Сталинская контрреволюция, внутренняя и внешняя, и арбатские дети
Сталинская контрреволюция, внутренняя и внешняя, и арбатские дети
Бывает, нередко бывает в литературе, что произведение, вызвавшее невероятный шум и читательский успех при своем появлении, вскоре напрочь уходит от всякого общественного внимания, оставив после себя только самый факт того громкого и краткого успеха. Именно такую судьбу получил роман А. Рыбакова (Аронова) «Дети Арбата», изданный впервые в 1987 году и продолженный романом «Тридцать пятый и другие годы» в 1988-м.
Книги сразу сделались (как, впрочем, и многое тогда!) пресловутым «дефицитом», многолюден был хор восторженных критиков (весьма, впрочем, однообразных по составу). Почему же?
Скажем сразу, и вполне недвусмысленно – случайностей в общественных явлениях такого рода не бывает. Значит, автор сумел заинтересовать общество, высказал вслух нечто такое, о чем до него не знали или не говорили. Рыбаков-Аронов был еврейским патриотом, именно с этой точки зрения он описал то, что мы теперь называем сталинской контрреволюцией, как в середине тридцатых годов Сталин кровавыми усилиями заменил всевластие Коминтерна на советско-патриотическую державность. Рыбаков описал это с сугубо отрицательным знаком, эту точку зрения разделяют и поныне многие его единомышленники у нас и за рубежом. Тогда же это было ново.
Но не только. Рыбаков взрослым человеком пережил ту эпоху, многое знал и видел, а главное – в переломное время конца восьмидесятых годов впервые рассказал обществу о многих делах и людях, о которых большинству его читателей было известно очень немного. Вот почему тогдашними согражданами Рыбакова его беллетристика воспринималась как некое историко-политическое откровение.
Скороспелое то впечатление современников всячески подогревалось неумеренными восторгами либерально-еврейской критики. Простенькая проза Рыбакова выдавалась ими не только как правдивейшее истолкование отечественной недавней истории, но и как художественный шедевр. Теперь-то, когда газетная пыль времен давно осела, авторы тех восторгов стараются их не вспоминать и тем паче не переиздавать (например, самый заметный из той среды – Лев Аннинский). Но тогда, на исходе суматошных восьмидесятых, только один критик кратко выразил суть рыбаковской, так сказать, эстетики – это покойный ныне Вадим Кожинов. Он ядовито заметил, что тайные разговоры Сталина с Ягодой напоминают, как Дюма-отец описывал заговорщические беседы кардинала Ришелье с коварной Миледи… Верно, хотя Дюма все же талантливее Рыбакова.
Теперь, когда шум забыт, можно говорить о том спокойно. В те поры мы назвали книгу «Дети Арбата» не иначе как «Дети Арбатова», в честь видного героя «перестройки» Георгия Арбатова, бессменного советника Брежнева-Андропова-Горбачева. Нельзя теперь не признать, очень точная была поправка заглавия! И рыбаковские обитатели Арбата, и современные роману Арбатовы в равной мере не любили Сталина и являлись либеральными коммунистами с четкой прозападной направленностью.
А. Рыбаков попытался создать эпос той эпохи. На первом плане, конечно, высшие деятели партийного руководства и Лубянки, но не забыты и рядовые советские интеллигенты, и даже приангарские колхозники. Замах широк, поэтому интересно, какие же общественные вопросы той поры заняли главное внимание автора?
Прежде всего – «необоснованные репрессии» партийных вождей, верхушки советской интеллигенции, разного рода оппозиционных групп, даже участников сионистского движения. Не забыто и «завинчивание гаек» в столичном искусстве, например, про ругань в газетах Камерного театра. Это, как и многое иное, было новым, неизвестным или забытым. Еще больший интерес привлекли описываемые Рыбаковым интриги в сталинском окружении – никогда, скажем, ничего не писалось о «Кремлевском заговоре» 1935 года, а Рыбаков рассказал. По своей версии, конечно, оценив «заговор» грубой инсценировкой Сталина; считавшегося главой «заговора», тогдашнего секретаря ВЦИКА. Енукидзе назвал «человеком кристальной честности и порядочности». Впервые в советской литературе предстали Н. Ежов, Г. Ягода и даже их никогда доселе не поминаемые подчиненные с огромными полномочиями – Паукер, Слуцкий, Миронов и иные (подлинная фамилия Льва Миронова была Каган, но о том не сказано, хотя осведомленный Рыбаков этого не мог не знать).
