Архитектор послевоенной стабильности

Архитектор послевоенной стабильности

Потерпев неудачу в попытке «дружить» с Германией, Сталин очень многое сделал для того, чтобы «поделить» мир с США и Великобританией. Он видел послевоенное будущее планеты как геополитическую диктатуру трех империй, сосуществующих друг с другом в режиме мягкой и даже «симуляционной» конфронтации. Страны-гиганты, по его замыслу, должны были вести долгую игру в геополитический преферанс. Таким образом, в мире сохранялась бы стабильность. Она консервировала бы капитализм на Западе, но в то же время позволяла СССР идти по пути планомерного усиления государства и строительства национально-патриотического социализма. Итогом такого неспешного пути должно было стать создание управляемого общества, победившего мировой хаос как в национальном, так и мировом масштабе. Позволю себе привести цитату из Г. Джемаля, убежденного противника сталинизма, который тем не менее весьма точно схватил его суть: «На наш взгляд, внутренней психологической доминантой Сталина было стремление войти в мировую систему, которая имеет гарантию существования завтра, послезавтра и далее. Войти ее полноправным членом… Сталина характеризует своеобразный консерватизм — он строит модель отношений в своей стране и между государствами на политической карте мира таким образом, чтобы из этих схем невозможно было вырваться. Такова структура режима полномасштабного сталинизма, сложившегося в 1949 году. Таков „ялтинский“ мировой порядок, образованный при участии Рузвельта и Черчилля. Именно Ялта раскрывает внутренний пафос сталинского проекта — триумвират, правящий миром, опираясь на неисчерпаемые человеческие и материальные ресурсы. Некий коллегиальный всемирный фараон» («Мировая контрреволюция»).

Если бы у власти в США остался Ф. Д. Рузвельт, то Сталин, вполне возможно, реализовал бы свой план, вписав Россию в мировую систему на правах ее важнейшего и неотъемлемого элемента. Более того, он бы преобразовал саму Систему, превратил бы ее в нечто более устойчивое и гармоничное. Но на Западе верх взяли совершенно иные силы, ориентирующиеся на хаотизацию мировых процессов, главным моментом которой стала «холодная война». И война эта привела к тому, что один из важнейших столпов «ялтинского» мира — СССР — уже пал.

Но даже в формате «холодной войны» Сталин продолжал позиционировать себя как стойкого консерватора, не желающего отвечать революцией на революцию. Он предложил коммунистам Франции и Италии проводить взвешенную и осторожную политику.

Ещё не окончилась Вторая мировая война, когда Сталин встретился с лидером Французской компартии М. Торезом. Это произошло 19 ноября 1944 года. Во время беседы Сталин покритиковал французских товарищей за неуместную браваду. Соратники Тореза хотели сохранить свои вооруженные формирования, но советский лидер им это решительно отсоветовал. Он дал указание не допускать столкновений с Ш. де Голлем, а также призывал активно участвовать в восстановлении французской военной промышленности и вооруженных сил.

Какое-то время ФКП держалась указаний Сталина. Но склочная марксистская натура все же не выдержала, и 4 мая 1947 года фракция коммунистов проголосовала в парламенте против политики правительства П. Рамадье, в которое, между прочим, входили представители компартии. Премьер-министр резонно обвинил коммунистов в нарушении принципа правительственной солидарности, и они потеряли важные министерские портфели. Сделано это было без всякого согласования с Кремлем, который ответил зарвавшимся «бунтарям» раздраженной телеграммой А. А. Жданова: «Многие думают, что французские коммунисты согласовали свои действия с ЦК ВКП(б). Вы сами знаете, что это неверно, что для ЦК ВКП(б) предпринятые вами шаги явились полной неожиданностью».

Историк М. М. Наринский, изучавший документы, связанные с вышеуказанными событиями, сделал следующий, весьма показательный вывод: «В целом ставшие доступными документы подтверждают, что Сталин был деятелем геополитического мышления — территории, границы, сферы влияния, компартии стран Запада выступали для него как инструменты советской политики, как своеобразные и специфические участники разгоревшейся „холодной войны“. Ни о каком захвате ими власти вооруженным путем не было и речи» («И. В. Сталин и М. Торез. 1944–1947. Новые материалы»).

