Глава 2 От разложения к капитуляции

Глава 2

От разложения к капитуляции

Подходящим вступлением к описанию последнего этапа войны является разговор между Гитлером и генералом Томале, начальником генеральной инспекции танковых войск. Он состоялся в «Адлерхорсте» в ночь с 29 на 30 декабря 1944 года. Гитлер превзошел сам себя, грезя наяву на радость себе и другим. Тогда он заявил (фрагмент № 30):

«Не так давно я прочитал том писем Фридриха Великого. В одном из этих писем (это было на пятом году Семилетней войны) он написал: «Я начинал эту войну с самой лучшей армией в Европе; теперь я имею навозную кучу. У меня больше нет руководителей, мои генералы ни на что не способны, офицеры не командуют, войска никуда не годятся». Его оценка была ужасающей. Но тем не менее этот человек выдержал войну. К тому же, если почитать оценки состояния русских войск, они тоже никуда не годятся. Но они не останавливаются. Так что главное – в вечных человеческих качествах, качествах, которые в действительности являются основой военной профессии. Военные качества не проявляются сами по себе, если упражняешься на песочных макетах. В конечном счете они проявляются в способности выстоять, в упорстве и решительности. Вот главный фактор в любой победе. Талант – ненадежная вещь, если только он не базируется на упорстве и фанатичной решительности. Вот что самое главное в человеческой жизни. Люди с блестящими идеями, планами и т. п. так ничего и не достигнут в итоге, если они не обладают сильным характером, упорством и решительностью. Иначе они просто полагаются на удачу. Если все идет хорошо, они тревожатся; если дела плохи, они впадают в уныние и тут же все бросают. Так мировую историю не сделаешь. Мировую историю можно делать только в том случае, когда кроме высокого интеллекта и всесторонних знаний, кроме постоянной боевой готовности человек обладает к тому же фанатичной решимостью и смелостью своих взглядов, что может сделать его хозяином над самим собой. В конечном счете главное для солдата чувствовать в критическую минуту, что тот, кто им командует, обладает такими качествами. Некоторые не любят такого, это плохие солдаты. А хорошие солдаты понимают, что они играют какую-то роль; они говорят: «Почему нам приходилось нести все эти жертвы? Но мы просто обязаны и дальше идти на это, до тех пор пока не кончится война». Это бесспорно. Никто не может держаться вечно. Мы не можем, противник не может. Вопрос лишь в том, кто дольше продержится. Дольше должен продержаться тот, кто поставил на карту все. Мы все поставили на карту. Если противник скажет однажды: «С нас достаточно», с ним ничего не произойдет. Если Америка скажет: «Мы уходим. Точка. У нас больше нет солдат для Европы», ничего не произойдет. Нью-Йорк останется Нью-Йорком, Чикаго по-прежнему будет Чикаго, Детройт по-прежнему будет Детройтом, Сан-Франциско по-прежнему будет Сан-Франциско. Ничего не изменится. Но если мы скажем сегодня: «С нас достаточно», мы перестанем существовать. Германия перестанет существовать».

Вот неплохое изложение Гитлером общей политико-стратегической концепции, которую вынашивала германская верховная ставка в конце войны. Проще всего она выражалась призывом не опускать руки «за пять минут до двенадцати», как это произошло, по теории национал-социализма, в 1918 году. Но для человека, который управлял судьбой Германии, тот период, когда решения относительно войны и победы говорили сами за себя, был окутан туманом его бесплодных политических и военных мечтаний. На первом плане была его убежденность в том, что вражеская коалиция потерпит крах, и он все время полагал, что находит этому новые свидетельства. Во-вторых, его «вера» базировалась на нашем «чудо-оружии»; оно являлось великим достижением немецких инженеров и специалистов, но не было основания думать, что оно окажет молниеносный или даже скорый решающий эффект, сравнимый с тем, что позднее был достигнут с помощью первой атомной бомбы. Между тем как весь народ, так и вермахт оставались в неведении относительно реальной ситуации. Их последние силы подстегнули пропагандистская форма изложения требования западных союзников насчет безусловной капитуляции[287] и, хотя и с большей осторожностью, сообщения об ужасах, творимых русским сбродом после вхождения Красной армии в Восточную Пруссию.

Такие доводы могли принести пользу с политической точки зрения, но строить на столь зыбкой почве какие-то военные планы было невозможно, что в один из моментов просветления признал даже Гитлер.

Поэтому на последнем этапе войны германская верховная ставка разрывалась по всем направлениям: между востоком и западом, между попытками осуществить амбициозные операции, для которых не было ни сил, ни средств, и безжалостным ходом событий, постоянно опережавшим любые планы, между наводящей страх героической решимостью не признавать приближения катастрофы и рутинными действиями в сказочном царстве якобы боеспособных армий, дивизий и полков. Одержимость одного человека, обладавшая дьявольской силой, управляла всем. Командная машина слала приказы, как обычно, сплошным потоком, хотя вполне возможно, что их уже некому было получать. Тем не менее немецкие солдаты и гражданское население, уже непосредственно вовлеченное в военные действия, следовали такому руководству с энергией и самопожертвованием.

