Тайна смерти Генриетты Английской
Тайна смерти Генриетты Английской
Начало лета 1670 г. выдалось знойным. В то воскресенье, 29 июня, перед террасой замка Сен-Клу жаркое марево подымалось над Сеной. Принц герцог Орлеанский, брат короля, обустроил этот замок так, чтобы «удивить Людовика XIV». Цель была достигнута – чудес здесь было создано действительно много.
Ближе к вечеру принцесса, отметившая тринадцатью днями раньше свое двадцатишестилетие, вошла в большой салон. Некоторые лица из свиты принцев находились там, прячась от жары. Принцесса пожаловалась на жару и попросила стакан своей любимой ледяной воды с цикорием. Через мгновение одна из придворных дам, мадам де Гордон, налила воду в чашку, которой пользовалась только принцесса, и подала ее. Принцесса пила с удовольствием. Но, едва кончив пить, она вдруг отвела руку в сторону, ее лицо исказила сильная боль, она воскликнула:
– Ах! Как колет в боку! Ах, какая боль! Я не могу этого вынести!
Она покраснела, потом побледнела, наконец простонала:
– Унесите меня, я не могу идти сама.
Генриетта Английская, герцогиня Орлеанская, дочь короля, сестра короля, невестка короля
Дамы устремились к ней, принцесса без сил повисла на их руках. Ей помогли добраться до комнаты; она шла «совсем сгорбившись», как вспоминали очевидцы. Ее раздели. Она издавала глухие стоны, по лицу ее текли крупные слезы. Мадам де Лафайет, ее подруга, ломала руки в отчаянии; то, что происходило с принцессой, было непостижимо. Ее уложили, но, казалось, боль от этого только удвоилась.
У постели появился поспешно вызванный господин Эспри – первый медик принца. С ученым видом, преисполненный собственной значимости, он утверждал, что «это колики». Принцесса встряхнула головой. Для нее «боль была немыслимая». Она говорила, что скоро умрет, посылала за священником. Принц, стоящий в ногах постели, никак не реагировал на происходящее. Он не знал, как вести себя, что говорить. Принцесса протянула к нему руки.
– Ах, принц, – вздохнула она, голос ее прерывался. – Вы давно не любите меня: это несправедливо, я никогда не была вам нужна.
Казалось, принц был задет, по меньшей мере. Но он ничего не ответил. Присутствующие разразились рыданиями. Принцесса начала кричать, боль стала совершенно нестерпимой. Вдруг, между двумя криками, она четко проговорила:
– В воде, которую я пила, был яд; быть может, ошиблись бутылкой? Мне нужно противоядие: я чувствую, что отравлена.
В комнате воцарилась мертвая тишина. По-видимому, каждый уже осознал значение того, что принцесса только что сказала в полный голос. Мадам де Лафайет бросила взгляд на принца. Он казался бесстрастным. Понимая, что все ждут его слова, он, наконец, вымолвил, что нужно «дать эту воду собаке и послать за маслом и противоядием, чтобы успокоить принцессу».
«Я чувствую, что отравлена». Эта фраза Генриетты Английской, герцогини Орлеанской, дочери короля, сестры короля, невестки короля, поставила проблему, над которой историки бьются и по сей день. Действительно ли Генриетта Английская была отравлена? Если да, то зачем? И кем?
«Восхитительно красивая», «ангел кротости», «ее красота могла сравниться только с ее добротой»… Эти клише до сих пор выходят из-под пера тех, кто пишет о Генриетте Английской. Когда Боссю «нашумел» своей знаменитой надгробной речью: «Принцесса угасла! Принцесса умерла!» – он наделил принцессу такими качествами, что память о них сохранилась в веках.
Прежде всего Генриетту никак нельзя было назвать красивой. Высокая, чрезвычайно худая, одно плечо выше другого и, кроме всего прочего, круглая спина.
Детство принцессы было более несчастным, чем можно было бы предположить. Дочь Карла I Английского, она, как и другие члены королевской семьи, оказалась в изгнании после революции. Ребенком росла в Пале-Руаяле, в Париже, в стесненных условиях, близких к нищете. Мазарини был скуп и суров в обращении с этими изгнанниками, которые были явно лишними фигурами в его политической игре. Их ограничивали даже в дровах.
