Царь, патриарх и гетманы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Царь, патриарх и гетманы

В походах Алексей Михайлович в значительной мере вышел из-под влияния Никона. Он успел оценить людей совершенно другого склада — тех, кто окружал его на войне. Полководцев Трубецкого и Долгорукова, лихих командиров Хитрово, Стрешнева, Матвеева, Урусова. А когда вернулся в столицу и непосредственно занялся государственными делами, вдруг выяснилось, что казна… пуста. Поскольку в дополнение к военным тратам Никон без счета черпал средства на строительство своей резиденции, храмов и монастырей. И финансовая проблема встала настолько остро, что правительству пришлось прибегать к чрезвычайным мерам — кроме серебряных рублей, ввести в обращение медные. По сути, это означало инфляцию. А финансы Алексей Михайлович взял под личный контроль, что привело к первой размолвке с патриархом. Царь распорядился выдавать деньги только с его разрешения. Никон же привык их расходовать неограниченно, затребовал в приказе Большой Казны очередные суммы для строительства Нового Иерусалима и получил отказ. Тогда он явился к государю и учинил скандал — вплоть до заявления, что «отряхает прах со своих ног» и во дворец больше не придет. Алексей Михайлович был человеком набожным, а по натуре не конфликтным, он вообще не любил ссор. Поэтому пошел на уступки патриарху, и согласие восстановилось. Но трещинка между ними осталась.

Остались и финансовые трудности, диктуя необходимость скорейшего заключения мира. Да, в общем-то, и смысла продолжать войну не было. Все земли Речи Посполитой, на которые претендовала Россия, она уже заняла. Захваты в Лифляндии тоже казались достаточными, чтобы выторговать выгодные условия, и Боярская Дума постановила: «Промышлять всякими мерами, чтобы привести шведов к миру». Но выйти из войны было отнюдь не просто. Ситуация в Восточной Европе менялась, как в калейдоскопе. Польша, всего год назад молившая о покровительстве, изгнала шведов. Ян Казимир возвратился в свою столицу. Радзивилл был объявлен изменником, великим гетманом Литовским стал Гонсевский, а польным гетманом — Сапега. И тон поляков на переговорах резко изменился. Об уступке Белоруссии, Украины, даже Смоленска они и слышать не желали. Упрямо требовали признать границу по старому, Поляновскому договору, а Алексея Михайловича удовлетворить обещаниями, что его изберут королем после смерти Яна Казимира. Дескать, тогда он и получит власть над польскими владениями, в том числе над Украиной и Белоруссией. Чего ж еще надо?

Разумеется, подобные увертки обмануть московских дипломатов не могли. А паны и шляхта, воодушевившись победами над шведами, призывали точно так же изгнать и русских. Возникла реальная угроза войны на два фронта. И приоритет при таком раскладе смещался на польское направление. Уже в конце 1656 г., сразу по окончании похода в Лифляндию, с северного театра были отозваны Трубецкой и Долгоруков. Сильный корпус сосредотачивался в Полоцке, откуда, по обстановке, можно было действовать как против шведов, так и против поляков. Но и Карл X с потерей лифляндских городов не смирился и вознамерился взять реванш. В Прибалтику были переброшены дополнительные силы. И в начале 1657 г. шведы выступили на Россию. Расчет был на внезапность. Двигались форсированными маршами, обходили стороной крепости, нацеливаясь прямо на Псков. Русское командование на этом участке возглавлял Лев Измайлов. Разведка сработала четко, о приближении противника узнали. Своевременно дали сигнал тревоги, Измайлов стал собирать ратников. А Псков встретил шведов запертыми воротами и изготовившимися к бою пушками. Атаки были отбиты. Вести осаду в условиях зимы было бы безумием, на помощь псковичам могли подойти части из Новгорода, Полоцка, Лифляндии. И, понеся потери от морозов, шведы ушли обратно.

После этого Карл X перенес усилия на другое направление. Сумел подстегнуть Бранденбург к активизации союза и весной вместе с армиями курфюрста и трансильванского князя Ракоци опять развернул наступление на поляков, побил их в нескольких сражениях и занял значительную территорию, дойдя до Бреста. Ну а в Москве при обсуждении планов на 1657 г. было решено ограничиться на западе обороной. Считалось важнее удержать приобретения и искать пути к миру. А наступательную операцию планировалось провести только на юге — перебросить туда часть высвободившихся войск и вместе с Хмельницким нанести удар по крымцам, отбить у них охоту к набегам на Украину.

