Усмирение знати

Усмирение знати

Возникает вопрос: почему могущественные, спесивые, окруженные многочисленной родней и челядью аристократы не пытались убить тирана или хотя бы составить заговор? Самые смелые из них, уже перед плахой, иногда бросали ему в лицо несколько горьких слов – и это весь протест. В декабре 1564 года Иван пошел на очень рискованный шаг – уехал из Москвы, объявив, что отрекается от престола (об этом в следующей главе), но боярам и в голову не пришло воспользоваться удобным моментом. Это доказывает, что никакой аристократической оппозиции на самом деле не существовало.

Почему же?

Во-первых, для людей той эпохи и боярского воспитания убийство законного государя, венчанного на царство самим Богом, представлялось чем-то совершенно невообразимым.

Во-вторых, репрессии нарастали постепенно, парализуя мужество. Как сказано в драме Алексея Толстого «Смерть Ивана Грозного»: «Но глубоко в сердца врастила корни привычка безусловного покорства и долгий трепет имени его».

В-третьих, после каждой волны казней наступало затишье, когда Иван каялся и переставал проливать кровь. Всем, должно быть, хотелось верить, что кошмар уже не повторится.

Ну а кроме того – и это, вероятно, важнее всего – репрессии следовали определенной схеме, разобщавшей боярство, и без того вечно ссорившееся между собой из-за «мест», должностей и государевых милостей.

В то время высшая аристократия делилась на две группы: так называемых «княжат», то есть потомков владетельных родов, Рюриковичей или Гедиминовичей, и «просто бояр» (термин совершенно условный, поскольку для местнической иерархии наличие титула особенного значения не имело). Б?льшую угрозу для царя, конечно, представляли «княжата», среди которых были и государевы родственники, теоретически могущие претендовать на престол.

Поэтому на первом этапе Иван сделал опору на «просто бояр», приблизив родственников покойной Анастасии – Захарьиных. Этот род и связанные с ним люди, самыми толковыми из которых были хранитель печати (то есть, по современному, глава канцелярии и внешнеполитического ведомства) Иван Висковатый и дьяк Казенного приказа (министр финансов) Никита Фуников, возглавили первое правительство после роспуска «Избранной рады».

На отпрысков лучших княжеских родов обрушились гонения.

Прежде всего под ударом оказался «первый принц крови» князь Владимир Андреевич Старицкий, двоюродный брат Ивана. Сам он по слабоволию опасности не представлял, но его мать, княгиня Евфросинья, была женщиной энергичной, властолюбивой, и вокруг нее вечно группировались недовольные. Когда Иван в 1553 году заболел и все думали, что он уже не поднимется, многие бояре были готовы присягнуть не законному наследнику, а Владимиру Старицкому. Иван этого не забыл.

Двоюродного брата он трогать не стал, но заменил всю его свиту на своих людей, то есть фактически поместил Старицкого под гласный надзор, а тетку Евфросинью велел насильно постричь в монахини и сослал в дальнюю обитель.

Бояре ожидают выхода царя. А. Рябушкин

В это же время были преданы опале князья Воротынские и бывший член «рады» князь Дмитрий Курлятев-Оболенский с сыном за «великие изменные дела», непонятно какие.

При опале, а иногда и просто безо всякой причины, у бывших удельных князей отбирали родовые вотчины, давая взамен поместья в других областях, для населения которых новые хозяева были чужаками. При этом обмен никогда не бывал равноценным.

Кровь пока лилась редко. Во всяком случае, публичных казней, кажется, не было. Князь Курлятев в ссылке, правда, как-то очень уж быстро умер, и Курбский впоследствии утверждал, что узника убили по приказу царя, но подтверждений этому нет.

После гонений на «княжат» настала очередь нетитулованного боярства. Правление Захарьиных кончилось. Иван перенес опору на других людей – тех самых, которые скоро будут создавать Опричнину. Главным царским любимцем в это время стал воевода Алексей Басманов, про которого говорили, что это он подбил Ивана IV перейти от бескровных репрессий к кровавым.