Из Англии пришло трагическое известие: Карл I обезглавлен. Долгие дни Минетта была в отчаянии. Положение изгнанников становилось все тяжелее: надо было срочно уезжать из Парижа, где в это время поднимала голову Фронда.
А потом случилось чудо: Кромвель умер, его сын Ричард отрекся от власти шесть месяцев спустя, и Англия призвала сына Карла I.
Принцесса-Золушка вновь оказалась в Лондоне, разделяя славу со своим братом Карлом II, обласканная – Англия оказалась у ее ног, – щедро осыпанная золотом и драгоценностями. Все-таки принадлежность к королевской семье приносит не только несчастья! В то же время в Париже интерес к ее особе столь же возрос, как и недавнее презрение.
Королева-мать Анна Австрийская мечтала о браке Генриетты с Людовиком XIV, который, впрочем, не разделял мнения матушки: он любил женщин в теле. Тогда Анна взялась за своего второго сына – Филиппа. Низкорослый, но самовлюбленный до смешного, он думал только о своих нарядах, кружевных жабо, разноцветных лентах, духах; целыми часами крутился перед зеркалом. Прихожие были полны его почитательницами.
Женитьба, по мнению Филиппа, была бременем, но бременем неизбежным, расплатой за его имя, за его кровь. Он согласился. Это странно, но Генриетта ему понравилась. Первое время после женитьбы принц, удивленный и восхищенный новыми ощущениями, «чувствовал себя, как в раю». Иллюзия длилась пятнадцать дней. После чего принц вернулся к своим любовницам.
Генриетта, не сумев удержать мужа, решила соблазнить весь двор. И преуспела в этом. Любовники проходили через ее жизнь, не будучи уверены, любила ли она их; Бекингем, Людовик XIV, Гиш, Роган, Монмут.
Во дворе, перемещенном королем из Сен-Жермена в Версаль и из Компьена в Фонтенбло, в этом средоточии сплетен, злословия, клеветы, вероломства, зависти, ненависти и предательства, могло ли статься так, чтобы у Генриетты не оказалось врагов? Худшим был шевалье де Лорен – фаворит Филиппа. Она люто ненавидела его. Завидовала ли она ему? Она стремилась получить власть над принцем, что ей часто не удавалось. В этом поединке шевалье – средоточие злости, наглости и хитрости – одерживал верх, причем почти всегда. Он открыто издевался над принцессой. Она же, обезумев от гнева и унижения, сумела добиться oт короля, чтобы тот удалил от двора ее «соперника».
При дворе поражались обилию тех милостей, в которых купалась принцесса. Удивление достигло предела, когда Людовик XIV облек ее поручением, касающимся Карла II. Франции был необходим союз с Англией, чтобы довести до победного конца войну с Голландией. Официально принцесса уехала, чтобы навестить своего брата. Вернувшись из Англии, она привезла с собой столь желанный подписанный договор. Триумф принцессы! Однако принц, державшийся в стороне от политических соглашений, был раздосадован, явно завидуя тому, что рукоплескания достались супруге, а не ему.
Генриетта никогда не отличалась хорошим здоровьем. Она часто кашляла, и эти приступы кашля, довольно сильные, беспокоили ее окружение. В этом отношении путешествие в Англию имело хорошие последствия. «Казалось, – говорила мадемуазель Монпансье, – она нашла в Англии отменное здоровье, настолько красивой и довольной казалась». После встречи с королем и когда принц выказал свою ярость, покинув комнату, принцесса отправилась к королеве. Внезапно – было ли это следствием досады? – она совершенно изменилась. Мадемуазель де Монпансье очень метко передала удивление тех, кто видел тогда принцессу: «Когда Генриетта вошла к королеве, она была, как одетая покойница, которую нарумянили, и когда ушла, все сказали: “У принцессы на лице печать смерти”».