Так что теперь гитлеровское руководство не имело ни цели, ни объекта, но его сумасшедшие приказы продолжали выходить один за другим со всеми признаками собственных ошибок и фразеологии Гитлера. Он предлагал выйти из Женевской конвенции в знак протеста против бомбежки гражданского населения и для того, чтобы это послужило стимулом для сопротивления в последнюю минуту, но его отговорили. В начале марта 1945 года из мрачных убежищ рейхсканцелярии прозвучала бессмысленная угроза солдатам вермахта, что их родственникам дома придется отвечать за них, если они попадут в плен не будучи ранеными. 19 марта последовал приказ разрушать все промышленные предприятия и склады, прежде чем сдавать еще одну пядь германской территории врагу – даже без учета минимальных жизненных потребностей населения. Наконец, 15 апреля 1945 года, всего лишь за четырнадцать дней до того, как он обманул судьбу, совершив самоубийство, Гитлер обратился к солдатам, воюющим на Восточном фронте: «Каждый, кто отдает приказ об отступлении, если вы не знаете его хорошо лично, должен быть немедленно арестован и, при необходимости, расстрелян на месте, независимо от занимаемой им должности», – хамская награда за дисциплинированность и лояльность вермахта, который пять с половиной лет нес на себе бремя войны.

Кейтель оказался единственным старшим офицером, следовавшим этим начинаниям со всей тщательностью. Единственное, что он сказал, давая показания, это: «Когда все наши попытки [в марте 1945 года] провалились, поражение Германии стало абсолютно очевидным. Лишь воинский долг, лежавший в основе клятвы, которую мы давали, заставлял меня и всех нас продолжать борьбу».

В середине января, еще до того, как противник остановил наше наступление на западе, Верховное командование вынуждено было переключить свое внимание на восток. Первый тревожный сигнал поступил, когда сражение в Арденнах было в самом разгаре. 24 декабря Гудериан появился в «Адлерхорсте». Красная армия глубоко проникла на северо-запад Венгрии, и Будапешт оказался отрезанным. Поэтому он счел, что у Гитлера с его ставкой недостаточно информации о положении на востоке из вторых рук. Заметки Йодля об этой встрече (он ошибается насчет ее даты) создают впечатление, что речь шла только о Венгрии и что с театров военных действий ОКВ туда срочно направили подкрепление. Однако Гудериан в собственном отчете об этой встрече говорит, что целью его поездки было перенести центр тяжести сохранившегося военного потенциала Германии на Восточный фронт ввиду того, что русские превосходили нас как численно, так и в боевой технике по всему фронту. Он заявляет, что называл 12 января датой возможного начала наступления Красной армии. Книга Гудериана красноречиво свидетельствует об ужасе, который он испытывал перед угрозой потери восточных германских областей, о бесконечных спорах с Йодлем, ставшим «еще опаснее Гитлера из-за своей решимости не уступать инициативу, якобы вновь обретенную, по его мнению, на западе», а также о «зловещем и трагическом сочельнике, проведенном им в совершенно не подобающей христианину атмосфере» верховной ставки. Поэтому в описании Гудериана все звучит правдивее, чем у Йодля.

Последующие события, однако, показали, что заявления Гудериана не подвигли верховную ставку на разработку плана с учетом предстоящего наступления русских в Венгрии, на случай если оно примет угрожающие масштабы. Гитлер просто отказался принимать эту ситуацию всерьез. Гудериан имел при себе данные относительно численного состава и намерений Красной армии, подготовленные отделом разведки, который занимался иностранными армиями на востоке под руководством своего опытного начальника генерала Гелена. Гитлер отмел все это как «чистый блеф» и «вздор». Несмотря на поражения и разочарования, Йодль по-прежнему был решительно настроен продолжать наступление на западе, хотя он, видимо, думал таким образом расправиться с противником как можно эффективнее, чтобы получить передышку и использовать ее затем, чтобы направить побольше сил на восток. В канун Нового года Гудериан снова представил устный доклад, а 9 января еще один. На ежедневных совещания в «Адлерхорсте» офицеры-докладчики от штаба оперативного руководства неоднократно указывали на ту опасность, которая исходит с плацдарма противника на Висле. Гитлеру все это было безразлично. Никому не приходило в голову подчинить в связи с сужением зоны боевых действий все сухопутные войска их собственному Генеральному штабу. Наоборот, Йодль держался за «свои» дивизии на западе и даже усилил их, насколько это было возможно, дивизиями, высвободившимися в Финляндии и Норвегии. Гудериан вернулся в Цоссен, выражаясь его собственными словами, с «жестким приказом Гитлера Восточному фронту обходиться без посторонней помощи и теми средствами, которые там имеются».

Крупное наступление русских достигло Верхней Силезии и среднего течения Одера. Уже на четвертый день оценка ситуации в верховной ставке начала меняться. Еще вечером 15 января, накануне переезда ставки из «Адлерхорста», в дневнике Йодля всего лишь одна фраза: «19.20. Звонит Гудериан и умоляет срочно бросить все силы на восток».

Однако на следующий день в его дневнике уже есть свидетельства скоропалительных панических решений, которые быстро оказываются невыполнимыми. В нем говорится: «Фюрер требует неотложных действий по срочной переброске двух танковых и двух пехотных дивизий из Либавы (Курляндия)».

В тот же день Гитлер приказал «бросить в Венгрию на защиту жизненно важных нефтяных промыслов» 6-ю танковую армию СС, первое соединение, которое он разрешил вывести из Арденн на отдых. За несколько недель до этого Гитлер за спиной Гудериана отдал приказ о немедленной переброске танкового корпуса СС с центрального участка Восточного фронта в Венгрию. Теперь Гудериан вышел из себя. В первое же утро после возвращения ставки в рейхсканцелярию в Берлин[288] он появился там и набросился на Йодля. В ответ тот лишь пожимал плечами. Нет ничего, что подтверждало бы участие Йодля в принятии этого решения. В результате небольшие резервы с Западного фронта оказались разбросанными, и, вместо того чтобы использовать их для выполнения главной задачи по защите восточной границы Германии, большую часть отправили в поход на Венгрию, на что конечно же ушло несколько недель. Во всяком случае, Гудериан не получил поддержки у Йодля, когда протестовал против этого приказа, и, следовательно, не получил ее нигде. В своих показаниях после войны Кейтель приподнял завесу с этих событий, признав, что Гитлер «считал защиту Вены и Австрии жизненно важной» и что он «скорее смирился бы с падением Берлина, чем с потерей венгерских нефтяных месторождений и Австрии».

