Избрание на царство

Избрание на царство

Тем не менее это событие – превращение диктатора в царя – было для отечественной истории чем-то небывалым. Помимо того что этот эпизод очень интересен сам по себе, он еще и стал важной вехой в эволюции российской государственности, дав старт эпохе не «богоданных», а «избранных» монархов.

Одно дело – править страной от имени царя (такое бывало и раньше, в малолетство Ивана IV), и совсем иное – самому стать царем. При полубожественной высоте, на которую московский государь вознесся со времен Ивана III и в особенности при Иване Грозном, сама идея казалась невозможной, кощунственной.

Однако со смертью бездетного Федора Ивановича впервые за всё время существования Руси правящая династия пресеклась. Самодержавие без самодержца существовать не могло – значит, нужно было откуда-то взять нового царя.

Как такое бывает, никто не знал. Равнодушный к земным делам Федор Первый никаких распоряжений не оставил. Патриарх и бояре допытывались у умирающего государя, кому он «прикажет царство, царицу и нас, сирот»? Федор прошептал, что на всё воля Божья, и больше от него ничего не добились. 7 января 1598 года царь испустил дух.

Бояре в тот же день присягнули женщине – царице Ирине. Государынь на Руси не бывало со времен полулегендарной княгини Ольги, но оставаться совсем без монарха было невообразимо и страшно.

Однако вдова твердо заявила, что желает удалиться от мира и постричься в монахини. Она не соглашалась быть и номинальной царицей, оставив управление государством брату, как это было при Федоре. Справив девятый день по смерти мужа, Ирина переселилась в ближний Новодевичий монастырь и постриглась, приняв имя инокини Александры.

Не приходится сомневаться, что Ирина действовала по указке Бориса, который решил, что настало время надеть царский венец. Вряд ли дело было в жажде власти – она и так принадлежала Годунову; непохоже и что он руководствовался честолюбием, мало свойственным этой прагматической натуре. Вероятнее, что за время фактического управления страной Борис хорошо усвоил природу русской государственности, при которой власть непременно должна быть осенена сакральностью, а ее может дать лишь царский титул.

Знать и патриарх не возражали против того, чтобы Борис стал царем. Они били об этом челом и самому правителю, и царице – но Годунов упорно отказывался, что воспринималось современниками (а впоследствии большинством историков) как фальшивая и ненужная игра. Всем ведь и так было ясно, чем закончатся эти запирательства.

Однако Борис заупрямился не на шутку. Он тоже, вслед за сестрой, переехал в Новодевичий монастырь и перестал заниматься текущими делами. Государственный корабль остался без кормчего.

Борис Годунов и его сестра Ирина. Миниатюра из «Жития митрополита Алексея»

Может показаться, что, отказавшись от короны и выпустив из рук кормило, Годунов очень рисковал. В конце концов, пресеклась лишь старшая ветвь Рюриковичей, но имелись и младшие – те же Шуйские, несмотря на все гонения остававшиеся родом богатым и влиятельным. Старший из бояр, князь Федор Мстиславский (сын покойного «регента» Ивана Мстиславского), происходил из венценосного литовского рода Гедиминовичей, почитавшегося на Руси почти так же, как Рюриковичи. К тому же князь приходился праправнуком Ивану III. Еще одним видным представителем знати был Федор Романов (сын другого «регента», Никиты Романова), двоюродный брат покойного царя.

Однако на самом деле к 1598 году власти Годунова уже ничто не угрожало. Вопреки известному зачину пушкинской драмы, где князья Шуйский и Воротынский подумывают об альтернативе Борису, никто из первых вельмож государства, кажется, и не помышлял о троне.

Годунов правил страной так давно и так успешно, что все привыкли к заведенному порядку вещей и не хотели его менять. Диктатор мог спокойно на время отойти от дел – всё управление находилось под контролем его многочисленных родственников и слуг. В период бесцарствия главной фигурой стал патриарх, но он никак не мог занять престол, к тому же преосвященный Иов был одним из самых верных соратников Годунова.

