Первый отпуск
Первый отпуск
Поближе с семьей Бориса Николаевича я познакомился в мае 86-го года. Тогда они все вместе отправились в отпуск в Пицунду. Поехали Наина Иосифовна, младшая дочь Татьяна, ее сын Борис и старшая дочь Елена с дочерьми – Катей и Машей. Ельцин всегда брал их с собой на отдых.
К этому времени Кожухов уже ревновал меня к шефу. Я не сразу понял это. Считал, что Юрий Федорович устает на работе, оттого раздражителен и несправедливо ко мне придирается. И только позднее сообразил, кто именно спровоцировал такое отношение.
Кожухов подружился с Илюшиным. Завоевать расположение Виктора Васильевича оказалось нетрудно. Из спецбуфета, который обслуживал шефа, подавали не только чай и кофе, но и свежую выпечку. Сдобу готовили на особой кухне в Кремле. От запаха слюнки текли, но теплые булочки, пирожки, ватрушки предназначалась только для начальства. Кожухов же сам заказывал продукты в буфете и лишними пирожками начал подкармливать помощника первого секретаря МГК.
Черта эта – поесть за казенный счет – сохранилась у Илюшина, даже когда он в 96-м году стал первым вице-премьером Правительства России. В новую должность он вступил со старой песней:
– Почему меня не обслуживают, как положено? Где охрана? – были его первые вопросы на новом поприще.
Словом, Кожухов с благословения Виктора Васильевича начал ревновать Ельцина ко мне еще до отпуска в Пицунде. И для этого, как им казалось, были причины. Мы выезжали с Борисом Николаевичем на работу рано. Магазины открывались в восемь. Мы в них заходили, Ельцин делал замечания – я записывал. И сразу же на службу. Илюшин же раньше девяти не приходил, поэтому я сам звонил секретарю горкома по торговле, сообщая об итогах утренних проверок.
Секретарем была женщина, товарищ Низовцева. Она никогда мне не говорила: дескать, вы охранник, лезете не в свои дела. Наоборот, спокойно, по-деловому обсуждала со мной все проблемы. Илюшин же в этот период увлекся теннисом, с утра любил поиграть и приходил на работу раздраженный, что мы опять явились раньше него. Но шеф тогда спал мало и утром маялся без дела. Он отдыхал по четыре-пять часов в сутки, и ему недолгого сна хватало, чтобы восстановить силы. Говорят, что это – признак гениальности. У меня же выбора не оставалось – я вынужден был спать столько же. Не знаю, насколько я гениален, но тоже успевал прийти в себя.
Илюшин наябедничал Кожухову на меня: Коржаков лезет не в свои дела, едва ли не командует помощниками, то есть им персонально. Жаловался он и Ельцину, Борис Николаевич спустя годы сам рассказал мне об этом.
Отношение ко мне изменилось – появился недоброжелательный тон. Вдобавок к козням партинтригана Кожухов рассказал шефу, что взял он Суздалева и меня в охрану только потому, что другого выбора не было. Ему предложили анкеты десяти офицеров, но все, в том числе и мы с Виктором, оказались «стукачами». Должны были про каждый шаг Ельцина докладывать своему начальству…
Как-то мы уехали из горкома пораньше, часов в десять вечера, и я предложил Борису Николаевичу послушать в машине музыку. Он спросил:
– А что вы мне можете предложить?
– У меня есть Анна Герман.
В те годы еще не у каждого были хорошие магнитофоны и качественные аудиопленки. Родственники подарили нам отличный магнитофон на свадьбу, и я коллекционировал эстрадные музыкальные записи. Много пленок привез из Афганистана. Я включил Анну Герман, которая пела «Один раз в год сады цветут». Шеф послушал, и ему понравилось.
Борис Николаевич терпеть не мог радио. Хочешь включить – новости послушать, он запрещает:
– Выключите!
Причем командует резко, раздраженно. Но музыку в машине стал слушать с удовольствием. Мы ехали по ночной Москве, он сидел молча, с лирическим выражением лица. Так было несколько раз. Когда его на встречах спрашивали, кого из эстрадных певиц он больше всего любит, отвечал без раздумий:
– Анну Герман.
