Глава восьмая

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава восьмая

Приближавшийся 1936 г. казался на редкость счастливым, вызывавшим лишь оптимистические настроения. Слишком уж многое возвещало о грядущих весьма серьёзных переменах к лучшему, порождало уверенность в том, что необычайно трудные последние восемь лет уходят навсегда.

Незаметно, без излишней шумихи, каких-либо широковещательных заявлений страна расставалась с карточной системой. С 1 октября была восстановлена свободная продажа мяса и мясопродуктов, жиров, рыбы и рыбопродуктов, сахара и картофеля, с 1 января — промтоваров. А с 1 февраля ликвидировался и Торгсин[210] — последний реликт уже далёкого НЭПа, — сеть специальных магазинов, где всё что угодно, но только за твёрдую валюту либо за золото, драгоценности, антиквариат можно было купить даже в период существования карточной системы. Тех самых магазинов, которые слишком долго раздражали своим неиссякаемым изобилием людей, особенно тогда, когда буквально всё, от одежды и мебели до белого хлеба и масла, являлось дефицитом.

О наступающих переменах возвестила не одна лишь отмена карточек. Восстанавливалось празднование Нового года с традиционной ёлкой. Были возвращены гражданские права тому празднику, с которым, как религиозным, партия и государство боролись всё последнее время весьма решительно, даже запретив — для начала циркуляром Наркомзема РСФСР от 11 декабря 1928 г. — рубку елей. Кандидат в члены ПБ, второй секретарь ЦК КП(б) Украины П.П. Постышев вдруг предложил повсеместно организовать, правда, лишь для детей, в дни зимних каникул новогодние праздники. Первым подхватил инициативу МК ВЛКСМ. Разослал телеграммы по всем своим организациям, рекомендуя провести ёлки в парках, домах пионеров, школах. Вслед за тем как-то просто, естественно вспомнили и о взрослых. За десять дней до наступления Нового года газеты опубликовали предельно скромную, всего в три строки, информацию: «По предложению ВЦСПС Совнарком Союза ССР постановил выходной день 30 декабря (в то время в стране существовала шестидневка — Ю.Ж.) перенести на 1 января»[211]. И в ночь с 31 декабря на 1 января впервые за все годы советской власти прошли новогодние балы в московском Доме союзов, ленинградском Александровском дворце, во многих клубах, домах культуры страны.

Столь же многозначительной, обещавшей важные политические перемены, хотя и несколько ограниченного характера, выглядела опубликованная «Правдой» статья первого секретаря Азово-Черноморского крайкома Б.П. Шеболдаева «Казачество и колхозы». Её название, сочетание долгое время сугубо негативного по смыслу слова «казачество», ассоциировавшегося прежде всего с теми, кто подавлял революцию 1905 г. и воевал на стороне белых в гражданскую войну, со словом «колхозы» — предельно новым, советским, связанным исключительно с коллективизацией, строительством социализма, как бы предполагало очередную филиппику в адрес казачества. Однако содержание статьи опровергло такое ожидание.

Не кто-либо, а член ЦК ВКП(б) писал:

«В основной массе казачества произошёл коренной перелом… колхозы Кубани и Дона не могли бы иметь нынешних успехов, если бы нынешнее казачество по-прежнему сопротивлялось бы или не поддерживало бы колхозы… Среднее казачество, и раньше дававшее ряд примеров революционных выступлений (Каменский ревком), выдвинувшее героев-большевиков Подтёлкова и Кривошлыкова, давшее в своё время немало бойцов в Первую конную армию, сейчас окончательно и прочно стало на колхозный путь, по-настоящему взялось за работу»[212].

Не менее, а может быть, более важным, хотя также затрагивавшим интересы только части населения, стало постановление проходившего с 21 по 25 декабря пленума ЦК о завершении третьей генеральной чистки партии, самой продолжительной из всех — начатой в 1933 г. Чистка проходила открыто, в присутствии имевших право выступать беспартийных, что превращало её зачастую в подобие судилища, проверки, обсуждения как прошлого, так и настоящего членов и кандидатов в члены партии. Держала их в страшном напряжении, под вполне вероятной угрозой исключения за любые, подлинные или надуманные, прегрешения: за обюрокрачивание; «обрастание» — приобретение одежды, мебели, посуды сверх того количества, которое казалось достаточным любому участнику чистки; за бытовое разложение — уход из семьи, многократное вступление в брак; за партийную недисциплинированность; пассивность — под ней понимали непосещение партсобраний, нежелание на них регулярно выступать; за принадлежность в прошлом к сторонникам Троцкого или Зиновьева, к иным фракциям либо просто поддержку тех при голосовании или даже в частной беседе. Наконец, за сокрытие социального происхождения.

