Командующий войсками Уральского военного округа

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Командующий войсками Уральского военного округа

Приказ о назначении Жукова на должность командующего Уральским военным округом был подписан министром вооруженных сил Булганиным 4 февраля 1948 года. Это было, по сути дела, незаконное перемещение властью министра, потому что в соответствии с положением и статусом командующего округом, он назначался решением Совета Министров СССР (а до преобразования наркоматов в министерства, Советом народных комиссаров), председателем которого был Сталин.

Все назначения Жукова, начиная с должности первого заместителя народного комиссара обороны СССР и заместителя Верховного Главнокомандующего в августе 1942 года и все последующие производились решением Совнаркома — Совета Министров СССР.

Перемещение в Уральский военный округ, без соблюдения законного* порядка выглядит странным, потому что всех командующих округами в то время продолжал назначать Совет Министров. Почему так обошлись с Жуковым? Хотели унизить? Или показать власть Булганина, которого Жуков не приехал встречать на вокзал? А может быть для принятия решения Советом Министров нужны были веские обоснования или какие—то недостатки в работе Жукова, а их не было.

На этот раз приезд Жукова в Свердловск удалось скрыть от жителей города. Не было ни праздничных встречающих, ни цветов. И холодная, ветреная февральская погода не располагала к долгому ожиданию, на улицах трещал 30–градусный мороз. На вокзале встречали только новые подчиненные из штаба.

Маршал приехал с женой Александрой Диевной. К 9 утра, как и полагалось, был в штабе. Настроение его представить нетрудно — травля продолжалась. Но Георгия Константиновича при его твердом характере и могучей воле сломить и на сей раз не удалось. Он был полон решимости работать и на новом месте. Обошел кабинет, приказал убрать несколько диванов, не нужных здесь по его мнению. Есть длинный стол с двумя рядами стульев — этого достаточно для совещаний. В комнате отдыха увидел специальный шкаф с множеством лекарств, предшественник прибаливал.

— Аптечный склад убрать! — приказал Жуков сопровождавшему его порученцу.

— Может быть, что—то понадобится? — несмело предположил подполковник.

— Я приехал сюда не лечиться, а командовать округом. А это наводит на грустные размышления. Убрать!

Работа пошла в прежнем опробированном порядке — знакомство и заслушивание докладов руководящего состава округа и в войска! Войск было немного — всего несколько бригад и те половина кадрированные. Округ внутренний, нет здесь близко границы, держать развернутые дивизии нет необходимости. И этим хотел унизить Булганин гордого маршала — из нескольких десятков военных округов подобрал Жукову самый маленький и непрестижный. Никаких крупных оперативно—стратегических задач перед округом не ставилось. В случае войны он превращался в мобилизационный орган, главной задачей которого — формирование новых частей для фронта. Но даже небольшое количество войск все же было отдушиной для маршала, там в общении с солдатами и офицерами находил он для себя некоторое утешение. Офицеры и генералы штаба относились к маршалу с огромным уважением, они понимали, что он опальный и стремились как—то облегчить его переживания (которые он, разумеется, не показывал).

Был на первом партийном собрании такой случай. Секретарь партийной организации не знал как поступить — выберут маршала в президиум или нет? Где он будет сидеть, если не выберут? А до голосования состава президиума не будет же он стоять ждать. Решил секретарь поставить для маршала кресло сбоку между рядами стульев и столом президиума. Жуков вошел в зал за три минуты до начала собрания, секретарь, встретив его у двери, проводил к этому креслу. Жуков с удивлением посмотрел на секретаря и с укоризной сказал:

— Уж вы—то должны знать, члены партии все равны, прошу вас впредь никогда таких привилегий не устраивать.

А когда секретарь пришел в кабинет Жукова за членскими взносами, командующий и в этом случае попросил:

— В будущем не подводите меня, я как все коммунисты, приду к вам в партбюро и уплачу партвзносы.

Во время первого выезда в поле, начальник штаба распорядился натянуть для командующего палатку как для всех, но внутри ее, создавая удобства для работы и отдыха поставил письменный стол, кресло и кровать с мягкой постелью. Увидев это Жуков даже не вошел в палатку, строго сказал начальнику штаба:

— Уберите, товарищ Сквирский, всю эту дребедень, я не отдыхать сюда приехал. Поставьте как всем офицерам раскладушку и стол из полевого оборудования штаба.