Меня этот ответ забавлял…
Из родных уральских песен Ельцин любил «Рябинушку» известного композитора Радыгина, но слов не помнил. Наина Иосифовна знала из нее куплета полтора.
С приходом в команду Ельцина помощника из Госстроя Суханова песенный репертуар шефа расширился. Лев Евгеньевич замечательно играл на гитаре и пел. Ради Ельцина он выучил слова этой «Рябинушки». И никогда не подавал вида, заметив, что у Бориса Николаевича серьезные проблемы с музыкальным слухом.
Зато чувство ритма у Ельцина было развито нормально. Оттого он неплохо играл на ложках. Этими ложками шеф мог задолбать кого угодно. Даже во время официальных визитов требовал:
– Дайте ложки!
Если деревянных под рукой не оказывалось, годились и металлические. Он их ловко сгибал и отбивал ритм исполняемой мелодии. Но металлические ложки стирали в кровь пальцы, мозоли потом ныли, раздражая шефа.
Ельцин родился в деревне Бутка, и там, видимо, играть на ложках было престижно. Борис Николаевич, звонко шлепая ложками по разным частям собственного тела, начинал напевать:
Калинка, калинка, калинка моя.
Выгоняла я корову на росу,
Повстречался мне медведь во лесу…
Эти строчки он в упоении повторял многократно, отбивая темп ложками. Многие слушатели, не выдержав комизма ситуации, хохотали.
У Бориса Николаевича не было музыкального образования, но тяга к музыке чувствовалась. Он построил в Свердловске театр оперетты, рассказывал мне, как любил ходить на спектакли. Но я ни разу не слышал, чтобы он напевал какую-нибудь мелодию из оперетт.
Единственная песня, которую Борис Николаевич знал от начала до конца, была «Тонкая рябина». Мы ее выучили благодаря президенту Казахстана – ехали как-то с Назарбаевым в машине от аэропорта до его охотничьей резиденции «Боровое» часа два и разучивали слова – повторили песню раз пятьдесят. Нурсултан Абишевич очень любит русские песни и красиво их исполняет. После этой поездки Борис Николаевич всегда пел в компании «Тонкую рябину». Когда куплет заканчивался и нужно было сделать паузу, Ельцин начинал первым, чтобы показать: слова знает, подсказывать не нужно.
…После Анны Герман я хотел и другие пленки принести, но шеф вдруг категорически запретил:
– Все, хватит. Надоело.
Музыкальные вечера в машине прекратились, отношения наши заметно испортились. Я, честно говоря, сильно не переживал: выгонит так выгонит. До этого я был в охране у маршала Сергея Леонидовича Соколова и продержался там чуть больше месяца. Просто не сработался с руководителем охраны. Пришел к своему начальнику подразделения и честно сказал:
– Прошу вас взять меня обратно. Не считайте, что я не справился, просто не могу с этим типом работать.
Если бы и здесь возникла аналогичная ситуация, я бы, не сожалея, тоже ушел.
Неожиданно ко мне в мае подходит Кожухов и спрашивает:
– Ты в отпуск не собираешься?
Я удивился – у меня отпуск был записан на осень.
– А мы тебе сейчас предлагаем, – настаивал Юрий Федорович. – Мы уезжаем на отдых, и ты тоже отдохни.
Но через некоторое время Кожухов изменил свое решение:
– Ты все-таки с нами в командировку поезжай.
Выясняется следующее. Я в то время еще неплохо играл в волейбол, а шеф часто рассказывал, что был мастером именно в этом виде спорта. И ему просто хотелось во время отпуска поиграть с достойными партнерами.
Таня тоже увлекалась волейболом и даже участвовала в студенческих соревнованиях МГУ. Могла дать приличный пас, да и принимала подачу неплохо.
Приехали в Пицунду, на госдачу – объект отдыха. Только расположились, а Борис Николаевич уже дает команду: всем приходить на волейбол в пять часов.
Я вышел на площадку в наколенниках и начал разминаться. Мы сделали по два-три удара, и Ельцин вдруг поворачивается к Кожухову и говорит резко, сквозь зубы:
– Надо лучше знать свои кадры.
