Первые месяцы 1944 г
Первые месяцы 1944 г
До начала 1944-го, года вторжения, постоянное расхождение между тем, что германская верховная ставка намеревалась делать, и тем, что делала в действительности, привело к тому, что наши силы на западе по числу боеспособных армейских дивизий оказались еще меньше, чем прошлой осенью. Если сравнивать карты обстановки на 7 октября 1943 года и 11 января 1944-го, то они отражают утрату четырех дивизий в обмен на пополнение из семи неподготовленных «боевых групп» численностью не больше полка. Докладывая обстановку где-то в начале года, Йодль сообщал Гитлеру: «Усиление группировки на западе идет полным ходом, как и подготовка новых частей. Всего на западе 1,3 миллиона солдат»[259]. С точки зрения боеспособности эти цифры мало о чем говорили, и ни Гитлер, ни Йодль не питали никаких иллюзий относительно того, что в действительности означали подобные расчеты. Слово «усиление» использовали скорее для поддержания ложных надежд. На самом деле единственное, что сделали, – это прислали несколько полковых групп, мобилизованных недавно армией пополнения, передвинули дивизии внутри Западного театра войны и обеспечили боевой техникой вновь сформированные части, в основном танковые, которые до этих пор вообще не были готовы к боевым действиям. В этом замечательном «подкреплении» не оказалось ни одного соединения, численный состав которого соответствовал бы дивизии.
ОКВ удалось, в конце концов, сколотить дивизии из отдельных боевых групп, кадрового состава и новобранцев, но только благодаря тому, что противник дал нам на это дополнительное время. Большинство формирований сухопутных войск на западе состояло из так называемых стационарных дивизий. Лишь немногие из них, и те частично, можно было сделать подвижными, используя гужевой транспорт и другие местные средства, и каким-то образом оснастить их как «подвижные резервы», для чего они и предназначались. Кроме случайных и бессвязных реплик Гитлера, не было никаких мыслей о переброске пополнения из основной части армии на востоке. Раз ситуация в Италии успокоилась, ОКВ надеялось заполучить оттуда две моторизованные дивизии и одну пехотную из Скандинавии. Пополнение для флота и авиации было таким же скудным; авиационные и зенитные части нельзя было забирать из Германии, и их прислали только после начала вторжения.
Количеством предпринимаемых мер стремились скрыть их неэффективность, но гораздо больше, чем все эти приготовления, Гитлера всегда занимал Атлантический вал. Пропаганда на эту тему велась так долго, что теперь он сам, казалось, попал под ее влияние. Он никогда даже не видел этого вала, и его представление о нем зиждилось в основном на тоннах бетона и количестве занятых рабочих, а также на сравнениях с фортификациями линий Зигфрида и Мажино. Он уделял гораздо больше внимания снимкам, которые привозили невоенные фотографы, специально командированные для этой цели, чем трезвым докладам соответствующих штабов вермахта или членов своего собственного военного штаба. В 1944 году строительство вала продолжалось, но нужды и предложения армии ставились в зависимость от сооружения колоссальных береговых и даже полевых артиллерийских позиций, укрытий для подводных лодок и, на более поздних этапах, огневых позиций для фау-оружия – все до последней мелочи по личным указаниям Гитлера.
Начало нового года принесло верховной ставке некоторое утешение. После быстрой проверки оборонительных сооружений в Дании фельдмаршал Роммель принял командование северным сектором побережья на западе до самой Бретани. Благодаря его неутомимой деятельности, оригинальному мышлению, как в тактическом, так и в техническом плане, а также благодаря вдохновляющему влиянию его вездесущей личности он сделал все, что было в человеческих силах, чтобы компенсировать слабость нашей обороны. Но когда я приехал к нему на его первую штаб-квартиру в Фонтенбло, он признался мне, что у него нет настоящей уверенности в успехе.
В первой половине января Йодль отправился в одну из своих редких поездок, чтобы побывать в районе между устьями Шельды и Сены. В основном этот участок рассматривался как наиболее вероятный для высадки противника, и Йодль пожелал увидеть собственными глазами состояние оборонительных сооружений. Записи в его дневнике за период с 6 по 13 января 1944 года дают абсолютно полное представление об этой поездке. Он, кажется, еще глубже, чем в собственном кабинете, начал тонуть в массе деталей и так и не понял, каково реальное положение вещей. Лишь иногда в его записях всплывают серьезные пробелы во всей оборонительной системе. Например, когда он пишет:
«9 января. Осуществлена широкомасштабная переброска на восток. 319-я дивизия на островах Ла-Манша имеет лишь 30 процентов первоначального личного состава.
7 января. Всех лучших людей сменили. Хорошие офицеры и хорошие солдаты, но они не умеют действовать. Перевооружение создает хаос. В корпусе двадцать один тип различных орудий.
11 января. Перевод офицеров на восток надо прекратить. Полковые командиры новые, и несколько батальонных тоже.