17 января Варшаву покинули последние четыре оборонявших ее неполных батальона. Это было сделано без ведома Гитлера и без специального приказа от его имени. Узнав об этом, он впал в страшный гнев, доказав, согласно рассказу Гудериана, что осознал наконец собственную вину в быстром крушении Восточного фронта. «Он полностью потерял представление об ужасающей в целом обстановке или потерял к ней интерес, – свидетельствует Гудериан. – Он не мог думать ни о чем, кроме беды с потерей Варшавы… Следующие несколько дней он посвятил выяснению причин сдачи Варшавы и взысканиям Генеральному штабу, потому как счел это его провалом». Гудериан повторяет слова Гитлера: «Я ругаю за это не вас, а Генеральный штаб. Для меня невыносимо то, что группка интеллектуалов навязывает свои взгляды своему начальству. Но в Генеральном штабе сложилась такая система, и с этой системой я намереваюсь покончить». Несмотря на все протесты Гудериана, полковник фон Бонин, начальник оперативного отдела Генерального штаба сухопутных войск, и два подполковника из его штаба были арестованы и, вместе с Гудерианом, подвергнуты допросам печально известными руководителями СД Кальтенбруннером и Мюллером. Бонин в итоге угодил в концентрационный лагерь, в котором оставался до конца войны. Между тем бои за Восточную Германию, которые требовали отдачи всех сил, продолжались.

Штаб оперативного руководства ОКВ, возможно, и не вовлекался напрямую во все эти дела, но не приходится сомневаться насчет того, как они сказались на его офицерах. Они увязли в них еще глубже, когда узнали, что на них возложена подготовка следующего приказа, разосланного 21 января 1945 года в результате инцидента в Варшаве:

«Я [Гитлер] приказываю:

1. Главнокомандующие, командиры корпусов и командиры дивизий несут передо мной личную ответственность за своевременные доклады относительно

а) любого решения по осуществлению тактического маневра;

б) любого планируемого удара силами дивизий или выше, который не соответствует общим указаниям высшего командования;

в) любого наступательного действия на спокойных участках фронта, выходящих за рамки обычных действий ударных частей, рассчитанных на отвлечение внимания противника на этот участок;

г) любого плана по выходу из боя или отвода войск;

д) любого плана оставления занимаемой позиции, локально укрепленного опорного пункта или крепости.

Они должны действовать так, чтобы у меня было время, если это необходимо, вмешаться в принятие такого решения, с тем чтобы мои контрприказы успели вовремя дойти до частей на передовой.

2. Главнокомандующие, командиры корпусов и дивизий, начальники штабов и каждый офицер штаба в отдельности или офицеры, работающие на штабы, несут передо мной ответственность за то, чтобы каждый доклад, сделанный мне как непосредственно, так и по обычным каналам, не содержал ничего, кроме неприкрашенной правды. Впредь я буду безжалостно наказывать за любую попытку сокрытия фактов, как невольного, так и по небрежности или оплошности.

3. Должен указать на то, что поддержание линий связи, особенно в обстановке тяжелых боев и в критических ситуациях, является необходимым условием для ведения боевых действий. Все войсковые командиры несут передо мной ответственность за то, чтобы эти линии связи как с вышестоящими штабами, так и с подчиненными командирами не прерывались, и за то, чтобы с помощью всех возможных средств, вплоть до личного вмешательства, постоянная связь с выше-и нижестоящими командирами была гарантирована».

Издавая такой приказ, Гитлер, должно быть, преследовал далекоидущую цель: окончательно заткнуть рот вермахту или скорее сухопутным войскам. Презрительный тон приказа полностью отражает его ненависть к офицерам Генерального штаба и к их традиционно независимому мышлению. Последующие приказы, бывшие в значительной степени невыполнимыми, дали ему возможность по собственной прихоти осуществлять свои жалкие угрозы по поводу наказаний.

В день, когда вышел этот приказ, Гитлер предпринял еще один шаг с целью остановить поток русских на востоке, что оказалось полнейшей иллюзией. Гудериан предложил сформировать новую группу управления сухопутными войсками, группу армий «Висла», с тем чтобы «закрыть брешь, образовавшуюся в результате наступления русских, остановить прорыв… в направлении Данцига… и окружение Восточной Пруссии и собрать в один кулак подкрепления, подтягиваемые с этой целью». И Гитлер выставил кандидатуру на должность командующего этой группой армий в лице Гиммлера! Перед армией стояла чрезвычайно сложная задача, имевшая жизненно важное значение, и Гудериан предлагал на эту должность фельдмаршала Фрейера фон Вейхса, который командовал войсками вермахта на юго-востоке и теперь был свободен. Он считал, что получил согласие Йодля. Однако, представив согласованную кандидатуру Гитлеру, испытал, как он пишет, «огромное разочарование». К несчастью, Йодль случайно обмолвился о глубоких религиозных чувствах фельдмаршала. Это и привело к тому, что Гитлер категорически отверг эту кандидатуру и предложил назначить Гиммлера. Гудериана «привело в ужас» это «абсурдное предложение», но он ничего не мог сделать. В итоге даже Гитлер вынужден был признать, что Гиммлер совершенно не способен осуществлять командование войсками[289].