Сталин предостерегал коммунистов Греции от конфронтации с правительством. Но они вождя не послушали и подняли восстание. Тогда Сталин отказал в поддержке коммунистическим повстанцам. Более того, он упорно настаивал на прекращении ими вооруженной борьбы. В феврале 1948 года, на встрече с лидерами Югославии и Болгарии, Сталин сказал прямо: «Восстание в Греции нужно свернуть как можно быстрее». В конце апреля того же года повстанцы уступили и пошли на мирные переговоры с правительством.

Именно Сталин не допустил создания коммунистической Балканской Федерации, вызвав тем самым упреки Тито, который обвинил генералиссимуса в измене большевистским идеалам.

Сталин был готов отказаться от идеи строительства социализма в Восточной Германии и предложил Западу создать единую и нейтральную Германию — по типу послевоенной Финляндии. В марте-апреле 1947 года на встрече четырех министров иностранных дел (СССР, США, Англии, Франции) В. М. Молотов показал себя решительным поборником сохранения национального единства Германии. Он предложил сделать основой ее государственного строительства положения конституции Веймарской республики.

Сталин советовал коммунистам Западной Германии отказаться от слова «коммунистическая» в названии своей партии и объединиться с социал-демократами (данные предложения зафиксированы в протоколе встречи с руководителями Восточной Германии В. Пиком и О. Гротеволем, состоявшейся 26 марта 1948 года). И это несмотря на огромную нелюбовь вождя к социал-демократии во всех ее проявлениях! В странах Восточной Европы коммунисты тоже объединились с социал-демократами, но это объединение было направлено на то, чтобы обеспечить преобладание самим коммунистам. А в Западной Германии, контролируемой буржуазными странами, коммунисты были гораздо слабее социал-демократов, и объединение могло привести к совершенно непредсказуемым результатам. И тем не менее Сталин готов был рискнуть западно-германской компартией ради объединения германских земель. (Любопытно, что в западных зонах оккупации тамошние власти запретили коммунистам менять свое название. Они даже запрещали совместные мероприятия коммунистов и социал-демократов.)

Напротив, Сталин допускал возможность возобновления деятельности социал-демократов в Восточной Германии. Ранее произошло слияние коммунистов и социал-демократов в одну Социалистическую единую партию Германии (СЕПГ). Но 30 января 1947 года на встрече с лидерами СЕПГ Сталин предложил им обдумать идею воссоздать на востоке Социал-демократическую партию, не разрушая при этом СЕПГ. Такой гибкой мерой Сталин рассчитывал укрепить доверие немцев, многие из которых продолжали разделять идеи социал-демократов. На удивленный вопрос лидеров СЕПГ о том, как же удастся сохранить единство их партии, Сталин посоветовал больше внимания уделять пропаганде.

Порой Сталин вынужден был сдерживать левацкие загибы, присущие части лидеров СЕПГ. В руководстве этой партии очень многие не хотели воссоединяться с Западной Германией. Ну как же, ведь состояние раскола сулило им остаться в роли хозяев, правителей! А в единой Германии коммунисты вряд ли могли рассчитывать на монополию власти. Весной 1947 года лидер СЕПГ В. Ульбрихт высказался против того, чтобы участвовать в общегерманском совещании министров-президентов всех немецких земель. Пришлось осадить не в меру «принципиального» товарища.

Сталин спустил на тормозах коммунизацию Финляндии, угроза которой была вполне реальной. Тамошние коммунисты заняли ряд ключевых постов, в том числе и пост министра внутренних дел, и тихой сапой уже начали расправу над своими политическими противниками. Но из Москвы пришло указание прекратить «революционную активность».