В 711-й дивизии всего шесть батальонов, включая один кавказский…[260] нет современного противотанкового оружия.
12 января. 10-я танковая дивизия СС (вновь сформированная) просит, чтобы ее освободили от строительных работ. В ней не проводилось никаких крупных учений. Ее танковая группа на ходу лишь наполовину.
13 января. В Шербуре царит неразбериха между тремя видами вооруженных сил… обстановка в Бресте тяжелая.
9 января. Как будет осуществляться защита от вторжения с воздуха? Серьезные действия против авиации противника невозможны. Истребители могут наносить лишь незначительные удары по судам и другим целям на море. Нам нельзя вступать в бой с авиацией противника».
Его поездка не привела поэтому ни к новой концепции, ни к лучшему пониманию ограниченных возможностей нашей обороны. Был, правда, один полезный результат. Вскоре после возвращения Йодля наиболее важные порты на Ла-Манше и побережье Атлантики были объявлены крепостями на линиях «укрепленных пунктов» и на береговой полосе там появились бетонные укрепления. Это была идея Гитлера, и значение, которое он этому придавал, проявилось позже, когда он собрал комендантов «крепостей» в ставке и лично проинструктировал о возложенных на них обязанностях. Даже под угрозой вторжения он не был готов наделить главнокомандующего войсками на западе всеми полномочиями настоящего главнокомандующего тремя видами вооруженных сил – ни в зоне его собственной ответственности, ни во внутренних районах страны с их кучей гражданских властей. Поэтому, несмотря на все заявления ОКВ, он не мог заставить себя наделить и комендантов крепостей всеми полномочиями командования даже на их небольших участках. Несмотря на вечный хаос (если употребить слово Йодля) в системе командования и то, что не всех удалось собрать, эти «крепости» позднее, как известно, стали своего рода колючкой на теле системы снабжения противника в течение нескольких месяцев после вторжения и оказали большое влияние на оперативную обстановку.
В заметках Йодля о той поездке появились первые намеки на разногласия между Рундштедтом и Роммелем по тактическим вопросам обороны. Им суждено было отнимать время у ставки еще долгое время после начала вторжения. Вкратце они состояли в следующем: Роммель под впечатлением ужасающего превосходства противника в воздухе, имея опыт в Африке, хотел сосредоточить всю оборону, а потому и войска, включая танковые дивизии, в районе, примыкающем к береговой линии. Рундштедт, действуя в более классическом направлении, хотел оставить как можно большую часть своих скудных резервов глубоко в тылу театра боевых действий, чтобы начать массированную контратаку на противника, как только он высадится и как только станут ясными масштаб и цель его десантной операции. Верховная ставка пыталась сначала держаться золотой середины между этими двумя взглядами – по-видимому, это все, что ей оставалось делать ввиду возраставшей неопределенности относительно вероятного района высадки. Поскольку резервы в любом случае были слишком малы, перспективы на успешную оборону от этого не сильно улучшались.
Долгое время верховная ставка, штаб Рундштедта в Сен-Жермен и штаб Роммеля в Фонтенбло были убеждены, что наиболее вероятным районом высадки десанта является Дуврский пролив. Гитлер, конечно, постоянно ходил вокруг да около этой темы и просчитывал другие возможности, в результате чего появлялись дополнительные инструкции ОКВ. Однако штаб оперативного руководства ОКВ вскоре начал понимать, что необходимо строго придерживаться выбранного заранее направления, потому что на совещании 6 апреля 1944 года Гитлер зашел так далеко, что выразил сомнение, не является ли «все это» – то есть англо-американские приготовления к вторжению – «наглым притворством», «не блеф ли это от начала до конца». Наконец, несмотря на бесконечные колебания, Гитлер сам решил, что оборонительные усилия следует сосредоточить между Шельдой и Сеной, подкрепив это решение сосредоточением наземных сил, количеством фортификационных сооружений, количеством и типом береговых батарей и подвижных резервов и всеми прочими критериями, по которым оценивается обороноспособность. Его вывод, как и вывод многих других, основывался на том, что на этом участке противник мог использовать флот и авиацию с максимальной эффективностью ввиду короткого расстояния, протяженных и подходящих для высадки десанта отрезков побережья, наличия нескольких удобных портов, а также ввиду того, что это самый короткий путь к Руру, сердцу германской военной промышленности, и того, что на этом участке расположено большинство стартовых площадок фау-оружия, представлявшего немалую угрозу.