Боевые действия на востоке проходили теперь почти исключительно на территории Германии, а вскоре даже Центральной Германии. Как наша оборона, так и ряд бесполезных контрударов были подавлены превосходящими силами русских. Все это вызвало еще более острые разногласия между Гитлером и Гудерианом, от которых Йодль старался держаться в стороне. Теперь это была война на два фронта в самом прямом смысле этого слова, и она шла внутри границ Германии, но нет ни одного свидетельства тому, что Йодль хотя бы раз пытался оказывать реальное влияние на решение каких-то вопросов или взять ответственность на себя. Все, чем он занимался, – это перетасовывал части туда-сюда и распределял тающие резервы боеприпасов и горючего. Единственный случай, когда штаб оперативного руководства ОКВ принимал какое-то участие в руководстве боевыми действиями, имел место во время наступления на юге Венгрии. Войска для этого наступления были переброшены с Юго-Восточного театра военных действий ОКВ через реку Драву, которая являлась теперь разделительной линией между двумя театрами – Восточным и Юго-Восточным. Прислать такое подкрепление оказалось возможным исключительно благодаря выдающемуся успеху фельдмаршала Фрейера фон Вейхса и генерал-полковника Лора. Хотя поначалу было немало сомнений насчет вывода войск с Балкан, но они сумели успешно вывести войска с юго-востока, где уже полностью властвовал противник. Верховная ставка в этой операции не участвовала.

Был еще случай, когда Йодль, видимо, постарался успокоить Гитлера. На следующий день после выхода «заткнувшего всем рот» приказа генерал Хоссбах (до войны он был высокопоставленным ответственным работником вермахта, но Гитлер не позволил взять его в Генштаб, и он тем не менее, начав с должности командира полка, дослужился до командующего армией) по собственной инициативе вывел войска с излучины Нарвы и с боями отступил со своей армией к Висле. Гудериан пишет, что по этому поводу Гитлер тоже разразился дикими угрозами. Хоссбаха и командующего группой армий, в которую он входил, генерал-полковника Рейнхардта уволили, но никаких дальнейших действий против них не предпринималось.

Это был момент, когда государства коалиции перекраивали в Ялте карту Европы. Как ни странно, но именно этот момент выбрала германская верховная ставка для того, чтобы усмотреть в лице генерала Власова, захваченного в плен летом 1942 года, значительный потенциал, по крайней мере в плане пропаганды, для войны против Советской России. Отдел печати и пропаганды штаба оперативного руководства под началом генерала фон Веделя давно пытался получить поддержку идее Власова сформировать «освободительную армию» для борьбы с большевизмом. Однако, как и во всех других политических делах, Гитлер не желал брать на себя обязательства, которые в дальнейшем могли бы связать ему руки при установлении «нового порядка» в Европе. В ноябре 1943 года Йодль заявил в своей речи гаулейтеру, что к «включению иностранцев в вооруженные силы следует подходить с осторожностью и скептицизмом». В сентябре 1944-го (с очень большим опозданием) Гиммлер, отвечавший за все иностранные войска, находившиеся на службе у Германии, получил разрешение на заключение договора с Власовым. Теоретически этот договор предполагал срочное создание одной-двух дивизий. Что думали о таком подкреплении Гитлер с Герингом, видно из дискуссии на совещании, состоявшемся 27 января 1945 года, в следующем отрывке из фрагмента протоколов № 24/25:

Гудериан. Власов хочет сделать какое-то заявление.

Гитлер. От генерала Власова нет никакого проку.

Геринг. И идея в том, что они будут шататься в немецкой военной форме. Повсюду видеть этих молодых парней. Одно это раздражает народ. Захочешь с ними разобраться, и выясняется, что это люди Власова.

Гитлер. Я всегда был против того, чтобы их одели в нашу униформу. Но кто ратовал за это? Наша любимая армия, у которой всегда свои собственные соображения.

Геринг. Они так и шатаются в данный момент.

Гитлер. Я не могу одеть их во что-то другое, потому что у нас нет никакой военной формы. Когда-то я хотел одеть иностранцев… ничего не поделаешь. Господин фон Зект продал немецкие стальные шлемы китайцам. У людей нет гордости. Любого бездельника могут одеть в немецкую форму. Я всегда был против этого. Всегда был против того, чтобы казаков одевать в немецкую форму. Надо было дать им казацкую форму и казацкие знаки различия, чтобы показать, что они воюют за нас. Гораздо романтичнее. Англичанам никогда не приходит в голову одеть индийца как англичанина. Мы единственный народ, который не стыдится этого, потому что у нас нет характера. Иначе никто бы не стал торговать немецкими стальными шлемами с другим народом. Англичане позволяют индийцам ходить, как у них принято.

Геринг. Власовцы там так вляпались, что, если их схватят, то обойдутся с ними сурово.

Гитлер. Да ладно! Они все равно дезертируют.

Геринг. Это все, на что они способны, – дезертировать, больше они ничего не умеют.

Гудериан. Вводить нам в бой дивизию, формирующуюся в Мюнзингене, как можно скорее?

Гитлер. Да, вводите.

Фегелайн. Рейхсфюрер надеялся, что будет командовать обеими дивизиями.

Гитлер. Власов сбежит.

Геринг. Дезертировать – это единственное, что он умеет.

Видимо, поэтому в дневнике Йодля 12 февраля не говорится ничего, кроме: «Пропагандистское заявление об использовании власовских частей. Предупреждение для Советов».