Словом, новаций для той поры набралось немало. На их фоне высвечивалась жизнь советского народа в «тридцать пятый и другие годы». Получалось, что все, кроме, конечно, коварного Сталина, страдали и мучились: тонкие большевики-ленинцы от грубых большевиков-сталинцев, модерновые театралы от кондовых реалистов, арбатские интеллигенты от арбатских же русских хамов, а приангарские колхозники… ну, те от собственной дикости и невежества. Более того, никакого просвета в жизни не намечалось, все клонилось к худшему.
В ту пору размашистые рыбаковские описания нельзя было соотнести с подлинными историческими документами, они уже полвека были наглухо заперты в архивохранилищах. Теперь в этой области положение круто изменилось. Опубликовано, причем полно и добросовестно, с точными пояснениями и примечаниями великое множество подлинных исторических документов. Из тех самых ранее запертых архивов. И «новации» Рыбакова сразу оказались… выдумками.
Для начала – мелочь, но очень типичная для данного сюжета. В романе подробно описана сцена, как Сталин принимает Маленкова в своем кремлевском кабинете и дает ему важное секретное поручение. Точно названа дата – 9 июля 1935 года. Но вот опубликован полный и точный список всех посетителей Сталина в Кремле с конца двадцатых годов и до кончины, и что же? Впервые Г.М. Маленков, тогда сотрудник аппарата ЦК ВКП(б), не более, попал в кремлевский кабинет Генсека лишь 3 февраля 1937 года. Пояснять тут нечего…
Теперь в свете многих научных публикаций можно ясно представить себе подлинную картину того, как и чем жил советский народ, все его общественные слои в те самые тридцать пятый и другие годы. Какие сдвиги происходили в ту пору во внутренней политике страны и в каком направлении? Сопоставление подлинной исторической реальности с описаниями Рыбакова безусловно показывает явную односторонность, более того – предвзятость автора. А кроме того – направленность его внимания на очень узкий общественный слой.
Назовем важнейшие публикации последних лет, много-много спустя после выхода «Детей Арбата». Это два солиднейших документальных сборника – «Сталинское политбюро 1930-х годов» и «Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 гг.», а также научные работы академического историка Юрия Жукова, в особенности последняя из них – «Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933–1937 гг.». Все изданы в столице на высоком научном уровне, последняя в 2003 году.
Давно было известно, что после убийства Кирова из Ленинграда органами ОГПУ было выслано множество людей из числа так называемых «лишенцев» – бывших священнослужителей, дворян, офицеров, купцов, чиновников, а также – подчеркнем это! – их детей. Набралось тех несчастных около 12 тысяч, ни малейшего отношения к Кирову вообще не имевших (А. Солженицын назвал это «кировский поток», видимо, из разговоров той поры). И вот 13 мая 1935 года новоназначенный прокурор СССР А. Вышинский направил письмо на Политбюро, что многие из тех граждан были высланы незаконно. Вскоре часть из них была возвращена без всякого поражения в правах.
26 июля того же года Политбюро утвердило решение «О снятии судимости с колхозников», согласно которому освобождались из заключения или ссылки все осужденные на срок менее пяти лет (речь шла, в частности, о пресловутом «законе о колосках», под который попадали в основном женщины и подростки). В результате такой меры были освобождены от любых форм наказания без малого 770 тысяч граждан, причем со всех были сняты ограничения в правах. Если в первом – ленинградском – случае речь шла в основном об интеллигенции, то во втором – о полуграмотных колхозницах или деревенских несмышленышах, никак не могших себя защитить в тенетах сурового судейского крючкотворства. Как видно, в обоих случаях решения касались судеб множества рядовых граждан.