В апреле 1944-го Гитлер неожиданно и без явной причины включил в свой список вероятных мест высадки десанта Нормандию, поставив ее по степени вероятности почти на один уровень с Ла-Маншем; но это никак не повлияло на основные направления плана обороны. Как известно, Нормандский полуостров, как и Бретань, числился одним из первых в списке потенциально опасных районов в ряде предыдущих приказов ОКВ. Аналогичные рекомендации были изложены в исследовании, проведенном штабом оперативного руководства, и в инструкциях ОКВ фельдмаршалу Рундштедту в ноябре 1943 года по «изучению возможности нанесения контрудара в случае успешной высадки противника», а также прозвучали в некоторых высказываниях Гитлера в феврале и марте 1944-го. Однако на этот раз все было иначе, потому что теперь Гитлер потребовал укрепить северный берег Нормандии как можно быстрее. Но поскольку он поставил условие не допускать ослабления на участке у Ла-Манша, то ресурсов для этого было чрезвычайно мало. Тем не менее одна из вновь сформированных дивизий, которая в это время была переброшена в Нормандию, так и оставалась незамеченной разведкой противника до тех пор, пока они не столкнулись в бою на побережье.
Гитлер никогда не объяснял причину изменения своей точки зрения ничем другим, кроме как тем, что новые подробные данные о диспозиции войск в Южной Англии свидетельствуют в пользу высадки противника в Нормандии, где есть крупный порт Шербур и где легко может быть отрезан полуостров Котантен. Кроме того, эта территория находится в пределах досягаемости вражеских истребителей, хотя мы в Германии до сих пор не подозревали, что у них настолько увеличилась дальность полета. Однако это все-таки не совсем исчерпывающее объяснение причины, которая заставила Гитлера отнестись с повышенным вниманием к Нормандии. Возможно, сработала его «интуиция», о которой столь часто говорили. Скорее всего, у него были на этот счет точные данные разведки, о которых знал он один, так как с начала 1944 года службу разведки (абвер) забрали из рук Канариса и передали так называемому центральному отделу безопасности рейха в СС. Удивительно и то, что Гитлер не погладил сам себя по головке, когда всего два месяца спустя его мнение подтвердилось, впрочем, это можно объяснить тем, что какое-то время он продолжал заодно со всеми другими высокопоставленными командирами и советниками предсказывать, что главная десантная операция противника произойдет в Ла-Манше.
Параллельно с нараставшей неопределенностью относительно места высадки существовала еще большая неопределенность относительно ее сроков. В начале 1944 года верховная ставка была убеждена, что операция начнется в ближайшее время, но время шло и основания для такой убежденности улетучивались. Напряженность же, порождаемая этой неопределенностью, еще больше усилилась, и не только по причине самой неопределенности как таковой, но и потому, что другие дальние фронты, ведущие яростные бои, нуждались в тех войсках, которые были сосредоточены для защиты от вторжения или зарезервированы для этой цели.
Гитлеру с его советниками не хватало сил противостоять такому давлению, хотя все понимали, что успешное вторжение решит исход всей войны. Германская верховная ставка не могла заставить себя планомерно экономить силы на других театрах войны и с января по июнь 1944-го не менее четырех раз ломала весь план обороны на Западе, выводя оттуда те или иные войска. Перспективы успешной обороны и так были невелики изначально, но впоследствии они еще больше уменьшились из-за тех номеров, которые выкидывало Верховное командование.
Высадка западных союзников в районе Анцио – Неттуно 22 января стала первым случаем, когда произвели переброску сил. Хотя в ней было задействовано почти двести пятьдесят кораблей, для главнокомандующего нашими войсками на Юго-Западе все оказалось полной неожиданностью и противника заметили, только когда он был уже на берегу. До этого в своих докладах и беседах с Йодлем, когда тот 4–5 января 1944 года посетил штаб-квартиру на горе Соракте, севернее Рима, Кессельринг заявлял, что в ближайшем будущем высадка противника в тылу его фронта невозможна. 6 января штаб оперативного руководства ОКВ вызвал представителей разведки на специальное совещание, чтобы поговорить об активизации разведки и наблюдений на Южном театре войны. Единственным результатом было то, что разведотдел ОКВ 20 января сообщил в своем докладе: «Никаких признаков того, что в районе Средиземного моря готовится крупная операция, нет»[261].
Оборонительная позиция южнее Рима теперь уже не имела стратегического значения, и в свете общего положения Германии следовало полагать, что такой удар глубоко в тыл должен был привести к одному-единственному выводу: прежде чем разразится новая катастрофа, быстро отвести войска к северным Апеннинам. Но вместо этого Йодль прямо заявил, что здесь имела место первая попытка западных союзников ослабить и рассредоточить немецкие резервы путем нанесения мелких ударов по периферии оккупированной Европы, чтобы подготовиться к главному удару через Ла-Манш. Наш единственный ответ, заявил он, должен быть таким: подавить эту инициативу противника на начальном этапе и преподать ему такой урок, который смог бы даже остановить крупное вторжение на Западе. Он лил воду на мельницу Гитлера! И Гитлер пошел еще дальше, сказав: «Если мы успешно справимся со своей задачей здесь, на юге, то никаких десантных операций уже не будет нигде». После этого при поддержке Йодля он продолжал, вынося скоропалительные решения, делать именно то, чего, видимо, и хотел от него противник. Две моторизованные дивизии, о переброске которых уже были отданы приказы, оставили теперь в Италии. Из Германии в спешном порядке отправили штаб одного корпуса вместе с кадровым составом и частями пополнения, составлявшими больше чем дивизию, со щедро выделенными танками. Наконец, отозвали с запада одну пехотную дивизию и один танковый батальон. Все это для того, чтобы «отбросить противника в море». Я сделал все, что мог, чтобы не дать ход следующему предложению – забрать с запада еще две дивизии.