Но стали обостряться противоречия на самой Украине. В Киеве умер митрополит Косов. И среди духовенства разгорелась борьба за избрание его преемника, углубившая разделение на «промосковскую» и «антимосковскую» партии. А Хмельницкий вновь увлекся самостийной дипломатией. Повел переговоры со шведами и Ракоци и… заключил с ними союз и договор о разделе Речи Посполитой. Польская корона при этом должна была достаться Ракоци, а Богдан выделял ему в помощь 12 тыс. казаков. Юридически это могло квалифицироваться только как измена — царь находился в состоянии войны с Карлом X, а гетман вступал с ним в альянс и давал войска! Русская дипломатия и разведка свой хлеб ели не зря, о договоре узнали сразу. Но Алексей Михайлович ссориться с Хмельницким не хотел и послал к нему Федора Бутурлина, который передал лишь выговор в очень мягкой форме.

Богдан отвечал, что вовсе не желает изменять Москве, но что сам царь «учинил над ним и над всем Войском Запорожским свое немилосердие: помирился с поляками и хотел их отдать в руки полякам». Чего, конечно, и в помине не было — но Украина жила слухами и сплетнями, распускавшимися и недоброхотами русских, и самими поляками. Однако в ходе переговоров доверие было восстановлено. Хмельницкий, в свою очередь, представил доказательства польского коварства: в то самое время как паны заговаривали зубы нашим послам, Ян Казимир обратился к турецкому султану с предложением союза против Москвы. Казаки перехватили гонцов, везших эту грамоту, и Богдан передал ее Бутурлину для царя. А связи, которые он установил со шведами, Алексей Михайлович разрешил продолжать — но использовать их для того, чтобы склонять Карла к миру. Ордин-Нащокин тоже получил инструкцию установить контакты с Делагарди.

Шла подготовка к наступлению на татар. Предполагалось ударить с двух сторон, с Украины и Дона. В помощь украинцам было отправлено 10 тыс. русских ратников, а на Дон был послан князь Семен Пожарский с войсками. Но Хмельницкий уже тяжело болел. Капризничал, под предлогом хворобы отказывался принимать царских послов. Узнав об этом, поляки прислали к нему очередных эмиссаров, склоняя к разрыву с Россией. Что ж, Богдан отрезал им однозначно: «Я одной ногою стою в могиле и на закате дней моих не прогневлю небо нарушением обета царю Московскому». Возглавить поход он уже не смог, поставил наказным (т. е. назначенным) гетманом миргородского полковника Лесницкого, вручив ему знаки власти, булаву и бунчук. Самого же Богдана теперь волновало другое. Он мечтал сделать гетманство наследственным. После смерти старшего сына Тимофея он всю любовь перенес на младшего, 16-летнего Юрия. В отцовской слепоте не замечая, что он нисколько не похож на брата, труслив и бездарен. Богдан уговорил полковников, чтобы те признали сына его преемником, просил о том же Алексея Михайловича. И царь не возражал — мол, как сами решите, так и будет.

Но старшина соглашалась с гетманом только для вида. Административная система «полков», благодаря которой Хмельницкий организовал войско, имела и обратную сторону. Полковники стали «удельными князьями» в своих владениях. Каждый содержал контингенты воинов-профессионалов, целиком зависевших от командира и преданных персонально ему. Старшина основательно поживилась землями и имуществом магнатов, угнездилась в их замках и сама чувствовала себя новыми магнатами. Многие справедливо опасались, что под властью царя вести «панский» образ жизни и быть полновластными хозяевами над подданными им не очень-то позволят. И составили «шляхетскую» партию. Ее лидером стал генеральный писарь Иван Выговский. Поляк-перебежчик, сумевший втереться в доверие к Хмельницкому и женившийся на его дочери. В период болезни Богдана он все решительнее прибирал к рукам власть в гетманской ставке.