Кстати сказать, Сталин далеко не сразу пошёл на установление коммунистического правления в странах Восточной Европы. В 1945–1946 годах он видел их будущее в создании особого типа демократии, отличающегося как от советской, так и от западной моделей. Сталин надеялся, что социалистические преобразования в этих странах пройдут без экспроприации средних и мелких собственников. В мае 1946 на встрече с польскими лидерами вождь сказал: «Строй, установленный в Польше, это демократия, это новый тип демократии. Он не имеет прецедента. Ни бельгийская, ни английская, ни французская демократия не могут браться вами в качестве примера и образца… Демократия, которая установилась у вас в Польше, в Югославии и отчасти в Чехословакии, это демократия, которая приближает вас к социализму без необходимости установления диктатуры пролетариата и советского строя… Вам не нужна диктатура пролетариата потому, что в нынешних условиях, когда крупная промышленность национализирована и с политической арены исчезли классы крупных капиталистов и помещиков, достаточно создать соответствующий режим в промышленности, поднять ее, снизить цены и дать населению больше товаров широкого потребления…» Сталин надеялся на то, что демократия может стать народной, национальной и социалистической тогда, когда устранена крупная буржуазия, превращающая «свободные выборы» в фарс, основанный на подкупе политиков и избирателей.

По замыслу вождя, странам Восточной Европы вовсе не обязательно было идти к социализму под руководством коммунистических партий. Коммунисты рассматривались Сталиным в качестве важнейшего, но отнюдь не главного элемента восточноевропейской системы. Он решил сделать ставку на политиков-центристов, свободных от ориентации на марксизм. Так, Сталин считал ключевой фигурой новой Чехословакии патриота-центриста Э. Бенеша, который ратовал за немарксистский вариант социализма («национальный социализм»). Аналогичное отношение у него было к таким немарксистским и нелевым политикам, как О. Ланге (Польша), Г. Татареску (Румыния), 3. Тильза (Венгрия), Ю. Паасикиви (Финляндия).

Но усиление конфронтации с Западом (по вине последнего), а также выбор многими несоциалистическими политиками Восточной Европы сугубо прозападной ориентации подвигли Сталина взять курс на установление там господства коммунистических партий. Кроме того, некоторые из восточноевропейских лидеров прямо-таки подталкивали советское руководство усилить политику безжалостного давления на политических оппонентов коммунизма, да и просто на представителей тех социальных слоев, которые не очень «вписывались» в новый строй. Так, лидер венгерских коммунистов М. Ракоши в апреле 1947 года рассказывал Молотову об очередном раскрытом «заговоре контрреволюционеров» и при этом сетовал: «Жалко, что у заговорщиков не оказалось складов с оружием, тогда могли их крепче разоблачить… Мы хотим разгромить реакцию и снова поставить вопрос о заговоре. Сейчас нам известно более 1500 фашистов… Это — расисты, профессора, представители интеллигенции. Мы должны их удалить». Характерно, что Молотов пытался образумить Ракоши, выражая некий скепсис в отношении его левачества: «Значит, большая часть венгерской интеллигенции замешана в заговоре? Если вы пойдете против всей венгерской интеллигенции, вам будет трудно».

Весьма возможно, что Сталин несколько поторопился с коммунизацией Восточной Европы, однако это его решение диктовалось накалом геополитического противостояния.

Вообще Сталин долгое время не разрушал мосты даже после провокаторской речи Черчилля в Фултоне. Какой-то период после этого советское руководство метало стрелы критики в «англо-американскую реакцию», противопоставляя ее некоей прогрессивной тенденции, якобы существующей в западном истеблишменте. Сталин лично вычеркивал из проектов речей любые упоминания об «англо-американском блоке».

При этом его, конечно же, нельзя поставить в один ряд с руководителями времен перестройки и ельцинизма. Они хотели, чтобы Россия вписалась в мировую Систему на правах младшего партнера. Сталин же гнул линию на паритет. Он не ослаблял армии, не допускал в страну иностранного капитала, не распускал «пятые колонны» в лице компартий.

Не менее показательна, в данном плане, политика Сталина на восточном направлении. Он был категорически против коммунистической революции в Китае.