Вокруг этого плацдарма велись бесплодные бои, в ходе которых имели место некоторые показательные эпизоды. Гитлер сам планировал тактику контрудара и твердо этой тактики придерживался, хотя осуществлять контрудар должны были войска, не имевшие боевого опыта, а ответственный за эту операцию командующий, генерал-полковник Макензен, выражал протесты. 28 января Гитлер отдал приказ о Битве за Рим, звучавший как призыв фанатика-революционера. При своем эксцентричном способе выражать свои мысли он использовал каждый оборот речи, чтобы представить эту боевую операцию как превосходящую по своей значимости все, что только могло произойти на таком «второстепенном театре войны», как Италия. Впервые его язык столь явно продемонстрировал, насколько он не доверяет командирам собственной армии, что не могло не потрясти всю нашу военную систему до самого основания. «Это должна быть суровая и безжалостная битва, – заявил он и продолжил с неистовством: – Не только с противником, но и со всеми офицерами и частями, которые проявят слабость в этот решающий час». К началу марта первый, а затем и второй контрудары увязли в крови и грязи. Абсолютно невыполнимые планы «обвалить» основной фронт западных союзников сошли на нет. После этого Гитлер устроил совершенно немыслимую процедуру: он вызвал с места боев в районе Анцио – Неттуно в ставку, находившуюся тогда в Берхтесгадене, пятнадцать офицеров сравнительно невысокого ранга и целых два дня в присутствии Кейтеля и Йодля сам допрашивал их о ходе боев. Глубокий выступ Анцио– Неттуно на фланге нашей армии в Италии угрожал как самому фронту, так и его тыловым коммуникациям. Он продолжал сковывать наши резервы, предназначенные для запада. Тем не менее никто не задумывался, не требует ли сложившаяся обстановка какого-то менее рискованного и дорогостоящего решения на Итальянском театре военных действий. Вместо этого деятельность штаба оперативного руководства ОКВ сводилась к изданию нескончаемого потока приказов и к требованиям отчетов о строительстве оборонительных позиций вперемешку с изучением уроков окопной войны времен Первой мировой. Один из офицеров связи ОКВ, майор фон Харбоу, был убит в одном из таких «окопов».
Упорная оборона немцев в какой-то степени повлияла на планы западных союзников. От плана Черчилля захватить Родос и проникнуть в Эгейское море пришлось отказаться, а десантную операцию на юге Франции отложить. Но для Германии все это было не столь существенно. Фактически мы ничего не добились, кроме того, что в момент опасности на западе оказалось на три-четыре дивизии меньше, чем было до этого.
Второй раз Западному фронту пустили кровь для того, чтобы оккупировать Венгрию. Там несколько месяцев царил покой. Только 28 февраля 1944 года неожиданно, а для зоны 2 верховной ставки и без видимой на то причины, эти планы достали из-под сукна и начали превращать в приказы. Штабу оперативного руководства ОКВ пришлось спешно организовывать массовую переброску войск на север к венгерской границе. Силы, которые первоначально предназначались для этой цели, большей частью поглотил Восточный фронт, а Гитлер испытывал такую ярость и жажду мести по отношению к венгерскому регенту адмиралу Хорти, что опять совершил ошибку и устроил набег на наши войска на западе, хотя поставленная задача носила второстепенный характер, да и время ушло. Штаб корпуса, некоторые сухопутные войска и вновь сформированную «танковую учебную дивизию», особо ценное соединение, были выхвачены из тех сил, которые готовились для защиты от вторжения, и 19 марта переброшены в Венгрию. Часть другой танковой дивизии с запада (21-й) уже погрузилась в составы, когда Гитлера убедили отменить ее переброску, поскольку оккупация проходила гладко. Что касается Анцио, то армию пополнения заставили предоставить для него, как и для Венгрии, ряд боевых групп, численностью до полка, которые только что были подготовлены для запада, хотя там они оказались бы особенно полезными, поскольку были моторизованными. Так же как и в Италии, эти войска оставались в Венгрии, а потом вместе с другими соединениями, предоставленными Юго-Восточным театром, были затянуты в ненасытную утробу Восточного театра войны. Только с большими трудностями и всего лишь за несколько недель до вторжения ОКВ удалось вернуть дивизии, выведенные с запада, включая танково-гренадерскую дивизию Лера, на надлежащие позиции.