Возникла и «народная» партия, выражавшая интересы казачьей «голутвы» (голытьбы, низов), крестьян и горожан, не желавших возрождения прежних порядков. Ее предводителем стал полтавский полковник Мартын Пушкарь. Единство поддерживалось только именем Хмельницкого. Но его жизнь угасала… И кампания против татар скомкалась. Пожарский со своими ратниками и донскими казаками подступил к Азову, нанес противнику сокрушительное поражение, взял много пленных, в том числе крымских царевичей. А наступление с Украины Лесницкий всячески откладывал — он уже копил силы для другой борьбы, за власть. Боялся упустить момент и не хотел ссориться с ханом. В июле 1657 г. Богдан Хмельницкий преставился. И все покатилось кувырком…

У гроба гетмана противоборствующие группировки назначили созыв рады и готовились схватиться между собой. Но наложилась выходка Лесницкого. Он сразу отменил поход на Крым, ушел к себе в Миргород и объявил, что никакой рады не признает, поскольку Хмельницкий уже передал ему власть и гетманские регалии. Начал рассылать универсалы, призывая повиноваться только ему и разорвать связи с Россией — писал, что Москва хочет закрепостить казаков и лишить их «вольностей». Этот демарш помог на время примирить обе партии. «Народная» была пророссийской, а «шляхетская» не желала самозванца. А старшина ловко использовала ситуацию, подняла шум, что действовать надо быстро, и в своем кругу, без созыва «голутвы», выкрикнула гетманом Выговского. После чего он с отрядами нескольких полковников нагрянул в Миргород, отобрал у Лесницкого булаву и бунчук, а в наказание заставил кормить и поить пришедшее войско.

Но и Выговский, изменивший в свое время Польше, готовил теперь измену Москве. Полковникам он велел присягать себе лично. И разъяснял, что сам он царю не присягал — присягал-то Хмельницкий. Новый гетман даже не удосужился известить Алексея Михайловича о смерти Богдана и своем избрании — в Москве об этом узнали от находившегося в Киеве А. В. Бутурлина и белгородского воеводы Г. Г. Ромодановского. Царь воспринял подобное поведение Выговского как сигнал явной опасности. И предпринял внушительную демонстрацию. На Украину поехал один из новых приближенных Алексея, стрелецкий полковник Артамон Матвеев, с выражением неудовольствия. И с извещением, что следом едет еще более авторитетное посольство: Алексей Трубецкой, Богдан Хитрово и Ларион Лопухин. Все трое — из ближнего окружения царя. И вдобавок известные военачальники.

Цель их посольства формулировалась весьма обтекаемо — «для своих государевых дел». А по прибытии на место послы известили, что за ними идет войско Ромодановского, о чем якобы просил еще Хмельницкий для защиты от татар. Выговский заюлил, писал к царю, будто Богдан «сына своего и все Войско Запорожское ему в обереганье отдал». Но запорожцы и сторонники Пушкаря объявляли его избрание незаконным, обвиняли в измене. Ну а Ромодановский действовал оперативно, пока потенциальные противники не успели сорганизоваться. Вступил на Украину, одним полком занял Пирятин, с другим встал в Переяславле. Куда и пригласили Выговского для переговоров.

На внешних фронтах тем временем расклад опять изменился. Шведы в Польше завязли — города им теперь сдаваться отказывались, их снова клевали партизаны. И наконец-то, с запозданием, вступила в войну Дания. Ее король Фредерик III заключил с Россией союз и отправил в Москву большое посольство Ольделанда. А датский флот начал успешно оперировать на Балтике, нарушая неприятельские коммуникации. Тем не менее шведы к миру не склонялись. Делагарди начал наступление, потеснив русских в Лифляндии. Правда, атаковать крупные крепости не решался, но организовал новый поход в Россию. Сосредоточил в Нарве отборный корпус из 8 тыс. пехоты и конницы с артиллерией, в сентябре перешел границу и осадил городишко Гдов. На выручку немедленно выступили несколько полков под командованием Хованского. Противники встретились на речке Черми в 5 км от Гдова. В разыгравшемся сражении войско Хованского опрокинуло шведов, и они побежали, побросав пушки в Чудское озеро. Русская конница гнала и рубила их 15 верст, только убитыми враг потерял 2 генералов, 3 полковников, 20 младших офицеров и 3600 рядовых.