Жуков не капризничал, он понимал — за каждым его шагом наблюдают и докладывают стукачи и штатные кэгебэшники, любое его, даже в мелочи, отступление от общих правил, будет возведено в степень крупного нарушения или даже протеста с политическим оттенком. Обложенный и обставленный со всех сторон соглядатаями, Жуков был вынужден для самосохранения придерживаться процветавшего тогда стиля восхваления Сталина при любом выступлении. Иначе нельзя. Сталин и так озлоблен тем, что Жуков, якобы, его унижает и приписывает себе заслуги в самых крупных победных операциях войны. Чтобы сбить повседневно обжигающий огонь опалы, Жуков был вынужден иногда ломать свой прямолинейный характер и идти на ненавистное для него унижение и включаться в общий хор славословия в честь вождя народов.

Я приведу только несколько абзацев с одной страницы лекции, прочитанной Жуковым для офицеров управления Уральского военного округа в 1949 году.

«В августе—ноябре 1942 года…, выполняя план товарища Сталина, перешли в контрнаступление (имеется в виду Сталинградская операция). Товарищ Сталин своей гениальной прозорливостью еще задолго до перехода немецких войск в генеральное наступление на Курской дуге, точно определил весь замысел и план действий немецкого Верховного Главнокомандования, и гитлеровскому плану товарищ Сталин противопоставил свой план разгрома группировки немецких войск. По плану Сталина под Орлом и Белгородом… была построена в полном смысле неприступная оборона…

С гениальным предвидением товарища Сталина были заранее расположены стратегические резервы…

Как известно, предвидение товарища Сталина оправдалось и план разгрома немцев под Белгородом и Орлом был блестяще осуществлен нашими войсками».

И даже свою самую любимую и действительно от начала и до победного конца проведенную битву за Москву, когда Сталин пребывал в полной растерянности, Жуков в этой лекции уступал Верховному: «…план контрнаступления наших войск под Москвой был разработан и утвержден товарищем Сталиным в ноябре месяце… Как известно, по плану товарища Сталина…» и т. д.

Подобные документы той поры, конечно же, характеризуют маршала не с лучшей стороны, они не понравятся писателям и журналистам, которые изображают Георгия Константиновича одной несгибаемой краской… Особенно погрешил в этом преувеличении очень талантливый артист Ульянов, монопольно играя роль Жукова во всех фильмах, он порой изображал маршала говорящим со Сталиным в таком повышенном тоне, какого Верховный не стерпел бы и не оставил без последствий. Достаточно напомнить, как Сталин снял Жукова с должности начальника Генштаба.

Нет, маршал при всей его кротости был человек рассудительный, он мог пыхнуть и даже дров наломать, но потом, поостыв, пожалеть о своей вспыльчивости и даже дать задний ход. Инстинкт самосохранения у него не был атрофирован. Поэтому восхваления Сталина в определенные годы, после стольких пережитых угроз прямого уничтожения, были со стороны Жукова вполне естественными, и еще раз подтверждают: ничто человеческое для Жукова не было чуждым. Может быть, эти уступки имели свои положительные оценки и последствия в Кремле. В 1950 году началось выдвижение кандидатов в депутаты Верховного Совета. Где и как составлялись списки будущих депутатов, сегодня (да и тогда) хорошо известно. И вот Ирбитский мотоциклетный завод назвал своим кандидатом Жукова. А в июле 1951 года очень неожиданно маршала включили в правительственную делегацию в Польшу. Там Жуков встретился с боевым другом — теперь маршалом Польши Рокоссовским. О причинах этой «оттепели» мы еще поговорим.

Всенародная любовь к маршалу проявилась в Свердловске во время первого же праздника с его присутствием — 1 мая. Как командующий округом, Жуков при всех орденах находился на трибуне вместе с руководителями области. Началась демонстрация, колонны с плакатами и портретами двинулись в назначенный час на площадь. Двинуться они двинулись, на площадь вышли, а вот дальше проходить не стали. Первые остановились, а последующие все прибывали и прибывали. И все вместе начали скандировать: «Жуков! Жуков! Жуков!»