И вот — неожиданная резолюция, снявшая дамоклов меч, слишком долго висевший над головами тысяч людей: «Считать чистку партии законченной и не проводить её в тех областях, где она не проходила». А как итог с 1 февраля по 1 мая 1936 г. провести обмен партбилетов «всем прошедшим и не прошедшим чистку»[213]. Ещё одно грядущее событие должно было вселить лишь добрые надежды. Было опубликовано сообщение о составе Всесоюзного пушкинского комитета, созданного по решению ПБ ещё 27 июля 1934 г.[214] в связи с приближавшимся 100-летием со дня смерти великого русского поэта. Возглавил его А.М. Горький, заместителями которого оказались нарком просвещения РСФСР А.С. Бубнов и первый секретарь правления ССП А.С. Щербаков. Членами комитета стали руководители партии и государства, крупнейшие писатели и пушкинисты-литературоведы[215]. Страна решительно порывала с нигилистическим по сути, вульгарно-социологическим по форме отношением к своему прошлому, к тем, кто на протяжении веков создавал её литературу, искусство, науку. Формирование Пушкинского комитета и проведение Пушкинских торжеств открывали долгую чреду восстановления с помощью таких же юбилеев сознательно замалчивавшихся учебниками и пропагандой имён писателей, поэтов, художников, архитекторов, композиторов, учёных.

Всё происходившее в последние дни уходящего 1935 г. и первые — нового, 1936-го, лишний раз подтверждало, что партия и в идеологии окончательно сменила курс, избрав принципиально новый и решительно порвав с прежней воинствующей левизной. И дабы проводить и в дальнейшем именно такой курс, удерживать на нём страну, пошла на ломку существовавших почти два десятилетия административных структур. Одним росчерком пера ликвидировалось предоставленное конституцией 1924 г. союзным республикам право самостоятельно руководить развитием своих национальных культур. У Наркомпросов Российской Федерации, Украины, Белоруссии, Закавказской Федерации, Узбекистана, Туркмении и Таджикистана были изъяты все вопросы, связанные с искусством, и оставлены им заботы лишь о школьном образовании. Решением ПБ от 16 января в форме постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О работе по обучению неграмотных и малограмотных» ликвидировано общество «Долой неграмотность», ликвидация неграмотности людей в возрасте до пятидесяти лет поручена прежде всего Наркомпросам. Были утверждены и контрольные цифры: в текущем году необходимо было силами Наркомпросов обучить 4 млн. неграмотных и 3 млн. малограмотных, а кроме того, ВЦСПС должен был организовать обучение ещё 1,5 млн. малограмотных[216].

А месяцем ранее, 16 декабря 1935 г., ПБ приняло ещё два решения, закреплявших проводимую реорганизацию. Первым были сняты со своих постов заместители А.С. Бубнова, курировавшие как раз проблемы искусства, М.С. Эпштейн и Г.И. Бройде, а вместо них первым заместителем наркома просвещения утверждён Б.М. Волин, до того занимавший должность заведующего отделом школ ЦК ВКП(б). Вторым создан общесоюзный Комитет по делам искусств при СНК СССР[217] — орган исполнительной власти, призванный ежедневно и ежечасно руководить, направляя в нужное русло, деятельностью «театров и других зрелищных предприятий, киноорганизаций, музыкальных, художественно-живописных, скульптурных, других учреждений», а также «учебных заведений, готовящих кадры работников театра, кино, музыки и изобразительных искусств»[218]. Тем самым завершался процесс, начавшийся ещё в 1932 г. роспуском одиозных, не просто левых, а подчёркнуто революционных, да ещё и пролетарских, то есть якобы чисто классовых, объединений писателей, художников, архитекторов, композиторов. Таких, например, как Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), Ассоциация художников революционной России (АХРР), Всесоюзное объединение пролетарских архитекторов (ВОПРА), Российская ассоциация пролетарских музыкантов (РАПМ). Взамен их были созданы сначала Союз советских писателей, а затем и аналогичные союзы архитекторов, композиторов, несколько позже и художников. Руководил же ими Комитет по делам искусств и его председатель П.М. Керженцев, утверждённый на этом посту решением ПБ от 7 января 1936 г.[219]

К той же цели, к унификации подконтрольных только Москве всех культурных процессов, должно было привести и другое начинание, на этот раз — в области народного просвещения. Узкое руководство настойчиво стремилось предельно ускорить создание стандартных школьных учебников, единых для всего СССР, чтобы раз и навсегда покончить с почти 20-летней практикой воспитания детей и юношества как будущих граждан не Советского Союза, а той или иной союзной республики. Вместе с тем свести к минимуму ту самую среду, которая питала, как показали последние годы, не только центробежные силы в кругах бюрократии, но и национализм, даже сепаратизм. А заодно новые, общие учебники, должны были способствовать и выравниванию культурных уровней, слишком уж различных у народов, населяющих Российскую Федерацию, Украину, Белоруссию, с одной стороны, а с другой — Закавказскую Федерацию, Среднюю Азию.

Важнейшая роль в этом, наряду с усиленным и длительным обязательным обучением в школах русскому языку, что уже удалось начать, отводилась принципиально новому учебнику истории СССР, который по первоначальным решениям должен был появиться ещё летом 1935 г., но так и не был написан.

