Петр Алексеевич (1682–1725 годы)

Петр Алексеевич (1682–1725 годы)

Петр Алексеевич, выросший уже совсем в другое время, нежели его отец и дед, видел, что перемены в обществе необходимы, иначе с Москвой будет покончено. Рядом с сильными государствами не место слабому. Московии и предстояло стать сильной.

С самого раннего возраста он был окружен уже не патриархальными реликвиями, а вполне западным комфортом и западными вещами: его мать Наталья Нарышкина происходила из семьи Матвеевых, которые ориентировались на новые западные веяния. Однако положение резко переменилось, когда Алексей умер. Наследнику шел всего четвертый год. Между родственниками первой жены – Милославскими и второй жены – Нарышкиными началась настоящая грызня, победили более сплоченные и предприимчивые Милославские. Петру, собственно говоря, надеяться было не на что. Федор Алексеевич воссел на престол и предполагал царствовать долго и счастливо. Когда царевич немного подрос, ему нашли учителя. Учитель был подобран не по принципу высокой образованности, а по принципу благочестия. На своего венценосного ученика он едва ли не молился. Так на пятом году жизни Петр Алексеевич Романов был приобщен к величайшей науке – азбуке. Далее последовало освоение Псалтыря, часослова, Евангелия и Апостола – обычного набора церковнославянской грамотности. Все уроки, само собой, учились назубок. Петр даже мог петь на клиросе богоугодные тексты. Потом учитель посвятил его висторичскую литературу, то есть вместе они стали читать книги из дворцовой библиотеки, где рассказывалось о древней истории – от Владимира до Петровых дней. Больше царевича занимали красивые картинки, хотя и тексты он навсегда запомнил. А на 11-м году жизни Федор умер, Петр был объявлен царем, и с тем и завершилось начальное образование. Вместо сухой науки истории жизнь ему преподала кровавую науку политику: разъяренные мятежные стрельцы едва не захватили Нарышкиных, чудом Петр остался жив. Хоть и совсем юный, Петр все увидел и все понял, к тому же он еще и все запомнил. Уроки из этого мятежа впоследствии он сделал упреждающие. После мятежа было объявлено, что царствовать будут оба царевича – Петр и Иван, а царевна Софья будет при этом соправительницей.

Из опасного дворца Нарышкины перебрались в Преображенское, где был любимый дворец его отца. Учения здесь, по-видимому, не было никакого. Петр читал что найдет, но большей частью играл. Игры его были характерные: из московского дворца в Преображенское все время доставляли то пищали, то барабаны, то пороху, то свинца. Он очень рано заинтересовался военным делом, и все его игры были военными. Здесь же он из толпы сверстников, которую обычно набирали из знати к царскому сыну для игр и давали «звания» стольников и спальников, он сформировал первый детский военный отряд, назвав его потешным полком. К знатным товарищам по играм он добавил и детей хозяйственной обслуги – сокольников, каретников, столповых приказчиков, конюхов, стремянных, задворных, стряпчих, стадных и т. п. Получилось два батальона, по 300 человек в каждом. Своим «солдатикам» Петр назначил даже жалованье, и звание потешного в эти годы стало чином не хуже иных. Постепенно игра обросла штатом и бюджетом, потешной казной. А потом тут появились и генералы, и полковники, выписанные из Германии, чтобы учить этих потешных солдат военному делу. Из двух этих образцоводетских полков и сложились Преображенский и Семеновский элитные полки, наследники потешной славы. До прочих наук царевич доходил своим умом, сам отыскивая себе учителей. Так он освоил арифметику, геометрию, артиллерию и фортификацию, потом овладел астролябией, строительством крепостей, расчетом полета пушечного ядра, увлекся строительством и оснасткой кораблей – все вещи, необходимые будущему полководцу. Зато Петр понятия не имел ни о законах, ни о гражданстве, ни о правлении, ни об обязанностях царя к подданным.

«Вся политическая мысль его была поглощена борьбой с сестрой и Милославскими, – объясняет это Ключевский, – все гражданское настроение его сложилось из ненавистей и антипатий к духовенству, боярству, стрельцам, раскольникам; солдаты, пушки, фортеции, корабли заняли в его уме место людей, политических учреждений, народных нужд, гражданских отношений».

Что поделать: тут учителей у юноши не было. Борьба с сестрой и Милославскими кончилась ссылкой Софьи в монастырь, в 1689 году юноша стал править самостоятельно, точнее, правила его мать. Только после смерти матери он вынужден был заняться делами управления. Но больше управления страной его пока что интересовали науки, которые он не успел освоить.