Областное начальство вроде бы одобрительно улыбалось от такого проявления любви к полководцу. Улыбки застыли на их лицах, как приклеенные. Отходя в сторону кое—кто делал сигналы и знаки милицейскому руководству — принимайте меры! Но население в Свердловске особенное — тут большинство составляет «его величество рабочий класс», с ним никакая милиция не справится. Да и сами милиционеры с сияющими от восторга глазами вставали на цыпочки, чтобы лучше разглядеть маршала и выкрикивали его имя вместе со всеми.

Чтобы демонстрация не обернулась скандалом (шутка ли праздник сорвал!), Жуков сначала поднимал руки, просил успокоиться, делал знаки, чтобы проходили. Но это лишь подогревало людей и они продолжали выкрикивать его имя и добавляли еще громкое «Ура!» Пришлось Жукову покинуть трибуну. И люди постепенно, оглядываясь двинулись дальше, освобождая площадь для сгрудившихся на подступах к ней колонн.

Наверное и об этом было доложено в Москву, но там никак не отреагировали, дальше отправлять Жукова некуда. Дальше тайга, тундра, Ледовитый океан и Северный полюс. А 7 ноября, после торжественного марша войск, Жуков, чтобы не создать сумятицу, отошел в глубину трибуны и сел на скамеечку, вроде бы отдохнуть. Колонны демонстрантов опять остановились и стали скандировать: «Жуков! Жуков!», требуя, чтобы маршал появился на трибуне. Он покачал головой: «Ну, сибиряки, отдохнуть не дадут!» Подошел к барьеру. Его встретили восторженным «Ура!»

Как читатели знают, с 1949 по 1954 годы я работал в ГРУ Генерального штаба. В круг моих обязанностей входило, кроме других забот, комплектование и обучение разведподразделений.

В 1950 году я побывал в командировке в Уральском военном округе с целью проверки хода боевой подготовки указанных выше подразделений. Округом тогда командовал маршал Жуков.

Выполнив свою работу, я доложил о ее результатах начальнику разведки округа полковнику Белоконю. Полагалось мне сообщить об этом и начальнику штаба округа, что я и сделал в сопровождении начальника разведки.

В те годы я уже учился на заочном отделении Литературного института, и, кроме служебных обязанностей, у меня, конечно же, был большой писательский интерес к личности маршала Жукова (тогда я не думал, что буду писать о нем книгу). Я не скрывал своего желания увидеть маршала и хотя бы коротко поговорить с ним. Начальник штаба генерал—лейтенант Шевченко и полковник Белоконь отнеслись к моему любопытству с пониманием. Но, по официальному служебному положению, миссия моя заканчивалась на докладе начальнику штаба округа, подготовка спецподразделений входила в его круг обязанностей и к командующему округом мне идти не полагалось.

Начальник штаба сказал:

— Идите к нему на доклад, вроде вы меня не застали, а вам надо сегодня уезжать. Но, если он вас выгонит, пеняйте на себя!

На том мы и порешили.

Я пришел в приемную Жукова и попросил адъютанта доложить командующему, что как представитель Генштаба хотел бы доложить об итогах моей работы.

Адъютант сказал, показав на сидевшего в приемной полковника:

— Вот товарищ полковник тоже представитель из Москвы, из Управления ГСМ (горюче—смазочных материалов), заходите вместе.

Поскольку у меня были специальные вопросы да и потому, что полковник пришел раньше меня, я попросил полковника:

— Бы будете докладывать первым, а я после вас, когда вы уйдете.

Адъютант вернулся из кабинета и открыл перед нами дверь. Мы вошли. Жуков сидел за письменным столом, читал бумаги. Пополнел за последние годы, но, даже сидя, был величественно монументален. Он коротко взглянул на нас, из—за стола не вышел, не поздоровался, кивнул на кресло у столика, приставленного к его письменному столу.

— Прошу… Слушаю.