27 января 1936 г. «Правда» опубликовала составленные Сталиным, Ждановым и Кировым за полтора года перед тем «Замечания» по поводу конспектов учебников истории СССР и новой истории. Тех самых конспектов, которые были подготовлены по постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории». Их явные просчёты и заставили предать гласности частное мнение членов узкого руководства, которое могло бы помочь другим, более понятливым авторам.

Первая из двух записок начиналась ключевыми фразами: авторская группа «не выполнила задание и даже не поняла своего задания. Она составила конспект русской истории, а не истории СССР, то есть истории Руси, но без народов, которые вошли в состав СССР…»

А далее, чтобы усилить самое главное — требование уйти не только от прежней крайности — культурного национализма, но и не допустить новой — русского великодержавного шовинизма, следовало уточнение. Оказывается, в конспекте не были подчёркнуты «аннексионистско-колонизаторская роль русского царизма», «контрреволюционная роль русского царизма во внешней политике».

Предложение Сталина и Жданова опубликовать эти «Замечания», внесённые в ПБ 26 января, послужило основанием и для создания решением ПБ от того же дня комиссии «для пересмотра, улучшения, а в необходимых случаях и для переделок написанных уже учебников по истории». Её председателем утвердили, разумеется, Жданова. Членами же сделали наркомов просвещения РСФСР — А.С. Бубнова и УССР — В.П. Затонского, председателя ЦИК и СНК УзССР Ф. Ходжаева; заведующих отделами ЦК ВКП(б): науки — К.Я. Баумана и сельскохозяйственного — Я.А. Яковлева; главного редактора «Известий» Н.И. Бухарина и сотрудника «Правды» и «Известий» К.Б. Радека; заместителя председателя правления Госбанка СССР и одновременно редактора журнала «Вестник древней истории» А.С. Сванидзе, историка, академика АН СССР Н.М. Лукина, а также В. Быстрянского и П. Горина.

Однако даже создание комиссии со столь значительными полномочиями являлось всего лишь паллиативом и никак не могло полностью компенсировать вопиющие неудачи. Потому-то уже 3 марта ПБ пришлось пойти на более простые и вместе с тем радикальные меры — объявить конкурс, но на этот раз открытый, на лучший учебник по истории СССР, пока только для начальной школы[220].

Реформирование, твёрдо сохраняя изначальную направленность, тем не ограничилось. Оно ширилось, охватывая все новые леворадикальные по целям структуры. Ещё 10 декабря 1935 г. по записке Михаила Кольцова, направленной им в тот день лично Сталину, ПБ приняло изрядно запоздавшее, фактически лишь констатировавшее давно происшедшее, решение о ликвидации очередной творческой организации, на этот раз формально никак не связанной с СССР, — Международного объединения революционных писателей (МОРП), учреждённого в августе 1920 г. на II конгрессе Коминтерна. Не раз меняя своё название, от Международного бюро пролеткульта до Международного бюро революционной литературы, оно к концу 1930 г. достигло в своей деятельности апогея.

К середине 30-х годов деятельность МОРПа практически замерла. Это произошло по многим причинам: из-за прихода Гитлера к власти, что вынудило всех членов германской секции эмигрировать, присоединившись в СССР к находившимся там полтора десятилетия венгерским собратьям по перу; из-за раскола международного революционного движения на сторонников Троцкого и тех, кто остался верным политике Москвы. Именно последнее обстоятельство привело к отходу от МОРПа большинства французских сюрреалистов. Но особенно повлияли на судьбу объединения более широкий и по составу, и по взглядам участников международный Конгресс писателей в защиту культуры, проведённый в Париже в июне 1935 г., а также VII конгресс Коминтерна. Только потому фактический руководитель МОРПа как глава иностранной комиссии ССП Михаил Кольцов и вынужден был констатировать: «Международная ассоциация писателей (так он назвал в записке объединение — Ю.Ж.) находится в очень трудном положении — ей угрожает тихий развал». Не дожидаясь неизбежного конца, он предложил ликвидировать МОРП, выразив готовность возглавляемого им Журнально-газетного объединения регулярно издавать на русском языке новинки иностранной литературы[221].

Столь же принципиальным, весьма важным, но уже для развития науки Советского Союза, стало схожее по результату решение ПБ, которое далось нелегко, потребовало неоднократного обсуждения — 16 декабря 1935 г., 23 января и 7 февраля 1936 г., — о прекращении деятельности Коммунистической академии. Лишь в третий раз удача сопутствовала узкому руководству. Оно всё же добилось утверждения внесённого А.А. Андреевым по инициативе Сталина проекта: «Ликвидировать Комакадемию ввиду нецелесообразности параллельного существования двух академий»[222]. Так сошла со сцены структура, образованная ещё в 1918 г. и существовавшая первые пять лет как Социалистическая академия, стремившаяся любым путём вытеснить, а затем и ликвидировать старую Академию наук, не претендовавшую на политическую роль.

