Подходы к таджикскому урегулированию От Ахмад Шаха к Нури

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Подходы к таджикскому урегулированию

От Ахмад Шаха к Нури

Самолет Ту-154 вылетел с аэродрома Внуково-2 в 9 утра 30 июля 1993 года. Через 4 часа 30 минут совершили посадку в Кабуле. Это была не первая моя поездка в Афганистан. Но в качестве директора СВР прилетел в Кабул впервые. На этот раз посадка ничуть не напоминала ту, которая была до вывода наших войск. Тогда все было намного сложнее: делали крутые виражи, чтобы не пролетать над зеленой зоной, снижались очень быстро, выстреливали «ловушки», чтобы защититься от теплонаводящихся ракет. Теперь без всяких «затей» сели на посадочную полосу. Правда, на следующий день, улетая из Кабула, взяли со взлетной полосы резко вверх, так как начался артиллерийский обстрел аэродрома. После ухода наших войск мирная жизнь в истерзанном войной Афганистане так и не наступила. Военные действия между различными группировками продолжались.

Донельзя дестабилизированная обстановка в Афганистане породила метастазы, которые распространились на соседние страны. Особенно опасным стало положение в Таджикистане, где разгорались кровавые междоусобные бои. Столкновения региональных кланов переплетались с борьбой Душанбе с оппозицией, окрашенной в исламские цвета. Она открыла антиправительственный фронт в самом Таджикистане, но базировалась в основном в Афганистане, откуда совершали дерзкие вылазки боевики, поступало оружие, деньги. Туда хлынули тысячи беженцев.

Положение для России было вдвойне тревожным, так как на таджикско-афганской границе стояли наши пограничники. Их присутствие там было неизбежным не только потому, что мы поддерживали законно избранного президента в Душанбе, не только из-за нашей заинтересованности в стабилизации положения в этой стране СНГ, но и в результате того, что таджикско-афганская граница была границей всего Содружества, да в определенной степени и самой России. Альтернативы этому в сложившихся условиях не было. Даже гипотетически не мог, по моему глубокому убеждению, рассматриваться вопрос «закрытия России» установлением границы с Казахстаном. Дело было не просто в материальной – обустройство границы на протяжении 6600 километров требует поистине огромных средств, – но и внутриполитической, моральной стороне вопроса, как в России, так и в Казахстане.

Между тем наши погранзаставы, которые создавали заслон для передвижений боевиков и дельцов наркобизнеса, а подчас это были одни и те же люди, стали объектом постоянных нападений со стороны Афганистана. Росло число жертв. Пришлось в ответ подавлять огневые точки на афганской территории. Была задействована и авиация.

Мой приезд в Кабул был вызван всеми этими обстоятельствами. Остановились в полуразрушенной гостинице «Интер-континенталь» – функционировала только одна ее часть. Сразу же скажу, что все мы почувствовали особо теплое отношение обслуживающего персонала к нам. А один из офицеров приставленной к нам афганской охраны подошел и тихо сказал по-русски: «Я учился в Советском Союзе, не забуду никогда».

Через несколько часов после прибытия мы отправились на встречу с президентом Раббани. Разговор с ним носил общий характер, за исключением его настойчивого призыва возобновить деятельность российского посольства в Кабуле. В это время, как бы в виде аргумента против его слов, раздалось несколько взрывов. Начался обстрел со стороны Хекматьяра. Формальный премьер-министр коалиционного правительства, он выступил против Раббани и, главным образом, против Ахмад Шаха Масуда, под командованием которого была реальная вооруженная сила. Я знал, что здания нашего посольства, расположенные компактно на большой территории в Кабуле, после того как все сотрудники выехали на родину, были целиком разрушены, разграблены. Хотелось убедиться в этом и самому. Поэтому спросил президента, могу ли я посетить посольство. Мне под благовидным предлогом обеспечения безопасности не разрешили сделать это.

Причина, очевидно, заключалась в том, что наше посольство находилось в той зоне Кабула, которую уже оккупировали отряды Хекматьяра. Раббани, по-видимому, не хотел, чтобы я убедился, что столица не находится полностью под его контролем. Я попросил дать мне возможность встретиться с Хекматьяром. Однако такая встреча не состоялась, как мне объяснили, из-за невозможности связаться с ним. Да и вопрос о возобновлении работы нашего посольства возник в основном по престижным соображениям, хотя во время встречи с Ахмад Шахом Масудом я убедился в его стремлении развивать разносторонние отношения с Россией, особенно в области военно-технического сотрудничества.