На следующий день стояла изнуряющая жара. Принцесса, вернувшись в Сен-Клу, захотела искупаться в Сене. Вода реки в это время была светлой, прозрачной и, как говорили современники, «годной к питью для самого короля». Господин Ивелен – придворный врач Генриетты, воскликнул, что это сумасшествие. Он сделал все возможное, чтобы помешать принцессе осуществить задуманное. Медицина той эпохи отличалась гидрофобией. Принцесса пришла в ужас от такого принуждения: ведь до сих пор она делала все, что ей вздумается. Но когда она вышла из воды, то почувствовала себя очень плохо.
Еще через день, вечером, мадам де Лафайет приехала в Сен-Клу, чтобы провести несколько дней около принцессы, которую очень любила. Именно по просьбе принцессы мадам де Лафайет, будучи автором «Принцессы Клевской», написала, изменяя должным образом ситуации и персонажи, рассказ о романе принцессы с Гишем. Было десять часов вечера. Принцесса прогуливалась в саду.
– Вы, наверное, найдете, что я плохо выгляжу, я действительно плохо себя чувствую, – заявила принцесса своей подруге.
Светила луна, и обе дамы прогуливались до самой полуночи. Принцессы похожи на других женщин, им всегда есть что сказать своим подругам.
То была последняя задушевная беседа в жизни Генриетты Английской.
Назавтра было воскресенье, 29 июня 1670 г. Генриетта всегда вставала рано. В этот день она спустилась к принцу, пожелала ему доброго дня, потом отправилась к мадам де Лафайет. Принцесса сказала ей, что хорошо провела ночь, но проснулась в дурном настроении. Прослушав мессу, вернулась в свою спальню с мадам де Лафайет.
«Принцесса, – рассказывает мадам де Лафайет, – отправилась посмотреть на то, как замечательный английский художник пишет портрет ее дочери, затем заговорила со мной и мадам де Эпернон о своей поездке в Англию и о своем брате-короле. Этот разговор, который ей нравился, кажется, вернул к ней способность радоваться. Подали ужинать; она ела как обычно, после ужина отдыхала на подушках, что делала довольно часто, когда была свободна: принцесса попросила меня расположиться подле нее так, что ее голова лежала у меня на плече. Она уснула». В это время английский художник покинул маленькую принцессу и принялся за портрет принца. Во время сна лицо Генриетты исказилось так сильно, что мадам де Лафайет содрогнулась от ужаса.
Проснувшись, принцесса с раздражением потянулась, потом встала. Она так изменилась в лице, что даже сам принц, который вообще мало интересовался тем, что происходило с его женой, был поражен такой переменой и сказал об этом мадам де Лафайет. Принцесса заставила себя выйти в салон. Там пожаловалась Буафрану, одному из присутствующих придворных, на боль в боку. Именно тогда она попросила мадам де Гамаш послать за водой с цикорием.
То, что последовало за этим, уже известно.
После того как принцесса воскликнула, что ее отравили, мадам Деборд, ее первая горничная, почувствовала на себе прямое или косвенное обвинение, стала утверждать, что она сама приготовила полу с цикорием: если кто-нибудь и отравил питье, то, во всяком случае, не она. Мадам Деборд выпила большую чашку той же самой воды и не почувствовала никакого недомогания. Принцесса продолжала громко требовать противоядия. Сен-Фуа, первый лакей принца, принес ей змеиный порошок – его считали эффективным при отравлениях. Генриетта приняла его. Она впала в оцепенение. Свита зааплодировала, приняв это за улучшение.
– Не заблуждайтесь, – вздохнула она. – Моя боль ужасна, но у меня нет больше сил кричать, эта боль не оставляет мне никакой надежды.
Появился кюре Сен-Клу. Он быстро исповедовал Генриетту. Затем доложили о двух других врачах: Ивелене, прибывшем из Парижа, и Валло, первом враче короля, приехавшем из Версаля. Принцесса питала большое доверие к Ивелену. Она повторила ему, что была отравлена, и настояла, чтобы ее лечили именно от этого. Ивелен проконсультировался с Эспри и Валло. Консилиум пришел к выводу, что беспокоиться не надо.
Боли не прекращались. Два часа прошло в ожидании результатов лечения. Безуспешно.
