Глава 15 СТАРЫЙ ЛЕС

Глава 15

СТАРЫЙ ЛЕС

В пять часов мы снова отправились в путь. Это была плохая дорога. Песок местами был таким зыбким, что пришлось делать бревенчатые настилы. Мы проходили между елей у железной дороги, ведущей в Б. На пути были две открытые долины, по которым нам нужно было пройти на некоторых отрезках марша. Здесь дорога, которая в других местах была широкой, сужалась до размеров проселочной. Повозки устремились вниз по склону и скопились перед тесниной. Они стояли так, что их колеса образовывали угол с поверхностью бревенчатой дороги, что грозило падением под тяжестью груза. С дикими криками возниц тяжело нагруженные повозки стукнулись и соскользнули через рытвины и фашины, уложенные в самых опасных местах. Грязь брызгами взлетала вверх, лошади тяжело дышали.

Поглядев некоторое время на все происходящее, мы начали действовать. На ближайшем холме были развалины деревни. Потребовалось всего пятнадцать минут, чтобы сходить туда и принести первую охапку бревен. Бревно за бревном – очень скоро у нас была твердая поверхность. Взялись за ступицы, хорошенько толкнули, и первая повозка снова была в пути. Постепенно затор рассосался, и повозки пришли в движение. Мы перешли через мост, который уже висел, шатаясь на своих опорах. Затем мы оказались на новой линии обороны. Она была на западной стороне речной долины – бастион из бревен и земли значительно выше человеческого роста. Перед ним уже орудовали команды, устанавливающие проволочные заграждения, и на переднем плане было уничтожено все, чем бы в качестве прикрытия мог воспользоваться противник.

В Б. мы свернули к северо-западу. Мы прошли через ворота разрушенной электростанции, которая когда-то была связана с большим промышленным предприятием. Затем мы проехали через мост шлюза с большим резервуаром и снова исчезли в лесах. Кабель высокого напряжения тянулся по столбам через просеку к каким-то другим заводам, прятавшимся далеко в пустынной местности.

И снова мы воевали с очередным болотом и песками. Бревенчатая дорога тянулась через зеленые лужи стоячей воды, где корни деревьев поднимались, словно в изобилии выросшие мосты и острова. Иногда коварное болото скрывалось под предательским ковром красивого зеленого мха. Никто, кроме беглеца или преступника, не прошел бы тут. Деревья лежали там, где они сломались от бури или от старости. Под крышей из густой листвы стояла абсолютная тишина, зловоние лениво висело в неподвижном воздухе, в котором только слышалось гудение комаров. Появилось открытое пространство, перед взором предстала деревня, появились дозорные передового охранения.

В старом лесу, в котором мы расположились постоянным лагерем, нас совершенно не видно. С его пихтами и елями, березами и буками лес протянулся через дюны и туманные низины. Далеко внизу стояли молодые деревья, рвущиеся к свету из-за стволов вековых деревьев, там зеленый полумрак, золотисто-изумрудный свет, играющий над папоротниками, над мхом и травой. Иногда это выглядит так, будто двигаешься под стеклом или на глубине освещенного солнцем водоема. Наши тяжелые ботинки бесшумно проваливаются в мягкую почву.

Среди мха блестят, словно гладко отполированные, листья кустиков голубики и гладкие красные ягоды клюквы. Тут настоящий грибной рай. Не знаю всех их названий и видов, но я нашел желтые шарики с точками чернильного цвета, которые всегда скрывались под покровом мха. Среди нас есть знаток, который настаивает на том, что это трюфели. Трюфели мы ели на юге Франции, где солнце раскаляло стены дома и в наших комнатах были полы из красного кафеля.

Наш продотряд нанес второй визит в район, уцелевший в нынешнем сражении. Война проходилась по нему несколько раз, его не миновали как бои с участием регулярных войск, так и бандитские налеты. Уцелело немного деревянных домов. Теперь дымок вьется из последних развалин. Там в течение одного лета земля заросла травой. После двух летних периодов с трудом находишь тропу, разве что там и сям ветхий, потрепанный непогодой забор с серебряной белизны столбами, отделяющий огород, выглядит иначе. Мосты быстро гниют, тропы зарастают, дикая морковь и люпины, марь и полынь заполонили все. Скоро там останутся только тропы дровосеков в лесной глуши.

Отряд вернулся с тремя тяжелогружеными подводами. Они привезли большие сухие картофелины с песчинками на тонкой кожуре, капусту, свеклу, морковь, тыкву и лук. На полевой кухне висит солидный окорок конины. Меж деревьями гуляют три коровы, и молоко для воскресного пудинга плещется в ведрах.

Говорили, что там был заброшенный дом лесника. Мы ехали по узким песчаным тропам через блестящее болото, по утопающим в солнце просекам. Над нами ветер гулял по верхушкам деревьев, но там внизу был лишь скрип кожи, дыхание лошадей да стук их копыт по мягкой земле.