Другие случаи, связанные с оккупацией Венгрии, были во многих отношениях больше похожи на игру в «полицейские и воры»; вермахт, во всяком случае, играл лишь второстепенную роль. Однако неприятно было, когда ты вынужден простаивать без дела в приемных замка Клессхейм и стараться развлечь венгерских коллег, пока в соседней комнате Гитлер убеждает Хорти вернуться на прямую и узкую дорожку верности своему союзническому долгу и оказать своему союзнику помощь с оружием в руках. Путем различных махинаций отъезд регента довольно надолго задержали, чтобы немецкая гвардия успела подготовиться для отдания ему полагающихся почестей, когда он прибудет в Будапешт. Оккупацией руководил главнокомандующий войсками вермахта на Юго-Востоке фельдмаршал Фрейер фон Вейхс, и, между прочим, можно поставить ему в заслугу, что при энергичной поддержке ОКВ он ухитрился остановить разоружение венгерских вооруженных сил, что было одним из главных пунктов гитлеровского плана. Огромное большинство венгров после оккупации продолжали относиться к немцам как к союзникам. Так на самом деле они вели себя и вскоре после этого, когда им пришлось защищать собственные границы от Красной армии, добравшейся до самых Карпат.
В течение этих месяцев самый мощный и самый продолжительный отток сил, готовящихся к защите от вторжения, шел на Восточный фронт. Меньше чем через месяц после того, как в конце 1943 года этот кран был перекрыт, силы и средства, предназначенные для запада, двинулись в обратном направлении. 21 января Йодль записывает в своем дневнике решение, принятое Гитлером, далеко не единственное в своем роде: «Имеющуюся на базовых складах боевую технику для танковых батальонов на западе отправить на восток».
В следующий месяц то же самое произошло с последними тремя подвижными полковыми группами армии резерва еще даже до того, как из них сформировали дивизию, а к концу февраля за ними последовала одна пехотная дивизия (214-я) из Норвегии. В марте Гитлер был настолько потрясен катастрофическим развитием событий на южном участке Восточного фронта, в котором виноват был он сам, поскольку придерживался курса, давно уже доказавшего свою несостоятельность, что отбросил все заложенные им самим принципы насчет относительной значимости востока и запада. Ушли три вновь сформированные дивизии из Польши, одна из Дании и две с юго-востока, все они являлись ближайшими или потенциальными кандидатами для отправки на запад. В ночь на 24 марта он начал грабить ресурсы запада всерьез. Йодль пишет в своем дневнике: «Батальоны штурмовых орудий 326, 346, 348 и 19-й авиаполевых отправляются на восток», и дальше: «Главнокомандующий на Западе отдает 349-ю пехотную дивизию», а на следующий день последний и самый серьезный удар: «Срочно перебрасывается 2-й корпус СС». Поскольку танковая дивизия Лера перебрасывалась в Венгрию, запад оказался теперь без единой полностью боеспособной танковой дивизии, и это в тот момент, когда со дня на день могло произойти вторжение.
Правда, Гитлер пришел к такому решению после долгих размышлений. Правда и то, что без такой помощи 1-й танковой армии на востоке, оказавшейся в тот момент в котле у северного подножия Карпат, не удалось бы избежать окружения[262]. Но это не меняет дела, поскольку ввиду угрозы, нависшей над западом, германское Верховное командование ни в коем случае не должно было доводить все до такого критического состояния. Нарушив свои правила, Гитлер пошел в данном случае на риск, который можно было расценить только как авантюру. Если бы за все театры военных действий отвечал начальник Генерального штаба сухопутных сил, то такого никогда бы не случилось. Долю ответственности за это следует возложить на Йодля. Признаться, он давно уже отказался от любых претензий на то, чтобы в деталях заниматься обстановкой на востоке, то есть от одной из существенных составляющих своей работы. Тем не менее он сумел представить убедительные доводы для прекращения развала оборонительной системы на западе, которая так усердно создавалась и пока что не отвечала необходимым требованиям.
Даже в этом случае Йодлю так и не пришло в голову ни проконсультироваться со своим штабом, ни предоставить ему время или возможность высказать другую точку зрения. Он просто сразу после полуночи передал приказ Гитлера генералу фон Буттлару, представителю сухопутных сил в штабе оперативного руководства. Мнения главнокомандующего войсками на Западе вообще не спросили.
Ему, как и штабу оперативного руководства, только сообщили телеграфным текстом, какое пополнение он может ожидать на западе. 24 марта Йодль записывает: «Главнокомандующий на Западе получит 331-ю пехотную дивизию [ «Ван»] в полном составе к 15 апреля», а 25 марта: «Возвращаются (с Восточного фронта) дивизия СС «Адольф Гитлер» и, по возможности, 3-я горная дивизия. Оружие, транспорт и танки перебрасываются на запад». Это были всего лишь туманные указания, которые никто не собирался выполнять, поскольку ОКХ во главе с Цейцлером, что очень хорошо было известно Йодлю, обязательно найдет пути и средства обойти приказы о выводе измотанных дивизий с Восточного фронта.