Король, королева и мадемуазель де Монпансье приехали из Версаля. Король собрал медицинский совет. За два часа до этого врачи клялись, что принцессе ничего не угрожает. Теперь же они не менее авторитетно стали утверждать, что принцесса обречена. Король настаивал на том, чтобы ей оказали помощь. Ему ответили, что уже ничто не может спасти ее. Король приблизился к постели принцессы. Он казался сильно раздраженным.
– Я не врач, – сказал он, – но я предложил им тридцать различных лекарств; они же ответили, что нужно подождать.
– Ваше величество теряет свою самую верную подданную, которая когда-либо у него была и будет, – произнесла Генриетта.
Он ответил, что она не находится в такой уж большой опасности, но он поражен ее потрясающей стойкостью.
– Вы хорошо знаете, – ответила она, – что я никогда не боялась смерти, я боялась только одного – потерять ваше расположение.
Он заплакал.
– Не плачьте, – сказала она тихо. – Первое известие, которое вы получите завтра, – будет известием о моей смерти.
Он удалился, заливаясь слезами.
В ожидании господина Боссю, который все не приезжал, послали, по просьбе принцессы, за Фейе, канонником Сен-Клу.
После того как ушел Фейе, Генриетта приняла посла Англии, потом велела начинать обряд соборования. Принц присутствовал при этом, а потом отправился к себе. Принцесса с удивлением заметила, что он ушел.
– Я его больше не увижу?
За ним послали. Супруги попрощались. К счастью, принцу удалось в этот момент пустить слезу, после чего он с облегчением удалился. Больше он принцессу живой не видел.
Боссю появился как раз вовремя для того, чтобы начать последние молитвы. Он дал Генриетте распятие, которое она порывисто поцеловала, задержав его на своих губах. Силы покидали ее, она уронила распятие. В тот же миг, как вспоминает мадам де Лафайет, она потеряла «дар речи и жизнь». Агония была очень быстрой: после двух-трех небольших судорог она умерла в половине третьего утра, через девять часов после того, как почувствовала недомогание.
Так была ли Генриетта Английская отравлена?
Что касается господина де Монтегю, посла Англии, то он в этом не сомневался. Он писал: «Если принцесса была отравлена, а этого мнения придерживается большинство, то вся Франция смотрит на шевалье де Лорена как на отравителя».
Шевалье де Лорен? Но разве после заключения в замке Иф он не был отправлен в ссылку? Без сомнения. Но при дворе стала известна странная история, которую рассказывал благородный герцог де Сен-Симон.
Маркиз д’Эффин, первый оруженосец принца, «был человеком большого ума, но без души и, кроме того, исключительный злодей». Ни для кого не было секретом, что его связывали тесные узы с шевалье де Лореном. Другой друг шевалье, граф де Бюврон, был приведен в отчаяние ссылкой шевалье. Он и д’Эффин связывали много своих надежд с влиянием, которое шевалье оказывал на принца. И не было ничего другого, что могло бы им досадить так же, как решение короля о выдворении Лорена за пределы страны. Можно ли было переубедить Людовика? Конечно нет, ведь принцесса пользовалась расположением короля. А после визита принцессы в Англию расположение достигло своей наивысшей точки. Из всего этого следовал логический вывод: надо избавиться от принцессы. Об этом и сообщили шевалье де Лорену, который «развеивал свою досаду в Италии и в Риме». Дадим слово Сен-Симону: «Я не знаю, кто из троих подумал об этом первый, но шевалье де Лорен прислал своим двум друзьям надежный яд с нарочным, который сам, вероятно, не знал, что вез».
Сен-Симон утверждает, что маркиз д’Эффин проник 29 июня 1670 г. к принцессе, нашел в передней шкаф, где стоял фарфоровый или фаянсовый сосуд с водой и цикорием, кроме того, там находился еще один сосуд с простой водой, «чтобы разбавлять воду с цикорием в том случае, если она покажется принцессе слишком горькой». В помещении никого не было. Д’Эффии бросил яд в воду с цикорием. В этот момент он услышал шаги и схватился за сосуд с простой водой. Внезапно появившийся лакей спросил у маркиза, что он делает. «Д’Эффин, которого вообще трудно было чем-либо озадачить, сказал ему, что он страдает от жажды, и, зная, что в шкафу находится вода, он не смог удержаться от соблазна утолить жажду. При этом он показал лакею сосуд с водой. Лакей ворчал; маркиз, в свою очередь, успокаивал его и рассыпался в извинениях, болтая “легким придворным слогом”. Не буду говорить о том, что последовало через час, поскольку это и так наделало много шума в Европе».