Преследуя неприятеля, русские переправились через р. Нарова, ворвались на окраины Нарвы, захватили и сожгли посады. К Нарвской крепости приступать не стали, но прошлись рейдом по неприятельской территории, опустошив Нарвский, Ивангородский и Ямские уезды. Особенно отличился в боях драгунский полковник Венедикт Змеев, произведенный за это в генералы. Ограниченными силами наносились удары и на других направлениях. Отряд солдат из Олонца вторично осадил Корелу. На помощь ей из Або был выслан полк из 700 человек, но наши воины его разгромили. В декабре, с установлением зимнего пути, русские части предприняли вторжение в Финляндию, прогулялись по Выборгскому уезду, ходили «изгоном» под крепость Канцы. Карл X призадумался… и отправил шведскому послу Бьелке, которого война застала в Москве, предписание начинать предварительные переговоры о перемирии.

Казалось, что стабилизировалась ситуация и на Украине. Правда, Выговский под разными предлогами 2 месяца тянул, не являлся на переговоры. Ну что ж — не приезжает так не приезжает, полки Ромодановского тоже стояли на Украине и не уходили. Наконец, Выговский не выдержал, прибыл в Переяславль к царским послам. И теперь уже соглашался на все условия, которые выдвигала Москва. Хотя среди них был и пункт о введении воеводств в ряде украинских городов. Либеральные и «жовто-блакитные» историки выплеснули по данному поводу немало помоев — вот, мол, московские бояре вознамерились превратить Украину в свои вотчины. Что выдает лишь некомпетентность авторов подобных утверждений. В отличие от Польши, воевода в России являлся только представителем центральной власти. Урвать себе в воеводстве земли он не мог. Воеводой запрещалось назначать даже человека, уже имеющего вотчины или поместья в данном уезде. А «кормление» воеводы означало лишь дополнительный заработок за счет судебных пошлин. Если же он пытался хапнуть больше, чем положено, население могло выставить ему иск, и царь в таких случаях принимал сторону жителей.

Совершенно ясно, что пункт о воеводствах имел политическую подоплеку. После всего, что случилось, царь не доверял Выговскому и хотел держать Украину под контролем. Да и местное простонародье получало возможность обращаться к воеводам в случае злоупотреблений своей старшины. Но Выговскому так хотелось побыстрее выпроводить русскую делегацию и войско, что он и с назначением воевод согласился. И была созвана рада. Пушкарь повел себя не слишком умно. В Переяславль не приехал и писал царским послам, чтобы назначили другую раду, в Лубнах. С одной стороны, он был прав, рада получилась подтасованной. Выговский собрал полковников, верных ему, а они для массовки привели казаков своих полков. Но с другой стороны, неявка Пушкаря и его сторонников позволила Выговскому оклеветать его перед русскими, выставить мятежником и самостийником. Хитрово от имени царя подтвердил права Украины на самоуправление. Объявил духовенству, что Киевского митрополита оно может избрать само, кого угодно — царь позволяет, а Никон заранее благословляет их на это. А казакам — что царь не стесняет их в выборе гетмана. 1 февраля 1658 г. рада утвердила Выговского, и он принес присягу Алексею Михайловичу. А духовенство в Киеве избрало митрополитом архимандрита Киево-Печерского монастыря Дионисия Балобана. Полки Ромодановского получили приказ возвращаться в Россию…

Шведам же пришлось опять оставить Польшу. Но они наверстали свое в Дании. Зима выдалась холодная, морские проливы замерзли, и Карл X бросил армию по льду на острова Фюненд и Зеландию. Датчане запаниковали — и, несмотря на договоренности о незаключении сепаратного мира, принятые по их же настоянию, мгновенно согласились на сепаратный мир. Причем по Роскильдскому договору с перепугу отдали все, что потребовал Карл — южную оконечность Скандинавского полуострова (провинции Сконе, Блекинг, Халланд), округ Тронхейм в Норвегии, о. Борнхольм. Но с русскими возобновлять драку Стокгольм не хотел. В Москву приехал посол фон Барнер, и в переговорах с Алмазом Ивановым было достигнуто соглашение о мирной конференции. Впрочем, в Лифляндии боевые действия и без того прекратились — в Риге вспыхнула чума. Унесла десятки тысяч жизней, в том числе командующего Делагарди, и стала распространяться по Прибалтике. И управляющему Восточной Лифляндией Ордину-Нащокину тоже пришлось заниматься не военными вопросами, а санитарными и карантинными мероприятиями.