Комакадемия на всём протяжении своего существования в лице своих институтов — философии, истории советского строительства, мировой политики; секций — аграрной, права и государства, экономики, литературы и искусства; обществ — историков-марксистов, биологов-материалистов и других структур, безосновательно, опираясь лишь на членство в партии своих сотрудников, навязывала населению страны свои взгляды с помощью выходивших только при их авторстве школьных и вузовских учебников, издававшихся под их официальным контролем энциклопедий — Малой и Большой советских, Литературной. Те взгляды, которые вскоре объявят вульгарно-социологическими, антимарксистскими. И вот теперь безраздельному монопольному господству Комакадемии пришёл конец. Правда, сами члены её не пострадали. Их в том же учёном звании переводили в АН СССР, однако там играть прежнюю роль они уже не могли.

…Тем временем работа над проектом новой конституции, которая и призвана была юридически закрепить политические перемены, практически завершилась. Обобщив материалы всех подкомиссий, но, разумеется, лишь те, которые отвечали задуманной реформе, Я.А. Яковлев, А.И. Стецкий и Б.М. Таль в феврале представили в секретариат Конституционной комиссии, по сути же Сталину и Молотову, документ, получивший название «Черновой набросок». В нём уже было чётко прописано очень многое из задуманного. Высшим законодательным органом власти в стране должен был стать Верховный Совет СССР, состоящий из двух палат — Совета Союза и Совета Национальностей, но работающий не постоянно, а только во время регулярно созываемых сессий. В промежутках же предстояло действовать Президиуму Верховного Совета. Совнарком СССР становился подчёркнуто исполнительным и распорядительным органом власти, образуемым Верховным Советом. В разделе о суде и прокуратуре указывалось, что Верховный суд страны назначается Верховным Советом СССР, суды союзных и автономных республик, краев и областей формируются соответствующими республиканскими Верховными Советами, краевыми и областными Советами Лишь народные суды избираются населением. Наконец, раздел, посвящённый избирательной системе, провозглашал всеобщие, равные, прямые и тайные выборы.

Возможно, ободрённый успешным ходом дел, Сталин внезапно довёл до всеобщего сведения важное, даже решающее дополнение к проекту новой избирательной системы. Более того, сделал это весьма оригинально. 1 марта 1936 г. он принял одного из руководителей американского газетного объединения «Скриппс-Говард ньюспейперс», Роя Уилсона Говарда, и дал ему интервью. В конце беседы речь пошла о готовившейся конституции.

Говард: В СССР разрабатывается новая конституция, предусматривающая новую избирательную систему. В какой мере эта новая система может изменить положение в СССР, поскольку на выборах по-прежнему будет выступать только одна партия?

Сталин: Мы примем нашу новую конституцию, должно быть, в конце этого года. Комиссия по выработке конституции работает и должна будет скоро свою работу закончить. Как уже было объявлено, по новой конституции выборы будут всеобщими, равными, прямыми и тайными. Вас смущает, что на этих выборах будет выступать только одна партия. Вы не видите, какая может быть в этих условиях избирательная борьба. Очевидно, избирательные списки на выборах будет выставлять не только коммунистическая партия, но и всевозможные общественные беспартийные организации (выделено мной — Ю.Ж.). А таких у нас сотни. У нас нет противопоставляющих себя друг другу партий, точно так же как у нас нет противостоящих друг другу класса капиталистов и класса эксплуатируемых капиталистами рабочих… Вам кажется, что не будет избирательной борьбы. Но она будет, и я предвижу весьма оживлённую избирательную борьбу (выделено мной — Ю.Ж.). У нас немало учреждений, которые работают плохо. Бывает, что тот или иной местный орган власти не умеет удовлетворить те или иные из многосторонних и всё возрастающих потребностей трудящихся города и деревни. Построил ли ты или не построил хорошую школу? Улучшил ли ты жилищные условия? Не бюрократ ли ты? Помог ли ты сделать наш труд более эффективным, нашу жизнь более культурной? Таковы будут критерии, с которыми миллионы избирателей будут подходить к кандидатам, отбрасывая негодных, вычёркивая их из списков, выдвигая лучших и выставляя их кандидатуры. Да, избирательная борьба будет оживлённой, она будет протекать вокруг множества острейших вопросов, главным образом вопросов практических, имеющих первостепенное значение для народа. Наша новая избирательная система подтянет все учреждения и организации, заставит их улучшить свою работу. Всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в СССР будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти (выделено мной — Ю.Ж.). Наша новая советская конституция будет, по-моему, самой демократической конституцией из всех существующих в мире[223].

Так Сталин раскрыл потаённую прежде суть конституционной реформы. Как теперь оказывалось, ради мирной, бескровной — в ходе предвыборной борьбы, в ходе альтернативных, состязательных выборов — смены власти. Местной, как было сказано. Но каков будет уровень этой местной власти — районной, городской, областной, краевой, Сталин не объяснил — видимо, сознательно.

Упомянув в беседе сотни общественных организаций, Сталин явно слукавил. Он не мог не знать, что ещё 5–6 лет назад подавляющее большинство их прекратило существование, либо самораспустилось, либо было закрыто. На 1 марта 1936 г. в стране насчитывалась практически всего дюжина действующих массовых организаций, давно утративших свою самостоятельность.