Когда мы спешились и привязали их, тишина была полной. Во мху было изобилие желтых лисичек; они росли под молодым ельником и в ямах, оставшихся от вырванных с корнем деревьев. Сумка на моем седле быстро стала полной. Мы ехали через дикий подлесок, где было почти темно. Толстые водоросли торчали из луж, ветки хлестали по лицу, и деревья нависали над тропой. Иногда нам приходилось припадать к холкам лошадей. Однажды мы встретили одинокого верхового гонца. А больше за четыре часа не встретили никого.

Дом лесника стоял на маленькой просеке. Ветер дул через открытые двери и выбитые окна. Ракитник кивал из-за забора – последний отголосок жилья. Когда-то некоторые поля вклинивались в окружающие леса, но они давно заросли травой. Заборы завалились. Клопы в большой комнате давно подохли от голода и высохли в щелях коричневой крыши. Моя нога провалилась в сгнившем, покрытом мхом полу порога. Однако было кое-что, что можно было там взять: крепкие доски от пола амбара, доски фасада чердака, двери и скамьи. Ради этого стоило отправлять подводу.

Самолеты опять были над нами всю ночь. Бомбили Б. К утру пошел дождь. С ним пришел холодный, ненастный день. Дождь – не подарок, если стоишь в лагере. Мы притащили из деревни крышу и закрепили ее между деревьев. Даже пара поползней, свившая гнездо поблизости, не так оживленно порхала с дерева на дерево, и их пересвист слабо доносился до нас сквозь дождь. Лишь однажды солнце отразилось на каплях дождя, висевших на ветках, а потом дым костров был голубым и прозрачным. Нам было холодно.

Вечером самолет свалился с неба, по крутой кривой, все быстрее и быстрее со страшным пламенем и жутким ревом моторов. Представление внезапно прекратилось. Шум резко оборвался, и было красное зарево. Ночной истребитель пел свою серебряную песню над темным лесом. Но при этом они появились над нами вновь позднее, и земля дрожала час за часом.

22 августа 1943 года. Вчерашняя ночь, когда мокрая крыша палатки блестела в молочном свете, когда в темноте после дождя едва можно было различить человека напротив и ничего не было слышно, кроме голоса из репродуктора, гремящего над ухом, я почувствовал на некоторое время, будто я вышел из себя и был совершенно один. В своей усталости я чувствовал, что мною овладела меланхолия, которая охватывает нас, когда мы видим приближение неизбежного. Потеряв всякую надежду, я ощущал, что во мне остается та последняя твердость, подобная стальному стержню энергии, который я считаю одним из величайших даров человека.

Позднее самолет сделал круг над нашими головами, принося с собой что-то новое в области пропаганды. К нашему великому изумлению, он потчевал нас музыкой и речью. Музыка была невыносима, слова невнятны. Но чужая интонация и несдерживаемая ненависть в словах были очевидны. Казалось даже естественным, что самолет в финале откроет огонь из пулеметов; это возвращает ситуацию на фундамент ясных и честных отношений.

В 7.00 восемьдесят вражеских бомбардировщиков пролетали над нами в направлении Б. Они появлялись на фоне утреннего неба, эскадрилья за эскадрильей, в четком построении. Это было впечатляющее зрелище, и мы замерли в ожидании. Мы не были разочарованы.

В 7.15 с наблюдательного пункта сообщили, что шесть из них стреляют уже в течение девяноста секунд. Рев моторов и трескотня пулеметов продолжались почти час. У нас больше не было времени их слушать. Но впоследствии сорок пять неприятельских машин оказались на земле. В восемь часов наблюдатели 11-й батареи подверглись интенсивному обстрелу тяжелой артиллерии, выпустившей двадцать снарядов, которые накрыли блокгауз у железной дороги. Два из них попали в наблюдательную башню. Эффект был почти нулевым. Наблюдение продолжалось. Во второй половины дня на 10-й батарее один человек был убит шальным снарядом. Шум боя особенно громок на нашем левом фланге. Легкая батарея была снята с этого рубежа и направлена на правый, потому что мы ожидаем мощной атаки на юге. Следуем докладам корректировщиков, как температурному графику. Вечером мы перебрались в новый блиндаж и впервые за несколько недель могли снять одежду.

Когда наши лошади вернулись прошлой ночью с пастбища, с ними пришла черная корова. Она была доверчива и ласкова, и мы ее очень холили. Когда я в сумерках пошел в конюшню, наши возницы находились в засаде. Я некоторое время стоял, прислонившись к дереву, мой взгляд блуждал по их лицам. Они все повернулись в мою сторону, и дьявольское искушение повисло над нами. Я предоставил им свободу действий, и они незамедлительно приступили к работе.

