Лесток и «бабий заговор»

Лесток и «бабий заговор»

Война со Швецией благополучно кончилась, но Елизавета не доверяла Европе. Она все время ждала от нее каких-то неприятных неожиданностей. Она не была уверена в прочности своего трона. От Брауншвейгской фамилии можно было ожидать чего угодно. Необходимо было, чтобы Европа, и в частности Франция, признали за ней право носить титул императрицы. Но Людовик XV с этим не торопился.

Дома все вроде было тихо, но это была настороженная тишина. Не может быть, чтобы все были довольны свержением Анны Леопольдовны и ее сына. Елизавета ждала заговора, и он возник. Погожим июльским утром 1743 года Елизавета собиралась в Петергоф. Переезд императрицы даже на ближайшие дачи был очень сложен, потому что было принято везти с собой не только одежду и вещи первой необходимости, но и мебель, зеркала, светильники, посуду и т. д. Все ломалось в дороге, но это мало кого волновало. Куда важнее было угодить императрице в сложной махине переезда.

Собрались, наконец. Государыня уже в карете сидела, как вдруг на взмыленной лошади прискакал Лесток. Доподлинно известно, что обер-шталмейстера Куракина, камергера Шувалова и его, Лестока, хотят умертвить, а потом отравить и саму императрицу.

Ужас охватил двор. Поездка была отменена. Куракин и камергер Шувалов на всякий случай заперлись в своих покоях, придворные не смыкали глаз ни днем ни ночью, у каждой двери стояли часовые. Именным указом у покоев императрицы был поставлен гвардейский пикет. Но уже через три дня взяли первого злодея. Им оказался подполковник Иван Лопухин, и следственная комиссия в составе генерал-прокурора Трубецкого, Лестока и главы Тайной канцелярии Ушакова приступила к первым допросам.

В самом имени арестованного слышалась крамола. Лопухины – старинный княжеский род. Эту фамилию носила первая жена Петра I Евдокия, от нее всегда шла зараза. Отец арестованного Ивана – бывший генерал-кригс-комиссар Степан Васильевич Лопухин – был двоюродным братом Евдокии. Плохого про него вроде и не скажешь, разве что – он был близок с опальным Левенвольде, но жена его Наталья Федоровна, одна из первых красавиц Москвы, была ненавистна Елизавете. Наталья Федоровна носила в девичестве фамилию Балк, она была племянницей Вильяма Монса, того самого любимца Петра I, которого потом император заподозрил в любовной связи со своей женой и казнил в назидание подобным негодяям. Из-за этого Монса Екатерина чуть было не лишилась трона.

Наталью Федоровну императрица не любила. Во-первых, никто не может быть красивее Елизаветы, а во-вторых, Лопухина вела себя вызывающе. У них уже была стычка. По этикету никто не балу не имеет право надевать платье нового фасона, пока его не обновила сама императрица. Это же правило касалось прически. И вдруг Наталья Федоровна на балу, может по глупости, а вернее всего, из бравады, копируя Елизавету, украсила свою прическу розой. Елизавета прервала танцы, заставила Лопухину встать на колени и собственноручно срезала розу с ее головы вместе с прядью волос. После этого она закатила негоднице две увесистых пощечины. Лопухина от ужаса и неожиданности лишилась чувств. Ее унесли. Глядя ей вслед, Елизавета бросила: «Ништо ей дуре!» и опять пошла танцевать.

Надо ли говорить, что Елизавета сразу поверила в этот заговор. В доме Натальи Лопухиной был поставлен караул, письма ее и мужа были опечатаны. Пока еще подполковника Ивана не называют отравителем, но на руках доносы справедливых людей: поручика лейб-кирасирского полка курляндца Бергера и майора Фалькенберга. Бергер объяснил, что был 17 июля вместе с подполковником Лопухиным в вольном доме, а оттуда пошли в дом к самому Ивану Лопухину, где тот жаловался. Пьяные речи его Бергер и предоставил следствию. Иван говорил: «Был я при дворе принцессы Анны камер-юнкером и в ранге полковничьем, а теперь определен в подполковники, и то не знаю куда; канальи Лялин и Сиверс в чины произведены, один из матросов, другой из кофешенков за скверное дело. Государыня ездит в Царское Село и напивается, любит английское пиво и для того берет с собой непотребных людей. Ей наследницей быть нельзя, потому что она незаконнорожденная. Рижский караул, который у императора Иоанна и у матери его, очень к императору склонен, а нынешней государыне с тремястами канальями ее лейб-компании что сделать? Прежний караул был и крепче, а сделали, а теперь перемене легко сделаться… Будет через несколько месяцев перемена; отец мой писал матери моей, чтоб я никакой милости у государыни не искал. Поэтому мать моя ко двору не ездит. Да и я, после того как был в последнем маскараде, ко двору не хожу».

Майор Фалькенберг свидетельствовал, что Иван говорил такие речи: «Нынешние управители государства все негодные, не так как прежде были Остерман и Левольд, только Лесток – проворная каналья. Императору Иоанну будет король прусский помогать, а наши, надеюсь, за ружье примутся». Фалькенберг спросил: «Когда же это будет?» Лопухин ответил: «Скоро будет». И добавил, что австрийский посланник маркиз Ботта Иоанна верный слуга и доброжелатель, а потому будет ему помогать.