Две самые многочисленные, охватывающие десятки миллионов граждан страны, являлись на деле частью партийно-государственных структур: комсомол (ВЛКСМ) и профсоюзы, объединённые своим высшим органом ВЦСПС, заменившим упразднённый в 1933 г. наркомат труда СССР. Три являлись, по сути, вспомогательными органами отдельных наркоматов: ОСОАВИАХИМ (Союз обществ друзей обороны и авиа-химического строительства) по программам НКО занимался допризывной подготовкой молодёжи; ОСВОД (Союз обществ содействия водного транспорта и охраны жизни людей на водных путях) выполнял те же функции, но применительно к задачам наркомата водного транспорта СССР; Союз Красного Креста и Красного Полумесяца являлся вспомогательным ответвлением республиканских наркоматов здравоохранения.

Кроме них, в стране имелись организации, которые во второй половине 30-х годов ограничивали свои общественные задачи исключительно сбором пожертвований в виде членских взносов: МОПР (Международная организация помощи борцам революции), образованная по инициативе IV конгресса Коминтерна; и Союз воинствующих безбожников, уже окончательно утративший свою былую политическую и агитационную активность.

Наконец, было ещё четыре общественные организации, «творческие», более напоминавшие заурядные профсоюзы: ВТО — Всероссийское театральное общество, Союз советских писателей, Союз советских архитекторов и Союз советских композиторов, из которых два последних пребывали в процессе создания. К таким же объединениям интеллигенции по профессии условно можно было причислить и ещё несколько малочисленных, почти бездействующих — хирургов, испытателей природы, математиков, ветеринаров и некоторые другие.

Все они, кроме комсомола, сохранялись или создавались отнюдь не с политическими целями, но вполне могли послужить решению той задачи, которую поставил Сталин: стать — в лице и центральных органов, и местных отделений — формальным, юридическим основанием для выдвижения «своих» кандидатов в депутаты Верховного Совета СССР и обеспечить тем появление нескольких конкурирующих между собою претендентов на высокий пост парламентария, если пользоваться терминологией Молотова. Породить настоящую, а не фиктивную предвыборную борьбу и острейшую состязательность на самих выборах — к этому и стремился Сталин, его соратники по реформированию; не к смене генерального курса на построение социализма, а всего лишь к уходу с политической сцены дискредитировавших себя партократов.

Четыре дня спустя интервью было опубликовано всеми газетами страны. Однако уверенность Сталина, прозвучавшая в беседе с американским журналистом, должна была быстро обернуться разочарованием. Ни пропагандистских материалов по поднятым им вопросам, ни панегирических или хотя бы просто положительных откликов, как обычно бывало во всех подобных случаях, так и не последовало ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Их подменили ничего не значащими подборками под рубрикой «Мировая печать о беседе тов. Сталина», в которых рассматривались исключительно внешнеполитические аспекты интервью. Даже «Правда» откликнулась лишь один раз, 10 марта, да и то передовицей «Самый демократический строй в мире», всё же выделив наиболее важное для страны. В статье отмечалось:

«Новая советская конституция и выборы на её основе, в которых примут активное участие и наши партийные, и многочисленные общественные организации, сыграют огромную роль во всей жизни и дальнейшем расцвете нашей родины. Выявятся ещё новые десятки и сотни тысяч людей, выросших культурно и политически и способных выдвинуться на большую государственную работу. Выявятся и люди другого сорта — обюрократившиеся, не желающие или не умеющие работать в органах управления так, чтобы «сделать наш труд более эффективным, нашу жизнь более культурной» (Сталин). Проверка массами советских органов на выборах будет вместе с тем проверкой партией каждой партийной организации, проверкой того, насколько тесно связана та или иная организация с массами, насколько годных людей выдвинула она в органы управления, насколько умеет она отбирать и выращивать кадры управления, достойные сталинской эпохи расцвета социализма в советской стране».

На том обсуждение в советской печати важнейшего положения новой конституции и основанных на ней выборов, так и не начавшись, завершилось. И означало это лишь одно: не только широкое руководство, но даже по меньшей мере часть аппарата ЦК — Агитпроп со Стецким и Талем — не приняли сталинской новации, не захотели хотя бы чисто формально одобрить опасную слишком для многих альтернативность при выборах, которая, как следовало из слов Сталина, лишний раз подчёркнутых «Правдой», напрямую угрожала положению и реальной власти первых секретарей — ЦК нацкомпартий, крайкомов, обкомов, горкомов, райкомов.

Партократия отказывалась принять сущность политических реформ, выражала своё несогласие весьма своеобразно — демонстративным замалчиванием базисного положения новой избирательной системы, с которой и выступил Сталин, обозначив тем возникновение совершенно необычной по форме оппозиции — латентной, ничем внешне не проявляемой. Но именно потому никто — ни узкое руководство, ни ПБ, ни КПК не могли при всём желании предъявить претензии или обвинения кому-либо из широкого руководства. Более того, при такой обструкции невозможно было доказать и наличие сговора, некоего идейного единства, которое и лежало всегда в основе любой оппозиции.