Поэтому с самого начала было маловероятно, что, выполнив свою задачу, 2-й корпус СС с двумя полностью оснащенными танковыми дивизиями вернется на запад. Вполне вероятно даже, что Йодль сыграл определенную роль в принятии Гитлером решения задержать две эти дивизии на какое-то время, чтобы использовать их в качестве ядра для контрудара на южном участке Восточного фронта. Только 12 июня, почти неделю спустя после начала вторжения, Гитлер согласился, весьма неохотно, отказаться от нанесения этого контрудара и отдать приказ о возвращении этого корпуса на запад. Таковы факты. Тем не менее 31 августа 1944 года он заявил двум генералам: «Если бы у меня на западе были 9-я и 10-я танковые дивизии СС, такого [успешного вторжения], возможно, никогда бы не произошло. Не было у меня их из-за преступной, я должен повторить, именно преступной попытки осуществить здесь государственный переворот». (Он имел в виду 20 июля.)
Первая часть этого заявления, скажем, наименее спорная; все остальное – либо плод абсолютного беспамятства, либо великая и преднамеренная фальсификация истины. Кейтель, единственный из присутствовавших, кто знал, как все было на самом деле, промолчал.
Вскоре нам пришлось оставить, понеся тяжелые потери, Крым. 12 мая в четвертый, и в последний, раз германское Верховное командование нарушило все свои принципы и устроило облаву на те скудные силы, которые мы имели для защиты от вторжения. В этот день союзники возобновили наступление в Южной Италии. До тех пор по периметру «крепости Европа» не было больше наступательных операций, которые пророчил нам Йодль в своих стратегических теориях после высадки противника в Анцио, что, однако, не помешало нам промотать свои скудные резервы. Теперь уже, кажется, не приходилось сомневаться, что за этим наступлением противника стояла стратегическая задача помешать любой переброске немецких частей из Италии на запад. Гитлер по-прежнему был решительно настроен сражаться за «каждый метр территории», а его беспокойство по поводу утери престижа в результате неминуемого падения Рима означало, что его действия совпадали с планами противника в еще большей степени, чем можно было предполагать. Все планы вывода войск из Италии давно были забыты. Наоборот, в ту самую неделю, когда началось наступление, он бросил на юг войска из Венгрии и Дании в составе трех дивизий, а когда 25 мая противник успешно соединил южнее Рима основную линию фронта с плацдармом в районе Анцио, он преследовал его силами четвертой, неподготовленной, дивизии с юго-востока. Эти пляски под дудку противника достигли своего апогея 2 июня в приказе Гитлера перебросить в Италию 19-ю авиаполевую дивизию, которая долгое время контролировала самые опасные участки Западного фронта. Одновременно он забрал несколько батальонов тяжелых танков[263].
Такие шаги верховной ставки ни в коей степени не удовлетворяли Кессельринга. Полностью игнорируя военную обстановку в целом, он потребовал, помимо полного возмещения потерь, не менее пяти боеспособных дивизий и подкрепления для авиации. Йодль тоже сыграл некоторую роль в этих решениях. Он считал, что подкрепление необходимо, чтобы «как-то уменьшить риск и не оставить Лигурийское побережье вообще без прикрытия». Он, казалось, не понимал, что давно просроченный отвод сухопутных войск в Италии к северным Апеннинам помог достичь бы той же цели меньшими силами. Все, чего смог добиться его штаб, – это издать 1 июня приказ об «ускоренном укреплении позиций на Апеннинах».
Привлечение дополнительных сил не смогло предотвратить потери Рима, это произошло 4 июня. Они не способны были перенацелить свои усилия, и их просто затянуло в водоворот сокрушительного поражения, а огромные, как никогда, потери явились результатом неоднократных приказов Гитлера «как можно меньше территориальных уступок» и «как можно южнее восстановить линию фронта на севере от Рима». На Западе вот-вот должно было начаться вторжение, а наши войска там лишились еще одной дивизии, нескольких танковых частей и какой бы то ни было перспективы получить подкрепление с других театров ОКВ.
Тем временем на Балканах и в Эгейском море оборона побережий и островов снова переживала состояние всеобщего бездействия. Однако весной, и лишь с громадными трудностями, Гитлера отговорили от захвата острова Лисса (ныне Вис) на далматинском побережье, который служил западным союзникам базой для связи с Тито. Меня считали «экспертом» по Балканам, и потому я, против обыкновения, принимал активное участие в бесконечных обсуждениях этого вопроса на ежедневных совещаниях в ставке. Я указывал на то, что даже при успехе нашей операции противник без труда сможет обосноваться на любом другом из множества тамошних островов, на что получил раздражительный и неубедительный ответ: «С таким же успехом вы могли бы сказать: зачем есть сегодня, если завтра опять проголодаешься». Между тем во внутренних районах Балкан борьба не прекращалась, а германская верховная ставка то ли не смогла, то ли не захотела осознать смертельную угрозу, которую для тысяч километров обороняемой береговой линии на юго-востоке Европы представляло возможное соединение сил Тито с Красной армией в долине Дуная. Тлеющая партизанская война, яркими штрихами которой была операция «Розельспрунг» в мае 1944 года, когда Тито лишь чудом увернулся от эсэсовских парашютистов, и высокая цена, назначенная за его голову.