Странный рассказ. Но Сен-Симон этим не ограничивается. Он говорит, что, по-видимому, лакей оказался болтлив, и эти предположения достигли ушей короля. 30 июня, в три часа утра, король послал за Бриссаком – командиром гвардейцев – и приказал ему привести к нему добровольно или силой г-на Пюрнона, первого дворецкого принцессы. На рассвете Пюрнон предстал перед Людовиком XIV. «Тогда король, приняв грозный вид, сказал Пюрнону, предварительно оглядев его с головы до ног:
– Мой друг, послушайте меня хорошенько. Если вы сознаетесь во всем и расскажете мне все, что я хочу узнать от вас, я прощу вас и даже никогда не буду вспоминать об этом; но берегитесь, если хоть малейшая подробность останется утаенной, ибо в этом случае вы не выйдете отсюда живым. Принцесса была отравлена?
– Да, ваше величество, – ответил тот.
– А кто ее отравил? – спросил король. – И как это было сделано?
Дворецкий ответил, что отравителем был шевалье де Лорен, который прислал яд Бюврону и д’Эффину, а затем поведал королю то, о чем я уже рассказывал. Тогда король повторил все, что касалось помилования и угрозы смерти, и спросил:
– Мой брат знал об этом?
– Нет, ваше величество, никто из нас троих не был настолько глуп, чтобы сказать ему это, он не умеет держать секретов.
Король позвал Бриссака и приказал ему увести этого человека и сразу же отпустить его на свободу. Именно этот человек через много лет рассказал обо всем г-ну Жоли де Флюри, генеральному прокурору парламента, откуда я и знаю эту историю».
Перед нами рассказ, в котором содержится однозначная трактовка этой загадочной истории. Написан он второй женой принца – знаменитой принцессой Палаши. Она писала в 1716 г. своей тете, Софии Ганноверской: «Принцесса охотилась на шевалье де Лорена и преуспела в этом, но он не остался в долгу. Он прислал из Италии яд с провансальским дворянином Морелем, награжденным впоследствии должностью первого дворецкого. После того как этот Морель меня ограбил, он продал свою должность за высокую цену, Морель был умен и циничен, как дьявол, не признавал ни законов, ни веры. Даже в свой смертный час он не хотел и слышать о Боге и сказал о самом себе: “Оставьте этот труп, в нем нет больше ничего хорошего”. Он крал, лгал, сквернословил, распутничал и богохульствовал. Торговал мальчиками, как лошадьми, а торговые сделки заключал в партере Оперы».
Луи Астье, наиболее терпеливый исследователь, воссоздал историю этого Мореля; он был сыном одного из самых богатых людей Прованса – Пьера де Мореля, который обладал в 1672 г. 2 039 145 ливрами, что составляет около тридцати миллионов современных франков или три миллиона старых франков. Его даже прозвали Крезом из Прованса. Сын этого богача Антуан в 1673 г. купил должность первого дворецкого принцессы. Он занимал этот пост до 1676 г. Астье полагает: тот факт, что принц назначил его на эту должность, опровергает утверждения Сен-Симона. Но это не совсем верно: можно предположить, что принц хотел таким образом вознаградить одного из отравителей, которые избавили его от принцессы…
Все это нисколько не смущает сторонников естественной смерти. Они видят в рассказах Сен-Симона, принцессы де ла Палатин или Аржансона простые сплетни или россказни, и напоминают о том, что окружение Генриетты было давно огорчено состоянием здоровья принцессы. На протяжении более чем трех лет принцесса страдала от колик в боку и иногда падала в обморок от боли. Упоминается ее «помертвевшее лицо» по возвращении из Англии, ее собственные слова, сказанные мадам де Лафайет, что она себя плохо чувствует, и у нее будто огонь горит внутри; для того чтобы погасить его, она искупалась в реке, от чего ее отговаривали. Вспоминают также, что 29 июня, когда она прилегла отдохнуть, мадам де Лафайет была поражена изменившимися чертами ее лица. Говорят, в частности (об этом есть сведения в блестящем исследовании Эмиля Анрио), что принцесса жаловалась на боль в боку до того, как она выпила воду с цикорием, которую и попросила как раз для того, чтобы снять эту боль. Вспоминают еще и то, что через три года после смерти Генриетты король вернул свое былое расположение шевалье де Лорену. Принц чуть не умер от радости. Шевалье де Лорен был прекрасно принят при дворе и благодаря этому сколотил неслыханное состояние. Можно предположить, что Людовик XIV закрыл глаза на убийство, чтобы избежать скандала, который разразился бы с помощью его брата в случае открытого процесса. «Но во что невозможно поверить – это в то, что король, человек глубоко порядочный, всегда требовательно и взыскательно относящийся и к делам своим, и к молве о них, терпел бы рядом с собой такого отвратительного человека, как шевалье де Лорен, если бы считал его убийцей и, более того, оказывал бы ему знаки своего особого расположения», – пишет Эмиль Анрио.