Вот один из примеров. В декабре 1936 года против лидера китайских националистов Чан Кайши выступил один из его военачальников — Чжан Сюэлян. По сути, это был мятеж, который окончился удачей. Чан был взят в плен, и от него потребовали изменения политики (потом высокопоставленного пленника все же отпустили). В стане китайских коммунистов началось ликование, причем красные требовали казни Чан Кайши. Однако в Кремле рассудили иначе. Сталинское руководство расценило мятеж как «очередной заговор японских милитаристов, ставящих перед собой цель помешать объединению Китая и подорвать организацию сопротивления агрессору». Все были в недоумении, ведь получалось, что СССР становится на сторону националистов — злейших врагов китайских коммунистов. «Значительно позже вскрылись истинные причины такого шага Москвы, — сообщает биограф Мао Цзэдуна Ф. Шорт. — В ноябре — и Мао никак не мог тогда знать об этом — Сталин решил предпринять новую попытку превратить гоминьдановское правительство в своего союзника… В Москве уже шли секретные консультации по подготовке советско-китайского договора безопасности. Арест Чан Кайши смешивал Сталину все карты. Для Сталина сомнения КПК ровным счетом ничего не значили: интересы первого в мире государства победившего социализма были превыше всего» («Мао Цзэдун»).

После войны Сталин советовал Мао прийти к мирному соглашению с националистами Чан Кайши. Он даже настоял на том, чтобы лидер китайских коммунистов поехал в город Чунцин на встречу с генералиссимусом Чаном (с которым СССР демонстративно подписал договор о дружбе и сотрудничестве 15 августа 1945 года). А вот с самим Мао Сталин встречаться упорно не хотел. И принял он его только после того, как тот пришел к власти и стал государственным деятелем.

Но военно-политической победы китайских коммунистов Сталин не хотел ни в коем случае. В ноябре 1945 года, когда возобновились стычки между КПК и Гоминьданом, советское командование потребовало от коммунистической армии оставить все контролируемые ими крупные города. И даже весной 1949 года, когда Мао успешно громил Гоминьдан, Сталин настоятельно рекомендовал Мао ограничиться контролем над северными провинциями Китая.

Американцы же, напротив, сделали очень многое для победы китайской компартии. Еще в 1944 году Мао вел активные переговоры с представителями США (миссия генерала П. Дж. Хэрли), выражая готовность к сотрудничеству. Вождь китайских коммунистов какое-то время даже подумывал о том, чтобы сменить название своей партии — с «коммунистической» на «демократическую» (в Штатах тогда как раз правила именно демпартия). А в январе 1945 года начались секретные переговоры КПК с представителями госдепа США, во время которых Мао прощупывал возможность личной встречи с Рузвельтом.

В дальнейшем «штатники» очень даже основательно помогли маоистам. В декабре 1945 года Дж. Маршалл, сменивший Хэрли на посту главы американской миссии в Китае, вынудил Чан Кайши пойти на перемирие с коммунистами. А ведь армия националистов успешно громила коммунистические войска Мао. Тем самым американцы спасли КПК от полного военного разгрома.

Дальше — больше. «Полугосударственная организация — Институт тихоокеанских отношений — практически определяла американскую политику в Китае в течение пятнадцати лет. Это влияние значительно способствовало поражению Чан Кайши. Например, в правительственные круги передавалась информация, изображавшая китайских коммунистов как демократов и сторонников земельной реформы. В результате Чан Кайши было предложено ввести в состав правительства коммунистов. Когда он отказался, полностью были прекращены поставки из США. Разработанная институтом финансовая политика вызвала колоссальную инфляцию в Китае и массовое недовольство населения режимом Чан Кайши. Эта политика поощрялась Министерством финансов под руководством Уайта и представителя этого министерства в Китае, Соломона Адлера…» (И. Шафаревич. «Была ли перестройка акцией ЦРУ?»)

Для чего же американцам понадобилось помогать коммунистам? Все просто — им нужно было создать в социалистическом лагере некий второй полюс силы, который бы постоянно ослаблял СССР. Собственно говоря, в 60-е годы «красный Китай» как раз и стал таким вот полюсом. Дело чуть было не дошло до войны между двумя социалистическими державами. А уже в 70-е годы Мао пошел на открытое сближение с США. Сталин все это предвидел, вот почему он насколько можно саботировал победу китайской революции (хотя в то же время и был вынужден оказывать маоистам некоторую помощь — иначе его не поняли бы руководители зарубежных компартий).