И до приезда в Кабул я понимал, что основная беседа состоится с Ахмад Шахом Масудом (афганцы к его имени обязательно прибавляли слово «мухандис», что по-русски означает инженер).

Ахмад Шах – один из ведущих полевых командиров, который вел борьбу против нашей армии в Афганистане. В основном совершал набеги из своего неприступного ущелья Панджшер. Его называли «панджшерский лев». Так же как и Раббани, Ахмад Шах – таджик. Я думаю, что ситуация в Таджикистане эмоционально на них воздействовала больше, чем на других.

Но начал я свой разговор с ним не с таджикских событий. Когда ехал в его резиденцию, мой афганский коллега рассказал, что «охранник Ахмад Шаха из русских» на днях женился на афганской девушке, обрел семью. Этот рассказ меня заинтриговал. По моей просьбе Ахмад Шах позвал «русского охранника» в комнату, где мы находились вдвоем плюс приехавший со мной в Кабул переводчик И.Л. Токарев, прекрасно говорящий на дари. Вошел здоровенный парень в афганской одежде с автоматом. Черная окладистая борода (потом мне сказали, что он красит волосы и бороду в черный цвет) обрамляла уже не скажешь европейское, а с восточным налетом лицо. Я стал расспрашивать его, он отвечал по-русски чисто, но с некоторым напряжением. С Ахмад Шахом и другими говорил совершенно свободно на дари. Ахмад Шах сказал, что только очень узкий круг людей знает о том, что его охранник – русский, остальные считают его афганцем. Сам «русский охранник» (я не хотел бы называть его фамилию) рассказал свою историю: был направлен в разведку, в бою был тяжело ранен, взяли в плен в бессознательном состоянии бойцы Ахмад Шаха, выходили («Разве я могу это забыть!»), принял ислам, поступил в личную охрану инженера Ахмад Шаха («Готов за него отдать жизнь!»), приезжали мать с сестрой, уговаривали хоть на время приехать домой, и начальник разрешил, но он отказался.

Однако русское (или украинское) нутро в нем все-таки осталось. Оставив нас с Ахмад Шахом, «русский охранник» вышел в другое помещение, где сидели прибывшие со мной из Москвы. Г.А. Хабаров позже рассказал мне, что во время разговора с ним – задушевного, с подробностями о нашей стране, о нашем житье-бытье – «русский охранник» встал и быстро ушел. Геннадий Алексеевич заметил у него на глазах слезы…

Трехчасовой разговор с Ахмад Шахом получился максимально деловым. Я изложил ему наше видение ситуации в Таджикистане и в Афганистане. Сказал напрямик, что мы неизбежно усилим военные действия в том случае, если российские и таджикские пограничники будут подвергаться ударам. «Мы научены горьким опытом и, конечно, вводить войска на территорию Афганистана не собираемся. Но поверьте, Ахмад Шах, что у нас есть возможность защитить свои интересы без сухопутной интервенции», – сказал я.

Однако такая эскалация не отвечает интересам ни России, ни Афганистана, ни Таджикистана. С напряженным вниманием Ахмад Шах вслушивался в мои слова о том, что у нас есть информация о заинтересованности в усилении конфронтации между Россией и Афганистаном тех сил, которые противятся стабильности в северной части его страны.

Сказал Ахмад Шаху, что мы стремимся к политическому, несиловому урегулированию в Таджикистане. При этом мы считаем, что нужно начинать переговоры между Душанбе и оппозицией при одновременном проведении многосторонних встреч с участием России, Афганистана, Таджикистана, Узбекистана и Ирана. Возможно участие и других центральноазиатских государств. Для создания наилучших условий мирного урегулирования следовало бы прекратить с двух сторон вооруженные действия на границе, отказаться от инфильтрации исламских боевиков в Таджикистан и начать процесс возвращения беженцев, гарантировав им безопасность и помощь в обустройстве.

Собеседник не только согласился со всем этим, но проявил живой интерес в организации моей встречи с руководителем таджикско-исламской оппозиции Нури. Конфиденциальный контакт с ним состоялся 31 июля. Это была первая встреча российского представителя с руководителем самой крупной таджикской антиправительственной силы, бросившей вооруженный вызов президенту Таджикистана Э. Рахмонову. Разговор состоялся предельно откровенный, но общались через переводчика, хотя позже, встречаясь с Нури в Москве, я убедился в том, что он вполне прилично говорит по-русски.