Проследим далее важнейшие государственные решения той поры, имевшие, без преувеличения, всенародное значение. С 1 октября 1935 года была отменена карточная система, открылась свободная продажа продовольственных товаров, а несколько позже и товаров промышленных. Это привело к улучшению жизни всего общества, в особенности его громадного большинства– карточки выдавались властью и, разумеется, во властных интересах, магазины же были открыты для всех. Всевозможные пайки и нормы выдачи существовали в советской России с 1918 года, строго подразделяясь по так называемому «классовому принципу» (священники, бывшие дворяне и купцы, «буржуазная интеллигенция» были, конечно, классами враждебными для «диктатуры пролетариата», хотя сам-то правящий «пролетариат» был происхождения весьма не пролетарского). И вот пайки и карточки отменены. Как оказалось, навсегда. Годы Отечественной войны тут не в счет.
Вскоре в этой же сфере произошло событие вроде бы не очень важное, но чрезвычайно характерное – 1 февраля 1936 года был упразднен Торгсин. Тут необходимы пояснения, ибо этот уродливый образец тогдашнего «новояза» давно выветрился из русского языка. Еще в начале НЭПа «пролетарское государство» разрешило гражданам сдавать драгоценности или иностранную валюту, а взамен получать особые чеки, по которым можно было бы купить на соответствующую сумму продовольствие или одежду в магазинах так называемого Торгового синдиката (Торгсин). Уродливое это явление до сих пор выпало из нашей истории, ни одной научной работы нет. Зато отразилось в советской художественной литературе, вспомним хотя бы главу из «Мастера и Маргариты», где кот Бегемот попадает в этот самый Торгсин, после чего там происходят умопомрачительные события.
Всю желчь обездоленного и «классово чуждого» русского человека той поры излил Михаил Булгаков в этой своей сатире! Устроители Торгсина предусмотрительно постановили, что сдаваемые к ним ценности вознаграждаются лишь по весу драгоценного металла или камней. Вот и получалось, что золотой орден екатерининских времен ценился, как «зубное золото», а серебряная римская монета, как советский полтинник. Вроде бы странно, ведь учредители Торгсина были весьма опытны в купле-продаже ювелирных изделий. Нет, то было продумано четко и хладнокровно. Какому-нибудь «лишенцу» не полагалось масла по карточкам, а оно позарез нужно было семье. Вот и отдавали драгоценности за бесценок. А куда они потом девались, пока не выяснено. В этой связи не стоит удивляться обилию русского антиквариата на современных западных аукционах. Как бы то ни было, но Торгсин отменили. И тоже навсегда.
К первому января 1936 года все русское, все христианское население Советского Союза получило неожиданный и радостный подарок – разрешение праздновать Новый год с рождественской елкой. Тут опять требуются пояснения. При Ленине и Троцком новогодние праздники приравнивались к религиозным предрассудкам, даже с черносотенным душком, и запрещались. В 1928 году Наркомзем Российской Федерации специальным строгим циркуляром запретил рубку елей для праздников, виновные карались. И вот вдруг в газетах появились рассуждения, что новогодняя елка, мол, хороший детский праздник, ничего страшного… Тут же ЦК комсомола дал соответствующее распоряжение для школ и дворцов пионеров. Более того, Совнарком и ВЦСПС постановили перенести выходной с 30 декабря на 1 января. Впервые советским гражданам разрешили безбоязненно и открыто встретить наступающий Новый год. 1936-й.
То была не мелочь, отнюдь! Граждане страны как бы возвращались к естественной жизни после без малого двадцатилетнего атеистического ущемления. И касалось это миллионов русских людей самых различных общественных слоев. Событие это надолго осело в народной памяти. Хорошо помню в детские годы рассказы о том взрослых. Примечательно также, что в книгах А. Рыбакова про то не поминалось. Видимо, дети Арбата Новый христианский год не праздновали… По коммунистическим или иным каким соображениям.