С самого начала этого года стало ясно, что на западе Средиземного моря противник готовит десантную операцию, и, соответственно, велось укрепление побережья от Лионского залива до Генуэзского. Однако единственное, чем могла здесь помочь верховная ставка, – это предоставить одно или два соединения из армии резерва и обеспечить перегруппировку и отдых отдельных дивизий. Была организована командная структура, готовая для приема дальнейшего пополнения. В конце апреля 1944 года на юго-западе Франции сформировали штаб сухопутных сил, подчинявшийся непосредственно главнокомандующему немецкими войсками на западе; позднее он стал группой армий «Г» под командованием генерал-полковника Бласковитца, командовавшего 1-й армией на побережье Бискайского залива и 19-й армией на Средиземноморском побережье Франции. Последняя соприкасалась на востоке с Лигурийской армией под командованием итальянского маршала Грациани, она была сформирована поздней весной 1944 года, но подчинялась главнокомандующему немецкими войсками на Юго-Западе.
Данию рассматривали на первых порах как возможный район высадки противника почти наравне с западом; теперь про нее почти не вспоминали. С другой стороны, Норвегия даже в этот период оставалась одной из главных забот Гитлера, и при любой возможности там размещались дополнительные силы и средства. На севере перед штабом оперативного руководства возникла новая чрезвычайно сложная задача, когда Гитлер задумал захватить Аландские острова на тот случай, если Финляндия выйдет из войны. Он хотел использовать их, а также остров Суусари в Финском заливе в качестве баз для блокирования Балтийского моря от русских. Гитлер склонялся теперь к тому, чтобы оказывать на финнов всяческое давление, включая прекращение поставок немецкого оружия и зерна. Этому противились Йодль с Дитлем, которые считали, что, что бы ни случилось, с военной точки зрения для Германии весьма нежелательно без нужды наносить вред нашему «товариществу по оружию». 25 июня Дитль погиб в авиакатастрофе. Гитлер продолжал колебаться.
С выполнением всех этих задач были непосредственно связаны также интересы и силы флота, но это не привело к более тесному контакту или взаимодействию ОКВ с ОКМ. Все военно-морские дела, включая даже второстепенные, обсуждались, как правило, лично и с глазу на глаз Гитлером и главнокомандующим кригсмарине гросс-адмиралом Дёницем, который проводил в ставке немало времени. В результате неимоверных усилий перспективы для боевых действий подводных лодок вновь складывались благоприятно, и во многих случаях в соответствии с требованиями разведки или береговой обороны желательно было осуществлять единое руководство – не через Гитлера. И все равно во всех этих делах ОКВ по-прежнему ограничивалось рутинной работой по сбору донесений.
К середине мая приготовления к «долговременным боевым действиям» против Англии достигли той стадии, когда на середину июня можно было назначить начало запуска ракет «Фау-1» с земли и с воздуха. Их должны были поддержать своими ударами авиация и дальнобойная артиллерия. Мишенью оставался Лондон. Главнокомандующему на Западе были отправлены составленные лично Гитлером подробные инструкции относительно темпа наступления. На деле запуск смогли начать только 15 июня, то есть через десять дней после начала вторжения, а более крупные, более скоростные и гораздо более эффективные ракеты «Фау-2» появились на вооружении только в начале сентября 1944 года, когда фактически все было кончено.
Постоянное ухудшение стратегической обстановки не могло не сказаться на взаимоотношениях внутри ставки. На это указывал целый ряд признаков. Например, в разгар всех свалившихся на нас в тот период забот, 30 января 1944 года, в «день восхода национал-социализма», Йодля и Цейцлера повысили в звании до генерал-полковника и наградили золотым партийным значком. Йодль явно почувствовал себя еще более обязанным лично Гитлеру, что проявилось в его странном отношении ко мне во время одного инцидента, о котором я расскажу позже. С другой стороны, цейцлеровское «ученичество» подавало все больше признаков угасания, что было результатом продолжавшегося бестолкового гитлеровского «руководства» на востоке и вытекающих отсюда бесконечных поражений. Жертвой ужасной случайности стал фельдмаршал фон Клюге. 30 марта 1944 года были уволены генерал-полковник Гот и фельдмаршал фон Кюхлер. Потом Гитлер уволил последних из старых командующих на Восточном фронте Манштейна и Клейста, заявив в связи с этим, что «время крупных операций» прошло, а новый курс на «жесткую позиционную оборону» требует новых людей. Все это привело к острым разногласиям с Цейцлером, после которых он не долго продержался на своем посту. Вместо него временно был назначен генерал Хойзингер. Интересно, что увольнение фельдмаршала фон Клейста Йодль прокомментировал мне так: «Не представляю, как такой человек вообще мог быть фельдмаршалом! Он не способен даже ясно выразить свою мысль». Хороший пример склада ума и стиля речи, которые стали характерными для гитлеровского окружения.