Нури оставил о себе хорошее впечатление. Мне рассказали, что он пришел в активную борьбу с правительством не сразу – был «рядовым» муллой, но, может быть, отличался от других мулл тем, что начал открыто выступать против коррупции и его посадили в тюрьму.

– Неужели вы не понимаете, – сказал я, – что не в ваших интересах включать Россию в действия против отрядов оппозиции, базирующихся в Афганистане? Мы будем вынуждены пойти на это, если они не прекратят обстрелы погранзастав и пограничников на границе с Таджикистаном. Но этому есть реальная альтернатива. Россия готова способствовать вашим переговорам с президентом Рахмоновым.

Откровенность беседы была хорошо воспринята Нури. Он заявил, что «таджикское правительство в изгнании (а они уже создали его. – Е. П.) не ставит задачу свержения руководства в Душанбе, однако стремится к созданию там коалиционного кабинета со своим участием». По словам Нури, после нашей встречи, которая может открыть перспективу переговоров с руководством в Душанбе, он направит свои усилия на то, чтобы не осложнять положение на границе. «Но всех полевых командиров я не контролирую», – добавил он. Действительно, часть из них в то время начала отходить к Хекматьяру.

Таким образом, Нури послал нам весьма важный «сигнал». Разговор с ним, пожалуй, можно было считать отправной точкой тяжелого, продолжительного, со многими отступлениями процесса урегулирования отношений таджикского руководства с исламской оппозицией. Дальнейшее развитие событий доказало правильность такого вывода. Уже в Москве и в Душанбе я продолжал встречаться с лидерами с двух сторон. Важнейшими считаю беседы с президентом Э. Рахмоновым, который буквально на глазах набирал вес как политический деятель, и вторым человеком в оппозиции, во многом задающим в ней тон, Тураджонзада. С ним удалось договориться о приблизительной пропорции представительства оппозиции и душанбинского руководства в органах власти – 30 процентов на 70. Рахмонов поддержал это соотношение. Тураджонзада тогда снял и другое препятствие с пути урегулирования. Он сказал, что оппозиция выступает за то, чтобы в Конституции Таджикистана было провозглашено: государство не может быть ни исламским, ни коммунистическим, но при этом должна быть свобода деятельности всех партий, придерживающихся Конституции, в том числе исламской ДИВТ.

К моменту написания книги мирный процесс в Таджикистане продвинулся далеко, пройдя через важнейшее соглашение, подписанное в 1996 году в Москве, в подготовке которого, равно как и в трудном многочасовом редактировании с целью «состыковать» позиции сторон, я принял самое прямое участие.

Но вернемся в Кабул, где в 1993 году в беседе с Нури закладывались основы процесса урегулирования. После этой беседы собралась вся наша делегация. Внимательно выслушал мнение отличных специалистов: К.В. Шувалова из МИДа, И.В. Муглера – представителя погранвойск, Г.Б. Малехова – из Министерства обороны. Все сошлись на том, что запланированный заранее полет из Кабула в Тегеран приобретает после беседы с Нури особое значение.

Вечером 31 июля наш Ту-154 совершил посадку на аэродроме иранской столицы.

1 августа состоялись встречи с президентом Рафсанджани, министром иностранных дел Велаяти, заместителем министра Ваэзи. С коллегами из иранских спецслужб не встречались – тогда к этому не было проявлено интереса ни одной стороной. Конечно, речь шла о развитии отношений между двумя государствами, особенно в экономической области. Большой интерес проявил к этому иранский президент. Я не буду останавливаться подробно на этом, так как в силу специфики нашей миссии в центре внимания оказался разговор вокруг возможностей Ирана сыграть позитивную роль в урегулировании в Таджикистане.

Самой запоминающейся была продолжительная беседа с Ваэзи. Если отвлечься от его мусульманской униформы – рубашка со стоячим воротником, без галстука, – он представлял и по своему образу мышления, и по наружности (хотя и с обязательной, но коротко подстриженной бородкой) совершенно светский типаж. Говорить с ним было легко. Главное, в чем Ваэзи, да позже и Велаяти, согласился со мной, – это крайняя невыгодность для наших стран дестабилизации обстановки в Таджикистане, который в силу обстоятельств стал одним из «переливающихся сосудов» – другим был Афганистан. Чувствовалось, что иранцев беспокоило ослабление их позиций в Афганистане. Тем более что там, как сказал Ваэзи, практически нет центрального правительства, усиливается взаимозависимость и солидарность между таджикскими боевиками и теми афганскими отрядами, которые близки им по национальному признаку. Это создает опасность раскола Афганистана. Неурегулированность в Таджикистане непосредственно способствует развитию этой тенденции.