«Скромность» правителя историки обычно объясняют тем, что бояре не возражали против воцарения Бориса, но добивались, чтобы он «целовал крест» на некоей грамоте, ограничивающей его права, а Годунов делать этого не хотел и тянул время, зная, что оно работает в его пользу – страна не могла долго оставаться без царя, и выбора у бояр всё равно не было. Следует сказать, что Борис понимал суть русского государства лучше, чем аристократия: самодержец, чьи права ограничены, – оксюморон; такая ситуация неминуемо привела бы к кризису власти.

Действовал Годунов очень ловко и изобретательно.

Сразу после того как правитель заперся в Новодевичьем монастыре, один из его близких помощников дьяк Василий Щелкалов потребовал у собравшегося в Кремле народа присягнуть Боярской думе. Трюк с «народными крикунами», опробованный во время мятежа Бельского, пригодился вновь: в толпе громко закричали, что не хотят боярского правления, а хотят Бориса Федоровича.

Патриарх, другой участник годуновского замысла, возглавил массовое шествие к монастырю – просить Бориса согласиться, а царицу Ирину – уговорить брата. Годунов вышел к представителям и сказал, что ему, убогому, никогда и в голову не приходило помышлять о царском венце. Пускай-де соберутся лучшие люди со всей страны, человек по восемь-десять от каждого города, и сообща решат, кому быть государем.

Так пригодилась традиция земских соборов, полвека назад введенных «Избранной радой» и впоследствии низведенных Грозным до положения бессмысленной декорации.

После сороковин, уже в середине февраля, в Москву съехались «выборные»: около сотни духовных лиц, во всем покорных патриарху; человек двести придворных и приказных, обязанных своим положением Годунову; полторы сотни дворян и купцов; полсотни простых горожан (очевидно, для «народности») и десятка полтора бояр, которые при подобном соотношении сил мало что могли сделать.

Открыл собор Иов, задав делегатам вопрос: кому на великом преславном государстве государем быть? – и тут же сам на него ответил, что лично у него, у всех церковных иерархов, бояр, дворян, приказных, купцов и вообще у всех православных христиан единодушное убеждение «мимо государя Бориса Федоровича иного государя никого не искать и не хотеть». После такого зачина обсуждать было нечего. Выборы царя закончились, не начавшись.

Годунов отказался и теперь, но это была уже скорее дань русским традициям, согласно которым перед согласием полагалось долго смущаться и отнекиваться.

В городе три дня шли молебны о том, чтоб Господь смягчил упорство Бориса. Пошли крестным ходом к монастырю, но Годунов не согласился и на второй раз. Просить полагалось троекратно.

Наконец, 21 февраля перед Новодевичьим собрали (а может быть, согнали) огромную толпу, Иов торжественно принес чудотворную икону и стал грозить Борису, если тот не прекратит упрямиться, отлучением от церкви. За стенами громко стенал и рыдал народ – злые языки рассказывали, что за должным изъявлением всеобщей скорби следили специальные приставы, по чьему приказу все повалились на колени и завопили еще громче, когда царица подошла к окну кельи. Тут, согласно официальной версии, сердце Ирины-Александры дрогнуло, и она присоединилась к просящим. Годунов, тоже разрыдавшись, покорился Божьей и народной воле.

После нескольких дней, которые полагалось провести в благочестивых молитвах, 25 февраля 1598 года Годунов торжественно вернулся в Москву.

Смысл – с точки зрения потомков – неприличного и насквозь фальшивого лицедейства с «выборами» был гораздо глубже, чем может показаться.

Как уже было сказано, Годунов очень хорошо понимал, что без сакрализации власти самодержавие существовать не может. Законному наследнику статус «помазанника Божия» доставался по праву рождения, то есть «от Господа». У Бориса подобной мистической опоры не было, поэтому понадобилась легитимизация иного рода – юридическая, для чего и созвали земский собор. Но не хватило и этого. Раз нельзя было стать царем «от Бога», пришлось стать царем «от народа». Вот зачем был нужен спектакль с огромной массовкой, просьбами, рыданиями и многократными демонстрациями скромности. Годунов занял трон на весьма необычном для той эпохи основании – «по воле народа». (Мы увидим, насколько хрупок и ненадежен оказался этот «мандат»).