В интервью, которое Сталин дал Говарду, речь шла не только о новой конституции и предстоящих выборах. Гораздо больше внимания он уделил международным проблемам.

«Имеются, по-моему, — заметил Сталин, — два очага военной опасности. Первый очаг находится на Дальнем Востоке, в зоне Японии… Второй очаг находится в зоне Германии. Трудно сказать, какой очаг является наиболее угрожающим, но оба существуют и действуют… Пока наибольшую активность проявляет дальневосточный очаг опасности. Возможно, однако, что центр этой опасности переместится в Европу»[224].

Сталин не ошибся в своём прогнозе, сбывшемся очень скоро.

Ещё 21 декабря 1935 г. посол Франции в Берлине сообщил в Париж о намерении Германии в ближайшее время ввести части вермахта в Рейнскую демилитаризованную зону. Формальным поводом для столь вопиющего нарушения международных договоров послужит франко-советский пакт о взаимопомощи, который якобы нарушает Локарнские соглашения. Исходя из полученной, информации, хотя и с большим опозданием, 3 марта министр иностранных дел Франции вручил своему британскому коллеге Антони Идену ноту. Она извещала, что в случае нарушения Германией режима демилитаризованной зоны Франция немедленно объявит мобилизацию и введёт в зону свои войска. Кабинет Стэнли Болдуина решил рассмотреть это заявление 9 марта, однако действительность нарушила планы.

Перед рассветом 7 марта германские войска вошли в Рейнскую зону, заняли её силами всего одной дивизии, причём в таких стратегически важных городах, как Ахен, Трир и Саарбрюккен, разместили всего по батальону. Так был осуществлён оперативный план «Шулунг». А в десять часов утра того же 7 марта министр иностранных дел Германии фон Нейрат пригласил к себе послов Великобритании, Франции и Италии и уведомил их о том, что его страна отныне не связывает себя Локарнскими соглашениями. Правда, не обмолвился, что и Версальским договором, ибо именно статьи 42-я и 43-я последнего впервые установили запрет на присутствие рейхсвера, ставшего с 1935 г. вермахтом, как на всём левом берегу Рейна, так и в 50-километровой зоне вдоль правого.

Гитлер, отдавая приказ об осуществлении плана «Шулунг», заведомо блефовал. Позднее он признался: «Сорок восемь часов после марша в Рейнскую зону были самыми драматичными в моей жизни. Если бы французы вошли тогда в Рейнскую зону, нам пришлось бы удирать поджавши хвост, так как военные ресурсы наши были недостаточны для того, чтобы оказать даже слабое сопротивление»[225].

Однако Париж, несмотря на недавнюю решимость любой ценой отстаивать свои интересы, бездействовал, выжидая реакции второго гаранта Версальского договора — Великобритании, кабинета Болдуина. Не дождавшись от того никаких вестей, французский министр иностранных дел прилетел в Лондон, где умолял членов британского правительства поддержать намерения Франции, ещё не отказавшейся окончательно от военной акции, натолкнулся на отказ и смирился с ним. Гитлер во второй раз остался безнаказанным.

Лондон и Париж не использовали последний, как показали дальнейшие события, остававшийся у них шанс предотвратить войну. Мало того, продемонстрировали своим союзникам в Восточной Европе — СССР, Польше, Чехословакии, Румынии, Югославии, что будут и впредь избегать обострения отношений с Германией, продолжают и, скорее всего, будут продолжать порочную политику умиротворения. И всё же во Франции пока ещё не предали забвению договор с Москвой. Сенат, долгое время под всевозможными предлогами оттягивавший его обсуждение, под влиянием взрывоопасной ситуации, возникшей на восточной границе, 12 марта наконец ратифицировал его.

Но всё же, чтобы лишний раз уточнить позицию СССР при изменившемся столь радикально положении, в Москву направился Шастенэ, главный редактор ведущей парижской газеты «Тан». 16 марта он встретился с заместителем наркома иностранных дел Н.Н. Крестинским, чтобы услышать от него ответ на вопрос, более всего волновавший французов: каким образом Советский Союз окажет «Франции военную помощь в случае нападения на неё Германии». Получил же странный, несколько уклончивый ответ. Крестинский заявил:

«…Вопрос конкретно между генеральными штабами обеих стран ещё не обсуждался, и, очевидно, при обсуждении они должны будут по этому поводу договориться. Конечно, для оказания помощи Франции нам пришлось бы согласовать свои действия с другими союзниками Франции в Европе. Мне кажется, однако, что на помощь Польши рассчитывать трудно».

Шастенэ возразил замнаркома, указал, что тот «не учитывает того, что Польша, которую он недавно посетил и которая продолжает считать себя союзником Франции, в случае нападения Германии на Францию выступит против Германии». А потому его, журналиста, очень интересует, «как Советский Союз в этом случае сможет поддержать Польшу». И вновь не услышал ничего определённого[226].