Отмена жестоких «классовых ограничений», раскалывавших советское общество, неуклонно продолжалась и расширялась. 30 декабря 1935 года «Известия» опубликовали постановление правительства, озаглавленное очень скромно: «О приеме в высшие учебные заведения и техникумы». Уже пятнадцать лет по заветам Троцкого, Луначарского, Бухарина, Покровского и прочих марксистов-космополитов, управлявших в красной России наукой и культурой, дети «бывших» в университеты и даже техникумы допускались с величайшим трудом, преодолевая всяческие трудности и унижения. И вот наконец: «Отменить ограничения, связанные с социальным происхождением лиц, поступающих в эти учебные заведения». О том, какое облегчение наступило для молодых людей (и родителей!), нет пока ни одной хоть краткой работы. А ведь это судьба миллионов людей!
21 апреля 1936 года в той же газете появилось постановление, тоже коренным образом изменившее судьбы миллионов российских граждан. «Учитывая преданность казачества советской власти, – говорилось там, – отменить для казачества все ранее существовавшие ограничения в отношении их службы в рядах Красной Армии».
…Потомки донских, кубанских, терских и оренбургских казаков рассказывали автору, что известие о том вызвало ликование в станицах и городах всех одиннадцати казачьих войск. Унизительное тавро было снято со славного российского военного сословия! Более того: вскоре Политбюро по предложению К. Ворошилова постановило воссоздать казачьи части, причем с их исторической формой. Само собой с казаков снимались и все прочие ограничения в гражданских правах, возложенные на них Свердловым, Троцким, Сырцовым, Шеболдаевым и прочими евреями-комиссарами в пору кровавого «расказачивания». Гражданская война для казаков наконец-то закончилась.
В 1935-м и в особенности в начале 1936 года (напомним, время основного сюжета Б. Рыбакова) в высшем руководстве страны напряженно обсуждался проект новой Конституции. Во главе всего дела стоял непосредственно Сталин. Напомним, что первая Советская Конституция 1918 года была сугубо классовой, то есть права крестьянства были строго ограничены по сравнению с правами «пролетариата». Следует подчеркнуть, что принадлежность к этому самому «пролетариату» рассматривалась в двадцатые годы довольно-таки широко: помимо промышленных рабочих туда зачислялись представители так называемых в прошлом «угнетенных наций»; дети буржуазии, раввинов или мулл беспрепятственно шли тогда в университеты.
1 июня 1936 года открылся пленум ЦКВКП(б) о подготовке новой Конституции. Выступил Сталин. Его речь в контексте того времени и той политической среды следует признать безусловно революционной (или контрреволюционной, это уж на любой вкус). Вот суть сказанного: «Пролетариат – это класс, эксплуатируемый капиталистами. Но у нас класс капиталистов ликвидирован… Можно ли после этого назвать рабочий класс пролетариатом? Ясно, что нельзя… Наше советское крестьянство является совершенно новым классом… Изменился состав интеллигенции, самый характер деятельности интеллигенции. Она является теперь равноправным членом общества, где она вместе с рабочими и крестьянами, в одной упряжке с ними, ведет стройку нового, бесклассового социалистического общества».
При Троцком и Дзержинском за такие слова расстреляли бы сразу.
При «кровавом Сталине» это воплотилось в жизнь, в повседневный быт всего советского народа. Жители деревень перестали считаться – согласно Марксу и Троцкому – «порождающими капитализм» во вред «пролетариату». Инженеры и учителя, врачи и доценты стали пользоваться общественным уважением, а ведь только вчера слово «интеллигент» было бранной кличкой. Повторим, то касалось судеб миллионов и миллионов рядовых граждан, причем не когда-нибудь «в следующей пятилетке», а сегодня, сейчас. Как тут было не радоваться, как не запеть дружным хором популярнейшую песню тех лет: «Золотыми буквами мы пишем всенародный сталинский закон».