Скоро корова висела на перекрещенных бревнах далеко в подлеске. Мы тогда не знали, что она принадлежала 3-й батарее. Но мы узнали об этом в ту ночь, потому что появились команды поисковиков. Прочесали наш лагерь вдоль и поперек, а сегодня они вооруженные прискакали на лошадях и с собаками. Они стояли у полевой кухни, настороженные и подозрительные. Сидели там до вечера с усталыми глазами и изможденными лицами. Но к тому времени они уже уверились в нашей честности, несмотря на то что лейтенант Р. говорил им: «Посмотрите хорошенько вокруг старого штаба моей батареи – они в этом деле мастера!»

Но они не могли с нами сравниться. Когда с подозрениями прибыл фельдфебель, я выстроил возниц и сказал им, что каждый, кто увидит корову, принадлежащую 3-й батарее, должен ее поймать и известить об этом ее личный состав, как положено друзьям. Это было последней каплей, и возницы думали, что их хватит удар. Это была живописная картина. Когда я дал команду разойтись, они стремглав бросились прочь, в поисках укромного местечка, чтобы выплеснуть сдерживаемый смех. Ну что мы были за паршивцы! Но зато у нас был вермишелевый суп, в котором на поверхности плавал чудесный желтый жир.

Вчера прибыл посыльный от лейтенанта Р., просившего у нас пару кружек молока. Мы были рады поделиться с ним во имя старой дружбы. Этим утром он прибыл, и мы пригласили его на обед. У нас как раз был очень хороший гуляш, и в большом количестве. Ближе к вечеру мы пили с ним кофе. Он был обаятельным. А мы пришли к заключению, что мы низкие, черные души, подлость которых беспредельна. Мы обещали угощать его молоком, когда только он пожелает, но не могли открыться в своем преступлении.

Мы опять ехали к дому лесника. Моя сильная лошадь неслась как дьявол. Ветви, задевавшие наши лица, отяжелели от блестящих капель дождя. Под ногами лежали первые красные листья. Трава была желтой, а поля приобрели серый оттенок. Вот и это лето близится к концу.

Неделю назад мы начали строить оборонительную артиллерийскую позицию, обустроенную как вторая запасная. Тем временем нас посетил кое-кто из начальства. Офицер снабжения нарисовал очень мрачную картину сложившейся ситуации со снабжением на предстоящую зиму. Но она была таковой уже так много лет, что не могла нас больше расстроить. В заключение он сказал, что предполагается послать в тыл еще одну команду за сеном, с тем чтобы мы, по крайней мере, могли сохранить немного сырого фуража. Мы поклялись это делать. На предыдущей позиции мы собрали горы сырого фуража. Неделю за неделей усталые команды собирали в стога сено на днепровских лугах. Эта работа отвлекает не только команды снабжения, но и работоспособных солдат из действующих частей.

Но ничего не можем с этим поделать. Дополнительные потребности части и трудности со снабжением слишком велики. Мы обязаны жить за счет земли. Вчера утром полк направил в тыл команду по сбору лошадей. Наша батарея выделила сержанта и еще пять человек на грузовике. Каждому выдали по девяносто боевых патронов и дали указания отбирать у партизан их лошадей. Хорошенькое дело, не так ли?

Здесь мы находимся на части Восточного фронта, который раньше был самой «партизанской территорией», за исключением болот в Рокитне и других прелестных окрестностей, о которых я мог бы рассказать поразительные истории. Партизанские действия являются запрещенным способом ведения войны. Наша борьба с ними выходит за рамки любой военной конвенции. На наших санитарных поездах приходится закрашивать красные кресты, потому что их присутствие делает их объектом наиболее яростных атак.

Сегодня в 16.00 мы стояли вокруг стола с горестными лицами. Затем я прошел мимо людей, начавших рыть наш последний блиндаж. Они сидели на краю ямы, положив подбородки на руки, держащие лопаты. Я изобразил перед ними красноречивый жест, означавший «бросай работу». Они встали, посмеиваясь и пожимая плечами. «Мы столько обмозговывали, – говорили они, – но какого черта…» – и пошли к своим землянкам. Да, только так, – пусть хоть что-то, но замечательное. Если смотришь на черные стороны, этого достаточно, чтобы разбить свое сердце. Если реагируешь конструктивным образом, как подобает солдату, это делает тебя больным. Это – трата энергии и доброй воли, трата этого поразительного неутомимого духа войска, который даже теперь, после четырех лет войны, может еще удивлять и даже вызывать благоговение. Это трата, за которую многим следует крепко дать по ушам. Мы не только уже завершили строительство всех наших летних конюшен, но и построили подземные убежища для шестидесяти пяти лошадей.

И что говорят люди? Они говорят – и можно судить, насколько это свидетельствует об их полном доверии, – что это, вероятно, делается для того, чтобы дать нам время вернуться и построить позиции для зимы; что это действительно довольно мудрый шаг, потому что – это ведь правда, не так ли? – вокруг совсем нет русских… их не может быть…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.