Не удовлетворённый услышанным, 19 марта Шастенэ встретился с Молотовым и также взял у него интервью. Молотов говорил весьма убедительно и обнадёживающе:

«Вся помощь, необходимая Франции в связи с возможным нападением на неё европейского государства, поскольку она вытекает из франко-советского договора, который не содержит никаких ограничений в этом отношении, Франции была бы оказана со стороны Советского Союза. Помощь была бы оказана в соответствии с этим договором и политической обстановкой в целом…

Главное направление, определяющее политику советской власти, считает возможным улучшение отношений между Германией и СССР. Разумеется, для этого могут быть разные пути. Один из лучших — вхождение Германии в Лигу наций при том, однако, условии, чтобы Германия на деле доказала, что она будет соблюдать свои международные обязательства в соответствии с действительными интересами мира в Европе и интересами всеобщего мира»[227].

Схожая по сути мысль повторилась и в направленной Литвинову, находившемуся в те дни в Лондоне, директиве ПБ от 22 марта. Главе советского внешнеполитического ведомства рекомендовалось использовать переговоры стран-участниц Локарнского соглашения, проходившие в британской столице, для того, чтобы предложить Германии присоединиться к франко-советскому пакту. Сделать это «в том расчёте, чтобы Англия, Франция или Германия сами вынуждены были предложить в качестве компромисса пакт о ненападении между СССР и Германией. В этом случае Вы могли бы согласиться на этот пакт, имея в виду, что пакт о ненападении есть в то же время пакт о неоказании какой-либо поддержки агрессору и что пакт теряет силу, если одна из сторон нападает на третье государство»[228].

Таким образом Советский Союз решил подстраховать себя на тот случай, если бы Германия напала лишь на СССР, а Франция не стала бы спешить с той военной помощью, которую призвана была оказать в соответствии с пактом. Однако к столь крайней мере прибегать в те дни не пришлось. Интервью, данное Молотовым и выразившее твёрдую позицию СССР, его безусловную готовность прийти на помощь своему союзнику даже в случае нейтралитета Польши, сыграло свою роль. 27 марта в Париже произошло то, чего Москва ожидала почти год. Состоялся обмен ратификационными грамотами франко-советского договора, что в соответствии с международным правом и узаконивало вступление его в силу. А 1 апреля и правительство Великобритании официально гарантировало Франции свою военную помощь при нападении на неё Германии.

Так в Европе сложилась наконец хотя и слишком громоздкая, но всё же выглядевшая достаточно надёжной новая система безопасности, призванная сдержать агрессивные устремления нацистов, но в основе которой лежали интересы только Франции. Ведь лишь она одна отныне была связана договорами о взаимопомощи — отдельно с Великобританией, СССР, странами Малой Антанты. В этом-то и заключался основной порок возникшей системы безопасности: она целиком и полностью зависела от воли к сопротивлению только Парижа.

Но пожалуй, все эти весьма нелёгкие проблемы перестали выглядеть столь уж неразрешимыми, ибо начал претворяться в жизнь призыв VII конгресса Коминтерна, выдвинутый год назад, — к единству действий социалистов и коммунистов в рядах единого фронта для совместной борьбы против фашизма и угрозы войны. Народные фронты, на которые столь рассчитывали в Кремле, становились реальностью и вскоре могли в корне изменить политическую ситуацию в Европе.

16 февраля в Испании прошли вторые после провозглашения республики выборы в кортесы (парламент). Победу на них одержал созданный после нелёгких переговоров Народный фронт, объединивший социалистическую рабочую партию, левых республиканцев, республиканский союз, коммунистическую и каталонскую националистическую партии, было сформировано первое в истории правительство Народного фронта.

Ещё большее значение имели очередные парламентские выборы во Франции, которые также принесли убедительную победу Народному фронту. По истечении срока полномочий нижней палаты парламента прошлого состава главой правительства стал Леон Блюм, лидер социалистической партии. Он предложил коммунистам войти в правительство, однако лидеры КПФ решили вопрос отрицательно.

…Бурные, драматические события, потрясавшие Европу весной, отнюдь не заставили узкое руководство отказаться даже на время от подготовки задуманной политической реформы. И дабы ни у кого уже не оставалось сомнения ни в неизбежности, ни в направленности грядущих перемен, до завершения работы над проектом новой конституции были отменены некоторые принципиальные классовые ограничения, введённые ещё в период революции.

30 декабря 1935 г. «Известия» опубликовали постановление ЦИК и СНК СССР «О приёме в высшие учебные заведения и техникумы», которое значило очень много для тысяч юношей и девушек. Принятое накануне, 29 декабря, оно гласило:

«1. Отменить установленные при допущении к испытаниям и при приёме в высшие учебные заведения и техникумы ограничения, связанные с социальным происхождением лиц, поступающих в эти учебные заведения, или с ограничением в правах их родителей.