А вот на Украине, едва ушли русские полки, заварились дела темные и нехорошие. Выговский начал войну против Пушкаря. Полтавский полковник обратился в Москву, умолял царя и патриарха лично приехать и разобраться в здешней обстановке. Но Выговского поддержало киевское духовенство во главе с Балобаном, предало Пушкаря анафеме и сбило с толку как украинское простонародье, так и русское правительство. А гетман действовал быстро. Оказалось, что он уже наладил связи с Крымом, позвал татар, и это сразу обеспечило ему перевес. Он осадил Полтаву. Встревоженный царский посол Кикин, приехавший в это время к Выговскому, заставил его поклясться, что он не позволит татарам бесчинствовать в городе. Но Полтаву захватили, Пушкарь был убит, начался повальный грабеж и резня. Кикин возмущенно кричал: «Где же твоя клятва?» Гетман то ли устыдился, а скорее, испугался доноса и велел казакам отогнать крымцев. Но и по другим городам покатились расправы над предводителями «народной» партии.

Правительство забило тревогу. И приказало Ромодановскому снова вести войска из Белгорода на Украину. Вроде бы под благовидным предлогом «защиты от татар» — но татары-то были союзниками Выговского. Гетман обеспокоился и рассыпался в верноподданнических заверениях. Доказывал царю, что обстановка у него нормальная, мятеж подавлен, угрозы со стороны хана нет, а от мелких крымских отрядов казаки и сами могут отбиться. Поэтому просил отозвать войска. Что ж, Алексей Михайлович строго придерживался обязательств, взятых на себя по Переяславскому договору: внутренние дела казаков — дело самих казаков, Россия в них не вмешивается. Ромодановский получил приказ возвращаться на места постоянного расквартирования, что явилось серьезнейшей ошибкой царя…

В России в этот период хватало и других проблем. Разногласия внутри Церкви не преодолевались, а нарастали. Реформы Никона и новопечатные книги отказались принимать Соловецкий, Макарьевско-Унженский монастыри. В ответ патриарх созвал еще один собор, проклявший и отлучивший от церкви всех сторонников старого обряда. Все более ненормальным выглядело и «двоевластие» двух Великих Государей. Патриарх, по свидетельствам современников, вел себя «царственнее, чем сам царь» — «сановники не испытывают особого страха перед царем, скорее они боятся патриарха, и во много раз сильнее». Бояр и вельмож он заставлял подолгу выстаивать у себя под дверью в ожидании выхода. По любому вопросу, хоть серьезному, хоть мелочному, непременно навязывал свое мнение, чем достал в правительстве буквально всех. При Никоне возник собственный многолюдный двор с чиновниками и советниками, которые быстро наглели и избаловались. Духовенству и светской знати приходилось на каждый праздник одаривать более 40 патриарших приближенных, иначе по их наветам можно было попасть в немилость. Для решения каких либо дел тоже требовалось подъезжать к ним с «подарками».

Напряжения между государственной и патриаршей властью накапливались. Еще в 1649 г. по Соборному Уложению было введено налогообложение церковных земель и учрежден Монастырский приказ. Никон смирялся с этим, пока сам распоряжался казной. Но теперь негодовал, добивался отмены закона, а главу Монастырского приказа Одоевского называл не иначе как «новым Лютером». Окружение Алексея Михайловича отвечало аналогичной неприязнью. И Семен Стрешнев, дядя царского приближенного, пируя однажды с гостями, пошутил — сравнил поведение своей собаки с манерами Никона. Патриарху донесли. И на службе в Успенском соборе, в присутствии царя, он неожиданно предал Стрешнева проклятию, приказав служителям вывести его из храма. Столь неадекватное возмездие возмутило Алексея Михайловича, стало новым толчком к отчуждению.

Конфликт прорвался наружу в июле 1658 г. В Москву приехал кахетинский царь Теймураз с просьбой о поддержке против иранского шаха. Значит, как обычно, требовалось его пышно принять, обласкать, дать денег, а от серьезных обещаний вежливо уклониться, чтобы не нажить войну с Турцией и Персией. В России было принято, что любая иностранная миссия должна сперва получить аудиенцию у царя, а уже потом вести переговоры с правительством. И вдруг выяснилось, что Никон готовит собственный политический шаг! Его люди договорились с грузинами, чтобы 6 июля, в день аудиенции, те сперва заехали в Успенский собор к патриарху, а уж от него шли к царю. Что подчеркнуло бы приоритет духовной власти над светской. Причем Никон, ранее принявший титул патриарха «Великия и Малыя и Белыя Руси», намеревался на этой церемонии провозгласить себя еще и патриархом Грузинским!