Сторонники версии отравления торопятся возразить, что король, исходя из государственных интересов, прощал таких предателей, как принц Конде, и терпел при дворе соучастников очевидных отравлений, – как, например, его собственная любовница Атенанс де Монтеспан, – близкую знакомую зловещей колдуньи Вуазен. Доводы сторонников версии естественной смерти: недомогания, возникающие у принцессы на протяжении трех лет, свидетельствуют о серьезном заболевании желудочно-кишечного тракта. Кстати, при вскрытии было обнаружено небольшое отверстие в желудке – доказательство существования язвы желудка, прободение которой, вызванное потреблением холодной воды, определило возникновение острого перитонита.
Спор окончен? Ничего подобного.
Отверстие в желудке, о котором упоминалось в заключении хирургов и врачей, кажется, имеет происхождение абсолютно случайное. В заключении врачей констатировано, что, в отличие от других органов, желудок принцессы был совершенно здоровым. «Я не нашел, – писал Боше, – никаких повреждений, хотя тщательно обследовал желудок; только одно маленькое отверстие посередине передней части желудка, которое возникло по недосмотру хирурга, прорезавшего это отверстие, при тщательном обследовании которого я не обнаружил ни других язв, ни раздражения, ни черноты, ни уплотнений, ни пятен, ни каких-либо повреждений другого рода». Тот же Боше открыто порицает «хирурга, который плохо выполнил свою задачу». Надо сказать, что знаменитый хирург Феликс, желая обеспечить достойный дебют своему сыну, пошедшему по его стопам, доверил ему эту почетную задачу. Надо также отметить, что Феликсу-сыну в это время едва исполнилось 17 лет: это было его первое вскрытие, он был взволнован, и рука его дрожала. Валло находился как раз рядом и заметил это. Бурдело отмечает в свою очередь: «Во время вскрытия он случайно проделал отверстие кончиком ножниц в верхней части… Хирург сказал, что сделал это по недосмотру, и г-н Валло видел, как это произошло».
Что же из этого следует?
Благоразумнее всего примкнуть к логическому силлогизму, предложенному мадам Клод Дерблей: «Утверждать, что смерть была естественной, невозможно, но утверждать, что это было отравление, не менее невозможно». Безусловно, принцесса была слабого здоровья и могла умереть молодой. Но кто поручится за то, что боли последних лет не были усугублены ядом медленного действия, замененным в последний момент на быстродействующий яд? «Принцесса была сильно измождена и, без сомнения, могла умереть, но все произошло так быстро, что было очевидно: естественные процессы ускорили». Трудно также сбросить со счетов свидетельства Сен-Симона и де ла Палатин.
Что касается меня, то я более склонен верить в отравление. Но никто никогда не представит тому доказательств. Годы сделали свое дело. Прах возможных отравителей и возможной жертвы смешался в пыли времени.
(По материалам А. Деко)
Данный текст является ознакомительным фрагментом.