Теперь станет ясно, что в завершающие годы войны германская верховная ставка и ее военный штаб не давали никакого реального импульса для разработки согласованного военного плана, или, как тогда говорили, «общей стратегии». Точно так же роль, которую ставка играла в стратегии на театрах войны ОКВ, практически полностью сводилась к несущественным вопросам, вмешательству и критике. На севере, как только были завершены вывод войск из Финляндии и строительство оборонительной позиции у фьорда Линген, осталось только вместе с флотом, на котором в данном случае лежала основная ответственность, постараться вернуть через Скагеррак на родную землю как можно больше частей. Однако Гитлера все еще тревожила возможность высадки противника в Норвегии, и, поскольку в январе 1945 года войска двигались в обратном направлении, на север была брошена одна лыжная бригада. Йодль между тем заставил свой штаб изучить, в свете ситуации в целом, возможность или необходимость обороны всего побережья и границ Норвегии. По политическим и экономическим причинам Гитлер наложил вето на эвакуацию даже из самой северной части этой страны. Никаких боевых действий там не велось годами, но войска оставались до самого конца войны.

На юго-востоке крупный вывод войск успешно завершился, но Гитлер потребовал теперь удерживать некоторые передовые позиции гораздо дольше, чем того требовала обстановка, в результате мы понесли новые серьезные потери в боях с югославскими частями. Десятки тысяч немецких офицеров и солдат вместе со своим благороднейшим главнокомандующим генерал-полковником Лором либо попали в руки мстителей в прилегающих районах Северной Италии, либо были переданы им союзниками. И свою смерть они встретили в плену у партизан.

В Италии приказы главнокомандующего на Юго-Западе оставались неизменными, несмотря на все потрясения на востоке и западе и на то, что верховная ставка продолжала забирать у него войска. Фельдмаршал Кессельринг, которого восстановили в должности главнокомандующего, соглашался с постоянными указаниями верховной ставки на этот счет. 22 февраля 1945 года он заявил, что «фюрер… никогда не согласится… на полный вывод войск, поскольку при нынешних обстоятельствах это ослабит моральный дух и решимость в войсках». Однако генерал-полковник Фитингоф, сменивший его в начале марта, запротестовал. Протест был отвергнут, и ему пришлось всеми силами выкручиваться, отдавая собственные распоряжения. Результатом такого упорства стало то, что 9 апреля 1945 года западные союзники пошли в последнее крупное наступление, 21 апреля они достигли Болоньи, и, таким образом, незащищенной оказалась вся долина По, целая группа армий, которая к тому времени осталась без горючего, была практически парализована и распалась на части. После этого ОКВ приказало отвести войска к южным подножиям Альп, но было уже слишком поздно. Потом верховная ставка раскололась, и с 26 по 29 апреля (в тот момент, когда при попытке к бегству в Швейцарию был убит Муссолини) ставка «Юг» выпустила призывы «сражаться с фанатичной решимостью» и «фанатичным упорством», но услышать эти призывы уже было некому. Звучали еще вдохновляющие призывы сосредоточиться и стать «бастионом Альпийской крепости», но они не имели никакой связи с реальностью. 2 мая главнокомандующий по собственной инициативе остановил неравную борьбу, подписав договор о перемирии, подготовка к которому велась уже давно.

ОКВ все еще заботил в основном запад. В феврале, спустя несколько недель, после того как наше собственное наступление было остановлено, противник возобновил свое наступление и ворвался в Германию согласно плану и большими силами. Приказы Гитлера оставались, как всегда, жесткими. Например: «Ни один солдат, ни одна машина, ни одно орудие не должны пересечь Рейн в восточном направлении без разрешения штаба армии». В другом районе войска вынуждены были оставаться в фортах на линии Зигфрида, хотя противник мог их окружить, а народу в них не хватало на то, чтобы занять всю линию полностью. Так что, несмотря на мужество и самопожертвования с их стороны, остатки германской армии в значительной степени растратили свои силы еще перед Рейном. 7 марта американцы в результате внезапной атаки захватили оставшийся нетронутым мост у Ремагена. Гитлер предпринял ряд контрмер, он безуспешно пытался отвоевать плацдарм, подтянув все имевшиеся в наличии силы из группы армий «Б». Там шли военно-полевые суды и выносились смертные приговоры тем, кого суд признавал виновным. Между тем был назначен новый главнокомандующий войсками на Западе. Единственным результатом стало то, что когда 22–23 марта союзники начали форсировать Рейн, они обнаружили, что их задача гораздо проще, чем они предполагали.

В качестве преемника Рундштедта Гитлер выбрал фельдмаршала Кессельринга. 10 марта он лично получил всеобъемлющий инструктаж в бункере под рейхсканцелярией в Берлине и затем был назначен главнокомандующим на Западе. Гитлеровские соображения на этот счет были изложены в данном случае в заявлении, где говорилось, что «на нынешнем этапе войны наша единственная задача – ликвидировать разрыв, пока не будут готовы действовать 12-я армия (вновь созданное формирование под командованием генерала Венка), новые истребители и не поступит больше оружия нового типа». Из чего Кессельринг сделал вывод, что его задача на западе состоит в том, чтобы «держаться» и очистить от противника плацдарм у Ремагена. После этого он провел тщательную инспекцию своего штаба в Зигенберге и подчиненных ему армий и 15 марта вновь появился в Берлине. Он многое мог бы рассказать о фактическом состоянии дел на фронте и неудовлетворительном снабжении войск, но рассчитывать на четкий ответ на свои предложения ему не приходилось, что неудивительно, поскольку на одном из совещаний того периода высказывалось мнение, что есть надежда удержать острова пролива еще на год. В записях Йодля по поводу этого совещания Западный фронт впервые упоминается в его дневнике за последние два месяца. В них говорится: «Кессельринг хочет, чтобы у него были развязаны руки в отношении вывода 416-й дивизии. Фюрер не дает ему такого права, но говорит, что, если 416-я дивизия окажется под угрозой остаться отрезанной с севера, она должна отступить».