Мы представились. Полковник стал быстро докладывать о состоянии складов горючего, заправочных установках, и, как мне показалось, желая блеснуть перед маршалом знанием тонкостей своего дела, заговорил о мелочах, не на уровне командующего:

— Понимаете, товарищ Маршал Советского Союза, на многих заправочных горючее утекает. И даже здесь, на окружной заправочной, товарищ Маршал Советского Союза (он так несколько раз полностью повторял звание Жукова, и я заметил, как у Георгия. Константиновича дернулась щека), присел я, гляжу, а из—под машины — кап—кап, течет бензин. Так ведь и до ЧП недалеко, товарищ Маршал Советского Союза. Вспыхнуть может, какой—нибудь разгильдяй с окурком или кто—то металлом клацнет, искра может получиться…

— Как ваша фамилия, вы сказали? — очень тихо и явно стараясь быть спокойным, спросил Жуков.

— Пилипенко… Полковник Пилипенко, товарищ Маршал Советского Союза. (Точно фамилию полковника не помню, но она была вроде этой).

Жуков снял трубку телефона в/ч и набрал номер (видимо, начальника управления, в котором работал полковник).

— Алексей Николаевич, здравствуй, Жуков говорит. У тебя работает полковник Пилипенко? Да? Так вот прошу тебя больше не присылать ко мне таких дураков… Да—да, отправлю. Будь здоров. (И полковнику: «Идите и уезжайте»).

Полковник побледнел и вышел почему—то на цыпочках, стараясь ступать бесшумно.

Следующая очередь была за мной. Признаюсь, сердце у меня взволнованно запрыгало при виде происшедшего. Жуков посмотрел на меня, перевел взор на Золотую Звезду на моей груди и спросил:

— За что Звезду получил?

— За языками лазил… — и едва не сорвалось, как у того полковника — товарищ маршал…, но вовремя сдержался.

Лицо Жукова явно посветело, он всегда радушно относился к разведчикам.

— А где ты у меня служил, подполковник?

К несчастью, я служил на Калининском, 1–м Прибалтийском и 3–м Белорусском фронтах, которыми Жуков в те годы не командовал. Но разве можно об этом сказать?! Выгонит он меня как того полковника. И, мне кажется, я нашелся — быстро ответил:

— Все мы у вас служили, товарищ маршал.

И тут же подумал, что не вру, ведь Жуков был заместителем Верховного Главнокомандующего, и все мы действительно были его подчиненными. Не знаю, понял ли он мое затруднение и хитрость. В глазах его мелькнула какая—то лукавинка. Он сказал:

— Давай докладывай, что у тебя там…

Я коротко, очень коротко (учел печальный опыт предшественника) изложил результаты своей проверки.

Жуков слушал внимательно. Когда я закончил и встал, маршал тоже поднялся, вышел из—за стола, протянул мне крупную, но уже мягкую руку и сказал:

— Будь здоров, разведчик, — и очень хорошо, по—доброму, улыбнулся.

Я вышел окрыленный. На всю жизнь мне запомнилась эта встреча. После этого я Жукова если и видел, то со стороны, говорить с ним больше не довелось. Очень я доволен, что проявил тогда не знаю, как точно определить — напористость или нахальство и добился этого свидания. Эта встреча помогает мне в сегодняшней работе над книгой о Жукове. В коротком разговоре, за несколько минут, мне кажется, очень ярко проявились особенности его характера: и грубоватость, и прямота, и нетерпимость к болтовне, и серьезное отношение к делу, и уважение к боевому офицеру и, наконец, добрейшая улыбка, свидетельствующая о его человечности.

Холодная Сибирь подарила Жукову горячую любовь. Будто сжалившись над опальным маршалом, который так много перенес обид и невзгод, судьба свела его с замечательной женщиной. Звали ее Галина Александровна Семенова, она была военным врачом.

Тысячи лет, во многих романах и поэмах писали о любви. Казалось бы ничего нового о ней сказать невозможно. И все же у каждого человека любовь бывает своя, особенная. И встречает он ту единственную, которая может вызвать это состояние — окрыляющее, делающее человека счастливым. Бывает любовь с первого взгляда (как удар молнии), случается нарастает быстро, как снежный обвал, а порой затеплится от малой искры, разгорается медленно — годами и, наконец, полыхает великим пламенем.