Вся история с «избранием» Годунова на царство, по сути дела, являлась замечательно разработанной и проведенной политтехнологической операцией, тем более удивительной, что учиться Борису было не у кого – все приемы он изобретал сам, впервые.

Операцию эту, отнюдь не закончившуюся 25 февраля, можно разделить на несколько этапов.

На первом нужно было вызвать у бояр и в народе панику отъездом царицы и правителя в монастырь, то есть сымитировать кризис власти, которого на самом деле не было: все приказы и ведомства работали, как обычно. Это была подготовка общественного мнения к идее об апелляции к Борису. Использовались безошибочные в нервной общественной ситуации доводы: «коней на переправе не меняют», «от добра добра не ищут», «не вышло бы хуже» и прочее. Чем упорнее отказывался Борис, тем сильнее становился всеобщий страх перед утратой стабильности и нарушением привычного порядка вещей.

Затем возникла инициатива с земским собором, на которую все охотно согласились, потому что был это выход из зашедшей в тупик ситуации.

Делегаты на судьбоносную ассамблею хоть и назывались «выборными», но не выбирались, а отбирались – явно не произвольным образом. Это тоже новация, которой в России будет суждена долгая жизнь. Иностранные очевидцы рассказывают, что и Борис, и его сестра в траурный сорокадневный период не сидели сложа руки, а тайно встречались с представителями разных сословий, рассылали гонцов по городам; Иов тем временем «обрабатывал» иерархов.

Земский собор и «хождения» москвичей к Новодевичьему монастырю обеспечили Борису юридическую и «общественную» легитимизацию, но вряд ли произвели впечатление на аристократию, отлично видевшую подоплеку всей истории и способную к реваншу. И тут Годунов прибегает к еще одной хитроумной уловке, которая заставляет боярство окончательно перед ним склониться.

Через месяц после превращения правителя в царя вдруг пришла весть о том, что на Русь идет огромная крымская орда. Борис немедленно объявил, что сам поведет войско против врага. Родовитые бояре получили видные должности в армии, что, с одной стороны, было почетно, а с другой заставило их беспрекословно повиноваться главнокомандующему. В лагерь под Серпуховым собралось всё дворянское ополчение – и новый царь получил возможность предстать перед страной во всей мощи и всем великолепии. Мобилизация войска – это еще и впечатляющая демонстрация силы (функция, которую в позднейшие времена будут исполнять военные парады). Никакие татары на Русь не шли, тревога оказалась ложной, а скорее всего специально инспирированной, но для утверждения на престоле трудно было изобрести что-то более эффективное. Внешняя угроза – отличное средство для нейтрализации внутреннего недовольства; Годунов – первый, кто так искусно и, прямо скажем, бессовестно применил на практике это безотказное «ноу-хау».

Во время стояния под Серпуховым новый царь задействовал еще один мощный инструмент влияния, которым затем пользовался постоянно. Будучи не «богоданным», а «народным» монархом, он не мог, подобно Грозному, править только через страх; Борис в гораздо большей степени зависел от популярности среди населения, прежде всего – дворянства, опоры престола. Прибытие в лагерь отрядов со всей Руси дало Годунову возможность привлечь служилых людей на свою сторону. Он щедро угощал и одарял их, милостиво разговаривал и, в общем, всем очень понравился.

Постояв на Оке столько, сколько требовалось для укрепления авторитета, Борис объявил, что татары не посмели напасть на Русь, устрашенные ее могуществом, и триумфально вернулся в Москву во всей красе главнокомандования, будто одержал грандиозную победу.

На страну посыпался поток щедрот, которые должны были вселить в народ любовь к новому государю, пусть не «божественному», но зато справедливому и доброму.

Царь на год освободил крестьян от податей, а инородцев от дани. На два года избавил купцов от пошлин. Велел закрыть кабаки, спаивавшие простолюдинов. Выдал пособие вдовам и сиротам. Выпустил из тюрьмы узников и простил опальных. Он даже – нечто неслыханное – пообещал в течение пяти лет не применять смертной казни.

1 сентября 1598 года (по русскому календарю это был первый день нового 7107 года) Борис торжественно венчался на царство.

Казалось, что на Руси после и так, в общем, неплохой эпохи теперь вовсе наступит земной рай.