И еще лишь одно дополнение в этом впечатляющем перечне положительных перемен, хотя можно было бы продолжить тут. Как известно, Ленин был ярым богоборцем, так и воспитал свою партию. В ходе Гражданской войны дело усугубилось тем, что многие православные священнослужители открыто, с церковной кафедры, сочувствовали белогвардейцам. Трагический сюжет этот ныне хорошо известен. При обсуждении проекта Конституции многие деятели «ленинской гвардии», еще сохранившие влияние, требовали законодательно «запретить отправление религиозных обрядов».
Ответ Сталина был не только тверд, но и красноречив: «Я думаю, что такая поправка должна быть отведена… Во-первых, не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны советской власти. Во-вторых, если народ кой-где и изберет враждебных людей, то это будет означать, что наша агитационная работа поставлена плохо…» Итак, несчастные «лишенцы», пораженные в правах, навсегда исчезли из гражданской жизни. В том числе и те, кто попал в их число за «отправление религиозных обрядов»…
Итак, именно в 1935–1936 годах в судьбах громадного большинства народа громадной страны произошли резкие и существенные изменения. И они были, безусловно, к лучшему. Однако обо всем этом из романов А. Рыбакова читатели ничего не узнали, а восторженные певцы автора ничего им не пояснили. Очевидец событий Рыбаков о таких существенных изменениях в окружавшей его тогдашней жизни не мог не знать и не запомнить. И он совсем не лгал полвека спустя, составляя «Детей Арбата». Дело в ином, в обоих хронологических уровнях те глубинные для народа события его просто-напросто мало интересовали. А что же осталось в памяти и вызвало писательскую сосредоточенность? Прежде всего, «дело Енукидзе», именуемое также в литературе как «кремлевский заговор».
Рыбаковская оценка Енукидзе приведена выше, а самый «заговор» писатель счел грубой сталинской провокацией. Но так ли?
Авель Енукидзе, сын грузинского крестьянина Кутаисской губернии, с юности был участником революционного движения в Закавказье, потом в России, большевик. Слета 1918 года стал при Свердлове секретарем ВЦИК(по тогдашнему новоязу – Всероссийский центральный исполнительный комитет), оставался на этой должности и при М.И. Калинине с завидной для той бурной поры устойчивостью, вплоть до июня 1935 года, когда был неожиданно сброшен со всех постов, потом арестован и погиб. Считался «жертвой культа»…
Теперь-то, наконец, документально установлено, что Енукидзе выделялся среди всего тогдашнего партийного руководства пристрастием к роскоши и всякого рода излишествам, вплоть до распутства с несовершеннолетними. Увы, это так. Подробности известны и публиковались, приводить их не станем, окружающая нас ныне действительность и без того переполнена такой гадостью.
Ну, а «кремлевский заговор»? Это тоже историческая реальность. По обычаям того сурового времени никаких достоверных подробностей не оглашалось, а слухи ходили самые разнообразные. Они осели в памяти тогдашнего поколения, а потом передавались долгие годы изустно, – как всегда в таких случаях, все более теряя свою подлинную историческую достоверность. Что же в действительности обнаружилось в Кремле весной и летом 1935 года?
К середине тридцатых годов в правящих верхах партии вновь начало складываться организованное сопротивление Сталину. Он уже был признанным общенародным вождем и стал проводить внутреннюю политику, явно расходящуюся с догматами первых лет Октября. Особенно это касалось сферы идеологии. Осторожно, без всякого шума, но твердо и последовательно Сталин устранял интернационально-коминтерновскую линию, заменяя ее государственно-патриотической. Напомним, что понятие «патриот» для Троцкого, Бухарина и прочих было сугубо отрицательным, бранным. Это шло еще от Маркса.
Такое нравилось далеко не всем в партийном руководстве, особенно из числа так называемой «ленинской гвардии». Потом, когда эта «гвардия» была политически разбита и устранена от власти, ее идейные потомки начали задним числом противопоставлять Ленина – Сталину. Мол, партийного демократа (и его такое же окружение!) заменил деспот-азиат со своими такими же подручными. Схема эта не только примитивна, но и сугубо недостоверна исторически.