Сошлись на том, что сепаратистские процессы, будь то в Афганистане или Таджикистане, чреваты в конечном счете дестабилизирующим воздействием на сам Иран. Сепаратизм – серьезный враг и для России, которая в то время столкнулась с трудными проблемами в Чечне. Ваэзи с пониманием отнесся к моим словам о том, что не следует считать религиозный фактор доминирующим при определении отношения к противоборствующим сторонам в конфликте, чреватом сепаратизмом.

И Ваэзи и Велаяти сетовали и на то, что Иран якобы «отодвигается» нами от решения таджикской проблемы. Это тем паче необъяснимо, так как на его территории нашла временное убежище часть руководящей верхушки исламской таджикской оппозиции.

В ответ я предложил координировать деятельность по урегулированию в Таджикистане. Думаю, что в Тегеране с готовностью откликнулись на это предложение, так как оно соответствовало стремлению выйти из изоляции и принять участие в позитивных процессах на международной арене. Тем более что к этому времени стала ясной бесперспективность усиления иранских позиций в Таджикистане. Более того, иранское влияние в Душанбе и даже физическое присутствие там пошло на убыль.

Я считал, что все это можно и нужно использовать в интересах урегулирования в Таджикистане, и не ошибся в этом.

И в Москве и в Тегеране мы позже не раз обсуждали таджикскую ситуацию с иранскими представителями и, несмотря на некоторые непоследовательные действия со стороны Ирана, в целом приходили к согласию.

На следующий год после этой моей встречи состоялся в Тегеране раунд переговоров между правительством Таджикистана и оппозицией, на которых было принято решение о прекращении огня. И до и во время этих переговоров мы не раз контактировали с иранцами, и это оказалось небесполезным.

Первое мое посещение Тегерана с неофициальным визитом в 1993 году и второй приезд в иранскую столицу тоже в качестве директора СВР в феврале 1995 года еще раз убедили меня в том, что следует развивать отношения с этой страной не только в экономическом, но и в политическом плане. В мире не должно быть государств-изгоев. Вместе с тем игнорирование полезности политических контактов с Ираном, несомненно, ослабило бы – в этом для меня нет никаких сомнений – миротворческие усилия в первую очередь в Таджикистане.

Такие политические контакты были и остаются обоснованными и с учетом внутриполитической динамики в Иране, где, несмотря на настойчивое стремление сохранить тотальное влияние ислама, укрепляются силы, понимающие несостоятельность и пагубность курса на экспорт «исламской революции».

Конечно, существует еще и «узбекский фактор», без учета которого невозможна нормализация обстановки в Таджикистане. Я неоднократно по этому поводу встречался и говорил по телефону с президентом И.А. Каримовым, который тонко и глубоко разбирается в таджикских делах. Его советы и договоренности о совместных подходах были просто необходимы. Немало полезного сделали и президенты Казахстана Н.А. Назарбаев, Киргизии А.А. Акаев. Будучи директором СВР и министром иностранных дел, я обсуждал с ними не один час важную для всех нас проблему таджикского урегулирования. Находился в постоянном контакте и со специальным представителем Генерального секретаря ООН по Таджикистану Мерремом, сделавшим в сотрудничестве с нами много полезного для нормализации отношений между конфликтующими в Таджикистане силами.

Особенно хотел бы сказать о выдающемся человеке – скромном, даже застенчивом, умном и доброжелательном, очень современном и образованном, обладающем огромными возможностями и щедро приносящем их на алтарь поддержки своей общины. Речь идет о руководителе исмаилитов Кериме Ага Хане. В мире более 60 млн представителей этой ветви ислама, которые безусловно признают Ага Хана своим предводителем. Значительная группа исмаилитов проживает в Афганистане и Таджикистане, особенно в районах Бадахшана. Я многократно встречался с Керимом Ага Ханом и всегда черпал мудрые советы этого человека, без сомнения заинтересованного в мире и стабильности в этих двух странах. Немало сделал Керим Ага Хан и для того, чтобы поддержать в финансовом и экономическом отношении общины исмаилитов. Мы со своей стороны делали многое, чтобы облегчить осуществление этих столь необходимых гуманитарных акций.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.