У Жукова все слилось в одно чувство, оно охватило его при первой встрече и не отпускало до последнего вздоха на смертном одре. Да, было именно так: он полюбил Галину Александровну с первого взгляда, и дальше все понеслось, как снежный обвал. Георгий Константинович не считался с общественным мнением — ухаживал открыто, встречал Галину, когда она заканчивала работу, провожал домой, приглашал в театр, дарил цветы. Начальству об этом стало известно. Оно не одобряло поведение маршала: женатый человек, взрослые дети, самому за пятьдесят. Что это — седина в голову, а бес в ребро? Ну, поступал бы, как многие — встречался бы тайно и все было бы шито—крыто. Но Жуков и в любви был прямолинейный и несгибаемый. Он, позднее, развелся с первой женой, не опасаясь мнения начальства (разводы тогда очень не одобрялись) — не посчитался с тем, как отнесутся к этому дочери, друзья, сослуживцы. Он решительно ломал все, расчищая себе путь к счастью, которое он отныне видел только в жизни рядом с этой женщиной. И, преодолев все преграды, он прожил последние свои шестнадцать лет счастливо с Галиной Александровной, несмотря на все унижения и преследования.

В 1957 году (уже в Москве) у них родилась дочь Маша (Жуков очень гордился этим — ведь ему было 60 лет!». Маша мне рассказывала (в 1993 г.) о том, как непросто ее родителям давалось счастье:

— Да, им обоим пришлось повоевать за свою любовь. Георгия Константиновича вызывал Хрущев, отношения отца с мамой обсуждались на Президиуме ЦК. А маму бедную и с работы грозились уволить, и из партии выгнать, если она «не одумается». Мама была талантливым врачом, ее очень любили больные, работала она в госпитале имени Бурденко. И вот ее как военнообязанную вызывает «на ковер» начальник Главпура. Она уже была в то время в положении (родителям удалось оформить брак лишь после моего рождения). Представляю, что она должна была чувствовать, идя к начальнику на проработку… Но, знаете, в ней всегда было чувство собственного достоинства… Дословно помню фразу, которую она сказала: «Я шла с гордо поднятой головой». В этом — моя мама. В то время мои будущие родители не могли быть все время вместе. Расставаясь, они писали друг другу теплые, я бы даже сказала, поэтичные письма.

С разрешения Маши я привожу два письма Георгия Константиновича, но даже по этим коротким строкам читатели поймут об огромной любви и счастье маршала.

«Галина, любимая! — (пишет из Гурзуфа) — Как жаль, что нет здесь тебя: небо голубое, море зелено—голубое, теплое, ласковое и манящее в свои объятия. Родная моя! Мне тебя не хватает, без тебя я скучаю. Пусть тебя хранит моя любовь, моя мечта о тебе».

В следующем году пишет из Карлсбада:

«В каком настроении ты вернулась в Москву? Я так давно о тебе ничего не знаю. Надеюсь, что все у тебя хорошо. А как ты? Все та ли — нежная, ласковая, доверчивая и часто наивная, но до конца преданная? Когда я уезжал, ты говорила, что пришлешь мне только одно письмо, может быть, пришлешь еще. Я так люблю их читать, они такие содержательные и душевные. С тобой или без тебя, днем или ночью, всегда о тебе думаю, чувствую тебя в сердце, в душе и в окружении. Даже глядя на море всегда вижу тебя — то лучезарной, то печальной, но всегда горячо мною любимой, всегда желанной, всегда нежной. Надеюсь, что встречу тебя здоровой и жизнерадостной. Скучающий и горячо любящий. Георгий».

Их любовь крепла и разгоралась с каждым днем и угасла с последним вздохом. Я уверен, что, умирая, Георгий Константинович мысленно произносил имя своей ненаглядной Галины Александровны.

У каждого человека поступки соответствуют его характеру. Жуков никогда ничего не делал в полсилы — служить так от всей души, отдавая себя всего без остатка, бить врагов так до полного разгрома, любить так уж так, чтоб трепетала каждая кровинка в могучем сердце.

Все это нам предстоит еще увидеть и узнать, а пока мы присутствуем при первых встречах Георгия Константиновича с Галиной Александровной в Свердловске.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.