Зиновьев и Бухарин, Эйхе и Рудзутак, Тухачевский и Гамарник, все прочие, потерпевшие поражение, были ничуть не «демократичнее» Молотова или Ворошилова. Более того, двое последних, как и их сотоварищи по сталинскому ЦК, были деятелями в существенной степени народными. У них не было высокомерия «старой гвардии» в отношении к руководимому ими «международному пролетариату», который, по старой марксистской установке, собственного мировоззрения самостоятельно выработать не способен. За него этим должны заняться вселенские революционеры-интернационалисты.
В двадцатые годы Троцкий, потом Зиновьев, потом Бухарин со своими немногочисленными в общем-то присными выступали против сталинской линии открыто. Чем это кончилось для них, известно, а подавляющая часть партии, которая уже к тому времени существенно «обрусела», безусловно поддержала своего народного вождя. Тогда противники Сталина перешли к действиям тайным. К заговорам.
Один из них вызрел в столичном Кремле как раз в 1935 году. Енукидзе был не только руководителем Президиума Верховного Совета СССР, но и руководил всеми внутренними службами Кремля, включая его охрану. Напомним, что там располагались в ту пору квартиры всех руководителей партии и государства, от Сталина до опального уже Бухарина. Комендантом Кремля был латыш Рудольф Петерсон, подчинявшийся непосредственно Енукидзе. Так сложилось уже к 1920 году и тянулось без изменений до 1935-го. Все сотрудники Кремля подбирались ими, вплоть до библиотекарей и подавальщиц в столовой.
Енукидзе был во властных верхах деятель известный и влиятельный. По служебному положению и давним партийным связям он знал, что называется, «всех». Поворот Сталина от интернациональной мировой революции к национальной государственной идее не устраивал Енукидзе, как и многих его сотоварищей. Отсюда – один лишь шаг до создания и объединения круга недовольных Сталиным и его политическим поворотом. Разумеется, то не был «Заговор Фиеско в Генуе», не мальчишки его создавали, а опытные конспираторы. В число осторожных заговорщиков входили отдельные партийные деятели – И. Пятницкий (Таршис), Р. Эйхе и др., военные чины (впоследствии проявившиеся в «деле Тухачевского»), ответственные работники НКВД, за которыми в отдалении маячил коварный Ягода.
«Кремлевский заговор», как это обычно и бывает, раскрылся случайно и в мелочах. Расследование возглавил Н. Ежов, ставший именно с 1 февраля 1935 года секретарем ЦКВКП(б). Поначалу все закончилось полумерами, Енукидзе и Петерсон были удалены из Москвы с понижением, но оставлены в партии. Однако Сталину и его твердым сторонникам стало ясно, что круг их противников широк и что они готовым на самые решительные действия. Дальнейшее хорошо можно было предсказать, и оно известно из реальной истории. Что ж, уместно подвести предварительные итоги. И о значении сталинских преобразований в середине 1930-х годов, и о популярной когда-то книге «Дети Арбата». Что же получится «в сухом остатке»?
Книгу эту не переиздают, критика о ней не поминает, в учебники литературы она так и не вошла. Однако телесериал о ней вдруг создали. Более того. Уже в июле 2004 года о романе Рыбакова-Аронова вспомнил вдруг социолог Лев Гудков. И не где-нибудь, а в сугубо еврейской «Ноге» («Новой газете» то есть). Сказал, как приговор зачитал: «Дети Арбата»? Это несерьезно, поверхностно, это, по существу, социалистический роман». Приговор этот мы обжаловать не станем…
А. Рыбаков осуждал не только внутреннюю политику Сталина, но и внешнюю. Прежде всего – его внешнеполитический поворот середины тридцатых годов, попытку отойти от вечно неверных Англии и Франции и найти некое соглашение с быстро крепнущей Германией.
Теперь у нас появилась и тут великолепная возможность сверится с исторической реальностью по новейшим документам. Речь идет об исключительно интересной монографии, опубликованной в 2004 году.
Данная книга, выполненная на высочайшем уровне современных научных требований, посвящена вопросам геополитики (Молодяков В.Э. Несостоявшаяся ось: Берлин – Москва – Токио).