Вот и появилось новое имя – Ботта, австрийский посланник. Он уже оставил Россию, но это ничего не значит. Этим именем можно будет поторговаться с Австрией и утереть нос заносчивой и неприступной Марии-Терезии.

Приступили к допросам. Иван Лопухин повинился: да, говорил поносительные речи про любовь ее величества к пиву, говорил, что они изволили родиться за три года до законного брака родительского, больше ничего плохого не говорил, «а учинил ту продерзость, думая быть перемене, чему и радовался, что будет нам благополучие, как и прежде». То, что маркиза Ботту привлекли в разговоре в известном смысле, арестованный начисто отрицал. Лопухину устроили очную ставку с доносителями. Отпираться дальше не имело смысла. 26 июля на допросе Иван Лопухин сказал: «В Москве приезжал к матери моей маркиз Ботта, и после его отъезда мать пересказала мне слова Ботты, что он до тех пор не успокоится, пока не поможет принцессе Анне. Ботта говорил, что и прусский король ему будет помогать, и он, Ботта, станет о том стараться. Те же слова пересказывала моя мать графине Анне Гавриловне Бестужевой, когда та была у нее с дочерью Настасьею. Я слыхал от отца и матери, как они против прежнего обижены; без вины деревня отнята, отец без награждения оставлен, сын из полковников в подполковники определен».

Очень интересно: вот уже и дамы появились. Участие Анны Гавриловны Бестужевой заинтересовало комиссию и обрадовало Лестока. В девичестве Головкина, она была сестрой сосланного Елизаветой бывшего вице-канцлера Михаила Гавриловича Головкина, верно служившего вместе с Остерманом Брауншвейгской фамилии. Первым браком она была Ягужинская, а теперь вышла замуж за Михаила Бестужева. Как все отлично складывается! После отъезда в Париж Шетарди Лесток главной своей задачей видел ослабление, а может быть, и окончательное устранение вице-канцлера Бестужева. Лейб-медику надо было отрабатывать французские деньги. А здесь такая удача – фамилия Бестужевых замарана участием в заговоре, от супруги обер-гофмейстера до зарвавшегося Алексея Бестужева рукой подать.

Пора объяснить, как Лесток «вскрыл гнойник заговора». Как уже говорилось, служил в лейб-кирасирском полку тихий поручик Бергер. И случилось, что его назначили в караул к сосланному в Соликамск бывшему гофмаршалу Левенвольде. Поручик туда ехать очень не хотел. Соликамск далеко, на Каме. В этой забытой Богом дыре жить нельзя. Он назначен в конвой, а по сути дела, между конвоем и сосланным разница маленькая. С Иваном Лопухиным Бергер служил в одном полку. Про связь матери Ивана – Натальи Федоровны – с сосланным Левенвольде знал весь двор. И вот прослышала Наталья Федоровна про назначение Бергера в Соликамск и попросила сына, чтобы он передал на словах через курляндца привет ее милому. «Пусть верит, что помнят его в столице и любят, – передала Лопухина, а потом добавила: – Пусть граф не унывает, а надеется на лучшие времена».

Бергер увидел в этой своей фразе спасение. Он пошел к Лестоку, чтобы «поразмышлять» вместе – что это за «лучшие времена» такие? Не надеются ли Лопухины и их окружение на возвращение трона свергнутому Ивану Антоновичу? Лесток велел Бергеру вызвать Ивана Лопухина на откровенность и даже в помощь человека дал. А тут праздник и пьянка в вольном доме. У пьяного Лопухина язык и развязался. Бергер сидит, беседует, а за другим столом сидит нужный человек и слово в слово записывает. В Соликамск Бергер не поехал, он теперь был нужен в Петербруге.

Лопухину Наталью Федоровну вначале допрашивали в собственном доме. Она была очень напугана и отвечала с полной откровенностью. Из опросных листов: «Маркиз Ботта ко мне в дом езжал и говаривал, что отъезжает в Берлин; я его спросила: зачем? Конечно, ты что-нибудь задумал? Он отвечал: хотя бы я что и задумал, но об этом с вами говорить не стану. Слова, что до тех пор не успокоится, пока не поможет принцессе Анне, я от него слышала и на то ему говорила, чтоб они не заварили каши и в России беспокойства не делали, и старался бы он об одном, чтоб принцессу с сыном освободили и отпустили к деверю ее, а говорила это, жалея о принцессе за ее большую ко мне милость». Из опросных листов видно, что все это не более чем разговоры, причем разговоры вполне понятные, но Лопухину заставили подробнее рассказать об австрийском министре, и эта подробность носила уже явно опасный характер. «Ботта говорил также, что будет стараться возвести на русский престол принцессу Анну, только на это я ему, кроме объявленного, ничего не сказала. Муж об этом ничего не знал. С графиней Анной Бестужевой мы разговор имели о словах Ботты, и она говорила, что у нее Ботта тоже говорил».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.