Правительство схватилось за головы — такой демарш грозил непредсказуемыми осложнениями с шахом и султаном. И приставам было указано везти Теймураза прямо во дворец, минуя храм. Один из патриарших «детей боярских», Вяземский, дежурил на соборном крыльце, увидел, что посольский поезд поехал «не туда» и кинулся исправлять «ошибку». Пытаясь повернуть делегацию, очутился у нее на пути. И окольничий Хитрово, ехавший впереди и прокладывавший Теймуразу дорогу в толпе, огрел Вяземского палкой. Тот раскричался — я, дескать, «патриарший человек»! Это разозлило придворного — раз «патриарший человек», то и лезть можно всюду? И Вяземский получил еще раз. Побежал жаловаться. Никон, и без того оскорбленный, что ему сорвали важную акцию, счел тумаки своему человеку открытым вызовом и написал гневное письмо царю.

Алексей Михайлович пообещал «сыскать вину», но спустил на тормозах. И встреч с патриархом стал избегать. 10 июля, в день перенесения Ризы Господней, он не пришел на праздничную службу в Успенский собор, а отстоял ее в другом храме. Никон вспылил и решился на демонстрацию. После богослужения начал вдруг снимать с себя облачение и переодеваться в монашеское платье, объявив: «От сего времени я вам больше не патриарх, если же помыслю быть патриархом, то буду анафема». Прихожане пришли в ужас. Кто-то доложил государю, в это время обедавшему с боярами. Несомненно, Никон рассчитывал, что Алексей Михайлович, как при поставлении на патриаршество, прибежит к нему валяться в ногах, и каяться. Однако этого не произошло. Царь прислал Алексея Трубецкого выяснить претензии патриарха и попросить его не доводить до крайностей, остаться на своем посту.

Вести переговоры с первым боярином и военачальником Никон счел ниже своего достоинства. Вручил для царя заранее заготовленное рассерженное послание и остался ждать, когда придет сам государь. А тот не пришел. И послание читать не стал, рассудив, что в гневе человек мог написать лишнего, о чем сам потом жалеть будет. Явился опять Трубецкой, вернул нераспечатанный конверт и повторил просьбу Алексея остыть, одуматься и не оставлять патриаршество. Но Никон уже закусил удила и объявил, что удаляется. Прихожане все еще толпились у собора, не пускали его, выпрягли лошадей из кареты. Он упрямо пошел пешком. Народ закрыл перед ним Спасские ворота. Да только и царю эта возня уже надоела. И он распорядился ворота открыть. Хочет — ну и пусть идет. Ушел, правда, патриарх недалеко — на Ильинку, на подворье Новоиерусалимского монастыря. И ждал еще 3 дня, когда же к нему придут уламывать, чтоб вернулся. Не пришли. И он уехал в Новый Иерусалим. Все еще надеясь, что рано или поздно царь спохватится, взмолится о примирении и прощении…

Но, похоже, Алексей Михайлович испытывал огромное облегчение, что таким образом удалось избавиться от обузы. А когда Трубецкой, возглавив расследование, арестовал бумаги патриарха и его «двора», симпатии царя к «собинному другу» развеялись окончательно. Письма вскрыли всю непомерную гордыню и спесь Никона. А от тех, кто прежде боялся его и не смел пикнуть, посыпались жалобы на взяточничество и вымогательства патриарших людей. В результате были конфискованы значительные ценности, полученные в виде «подарков». Отобрали и ряд вотчин, не совсем чистыми путями приписанных к церковным владениям и Новому Иерусалиму. В августе Трубецкой и Лопухин посетили Никона. О чем уж они беседовали, осталось неизвестным. Не исключено, что самого патриарха ошеломили материалы следствия. Во всяком случае, встреча закончилась его капитуляцией, он согласился дать благословение царю и тому иерарху, который займет патриарший престол. Местоблюстителем престола стал Питирим.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.