То, что такого рода запись смогла появиться в дневнике начальника высшего оперативного штаба в обстановке, когда на карту было поставлено все, кажется странным. Не менее странным было и то, как по-прежнему действовало на всех присутствие Гитлера. В отчете Кессельринга об этом совещании говорится:

«Когда в ночь с 15 на 16 марта я вернулся из ставки фюрера, у меня сложилось впечатление, что Гитлер упорно верит в то, что мы сможем одолеть русских на востоке, а то, что происходит на западе, его и не удивляет, и не особенно беспокоит. Он считает само собой разумеющимся, что, как только удастся консолидировать русский фронт, он сумеет с высвободившимися таким образом войсками и вновь сформированными дивизиями навести порядок на западе. Он в равной степени уверен, что его приказы увеличить запасы боепитания будут выполнены до последней запятой».

Наиболее яркую картину работы ставки в тот период и царившей в ней атмосферы дают дневник Йодля и фрагменты протокола совещания – и то и другое датировано 23 марта 1945 года, то есть вскоре после начала форсирования союзниками Рейна. Даже в этот последний период дневник Йодля содержит лишь обычные детали: «В 559-й [дивизии] 14 танков; в 190-й дивизии 4 пехотных батальона и 3 артиллерийских; 14 составов с боеприпасами и 18 составов с горючим в пути».

Далее следует одно или два замечания невоенного характера. Видимо, вторя Гитлеру, он говорит: «В Рурской области миллион с четвертью рабочих. Они там валяются без дела, больше проедают, чем приносят пользы, и ничем не занимаются, они должны работать на железной дороге». Вот и вся благодарность рабочим Рура за все, что они сделали для военной промышленности, за их стойкий труд под бомбежками.

Картину завершает протокол совещания, на котором присутствовал единственный старший офицер – генерал Бургдорф, главный военный помощник.

Гитлер. Самую большую опасность представляет, видимо, второй плацдарм, плацдарм у Оппенхайма.

Бургдорф. Потому что противнику удалось быстро доставить оборудование для наведения мостов.

Гитлер. Понтонного моста!

Гевел. Рейн там не везде такой ширины.

Гитлер. Там добрых две с половиной сотни метров! На водной преграде достаточно одному человеку заснуть – и может произойти ужасная катастрофа. Наличие верхнего плацдарма, возможно, спасло несколько частей внизу. Если бы его не было и если бы противник задействовал все свои силы для прорыва в южном направлении к Рейну, никто бы не ушел. Как только позволишь выпихнуть себя из укрепленной зоны, это конец. Командиры действовали там отвратительно. Они сверху донизу вдолбили войскам, что лучше воевать на открытой местности, чем здесь.

Бургдорф. Министр Геббельс просит разрешения превратить одну улицу, пересекающую Берлин с востока на запад, во взлетно-посадочную полосу. Придется убрать столбы освещения и расчистить Тиргартен на двадцать метров с обеих сторон. Он считает это полезной идеей, потому что потом можно будет расширить эту улицу.

Гитлер. Да, пусть займется этим. Но не думаю, что это нужно. Пятидесяти метров достаточно.

Цандер. У меня здесь три последних радиодонесения от Ханке[290] (передает их).

Гитлер. Я хотел бы посмотреть все радиосообщения.

Цандер. Они в бронированной комнате в партийной канцелярии, я принесу их.

Гитлер. Принесите немедленно! Пришла телеграмма, в которой он сообщил, что противник использует сейчас очень мощную артиллерию и ему нечем ей противостоять. Он просит тяжелые пехотные гаубицы. Но с пехотными гаубицами народ, как всегда, водят за нос. Предполагалось, что их пришлет командование группы армий. Но я отдал приказ доставить их с главного склада и тотчас же проверил, есть ли там тяжелые пехотные гаубицы. Буле выразил удивление. На самом деле их должна была предоставить резервная армия. У этой группы армий нет пехотных гаубиц. На это ушло слишком много времени. Потом они заявили, что они не помещаются в самолете, потом – что они войдут, если их разобрать на части, потом – что не смогут приземлиться. На самом деле просто боятся. Теперь они говорят, что если доставят гаубицы, то не смогут прислать боеприпасы. Речь идет всего лишь о шести самолетах и шести грузовых планерах. Для боеприпасов можно использовать что-то еще. Но Ханке танкист – он не понимает. Если им действительно нужно что-то, чтобы выбить противника из жилых кварталов, то есть оружие получше. Но мы не можем его доставить. Нет другого оружия, которое мы в состоянии доставить, кроме тяжелых пехотных гаубиц. Но если вы пришлете только восемнадцать снарядов на орудие, это беда. С восемнадцатью снарядами на орудие вы ничего не сможете сделать, хотя, конечно, пехотная гаубица может снести дом до основания одним выстрелом.

Бургдорф. Я могу дать добро министру Геббельсу?

Гитлер. Да. Но я не понимаю, зачем ее расширять. Мы не собираемся сажать «голиаф», а у него ширина всего пятьдесят метров.

Фон Белов. Если «JU-52s» будут садиться в темноте, то им помешают уличные фонари.

Гитлер. Насчет уличных фонарей согласен. Но сровнять с землей по тридцать метров Тиргартена с каждой стороны…

Фон Белов. Едва ли это необходимо.

