты, положение в Восточной Европе несколько стабилизировалось бы. Во всяком случае, на некоторое время. Самым значимым пунктом в российском предложении было условие немедленно прекратить помощь белым. При его соблюдении большевики, прекращая военные действия против последних, чувствовали бы себя в безопасности. Отрезанные от единственного доступного им источника вооружений, белые неизбежно капитулировали бы как под напором трехмиллионной армии красных, так и вследствие подрывной деятельности изнутри.