Удар был нанесен по родственной Захарьиным боярской семье Шереметевых. Иван Васильевич Шереметев по прозвищу Большой считался одним из столпов московского боярства, был многолетним членом думы и полководцем. И вот с этим именитым и заслуженным вельможей Басманов затеял тяжбу, выиграть которую он мог, разумеется, лишь при прямой поддержке царя. Так и случилось. Шереметева-Большого с позором посадили на цепь, а его брата Никиту удавили в темнице – опять по-тихому.

В дальнейшем Иван IV все время использовал один и тот же прием: обрушивая свой гнев на одну группу знати или служилой бюрократии, он непременно возвышал какую-то другую, а затем расправлялся и с нею.

Как уже было сказано, никакой политической оппозиции в кругах знати так и не возникло. Высокородные князья и спесивые бояре покорно сносили все кары и глумления. Единственным способом протеста было бегство за границу, к царским врагам – чаще всего в Литву, иногда в Крым.

Еще в самом начале репрессий против Владимира Старицкого и его приближенных, перед Полоцким походом, один из наперсников князя, некий Хлызнев-Колычев ушел к литовцам, сообщив им о готовящемся нападении, что, правда, город не спасло. Затем перебежчики потянулись один за другим. Они уходили не как в давние времена, с семьями, слугами и обозами, а бежали поодиночке, спасаясь от расправы. И король, и хан охотно принимали московских беглецов.

Самым известным из «политэмигрантов» стал князь Андрей Михайлович Курбский (1528–1583). Он являлся не столь уж крупной фигурой, занимая в войске видные, но далеко не первые должности – на пике карьеры был вторым воеводой сторожевого полка. Своей посмертной славой Курбский обязан сохранившейся переписке с Иваном Грозным – чуть ли не самому главному документу эпохи, бесценному источнику исторических сведений.

Князь бежал в Литву из Юрьева в 1564 году, опасаясь ареста. После этого семья и родственники Курбского были истреблены, вотчины конфискованы. Перебежчик был милостиво принят королем, получил обширные поместья и в дальнейшем воевал против бывших соотечественников на польской стороне, ничем особенным, впрочем, не отличившись. Вскоре после отъезда Курбский отправил Ивану IV письмо, полное упреков и обвинений. Царь неожиданно ответил – притом очень многословно и эмоционально. Курбский написал еще раз, но послание, кажется, не дошло, и переписка надолго прервалась. Много лет спустя, в 1577 году, во время краткосрочных успехов в Ливонии, Грозный вдруг снова послал изменнику длинную эпистолу – оказывается, царь не забыл насмешек Курбского и, наконец одержав несколько побед, захотел покичиться ими перед врагом. В 1579 году, когда стало ясно, что Москва войну проигрывает, князь отправил Грозному третье письмо, полное издевательств, но оно осталось уже без ответа – в это время царю было не до полемики.

Главная ценность этого литературного памятника, конечно, заключается в том, что он раскрывает личность правителя Руси, позволяет потомкам услышать его живой голос. Но очень интересны и обличения Курбского – они дают представление о взглядах тогдашней русской аристократии. Признавая великие свершения первых лет царствования, князь обвиняет царя в черной неблагодарности к тем, кто сделал его великим, не забыв перечислить свои собственные ратные заслуги. Царь то оправдывает свою суровость происками и коварством внутренних врагов, то ссылается на свою богоизбранность, ставящую его выше людского суда. Оба корреспондента не слышат и не хотят слышать друг друга.

В целом из писем Ивана складывается ощущение, что государь, со всех сторон окруженный льстецами, даже рад собеседнику, который разговаривает с ним жестко и без подобострастия, на равных.

Посол от князя Курбского у Ивана Грозного. В. Шварц. (Отчаянного посла, Василия Шибанова, разумеется, предали лютой казни)

Этой эпистолярной перепалкой из безопасного далека княжеско-боярское сопротивление деспоту, кажется, и ограничилось.