Не менее показательна позиция Сталина, занятая им в отношении коммунистической Корейской Народно-Демократической Республики (КНДР). Генералиссимус и не думал ни о каком воссоединении севера и юга Кореи, его вполне устраивал статус-кво, выражавший геополитическое равновесие между СССР и США на Дальнем Востоке. Но лидер северокорейских коммунистов Ким Ир Сен сам выступил с инициативой «освобождения» юга Кореи. Причем его в этом поддерживал все тот же Мао Цзэдун, который, как и предполагал Сталин, превращался в огромную геополитическую проблему для СССР. По сути, Союз втравливали в опаснейшее противостояние с США, чего Сталин никогда не хотел. Здесь успех был бы равнозначен поражению. Объединение двух Корей под властью Кима привело бы к созданию ещё одного мощного, потенциально альтернативного центра в «социалистическом лагере». Этот центр мог бы составить грандиозный геополитический тандем с КНР, что стало бы гигантской проблемой для СССР.

Как и много раз до этого, Сталин попал в сложное и двусмысленное положение. Не поддержать инициативу Кима и Мао означало настроить против себя массы «прекраснодушных» коммунистов, сбросить удобную маску «пролетарского интернационалиста». Поэтому Сталин решил сделать вид, что всячески поддерживает двух коммунистических лидеров, но при этом не оказывать им по-настоящему действенной помощи. Хрущев недоуменно вопрошал в своих «Воспоминаниях»: «Мне оставалось совершенно непонятно, почему, когда Ким Ир Сен готовился к походу, Сталин отозвал наших советников, которые ранее были в дивизиях армии КНДР… Он отозвал вообще всех военных советников, которые консультировали Ким Ир Сена и помогали ему создавать армию».

Наступление Кима захлебнулось, а потом под угрозой военного разгрома оказалась и вся его республика — американские войска перешли 38-ю параллель, разделявшую север и юг. А что же Сталин? Переживал за неудачи своего «соратника по борьбе»? Отнюдь. «Когда нависла такая угроза, Сталин уже смирился с тем, что Северная Корея будет разбита и что американцы выйдут на нашу сухопутную границу. Отлично помню, как… он сказал: „Ну, что же, теперь на Дальнем Востоке будут нашими соседями Соединенные Штаты Америки. Они туда придут, но мы воевать с ними не будем“». Что ж, это было вполне в духе сталинской геополитики. Для него соседство предсказуемых американцев было намного предпочтительнее соседства коммунистических авантюристов.

В дальнейшем на помощь Киму пришёл Мао Цзэдун, предложивший послать в Корею войска китайских добровольцев. Сталин снова не стал возражать напрямую, но от серьезной помощи добровольцам отказался. Тогда «Мао решился на блеф. Он ответил Сталину, что большинство членов Политбюро ЦК КПК выступают против высылки войск, а для детального объяснения ситуации в Москву срочно вылетает Чжоу Эньлай (министр иностранных дел КНР. — А. Е.). Встреча Чжоу со Сталиным произошла в Сочи 10 октября. В соответствии с полученными от Мао инструкциями Чжоу фактически представил ультиматум. Китай, говорил он Сталину, с пониманием отнесется к желанию СССР, если Россия… обеспечит поставки оружия и окажет поддержку с воздуха. В противном случае Пекин будет вынужден отказаться от операции. К изумлению и ужасу Чжоу Энълая, Сталин лишь согласно кивнул. Поскольку, заявил он, для Китая такая помощь оказывается непосильной, пусть корейцы решают свои проблемы сами. Ким Ир Сен может вести партизанскую войну» («Мао Цзэдун»).

В результате китайцы пошли воевать без существенной поддержки со стороны СССР. Им, конечно, удалось спасти коммунистический Пхеньян, но авантюра Кима потерпела поражение. При этом китайские добровольцы понесли огромные потери (во время боев погиб и сын Мао). А Сталин сумел избежать грандиозной, макрорегиональной геополитической революции.

В принципе сталинская внешняя политика была почти идеальной. Любой шаг «влево» или «вправо» грозил либо впадением в левацкий авантюризм, либо сдачей всех государственных позиций. Сталин не подчинялся Западу, но и не шёл с ним на революционный конфликт. Он выступал за, выражаясь по-современному, многополярный мир. Многополярный не только в цивилизационном, но и в идеологическом отношении. Данный курс следует считать продолжением курса внутриполитического.