Кожухов еще в Москве опасался, что шеф увидит мою профессиональную игру. И потому решил в отпуск меня не пускать, чтобы никаких неформальных отношений, а тем более симпатий между мной и Борисом Николаевичем не получилось.
В волейбол мы играли каждый день. Шеф, естественно, взял меня в свою команду – проигрывать Борис Николаевич терпеть не мог. Иначе настроение у него надолго портилось. В теннис он тоже обязан был всегда выигрывать.
В Пицунде мы устраивали настоящие баталии. Пригласили местную команду – чемпиона Пицунды. Она состояла в основном из наших офицеров и прапорщиков, которые охраняли объекты отдыха партийной элиты. Мы всегда у них выигрывали. Дошло до того, что они отыскали какого-то профессионального волейболиста из Гагр, который играл сильнее всех на побережье. Я встал против этого парня и практически нейтрализовал его. Повторюсь, но напомню, что в моем волейбольном амплуа самым серьезным элементом был блок. С юности его освоил. Помогало и спортивное чутье. К тому же прыгал высоко, с «зависанием», и еще выше вытягивал руки. Мы тогда победили со счетом 3:2. Все очень радовались – прыгали, обнимались.
Помимо волейбола были и другие развлечения. Ездили на рыбалку, купались… С купанием связан еще один эпизод, изменивший отношение Ельцина ко мне.
Сначала температура морской воды колебалась от одиннадцати до тринадцати градусов. Для купания она была холодноватой. Но шеф ежедневно переодевался в палатке на пирсе и по трапу спускался в море. Мы, его телохранители, по инструкции, должны были заранее войти с берега в воду, проплыть метров двадцать к трапу и там в воде поджидать Бориса Николаевича.
Так я и делал. Пока он надевал плавки, я доплывал до положенного места и отчаянно дрыгал руками и ногами, чтобы не заледенеть. Ельцин же медленно спускался по трапу, проплывал несколько метров вперед и возвращался обратно. Потом уж выпрыгивал я и бежал под теплый душ.
Проходит недели полторы. Неожиданно Кожухов и Суздалев устраивают мне головомойку:
– Ты бессовестный предатель, ты к шефу подлизываешься.
– В чем дело? Объяснитесь.
– Ну как же, мы честно стоим на берегу, пока шеф плавает, а ты вместе с ним купаешься, моржа из себя изображаешь.
Тут уж я взорвался:
– Ребята, я делаю так, как положено по инструкции. Если бы вы мне раньше сказали, что не нужно с ним плавать, я бы не плавал.
Оказывается, когда вода потеплела градусов до двадцати, Ельцин спустился, а около него уже Кожухов плещется. Борис Николаевич с удивлением спрашивает:
– Что это вы тут делаете?
– Как? Положено, чтобы вы не утонули.
– А почему вы прежде стояли на пирсе? Вот Александр постоянно плавал.
Мои напарники решили, что я их подсиживаю. Хотя я искренне считал себя третьим в этой команде и никогда не стремился стать вторым или первым. Я был и так доволен тем, что не посещал инструктажи в подразделении, не ходил на партсобрания, семинары и т.д. Отрабатывал свои сутки – и делал, что хотел. Меня такой график работы вполне устраивал.
После отпуска отношения с Ельциным изменились коренным образом – появились доверие и обоюдный интерес. Иногда едем в машине, а у шефа лирическое настроение. И он вспоминает:
– Александр, а здорово мы этих волейбольных пижонов надрали!
Теперь я вызывал у него только положительные ассоциации. Отпуск в Пицунде мы с Борисом Николаевичем часто вспоминали, считали его «медовым». Правда, тогда к концу отдыха Борис Николаевич застудил спину и больше в волейбол никогда не играл.
Илюшин болезненно воспринимал теплое, дружеское отношение шефа ко мне. Еще больше он нервничал, когда Борис Николаевич поручал мне дела, не входящие в компетенцию охраны. При любом удобном случае Виктор Васильевич подчеркивал: дело телохранителей – охранять. Если Ельцину дарили цветы или сувениры, он всегда старался всучить их нам, чтобы таскали. А я не брал и при удобном случае объяснял Виктору Васильевичу азбуку охранной деятельности. Например, что руки у телохранителя всегда должны быть свободными.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.