Гитлер. Больше пятидесяти метров и не нужно. В этом нет пользы еще и потому, что ее невозможно укрепить с двух сторон. Это абсолютно бесполезно.

Йоханмейер. Речь идет лишь о тротуаре и насыпи.

Фон Белов. Не думаю, что нужно выравнивать на двадцать метров, но от уличных фонарей мы должны избавиться.

Гитлер. Пусть уберет уличные фонари.

Бургдорф. Тогда я могу так и передать ему.

Гитлер. Мне только что пришло в голову: с этой улицы могли бы взлетать «Ме-162s» и «Ме-262s».

Фон Белов. Да, ее протяженности хватит.

Гевел. Но не с колонной Победы посередине.

Бургдорф. Ее придется снести.

Гитлер. До Колонны Победы почти три километра. Этого достаточно…

Бургдорф. Тогда другой вопрос: что делать с увольнением Гудериана в данный момент?

Гитлер. Мне хотелось бы получить окончательное медицинское заключение насчет Венка, и такое, в котором его врач будет твердо уверен. То клянется, что он годен к службе, то нет – конец, точка. Одна болтовня и слова о том, что в такой-то день он выйдет из госпиталя. Сейчас они, видимо, даже не знают, понадобится ли ему операция.

Бургдорф. Врач сказал нам, что считает необходимым пребывание Венка в госпитале до 15 апреля, хотя он настроен выйти пораньше.

Фон Белов. Можно нам не устраивать дымовую завесу, мой фюрер, когда вас нет в Оберзальцберге? Дымовая завеса ставится каждый раз, когда мы туда приезжаем, а у нас смесь на исходе.

Гитлер. Да, но это конец всему, мы должны это четко понимать. Это последняя защита, которая у нас имеется. С бункером ничего не сделается, но вся система останется. Если в один прекрасный день Цоссен выйдет из строя, куда мы тогда денемся? Один мощный удар по Цоссену – и ему конец. Может быть, уже доброй половины его нет[291].

Бургдорф. С ним все в порядке, там можно работать. Все здания целы, и бараков там достаточно. Если бараки разрушены, тогда его нельзя использовать.

Гитлер. Я видел эту фотографию. На ней бетонная стена толщиной в метр. Там применяли армированный бетон. Не должна она была разрушиться от одной бомбы, раз так построена.

Бургдорф. Я хотел бы сказать насчет плана размещения на базе имперского воздушного флота, где я был однажды. Если бы мне сказали, что такое есть по соседству с Берлином, я бы сказал, что это бред. Она может вместить ОКВ, ОКХ и ваш собственный штаб, мой фюрер. Затем в Ванзее – это старое училище противовоздушной обороны. У них там громадный бункер; полтора метра бетона над головой и четыре этажа, один под землей и три над землей. Я случайно его увидел.

Гитлер. Никто никогда не говорил мне об этом.

Брудермюллер. Первые два батальона из шести тысяч парашютистов покинули сегодня зону боевых действий[292] и будут грузиться в Больцано. Но Бреннерский участок еще не действует из-за воздушного налета. Так что мы полагаем, до Больцано они доберутся через три дня. Конвои, идущие обратно пустыми, будут задействованы, насколько это возможно, но их там очень немного, потому что расходуется мало боеприпасов. Основная часть вынуждена будет добираться до Больцано пешком.

Гитлер. Тогда они и за три дня не дойдут до Больцано. Оттуда [из зоны боевых действий] до Больцано три недели пешком, дней 20, 14, по крайней мере 10.

Бургдорф. Даже от Тренто до Больцано день идти.

Брудермюллер. Очень трудно рассчитывать время в настоящий момент. Пустыми обратно идут лишь несколько конвоев. Туда идет сравнительно мало, потому что огонь там особенно не ведется и нет особой нужды восполнять запасы.

Бургдорф. А нельзя их отправить, по крайней мере частично, по железной дороге? Они всегда могут выгрузиться и загрузиться снова. Посадка, высадка – ерунда, поскольку это просто солдаты со стрелковым оружием.

Гитлер. Главное, чтобы были готовы те семь тысяч, которым будут приданы эти шесть. Эти шесть тысяч надо тут же, как прибудут, объединить с ними. По дороге их надо проинструктировать насчет происходящих событий, чтобы сразу же сформировать свежую дивизию. Тогда они, по крайней мере, будут пригодны для оборонительных операций. Потом посмотрим, куда их поставить. Нет необходимости решать это сейчас.

Это два соединения, которые мы можем доставить сюда. Два других – пока не знаю, может быть, это будут части из внутренних районов. Надо что-то придумать…

Теперь надо точно выяснить, какие у нас еще есть иностранные части. Например, дивизия Власова годится на что-нибудь или нет. Если годится, то надо рассматривать ее как полноценную дивизию. Если ни для чего не годится… безумие вооружать дивизию в 10 или 11 тысяч человек, когда я не могу восстановить германские дивизии, потому что их нечем оснастить. Лучше я воскрешу одну германскую дивизию и полностью ее вооружу.

Бургдорф. Индийский легион.