Одновременно с этим ученым увлечением Петр очень сблизился с людьми из Немецкой слободы. Дома ему было тошно, по обычаю женившийся после совершеннолетия, Петр свою первую жену Евдокию Лопухину не любил, она ему отвечала тем же. Вместо того чтобы коротать с ней вечера, Петр таскался в Слободу, где было не в пример интересней, там встречались очень интересные личности, велись застольные беседы, и по 2–3 дня царевич пропадал на пьянках, точно какой-нибудь бурш. С этой компанией он таскался в свои потешные полки, проводил учебные маневры, строил флот, а на 25-м году жизни решился поехать посмотреть заграницу, да и заодно поучиться. Дабы скрыть царское имя, он назвался Петром Михайловым, приписал себя к дипломатическому ведомству и отправился по европейским дворам: там, где только можно, он учился всему, что ему требовалось знать, но более всего внимания обращал на морское дело. Будучи в новых землях, он старался увидеть как можно больше, осматривал все – начиная с верфей и заводов и кончая больницами и анатомическим театром. Отсутствовал он всего 15 месяцев, но увидел, попробовал, оценил куда больше, чем русский человек за три жизни. Таким было это путешествие инкогнито по чужеземелью. Оно и было его настоящим университетом.

«С осени 1689 года, когда кончилось правление царевны Софьи, – пишет Ключевский, – из 35 лет его царствования только один 1724-й год прошел вполне мирно, да из других лет можно набрать не более 13 мирных месяцев».

Петр совершил Азовские походы, которые так и не дали выхода к Черному морю. Мечта об освобождении всех славянских народов, «возвращение» Дуная и Балкан, присоединение Босфора и Дарданелл, свободное плавание в Средиземном море так и остались мечтами. Через два года после путешествия по Европе началась другая, Северная война. Война с молодым, напористым, легкомысленным и безрассудным королем Швеции Карлом XII. Война оказалась длительной, трудной, кровопролитной, с моря она переходила на сушу, пока, в конце концов, разбитому на Украине Карлу, преданному своими самостийными союзниками, не пришлось бежать в Персию, а оттуда почти без войска возвращаться на родину. Петр же, отвоевав берега Балтики, сразу начал здесь укрепляться. В 1703 году на этих «топких берегах», погубив немыслимое количество приписанных по строительной части рабочих крестьян, он начал возводить новую столицу – город Санкт-Петербург. Из одного этого понятно, какой ненавистью ненавидел он Москву, прошлое, детство, обиды. Впрочем, и Петербург был только временным его домом.

«Петр был гостем у себя дома, – пишет Ключевский. – Он вырос и возмужал на дороге и на работе под открытым небом. Лет под 50, удосужившись оглянуться на свою прошлую жизнь, он увидел бы, что он вечно куда-нибудь едет. В продолжение своего царствования он исколесил широкую Русь из конца в конец – от Архангельска и Невы до Прута, Азова, Астрахани и Дербента. Многолетнее безустанное движение развило в нем подвижность, потребность в постоянной перемене мест, в быстрой смене впечатлений. Торопливость стала его привычкой. Он вечно и во всем спешил. Его обычная походка, особенно при понятном размере его шага, была такова, что спутник с трудом поспевал за ним вприпрыжку. Ему трудно было долго усидеть на месте: на продолжительных пирах он часто вскакивал со стула и выбегал в другую комнату, чтобы размяться… Руки его были вечно в работе, и с них не сходили мозоли. За ручной труд он брался при всяком представлявшемся к тому случае. В молодости, когда он еще многого не знал, осматривая фабрику или завод, он постоянно хватался за наблюдаемое дело. Ему трудно было оставаться простым зрителем чужой работы, особенно для него новой: рука инстинктивно просилась за инструмент; ему все хотелось сработать самому. Охота к рукомеслу развила в нем быструю сметливость и сноровку: зорко вглядевшись в незнакомую работу, он мигом усвоял ее. Ранняя наклонность к ремесленным занятиям, к технической работе обратилась у него в простую привычку, в безотчетный позыв: он хотел узнать и усвоить всякое новое дело, прежде чем успевал сообразить, на что оно ему понадобится… По смерти его чуть не везде, где он бывал, рассеяны были вещицы его собственного изделия, шлюпки, стулья, посуда, табакерки и т. п. Дивиться можно, откуда только брался у него досуг на все эти бесчисленные безделки. Успехи в рукомесле поселили в нем большую уверенность в ловкости своей руки: он считал себя и опытным хирургом, и хорошим зубным врачом. Бывало, близкие люди, заболевшие каким-либо недугом, требовавшим хирургической помощи, приходили в ужас при мысли, что царь проведает об их болезни и явится с инструментами, предложит свои услуги. Говорят, после него остался целый мешок с выдернутыми им зубами – памятник его зубоврачебной практике. Но выше всего ставил он мастерство корабельное. Никакое государственное дело не могло удержать его, когда представлялся случай поработать топором на верфи. До поздних лет, бывая в Петербурге, он не пропускал дня, чтобы не завернуть часа на два в Адмиралтейство. И он достиг большого искусства в этом деле; современники считали его лучшим корабельным мастером в России… Из него, уроженца континентальной Москвы, вышел истый моряк, которому морской воздух нужен был как вода рыбе. Этому воздуху вместе с постоянной физической деятельностью он сам приписывал целебное действие на свое здоровье, постоянно колеблемое разными излишествами».