Инцидент, о котором я упомянул выше, состоял в следующем. Примерно в это время я получил от одного родственника, крупного промышленника и потому связанного с военно-промышленной организацией Геринга, предупреждение, изложенное в самых осторожных выражениях (и спрятанное среди других бумаг в трех письмах), о том, что в частной беседе Геринг заявил, будто мы с Манштейном являемся лидерами «католического франкмасонского» движения против национал-социализма. (Заметим, между прочим, что фельдмаршал фон Манштейн не был католиком.) С какого-то момента Геринг перестал отвечать на мое «доброе утро». Поэтому я пошел к Йодлю, рассказал ему всю эту историю и попросил внести ясность. Вот единственное, что ответил мне Йодль: «Если это правда [имея в виду франкмасонство], то ваше место в концлагере, а не в ставке фюрера». С мерзким ощущением я направился к двери, бросив лишь, что никак не мог ожидать подобного ответа от человека, с которым я столько прослужил. Йодль после этого несколько смягчился, но лишь настолько, чтобы сказать: «Вам лучше поговорить об этом с Боденшатцем» (офицером связи Геринга). Последний сразу же приступил к делу и попытался все прояснить, но я, воспользовавшись возможностью, для собственного успокоения попросил об этом же Кейтеля. Кейтель, однако, отказался, сославшись на приказ Гитлера.
Отныне у нас была новая кадровая политика, которую с энтузиазмом поддерживал и все энергичнее внедрял Йодль. Из-за кулис на эту политику заметно влияла Организация национал-социалистического руководства войсками (NSFO), основанная Гитлером в конце 1943 года. В нее вошли избранные офицеры из «национал-социалистического руководства», и цель Гитлера состояла в том, чтобы они несли в вермахт «идеологию» национал-социализма и тем самым поднимали на новую высоту его готовность к сопротивлению. Участие самого Гитлера заключалось в том, что он, как правило, выступал с заключительным обращением на регулярных «курсах обучения национал-социализму».
В конце января 1944 года один из таких заключительных эпизодов происходил в «Вольфшанце» в присутствии нескольких офицеров ставки. Гитлер заявил, что ожидает от большинства офицеров вермахта, что они будут тем теснее сплачивать свои ряды вокруг него самого и его руководства, чем сложнее будет складываться обстановка. Манштейн вставил: «Они так и сделают», и Гитлер вполне справедливо усмотрел в этом протест по поводу скрыто прозвучавшего в его словах недоверия к старшим офицерам вермахта, несмотря на то что, на пользу ли, во вред ли, они повиновались ему уже больше четырех лет. После того как Манштейн прервал его, Гитлер потерял нить своего выступления и со стороны Верховного главнокомандующего и ряда генералов из «ближнего круга» началось возмутительное выискивание инакомыслия у фельдмаршала. Этот случай отчетливо показал, насколько основательный раскол произошел между старшими армейскими офицерами.
Мы в зоне 2 верховной ставки ухитрялись не поддаваться надзирателям в военной форме, которые, что весьма показательно, действовали не по «обычным каналам». Когда штаб NSFO попросил нас принять своего офицера, наш штабной адъютант, полковник и инвалид войны, ответил: «Нет у нас здесь времени для такой чепухи». Услышав его слова, я повторил то же самое в более приемлемой форме, но смысл сказанного сохранил.
Начинали проявляться признаки разложения, и ОКВ получило ряд дополнительных заданий. Так, нам пришлось взять под свой контроль дивизию «Бранденбург», особое соединение, которое прежде находилось в подчинении адмирала Канариса и в какой-то степени напоминало британские части морской пехоты. Теперь именно ОКВ приходилось распределять его полки или батальоны между высшими штабами, в зависимости от обстановки и их нужд. Пришлось нам забрать из ведомства адмирала Канариса и отдел войсковой разведки, который включили теперь в состав штаба оперативного руководства и отдали под руководство ОКВ. Нам приходилось организовывать участие полевой службы безопасности и готовить приказы о ее использовании в целях поддержания дисциплины в тылу тех участков фронта, которые находились в опасности или уже развалились. Мы возобновили наши усилия по сосредоточению под началом ОКВ в виде единой службы таких военных структур, как госпитали и механический транспорт, услугами которых одинаково пользовались все виды вооруженных сил. Мы стали все больше заниматься вопросами снабжения и управления на театрах войны ОКВ.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.