Гитлер. Индийский легион – это смешно. Там индусы, которые даже вошь убить не могут, скорее позволят сожрать себя. И англичанина они не убьют. Бессмысленно выставлять их против англичан. Почему индийцы должны проявлять больше храбрости, сражаясь за нас, чем когда они сражались в Индии под командованием Боса?[293]Они использовали индийские части под командованием Боса в Бирме, чтобы освободить Индию от британцев. Они разбежались как стадо овец. Почему они будут храбрее с нами? Я думаю, если заставить индийцев крутить молитвенную мельницу или что-нибудь в этом роде, вот тогда это были бы самые неутомимые солдаты в мире. Но использовать их в настоящих, серьезных боевых действиях глупо. Если у вас есть лишнее оружие, то можно позволить себе такую шутку в пропагандистских целях. Но если лишнего оружия у вас нет, такие пропагандистские шуточки просто безответственны…

Борман. Генерал Томале и генерал Буле сообщают, что в настоящий момент нет части, которую можно было бы послать в Оппенхайм. Есть только пять «тигров» в Зеннелагере, которые будут готовы сегодня или завтра и могут быть отправлены в течение нескольких дней. В последующие несколько дней будет еще два, так что их число возрастет до семи. Все остальное уже задействовано, и больше ничего на данный момент нет.

Гитлер. Они в Зеннелагере?

Борман. Да.

Гитлер. На самом деле имелось в виду, что они пойдут на верхний плацдарм.

Борман. Да, в Ремаген, в 512-й батальон.

Гитлер. Когда они могут двинуться?

Борман. Они будут готовы сегодня или завтра. Видимо, смогут отправиться завтра ночью.

Гитлер. Тогда вернемся к этому завтра. Если бы знать, какие из шестнадцати или семнадцати «тигров», которых они вернули, можно отремонтировать и когда! Вот что самое главное.

На западе противник форсировал Рейн, а на востоке наше контрнаступление провалилось, не успев начаться. Поэтому общее продвижение противника в сердце Германии стало теперь неминуемым, но германская верховная ставка оставалась в своей «башне из слоновой кости». Гитлер начал теперь говорить, что подлинным уроком этой войны стало то, что германский народ потерпит крах, потому что в борьбе не на жизнь, а на смерть он оказался слабее. При таком складе ума для него ничего не значили ни принесенная в жертву молодежь, ни потеря страны, ни поток беженцев, ни страх и страдания под бомбежками. Гудериан предпринимал отчаянные попытки положить конец этому ужасу, но оказался одинок в своих попытках. 28 марта он во второй раз продемонстрировал пример «духовного мужества», защищая своих подчиненных, но именно в этот день ему пришлось уйти, и он, как и я, был счастлив вырваться из той атмосферы, в которую его заточили, – хотя лишь ненадолго. Даже на этом последнем этапе Йодль не смог набраться храбрости и положить конец разногласиям и расколу между оперативными штабами ОКМ и ОКХ. Генерал Кребс, только что оправившийся от ран, полученных во время бомбежки Цоссена, был назначен новым начальником штаба сухопутных сил, и ему поручили консультировать Гитлера по Восточному фронту. Только 25 апреля, когда войска противника, двигавшиеся с востока и с запада, встретились в Торгау, этот несчастный «орган» получил смертельный удар. Кребс погиб в финальной неразберихе вокруг Берлина. Много лет он был моим другом, и мне остается надеяться, что твердость характера и чувство юмора помогали ему в те тяжелые недели общения с Гитлером.

Между тем внешне в верховной ставке ничего не изменилось. Инструктивные совещания по-прежнему проходили дважды в день, дневное совещание затягивалось до вечера, а вечернее – до полуночи. К началу апреля круг обсуждаемых на них вопросов включал, например, такой: что лучше – оборонять Везер или встать флангом по линии Голландия – Эмден – Вильгельмсхафен? Потом пришло сообщение, что противник «прорвал фронт в районе Миндена и Нинбурга» и создал четыре предмостных плацдарма у реки Везер. 9 апреля мы потеряли Кенигсберг, и виноватыми, как всегда, оказались его защитники, хотя они и стояли насмерть. 13 апреля противник взял Вену, и вновь зазвучала старая пропагандистская песня, так как Гитлер сказал, что «Берлин останется немецким, а Вена снова станет немецкой». Накануне передали сообщение о смерти Рузвельта, породившее большие военно-политические надежды. Гитлер и многие из его окружения предсказывали развал вражеской коалиции, как это случилось в конце Семилетней войны, когда умерла русская императрица Елизавета. Боевой приказ от 15 апреля, исходивший от Гитлера, заканчивался словами: «Теперь, когда смерть избавила землю от величайшего военного преступника всех времен (имелся в виду Рузвельт), этот поворотный момент в войне станет решающим».

Последнее изменение структуры германской верховной ставки произошло в середине апреля, когда русские подошли к Берлину и угрожали окружением столицы. В качестве меры предосторожности 11 апреля уже вышли приказы об «образовании рассредоточенных штабов (одного – на севере, другого – на юге) в связи с нараставшими трудностями централизованного управления». На следующий день гросс-адмирал Дениц получил согласие Гитлера перевести, если будет такая необходимость, штаб ОКМ на побережье. 15 апреля от ОКВ поступили более подробные инструкции на тот случай, если войска противника с запада и востока соединятся и перережут наземные коммуникации в Центральной Германии. Таким образом, разграничительная линия между востоком и западом, просуществовавшая с 1942 года, внезапно повернулась на девяносто градусов. Северной ставке во главе с Деницем поручили командование северными участками Восточного и Западного фронтов, Дании, Норвегии и воздушным флотом «Рейх»; южной ставке во главе с Кессельрингом передали южные участки Восточного и Западного фронтов, юго-восток, Италию и 6-й воздушный флот. Однако эти новые командные структуры должны были действовать только там, где не командовал сам Гитлер, только по его специальным указаниям и только в том случае, когда отсутствие связи не позволяло ему самому осуществлять Верховное командование на обеих территориях.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.