2. В высшие учебные заведения и техникумы, состоящие в ведений народных комиссариатов СССР, народных комиссариатов союзных республик или иных учреждений и организаций, принимать всех граждан обоего пола, выдержавших установленные для поступления в эти учебные заведения испытания».

А 21 апреля 1936 г. стало ясно, что пятимесячной давности статья Б.П. Шеболдаева «Казачество и колхозы» в «Правде» действительно являлась своеобразным анонсом приближавшегося события. Тот же официоз опубликовал ещё одно, столь же значимое постановление, но уже только ЦИК СССР:

«Учитывая преданность казачества советской власти, а также стремление широких масс советского казачества наравне со всеми трудящимися Советского Союза активным образом включиться в дело обороны страны, Центральный исполнительный комитет Союза ССР постановляет: отменить для казачества все ранее существовавшие ограничения в отношении их службы в рядах Рабоче-крестьянской Красной армии, кроме лишённых прав по суду».

Кроме того, при утверждении проекта этого постановления в ПБ по предложению Ворошилова восстанавливались казачьи части с их старой традиционной формой — цветными (красные для донцов, синие для кубанцев) околышами фуражек и лампасами, с папахами, кубанками и бешметами[229].

Своеобразная реабилитация не ограничилась только казачеством. 15 января ПБ по предложению А.Я. Вышинского, внесённому на рассмотрение ещё 11 декабря, своим решением поручило Верховному суду, Прокуратуре и НКВД СССР создать региональные комиссии для «проверки правильности применения постановления ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г.». То есть того самого пресловутого указа «Об охране социалистической собственности», который обрушился главным образом на сотни тысяч крестьян. ПБ потребовало также возбудить ходатайства о смягчении наказания или о досрочном освобождении осужденных. Только за шесть последующих месяцев краевые и областные комиссии рассмотрели 115 тысяч дел, 91 тысячу из них признали «неправильными» и на том основании освободили от дальнейшего отбывания наказания свыше 37 тысяч человек[230].

Не удовлетворённый такими результатами, А.Я. Вышинский в апреле снова направил Сталину и Молотову записку, доказывая, что в ряде регионов комиссии работают недостаточно хорошо, и в подтверждение привёл следующие данные. Всего за два года судимость была снята с 768989 человек, в том числе с 29 июля 1935 г., когда ПБ и приняло в первый раз соответствующее предложение Вышинского, по 1 марта 1936 г. — с 556790 человек. Но если в целом по Союзу отказы при пересмотре дел составили 5%, то в Северо-Кавказском крае, Ленинградской и Ивановской областях они оказались непропорционально высокими: 21,7, около 20% и 12,2% соответственно. Согласившись с мнением Вышинского, 8 мая ПБ потребовало от прокуроров указанных регионов «принять необходимые меры к исправлению неправильных решений на местах»[231].

Столь же значимым, но уже для интеллигенции, должно было стать и другое решение ПБ, от 4 апреля 1936 г., означавшее, в сущности, полный отказ от господствовавшей в годы первой пятилетки махаевщины, выразившейся, среди прочего, в наиболее одиозных процессах того времени, дискредитировавших практически всех, кто имел высшее образование.

Л.К. Рамзина, В.А. Ларичева, В.И. Огнева и других довольно известных инженеров, осужденных на десять лет по делу «Промпартии», не просто помиловали, но и восстановили «во всех политических и гражданских правах». Опубликованное на следующий день в «Известиях» постановление президиума ЦИК СССР стало весомой пропагандистской акцией, призванной положительно повлиять на политические настроения технической интеллигенции.

Тогда же ПБ приняло ещё два, внесённых Сталиным и Молотовым по предложению А.Я. Вышинского, решения, на этот раз касавшихся предельно ограниченного круга лиц — «социально чуждых элементов», высланных в начале 1935 г. из Ленинграда в связи с убийством Кирова. 28 февраля:

«Предложить НКВД и Прокуратуре Союза ССР в отношении учащихся высших учебных заведений или занимающихся самостоятельным общественно-полезным трудом, высланных в 1935 г. из Ленинграда в административном порядке вместе с их родителями в связи с социальным происхождением и прошлой деятельностью последних, но лично ничем не опороченных, — высылку отменить и разрешить им свободное проживание на всей территории Союза ССР»[232].

8 мая Вышинский вновь направил Сталину и Молотову записку всё по той же проблеме. Только три месяца спустя Сталин и Молотов нашли наиболее приемлемую форму ответа. 23 июля ПБ приняло подготовленное ими решение:

«Предложить ЦИК СССР и ВЦСПС лиц, высланных из Ленинграда, но не виновных в конкретных преступлениях, на время высылки не лишать избирательных прав и права на пенсию»[233].

Всеми этими решениями и постановлениями группа Сталина упорно стремилась к одной из важнейших по возможным результатам цели: принципиальному изменению массовой базы избирателей. Загодя, ещё до принятия и новой конституции, и основанного на ней избирательного закона, она хотела предельно расширить круг лиц, которым вернули гражданские права, отбиравшиеся начиная с 1918 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.