В знаменитом словаре В.И. Даля такого слова нет, есть «геометрия», потом сразу «георгина». Добрые старые и наивные времена!.. Действительно, само понятие «геополитика» есть детище XX столетия. В советских словарях слово это толковалось четко: «Реакционная антинаучная доктрина, используемая для…» ну, ясно для чего. С девяностых годов сочинения о геополитике у нас резко пошли в ход и приняли, как и многие новации той поры, вид газетно-карикатурный. Появились даже скороспелые «авторитеты», поначалу имевшие некоторый успех. Но то была наука на уровне Жванецкого.
Теперь-то на этом поле многое прояснилось. Не станем давать определение сложному понятию геополитики, сошлемся для простоты на выразительный пример истинного знатока в этой ученой сфере – Наталью Алексеевну Нарочницкую: «Существуют известные геополитические реальности. Со времен Омейядов и Аббасидов Дамаск соперничает с Багдадом. Сеул боится Токио, Варшава, раздвоенная между славянством и латинством, вечно интригует против России, у нее же ища защиту от тевтонства». Не правда ли, как все ясно и понятно для сложного научного предмета? А теперь – к нашему сюжету.
Представим сперва автора заинтересовавшей нас монографии, он пока мало известен широкому читателю, хотя не сомневаемся – слава его еще впереди. Василий Молодяков относительно молод для такой сложной научной специальности – тридцать шесть лет, получил историческое образование, востоковед, знает японский и основные европейские языки. Ныне преподает в Токио.
Цель данного научного исследования заявлена автором кратко и четко уже на самых первых страницах его книги: «Был ли возможен в 1939–1941 гг., а более всего осенью 1940 – зимой 1941 гг., военно-политический союз СССР, Германии и Японии (с Италией в качестве младшего партнера), то есть держав евразийского континента, против атлантистского блока США, Великобритании и их сателлитов? Если да, то почему он был возможен? И почему не состоялся? Полагаю, важность этих вопросов для всей мировой истории XX века объяснять не приходится».
Да, безусловно. Ключевыми, определяющими событиями в мировой истории XX столетия стали: Октябрьская революция в России и Вторая мировая война, последствия которой в глобальной политике живы до сего дня. Так вот векторы мировой войны определялись именно в 1939–1941 годах, в чем сомнений нет.
Поистине великую задачу взял на себя В.Э. Молодяков.
Подчеркнем, он решает ее прямо и открыто, не прячась за обтекаемые оговорки. Не станем в наших заметках касаться сугубо теоретического вопроса об извечном, в толковании автора, противостоянии «моря» и «суши», хотя, как правильно подчеркнуто в работе, оно «может быть прослежено на протяжении всей человеческой истории». Сосредоточим внимание на сугубо историко-политической реальности, которая чрезвычайно созвучна нашей современности.
В.Э. Молодяков четко предуведомляет читателя: «Историография обеих мировых войн, особенно Второй, до сих пор остается открыто идеологизированной, что, несомненно, препятствует ее развитию. Официальная американская, западно-, а теперь и восточноевропейская наука в целом находится в жестких рамках «политической корректности», а «перестройка» отечественной историографии во многом свелась к замене одной ортодоксии на другую». Верная и жесткая оценка, хотя и выраженная в очень взвешенных словах.
Нельзя не привести также точного и остроумного замечания нашего автора о современном состоянии гуманитарных исследователей: «В России степень свободы академических дискуссий сейчас много больше, чем за ее пределами». Истинно так! Западные гуманитарии дружно свидетельствуют, что в Париже, Лондоне или Бостоне многие книги наших известных авторов не могли быть изданы – по причине именно пресловутой «политкорректности», а попросту говоря – идеологической цензуры. На современном Западе она прикрыта, но очень строга. Порнуха – пожалуйста, гомосеки – еще лучше, а вот за печатные сомнения о так называемом «холокосте» могут в тюрьму посадить. И сажали уже, и не одного автора.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.